2018-01-08
585
Следующий литературный процесс, имеющий принципиальное значение, связан с именем некоего Юниуса. В 1769 г. в журнале «The Public Advertiser» [105] [14] стали появляться письма неизвестного автора Юниуса, в которых с замечательным талантом и знанием дела автор нападал на государственные учреждения, общественных деятелей, частных лиц, а в письме 19 декабря даже на короля лично. Обращаясь к королю, Юниус писал: «Несчастье всей вашей жизни и первоначальная причина всех упреков, делаемых вашему правительству, и бедствий, которые его постигли, заключается в том, что раньше вы никогда не слышали голоса правды, прежде чем не услышали его в жалобах вашего народа. Однако еще не поздно исправить ошибки вашего воспитания». Останавливаясь на склонности Георга III к абсолютизму, Юниус писал: «Имя Стюартов возбуждает в нас только презрение: но, вооруженные монаршей властью, принципы их становятся для нас страшны. Государь, подражающий поступкам Стюартов, должен быть предупрежден их примером. И, гордясь основательностью своих прав на корону, не должен забывать, что как одна революция доставила ему эту корону, так другая может ее отнять». О политической свободе Юниус высказывался в следующих резких положениях: «Тягости народа увеличиваются вследствие обид, которые ему приходится терпеть. Его жалобы не только оставляются без внимания, но и устраняются властью; и все то, против чего восстает народ, пользуется решительной поддержкой короля. В такую минуту ни один честный человек не должен молчать или оставаться пассивным. Как бы ни разделяли нас положение и богатство, все же мы все равны, когда дело касается прав свободы. И потому, что мы англичане, самый последний из нас столько же заинтересован в законах и конституции страны, сколько наиблагороднейший лорд, и также готов защищать их всеми имеющимися у него в распоряжении средствами, душой сочувствуя этому делу, разумом руководя защитой или же руками содействуя ей. Это общее дело, в котором мы все заинтересованы и все должны принимать участие. Человек, бросающий это дело в минуту тревожного кризиса, — враг своего отечества, и — что я считаю бесконечно менее важным — изменник своему королю. Подданный, действительно преданный главе государства, никогда не посоветует королю произвольных мероприятий и никогда не подчинится этим мероприятиям». По мнению Юниуса, положение нации естественным образом приводит к обсуждению положения короля. И вот, касаясь положения последнего, он высказывает такие глубокие замечания: «К поведению короля нельзя применять обычных правил. Его положение исключительное. Существуют ошибки, которые ему делают честь, и добродетели, которые для него постыдны. Бесцветная индифферентность характера не может быть названа ни добродетелью, ни пороком сама по себе, но она обеспечивает подчинение короля лицам, которых он уважает по привычке, и делает из него опасное орудие честолюбивых замыслов этих лиц. Отделенный от всего остального мира с самого детства, наставляемый известного рода людьми в известного рода понятиях, король не может открыть своего сердца для новых связей и своего ума для лучшего учения. Такого рода характер представляет самую удобную почву для проведения в политику и религию упрямого ханжества, которое начинается принесением в жертву разума и кончается возведением королевского мученика на эшафот».
|
|
|
|
|
|
Письма Юниуса доставили «Народному листку» небывалый успех, и вместе с тем его издателю Вудфоллу Старшему случай фигурировать перед судом в качестве ответчика. Мэнсфильд, главный уголовный судья королевства, обращаясь по этому делу к присяжным заседателям, сказал им, что они должны игнорировать указания защиты на отсутствие у обвиняемого злого умысла и преступного намерения. Присяжные совещались целый день и в своем приговоре объявили: «Виновен только в напечатании и опубликовании». Но так как они должны были решить «виновен» или «не виновен», то приговор их был кассирован и было назначено новое разбирательство. При вторичном разбирательстве, в пространном напутствии Мэнсфильд сказал присяжным, что они должны постановить: «не виновен», если у них есть сомнения относительно факта опубликования или адресования письма к королю и правительству. Присяжные ни в том, ни в другом не сомневались, но в своем вердикте они написали: «не виновен». Этот приговор поднял бурю. На лорда Мэнсфильда посыпались обвинения со стороны Питта Старшего. В Нижнюю Палату было внесено предложение назначить комиссию для исследования вопроса об управлении уголовной юстицией, особенно же по вопросам о свободе печати и полномочий присяжных. В следующем году был внесен Додесвелем проект закона о предоставлении присяжным по преступлениям печати права обсуждать все обстоятельства дела: факт опубликования, справедливость опубликованного, намерение публикующего и т.д. Проекты были отвергнуты палатами. Что же касается практики, то она сильно колебалась. Так, в 1783 г. по делу декана [106] [15] S. Asaph судья Буллер разъяснил, чтобы присяжные имели в виду при обсуждении только факт опубликования, а в 1789 г. по делу Стокдаля другой судья, лорд Кенион, предоставил высказаться по всей совокупности обстоятельств. В таком неопределенном положении вопрос не мог оставаться продолжительное время.
В мае 1791 г. Фокс возобновил проект Додесвеля и почти без всякого противодействия провел его в Палате Общин. Билль перешел в Верхнюю Палату. Там он был встречен критикой самых выдающихся правоведов и после первого обсуждения был отвергнут. Но уже в следующем году проект был принят обеими палатами и стал законом под именем «Фоксова акта». Итак, в силу этого статута, за присяжными было, наконец, признано право во всех уголовных процессах о пасквиле (libel) [107] [16] постановлять решение, входя в обсуждение вопроса о виновности.
Переходя к XIX столетию, следует еще упомянуть об акте о литературной собственности, изданном в 1709 г. и отмененном лишь актом 1843 г. при королеве Виктории. В силу этого акта, автор всякого сочинения, изданного до 10 апреля 1710 г., имел право на исключительное издание своего произведения в течение 21 года. Издавшие свои произведения после указанного времени сохраняли за собой авторские права в течение 14 лет. При нарушении литературной собственности виновные уплачивали штраф в пенни с каждой печатной страницы издания и сверх того у них конфисковались все найденные экземпляры. Все литературные права должны были записываться в реестры Компании типографщиков. С целью обеспечить публику от чрезмерных притязаний литературных собственников, архиепископу Кентерберийскому, лорду канцлеру и некоторым другим высшим сановникам предоставлялось устанавливать цены на книги по их собственному усмотрению, если поступали жалобы на высокую цену, назначенную книгопродавцами. Наконец, девять экземпляров всякой выпускаемой книги должны были представляться в книжную регистратуру (Stationers Hall) для пополнения библиотек: королевской, оксфордского и кембриджского университетов, библиотек шотландских университетов, библиотеки Сионской коллегии в Лондоне и библиотеки адвокатов в Эдинбурге.
|
|
|
В связи с народными движениями начала XIX столетия в 1819 г. были изданы «шесть актов», один из которых относился к преступлениям печати. Этим актом давалось определение бунтовщического пасквиля, как произведения, имеющего целью «возбудить неуважение или ненависть к королю, правительству и конституции или к одной из палат парламента, или подстрекнуть подданных к покушению на изменение какого-либо законно существующего учреждения в церкви или государстве средствами иными, чем законом допускаемые». Этот же акт предоставил судьям право конфисковать у собственника все экземпляры сочинения, признанного бунтовщическим. Со времени парламентской реформы 1832 г. преследования за бунтовщический пасквиль прекратились. По закону 1839 г. было установлено, чтобы на каждой книге или газете было обозначено имя издателя. Но самым выдающимся законом о печати королевы Виктории является «Акт лорда Кемпбелля» 1843 г. Как известно, Фоксов акт дал присяжным возможность входить в вопрос о виновности, но не обеспечил за обвиняемыми права ссылаться на справедливость опубликованного (exceptio veritatis) [108] [17]. Лорду Кемпбеллю удалось провести акт, по которому обвиняемый в опубликовании каких-либо порочащих частное лицо сведений мог доказывать в свое оправдание, что инкриминируемые ему сведения верны и опубликованы ради общественной пользы. Кроме того, этим же актом под угрозой трехлетнего тюремного заключения воспрещен шантаж в печати; под страхом двух лет тюрьмы — умышленное опубликование в печати заведомо ложного и под угрозой годового тюремного заключения — опубликование ложных известий, но без уверенности в их ложности. По акту 1857 г. судьям предоставлено арестовывать порнографические книги и картины.
|
|
|
По закону 1869 г., касающемуся газет, типографий и кабинетов для чтения, сохранены одни лишь полицейские ограничения, необходимые для обеспечения возможности судебного преследования, а именно: типографщики обязаны в течение шести месяцев сообщать, по требованию мирового судьи, имя и адрес заказчика, а также обозначать свое имя и местожительство на первом и последнем листе каждого печатного произведения. Этим же законом упразднена система залогов для периодических изданий. Актом 1881 г. установлено общедоступное центральное бюро справок, в котором регистрируются все газеты Англии с точным указанием их редакторов, издателей и т.д. Кроме того, в корреспонденциях о публичных сборищах разрешено помещать сведения, оглашенные на законных собраниях и митингах, и только те, которые затрагивают общественные интересы. По дополнительному закону 1888 г. воспрещены в отчетах о судебных процессах сведения богохульного и безнравственного характера, хотя бы эти сведения и были оглашены во время судоговорения. Кроме того, дополнительным актом ограничено право возбуждения уголовных преследований против собственников газет, а именно: требуется для возбуждения преследования предварительное разрешение на это от одного из судей Высшего Суда. Указанное ограничение уголовного преследования допущено с целью поощрения гражданского иска за обиду в печати. Акт 1889 г. о неблагопристойных объявлениях воспретил выставление в магазинах неприличных изображений, вывесок и объявлений, а также публикации о лечении половых болезней.
По английскому праву, все преступления против чести распадаются на две категории: на устное шельмование (slander) [109] [18] и письменное шельмование (libel). Потерпевший от письменного шельмования, или ляйбля, может добиваться наказания виновного в гражданском порядке, в уголовном, в следственном и одновременно может возбудить уголовное обвинение и гражданский иск. По замечанию Оджерса, самому жалобщику предоставлено на выбор, отыскивать ли покрытие убытков от клеветы или домогаться наказания клеветника. Но в настоящее время (акт 1888 г.) большинство дел о ляйбле направляется в гражданском порядке. Они подлежат исключительно компетенции Высшего Суда с присяжными и лишь с согласия сторон или по распоряжению Высшего Суда допускается перенесение дела в Гражданский Суд графства. Участие присяжных в делах этого рода чисто факультативное: если ни одна из заинтересованных сторон не просит о назначении присяжных, то дело разбирается единолично судьей. Гражданская ответственность за шельмование падает на всех лиц, причастных к напечатанию и распространению инкриминируемой статьи, начиная от издателя газеты и кончая разносчиком ее. При этом владелец газеты признается ответственным даже за ошибку корректора.
Основным принципом английского права считается возможность оглашения всего объективно правильного. Если же кто-либо опубликовывает сведения, порочащие кого-либо, то безусловная безответственность имеет место, когда опорочение произошло во время парламентской речи, в речах судьи, адвоката и свидетелей по делу, в сообщениях военных и морских властей и высших правительственных чиновников по делам их ведомств. При наличности добросовестности, беспристрастия и сдержанности, а также при отсутствии умышленного преувеличения допускается еще некоторая неточность сведений, сообщаемых частными лицами при обсуждении вопросов общественной важности и мероприятий правительства; при аттестации прислуги и арендаторов; при конфиденциальных сообщениях между супругами, адвокатами, клиентами, врачами и т.д.; при обмене сведениями между кредиторами одного должника, учителей одной школы, служащих в одном учреждении и т.д. По общему правилу, тяжесть доказательства истинности опубликованного падает на обвиняемого. Жалобщик же обязан доказать наличность умысла со стороны клеветника. Наличность общественного интереса в опубликованном материале определяется исключительно судьей, а размер убытков — присяжными. Убытки назначаются по действительному подсчету, если, по обстоятельствам дела, таковой подсчет возможен; исключительно с целью формального удовлетворения истца, по нравственным соображениям не заслуживающего судебной защиты, при этом назначаемое вознаграждение определяется в одну копейку [110] [19]; наконец, иногда к убыткам в скрытом виде присоединяется штрафная сумма.
Преступления печати против порядка управления и религии также разрешаются с точки зрения ляйбля. При обсуждении вопросов христианства возможно даже отрицание последнего, но требуется это делать «в приличной и серьезной форме». Особа короля почитается священной, и в печати не дозволяются никакие неблагоприятные суждения о нем: во всех его промахах, по английской теории, виновны министры; вину же последних должно обсуждать в приличной и сдержанной форме, без преувеличений и неосновательного приписывания государственным деятелям корыстных побуждений. В критике судебного строя «не должно заключаться побочного дурного умысла, нечестивых мотивов».
С какой удивительной щепетильностью оберегается английским правом честь каждого гражданина, видно из той строгости, с которой английские судьи преследуют возведение отдельных фактов из жизни данного лица в общую его характеристику. Так, по законам о ляйбле карается тот, кто назовет пьяницей раз осужденного за пьянство; кто назовет грубым врача или адвоката, однажды обошедшегося грубо со своим клиентом; кто назовет недобросовестным клеветником человека, однажды осужденного за клевету, и т.д.
Итак, все законодательство о печати в Англии есть не что иное, как применение к отдельным случаям понятия о ляйбле. Что же такое ляйбль, о котором еще Питт Старший сказал: «Что касается меня, то я никогда не мог понять, в чем состоит ляйбль». Действительно, ни в одном законе не дается определения ляйбля, а вся судебная практика держится многочисленными судебными прецедентами, решениями судебных мест, начиная с XV—XVI столетий. Знаменитый юрист XVIII столетия Блэкстон в своих комментариях на английские законы о праве публикования высказался, что «каждый англичанин имеет бесспорное право сообщать публике, что ему угодно; но когда он сдает в печать что-либо неприличное, вредное или противозаконное, то последствия своей дерзости он должен приписать себе самому». Президент высшего уголовного суда лорд Элленбруг по поводу одного процесса в 1804 г. заметил: «Должно быть наказуемо всякое опубликование, целью которого было возбуждение неудовольствия народа, причем все равно, посредством ли клеветы или карикатуры оно внедряет неуважение к авторитетам, поставленным правительством». По замечанию одного судьи-практика того же времени, преступление ляйбля заключается «в опубликовании написанного, напечатанного или нарисованного произведения, целью которого служит нарушение общественного мира, причем уничижается правительство или подданные побуждаются к восстанию». «Будет пасквилем, — пишет современный нам выдающийся английский государствовед Дайси, — распространять о ком-нибудь слухи с целью повредить его интересам или репутации. Всякий, кто прямо или косвенно способствует распространению такого слуха, распространяет или, выражаясь технически, публикует пасквиль, и против него можно начать иск об убытках. Лицо, произнесшее клевету и позволившее распространять ее письменно, лицо, написавшее ее, издатель, выпускающий книги для продажи, лицо, которое ее печатает, продавец, распространяющий пасквиль, — все виновны в его распространении, и каждый из них в отдельности может подвергнуться преследованию. Так как суть преступления заключается в распространении (курсив наш) пасквиля, а не в том, что он был написан, то всякий, кто, прочитав пасквиль, пошлет его своему другу, будет участником преступления; даже всякий, кто прочитает пасквиль вслух, зная, что он читает, может также быть подвергнут судебному преследованию».
Таким образом, по заключению Дайси, в Англии «свобода слова есть не более, как право говорить и писать только то, что присяжные, какие-нибудь двенадцать лавочников, сочтут удобным». И действительно, при отсутствии чрезвычайных судов по делам печати или каких-либо административных репрессий, при широком праве присяжных исследовать инкриминируемое произведение, господами положения становятся «какие-нибудь двенадцать лавочников», в вердикте которых всегда слышится свежий голос страны и биение народной совести.
Нельзя не упомянуть еще о второстепенных ограничениях печати, когда-то практиковавшихся в Англии. К числу наиболее ранних ограничений этого рода нужно отнести штемпельный сбор, установленный в 1712 г. с целью подавить развитие дешевой прессы. Первоначально штемпельный сбор был определен в размере 1/2 пенни с листа и пенни с 1/2листа. В 1820 г. сбор был распространен на брошюры и все мелкие издания объемом не более двух печатных листов, или стоимостью не дороже шести пенсов за экземпляр. С течением времени после многократных повышений размер налога был доведен до 4 пенсов с каждого номера и экземпляра газеты. Налог должен был оставаться в силе в течение 32 лет, но в действительности он просуществовал до 1855 г. Вследствие того что появлялось множество изданий, не оплаченных сбором, в 1743 г. было постановлено привлекать к ответственности за торговлю произведениями, неоплаченными штемпельным сбором, причем виновным угрожало тюремное заключение до 3 месяцев и штраф в 20 шиллингов. Наибольшее количество неоплаченных изданий стало появляться во время агитации за парламентскую реформу 1832 г. В промежуток времени с 1831 по 1835 г. состоялось около 500 приговоров, присуждавших к тюремному заключению за нарушение закона о штемпельном сборе; но спрос на дешевые издания был так велик, что в 1836 г. пришлось понизить штемпельный сбор до одного пенни, а спустя 19 лет отказаться от него окончательно.
Одновременно со штемпельным сбором был установлен налог на объявления в газетах, причем за каждое из них взыскивался один шиллинг. В 1804 г. размер налога был доведен до 31/2 шиллингов с каждого объявления, и после некоторого понижения налог был совершенно отменен в 1853 г.
Под влиянием французской революции для периодических изданий был установлен в 1798 г, залог в размере до 400 фунтов стерлингов. В 1820 г. система залогов была распространена на издание брошюр и других произведений не свыше 2 печатных листов. Система залогов продержалась до 1869 г. Немаловажным препятствием на пути развития дешевой периодической прессы служил налог на бумагу, отмененный в 1861 г. по настоянию Гладстона. Одновременно с установлением залогов издатель каждой новой газеты был обязан подавать предварительное письменное заявление, с обозначением точного заглавия издания, местожительства и имени, своего собственного и типографщика. За каждый просроченный день в подаче заявления угрожал штраф в 50 фунтов. Далее, под угрозой 100 фунтов штрафа требовалось за собственноручной подписью типографщика и издателя представлять каждый выходящий номер должностному лицу, заведующему штемпельным сбором. На каждом номере издания непременно должны были обозначаться имя и адрес типографщика и издателя, а также место и время выпуска издания в свет. В следующем году, «вследствие многочисленности противорелигиозных, изменнических и призывающих к возмущению изданий», был издан закон относительно обязательной регистрации всякого рода типолитографских заведений, а также издатели были обязаны в течение 6 месяцев хранить у себя по крайней мере один экземпляр отпечатанного произведения с адресом автора или заказчика.
В настоящее время единственным пережитком прежних полицейских ограничений прессы является театральный акт 1843 г., в силу которого главный министр двора, заведываюший всеми театрами Англии, имеет право воспретить исполнение театральной пьесы, «для ограждения добрых обычаев, нравственности и общественного порядка». Впрочем, это архаическое полномочие министр дает почувствовать весьма редко. О быстром развитии периодической печати в Англии (с Уэльсом) можно судить по тому, например, что с 1868 г., со времени исчезновения последнего полицейского ограничения, по 1901 г. число периодических изданий возросло с 797 до 2055 названий. Свободная печать пользуется огромным влиянием. Выдающимся деятелям печати английские университеты присуждают высшие ученые степени, а правительство их награждает почетными титулами. Этот последний обычай был введен в практику лордом Сольсбери в 1885 г. Того же обычая держался Гладстон в 1893 г. Обыкновенно издателям дается потомственный титул барона, а редакторам — личное достоинство рыцаря.
IV. Россия
Зачатки просвещения, письменность и книгопечатание, роль церкви, возникновение светской цензуры, первые узаконения; печать при Екатерине II и Павле I; цензурные уставы 1804, 1826 и 1828 гг.; европейские события и русская действительность
Письменность проникла в Россию вместе с христианством. В течение многих веков она была орудием религиозного образования в тесном смысле слова. Обиходно религиозные сочинения расходились в России в рукописных списках, над которыми работали как светские, так и духовные лица. Первые указания на переписчиков книг в России относятся к XI в. Можно думать, что около этого же времени появились писцы, работавшие на заказ. Так, Остромирово Евангелие 1057 г. было написано диаконом по заказу посадника Остромира; Святославов Сборник 1073 г. написан диаконом по заказу Великого Князя Святослава; Мстиславово Евангелие написано поповым сыном по заказу Великого Князя Мстислава. В период времени от XV столетия до конца XVII в. переписывание книг становится весьма распространенным занятием, и переписчики появляются «по многим градом».
Сохранились многочисленные указания на то, что над списыванием одной и той же книги нередко работало по нескольку человек, которые или писали один за другим, или разделяли оригинал и писали одновременно. В старинных рукописях находится немалое число обращений переписчиков к читателю, в которых они просят читателя исправлять текст и не проклинать за описки. Так, в Остромировом Евангелии читаем: «Не мозете кляти, но исправльше, почитайте»; в записи Евангелия писца Явила приписано: «а кде я буду помялуся (ошибся), чтите исправливаюче Бога деля, благословите, а не кленете»; в записи Паремейника переписчик просит: «чтете исправлеваюче, не кльнуще Бога деля, чи кде детина помял». Иногда переписчики находили нужным указать на вероятную причину ошибок и писали, например: «Аще... кде переступим или в глаголании с другом или в дремании». Как бы то ни было, но чем более переписка книг становилась делом ремесленников, тем ниже падало внутреннее достоинство списков, в смысле верности оригиналам. С течением времени появилось такое количество искаженных списков, что Стоглавый Собор должен был постановить: «Святые книги должно списывать с добрых переводов, да справлять; так как воспрещается вносить в церковь неисправные книги, то переписчик таких книг подвергается великому запрещению, покупающий не может пользоваться такими книгами, а продающий лишается самих книг, которые отбираются, справляются и отдаются в церкви, бедные книгами». Собор просил царя «запретить великим запрещением во всех городах, чтобы христиане не читали и не держали у себя книг богомерзких или еретических». Духовные власти неоднократно издавали «правила о книгах, их же подобает чести и внимати и их же ни внимати ни чести не подобает». Появились, таким образом, «отреченные книги», нечто вроде западноевропейских индексов.
Старинные книги ценились очень дорого; их ставили наравне с Драгоценными металлами, дорогими тканями и т.д. Книгопечатание поэтому было истинным благодеянием, но по невежеству его не сумели оценить в России. Первая типография возникла в Москве по повелению Иоанна IV, и в 1564 г. была выпущена первая печатная книга «Апостол». Из послесловия к этому изданию узнаем, между прочим, что типография была заведена в Москве, чтобы «впредь св. книги изложилися праведне». В 1565 г. был отпечатан «Часовник». Но вскоре типография была сожжена народом, обвинившим первых типографщиков Федорова и Тимофеева в ереси. Типографщики спаслись бегством в Литву. В 1568 г. возобновленный печатный двор выпустил «Псалтирь учебную». С восшествием на престол Михаила Федоровича книгопечатание стало на твердую почву. В XVII столетии появились типографии в монастырях: Купенском и Иверском. К этому же времени относятся и первые проявления книгоборства. Так, в 1627 г. последовал указ, чтобы «впредь никто никаких книг литовские печати и письменных литовских не покупали, а кто учнет литовские книги какие-нибудь покупати, тем быть от царя в великом градском наказании, а от патриарха в проклятии». В 1633 г., по распоряжению патриарха Филарета, у церквей и монастырей был отобран церковный устав, напечатанный в 1610 г., и прислан в Москву для сожжения, вследствие того что устав печатал «вор, бражник, чернец Логин... и многие в тех уставах напечатаны не по апостольскому и не по отеческому преданию, своим самовольством». Мы уже не говорим об известной цензорской деятельности патриарха Никона в половине XVII в. или Максима Грека за 100 лет до этого. К половине же XVII столетия относятся зачатки своего рода политической цензуры. В одной из варшавских договорных статей 1650 г. было постановлено, чтобы «ни в Польше против царя и бояр, ни в России против короля и панов — рады не являлось в печати ничего, что противно их чести».
Светский контроль за печатным делом в форме предварительной цензуры начинается лишь с XVIII столетия. В 1720 г., 5 октября на имя Черниговской Свято-Троицкой-Ильинской и Киево-Печерской типографий был послан следующий указ: «Великому государю, его царскому величеству известно учинилось, что в Киевской и Черниговской типографиях, в печатных книгах печатают несогласно с великороссийскими печатями, которые со многою противностью Восточной церкви... Того ради его царское величество указал именоваться Киево-Печерскому и Черниговскому монастырям во всех книгах Ставропигиею Всероссийских патриархов, а не Константинопольских, а вновь книг никаких, кроме церковных прежних издании, не печатать. А и оные церковныя старыя книги, для совершенного согласия с великороссийскими, с такими ж церковными книгами справлять прежде печати с теми великороссийскими печатями, дабы никакой розни и особого наречия во оных не было. А других никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявя об оных духовной коллегии и не взяв от оной позволения, в тех монастырях не печатать, дабы не могло в таких книгах никакой в церкви Восточной противности и с великороссийской печатью несогласия произойти».
В регламенте Духовной Коллегии от 25 января 1721 г. встречаются неоднократные указания по делам печати и опубликования. Так, на Коллегию возлагалось: «Смотреть историй святых, не суть ли некоторыя от них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или христианскому православному учению противныя или бездельныя и смеху достойныя повести. И таковые повести обличить и запрещению предать с объявлением лжи во оных обретаемой». В этом же памятнике мы встречаем попытку ограждения чести отдельных лиц, а именно: проповедникам вменяется в обязанность «о грехах во обществе говорить, а не именовать кого, разве был бы публикован от всей церкве. Но и когда пронесется о некоем лице недобрый некий слух, о сем или оном именно грехе, и тогда проповедник должен о таковом грехе молчать на слове. Ибо если вспомянет грех той, хотя бы и не воспоминал лица именно; обаче помыслит народ, что на оное лицо гром той есть. И тако оному умножится печаль... Что же из того пользы?». Далее цензорские обязанности Духовной Коллегии устанавливались следующим постановлением: «А кто о чем богословское письмо сочинит, и тое б не печатать, но первые презентовать в коллегиум; а коллегиум рассмотреть должно, нет ли каковаго в письме оном погрешения, учению православному противнаго».
В том же году 20 марта состоялся указ «О непродаже листов разных изображений, служебников и канонов, изданных без дозволения Синода, и об отбирании оных в церковный приказ». Все эти изделия были конфискованы, о производителях и местах производства было произведено строгое расследование и от причастных к распространению лиц была отобрана подписка, «дабы они впредь в такие непозволенные им действа самовольством весьма не вступали, под страхом жестокаго ответа и безпощаднаго штрафования».
