Роль природного окружения в формировании и отборе психологических черт личности

Влияние окружающей природы на восприятие, познание отмечал еще русский историк В.О. Ключевский. Он видел в среднерусском ландшафте источник своеобразия русского национального характера. Ключевский выделял значения образов леса, степи и реки в русской культуре и их роль в формировании психологических черт личности (степь олицетворяла широту натуры, река воспитывала порядок и умение совместных действий). Вслед за Ключевским ту же идею развивал Н.А. Бердяев, который отмечал, что в душе русского народа «остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, безграничностью русской равнины»270. В XIX в. теории, рассматривавшие природно-ландшафтные особенности культуры в качестве источника своеобразия духа народа, были популярны не только в России. Гипотеза о связи особенностей восприятия, познания, мышления со спецификой природного окружения стала центральным положением, вокруг которого в 60-е гг. XX в. концентрировались исследования проекта «Культура и экология». Его актив- ными участниками были американские антропологи Г. Барри, И. Чайлд, М. Бэкон, Р. Эдгертон, Р. Болтон, X. Виткин. Особо необходимо отметить вклад в разработку проблемы Дж. и Б. Уайтингов. Основные понятия и взаимодействия рассматриваемой проблемы могут быть представлены следующим образом. Природное окружение (экология) — субстанциальная активность (экономика) — особенности воспитания детей (энкультурация) влияют на: 1) психологические особенности личности; 2) наличие или отсутс твие детского труда; 3) особенности ритуалов и других проективных систем (магия, искусство, игры). Наибольший интерес ученых вызывала гипотеза о воздействии при- родного окружения на психологические характеристики личности, носящем не прямой, а опосредованный типом деятельности характер. В итоге исследования традиционных обществ, проведенных М. Бэкон и Г. Барри, гипотеза о тесной взаимосвязи экономики, природных условий и специфики психо- логических черт получила подтверждение. В производящей экономике аграрных обществ ярко выражена тенденция к формированию у детей таких качеств, как послушание, ответственность, воспитанность. Образуется психологический тип личности, для которого характерны уступчивость, уживчивость, умение жить сообща. В обществах охотников и собирателей антропологи выявили установку на воспитание самоуверенности, стремления к индивидуальным достижениям и независимости. В целом из этих качеств складывается самоутверждающийся тип личности. Общий результат исследований антропологов состоял в отыскании устойчивой кор- реляции между деятельностью по поддержанию существования, которая во многом определяется природными условиями, и характерными чертами личности, форми- руемыми в процессе социализации271.

270 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 8. 271 См.: Barry H., Child I.L., Bacon M.K. Relations of Child Training to Subsistence Economy // American Anthropologist. 1959. № 1. P. 51–63.

Несколько иначе подошел к этой же проблеме Р. Эдгертон, проанализировав четыре общества в трех странах Восточной Африки: Танзании, Кении и Уганды. Каждое из этих традиционных обществ представляет собой смешение пастушеских и фермерских групп. Основная направленность исследований Р. Эдгертона — сравнительный анализ влияния природных условий, экономики, особенностей деятельности на личностные характеристики выделенных групп населения. Он обнаружил, что у пастушеской части населения более развиты такие свойства, как независимость, открытое выражение агрессии и др. Основной чертой, определяющей характер пастушеского населения, по его мнению, является «открытость». Необходимо подчеркнуть, что Р. Эдгертон не просто констатирует наличие определенных черт характера, а исследует их функционирование в культурном кон- тексте: в совместной деятельности по поддержанию существования, в сексуальных отношениях, в связи с психозами, депрессиями, самоубийствами272. Аналогичное ис- следование было проведено Р. Болтоном и его коллегами в перуанских Андах273. Относительно самостоятельным подходом к рассматриваемой проблеме является изучение того, как влияют на личность познавательные процессы и специфика восприятия, в свою очередь зависящие от природного и культурного окружения. Особенность такого подхода состоит в ограничении предмета исследования процессами восприятия, познания, мышления и преимущественно экспериментально- психологическим методом изучения. В ходе решения экспериментальных задач представители различных этнических общностей выделили два общих типа познания — когнитивных стиля: глобальный и артикулированный274. Влияние природного окружения на особенности когнитивного стиля исследовал Дж. Берри. Наиболее интересен в этом плане сравнительный анализ этнической общности темне (Сьерра-Леоне, джунгли) и эскимосов Канады (тундра). Дж. Берри не получил однозначного подтверждения влияния ландшафта на особенности личности. Более надежно подтвержден факт опосредованного влияния природных условий на психологические качества человека через тип хозяйства. При сравнении общностей раз- личного уровня исторического развития Берри отмечал изменения Я от большей дифференциации к меньшей, т. е. явление, обратное обнаруженному Виткином в онтогенетическом развитии. В последующих работах Дж. Берри продолжил анализ психологической дифференциации личности в производящих и собирающих обществах и связал эту дифференциацию с уровнем иерархичности общности275. Наиболее фундаментальные труды по рассматриваемой проблеме принадлежат Дж. и Б. Уайтингам и их соавторам. Они исходили из психоанализа, изложенного на языке теории научения, используя экспериментально-психологическую и социологическую методику полевой работы. Первые контуры концепции, связывающей субстанциальную активность (понимаемую как экологическая адаптация), социализацию (инкультурацию), особенности личности и проективные системы, были намечены в 1953 г. Дж. Уайтингом совместно с И. Чайлдом. Затем разработка этой темы была продолжена Дж. Уайтин- гом в 1961 г. в статье «Процесс социализации и личность», вошедшей в книгу «Психологическая антропология», изданную под редакцией Ф. Хсю. В новом издании этого труда в 1972 г. Дж. Уайтинг в соавторстве с Ч. Харрингтоном дополнил свою схему природным окружением. Исследования Дж. и Б. Уайтингов и их соавторов отличаются глубинным теоретическим осмыслением рассматриваемого круга проблем и интенсивной полевой работой. Наиболее фундаментальным их исследованием является «Проект шести культур», включающий ряд коллективных монографий. Обобщающий и итоговый

272 См.: Edgerton R.B. Pastoral — Farming comparisons // Culture and Personality. Chicago, 1974. P. 354–367. 273 См.: Bolton R. etc. Pastoralism and Personality // Ethos. 1976. P. 467–468. 274 Определения этих понятий приводятся в данной книге в главе «Мышление и культура». 275 См.: Berry J.W. Developmental Issues in the Comparative Study of Psychological Differentiation // Handbook of cross-cultural Development. N.Y., 1981. P. 485.

труд этой серии — книга «Дети шести культур. Психокультурный анализ» (1975), в которой теоретическая концепция Дж. и Б. Уайтингов получила наиболее разностороннее развитие и эмпиричес кое подтверждение. Их модель психокультурного развития — это методология целого цикла исследований; ее значение выходит далеко за рамки изучения развития детей в шести культурах. Это своеобразная концепция воспроизводства в традиционных культурах, включенная в природные и исторические взаимодейств ия. Схема структуры культуры вместе со всеми возможными детерминирующими личность факторами, приведенная в первой части настоящего издания, основана именно на модели психокультурных исследований Дж. и Б. Уайтингов. В ней взаимодействуют экологическое окружение (климат, флора, фауна), история, поддерживающие субстанциальные системы, детское обучающее окружение (культурная среда), взрослая личность в единстве приобретенной и врожденной составляющих и проективные системы (религия, магия, ритуалы, искусство и отдых, игры, уровень преступности и самоубийств). В последующих трудах Дж. и Б. Уайтинги специально рассматривали роль окружения в психологической антропологии. «Для психологической антропологии, — пишут они, — важность инвироментальных факторов объясняется в первую очередь их воздейс твием на поддерживающие системы, экономику, образ жизни и социальную структуру, которые детерминируют разделение труда, статус и роль взрослых». Эффект такого воздействия на психологические свойства личности, прежде всего в западных цивилизациях, не всегда заметен. Поэтому «одна из важнейших функций психол огической антропологии состоит в отыскании этих скрытых различий»276. Наряду с опосредованным влиянием природного окружения Уайтинги выделяют и более непосредственное его воздействие на экономику, социальную и политическую структуру общности. Значительное место в их исследованиях отводится изучению непосредственного влияния природных условий на отношение детей–родителей. Как показывают последние исследования, степень контакта младенца с родителями может существенно влиять на его развитие в более позднем возрасте. «Согласно нашей гипотезе, тесный физический контакт, — отмечают Уайтинги, — может иметь продолжительный эффект в реакции на физический стресс, физический рост и стиль коммуникаций»277 и, наконец, на особенности характера ребенка. Важность непо- средственного контакта с ребенком подтверждается современными исследованиями. Например, Р. Хайнд отмечает, что «тактильный, термальный стимулы, идущие от матери, вносят существенный вклад в ритм дыхания ребенка»278. Особую группу составляют исследования о воздействии окружения на психологические характеристики личности в рамках этологического подхода к изучению культур. В этологии человека в рассматриваемой проблеме анализируется поведение в социальном и природном пространстве. Влияние окружения на психологические качества личности отражается в категориях, выражающих эмоционально- психологические состояния человека: агрессивность, враждебность, эмпатия, тревога, привязанность, страх, любовь и др. Важную связующую роль здесь играет потреб- ность в уединенности и общении и степень их удовлетворения в современных и и ндустриальных обществах. Разрегулированность связи «Я–другие», неудовлетворенность потребности в общении ведут к деградации личности вплоть до тяжелейших психопатологий. Изучение воздействия социального и природного пространств состоит в установ- лении того, в какой степени они способствуют существованию и отсутствию, а также интенсивности эмоционально-психологических состояний. Наиболее наглядный при- мер подобного анализа — выявление причин, способствующих существованию такого качества человека, как агрессивность. На интенсивность его проявления воздействует непосредственное физическое окружение: температура воздуха, сила звука,

276 Whiting B.B., Whiting J.W.M. А Strategy for Psychocultural Research // The Making of the Psychological Anthropology. Berkley, 1978. P. 55. 277 Ibid. P. 54. 278 Hinde R.A. Individuals, Relationships and Culture. N.Y., 1987. P. 113–114.

а также ряд социально-психологических факторов (скопление народа, деятельность средств массовой информации). Предметом изучения становится и влияние на агрессивность, тревожность и тому подобных качеств — климата, географических условий (высокогорье, изменение или стабильность светового дня). В 70–80-е гг. XX в. влияние окружения на эмоционально-психологические состояния личности исследуется более системно и целостно. Прежде всего, изучается взаимодействие «личность–пространство» (person–place). Наиболее интересное воплощение такой подход получил в концепции территориального функционирования Р.Б. Тейлора. Территориальное функционирование рассматривается во взаимосвязанной, культурно- и социально определенной системе поведения, чувствования, познания. Данная концепция имеет психологические, социально-психологические и экологические последствия соответственно для индивида, малой группы и экологической системы. Важнейшее психологическое следствие на индивидуальном уровне — уменьшение стресса, что ведет к уменьшению агрессивности, враждебности. На уровне малой группы на основе эмпатии повышается сплоченность. Экологические последствия состоят в более эффективном функционировании окружающей среды — природной и квазиприродной. Территориальное функционирование эффективно тогда, когда учтены социальные и культурно-обусловленные факторы, необходимые для существования человека как в традиционном, так и в современном обществе. Обращает на себя внимание такой феномен, как привязанность к месту, определяемый как «аффективные связи между индивидом и его непосредственным окружением»279. Это явление играет далеко не последнюю роль в формировании характера человека, в его отношении к окружающему миру. Проблемы и методы Э. а. близки проблемам и методам аналогичного способа анализа культур, существующего в российской науке. Речь идет о концепции хозяйственно-культурных типов, разрабатывавшейся С.П. Толстовым, М.Г. Левиным, Н.Н. Чебоксаровым, Б.В. Андриановым, и о научной дисциплине «этническая экология», основателем которой можно считать В.И. Козлова. Этническая экология изучает особенности традиционных систем жизнеобеспечения этнокультурных общностей, влияние сложившихся экологических взаимосвязей на здоровье людей, воздействие культур на экологический баланс в природе. При исследовании особенностей жизнеобеспечения выделяются его физическая и психическая (духовная) стороны. К первой относится физическая адаптация людей к природной среде и социально-культурная адаптация, проявляющаяся посредством таких элементов культуры, как пища, жилище, одежда и т. д., а также посредством народной медицины. Вторая выражается главным образом в психологическом приспособлении человека к окружающей природной среде (и к новому социокультурному окружению в случае миграций) путем применения культурно-обусловленных методов предотвращения или ослабления стрессовых ситуаций280. Таким образом, Э. а. как самостоятельное направление исследований сложилась во второй половине XX в. Ее представители уделяли первостепенное внимание ис- следованию взаимосвязи культуры и социоприродного окружения. См. также статьи: Культура: антропологические интерпретации; Культура: система и функции; Культура и общество; Культурная (социальная) антропология: состояние и динамика развития; Урбанистическая антропология; Эволюционизм; Этничность; Этнос.

Соч.: Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990; Бокль Г.Т. История ци- вилизации в Англии. СПб., 1864; Гегель Г.В.Ф. Философия духа: Энциклопедия фило- софских наук. Т. 3. М., 1977; Ломброзо Ч. Гениальность и умопомешательство. М., СПб., 2003; Мечников Л. Цивилизации и великие исторические реки. М., 1885; Монтескье Ш. О духе законов // Антология мировой философской мысли. Т. 2. М., 1970; Ратцель Ф.

279 Tаylor R.B. Human Territorial Functioning. Cambridge. P. 102–104. 280 Козлов В.И. Этническая экология // Этнография и смежные дисциплины. М., 1988. С. 92–95.

Народоведение (Антропогеография) // Классики геополитики XIX в. М., 2003; Эванс- Причард Э. История антропологической мысли. М., 2003; Hultkrantz A. Ecology of Reli- gion: the Scope and Methodology // Science of Religion. Studies in Methodology / Ed. by L. Honko. The Hague; Paris, N.Y., 1979; Steward J. Theory of Culture. Chicago, 1965; Whaling F. The Study of Religion in Global Context // Contemporary Approaches to the Study of Religion. Berlin; Amsterdam; N.Y., 1984.Vol. 1; Whiting B.B., Whiting J.W.M. А Strategy for Psychocultural Research // The Making of the Psychological Anthropology. Berkley, 1978. Лит.: Голованов Л.В. Космический детерминизм Чижевского // Чижевский А.Л. Космиче- ский пульс жизни. М., 1995; Ямсков А.Н. Этногеография и география религий: Про- грамма курса // Этнология общества. М., 2006; Berry J.W. Developmental Issues in the Comparative Study of Psychological Differentiation // Handbook of cross-cultural Develop- ment. N.Y., 1981; Barry H., Child I.L., Bacon M.K. Relations of Child Training to Subsistence Economy // American Anthropologist. 1959. № 1; Edgerton R.B. Pastoral — Farming com- parisons // Culture and Personality. Chicago, 1974; Lex B. Neurobiology of Ritual Trance // Spectrum of Ritual. N.Y., 1979.А.А. Белик

Этнометодология.

Этнометодология — междисциплинарное направление исследований, возникшее в 60-е гг. ХХ в. на стыке социологии и социальной антропологии, в частности в русле феноменологической социологии, и повлиявшее на становление «понимающего» (интерпретативного) направления в антропологии (см., например: критическая и «рефлексивная» антропология). Основоположник Э. — американский социолог Гарольд Гарфинкель (р. 1917). «Манифестом» этого направления стал сборник его статей «Исследования по Э.» (1967). Первоначальным замыслом Гарфинкеля было соединение теорий действия, содержащихся в социальной феноменологии А. Шюца, и социологии действия Т. Парсонса (последний был его учителем). Однако сохранить связь Э. с теорией Парсонса ему не удалось, и она с самого своего появления воспринималась скорее как ради- кальная альтернатива парсонсовской социологии, нежели как ее продолжение. По мере своего развития (особенно в сфере эмпирических исследовательских практик и процедур) Э. постепенно отдалялась также и от феноменологии, сближаясь с такими дисциплинами и направлениями, как этнография, социолингвистика, философия языка, семиотика, когнитивные науки; в начале XXI в., во многом благодаря Гарфинкелю, наметился ее возврат к феноменологичес ким основаниям. Основные ее представители (помимо Гарфинк еля): Эгон Биттнер, Алан Блам, Лоренс Видер, Хьюстон Вуд, Гейл Джефферсон, Майкл Линч, Питер Мак-Хью, Хью Механ, Мелвин Поллнер, Дэвид Саднау, Харви Сакс, Аарон Сикурел, Дон Циммерман, Эмануэль Щеглофф, Роберт Эмерсон. Вокруг некоторых из этих ученых сформировались свои небольшие «школы», в силу чего Э. на сегодняшний день представляет собой уже не единое направление, а целый куст направлений, в разной степени отошедших от своего «ортодоксального» первоисточника, сформировавших свои особые исследовательские интересы, практикующих особые методы исследования и пользующихся разным понятийным аппаратом. Объединяющей фигурой для сегодняшних этнометодологов продолжает оставаться Гарфинкель. Противопоставляя себя всем существующим версиям социологии без исключения, Э. сосредоточила внимание на исследовании того, как в ходе обыденной практической деятельности людей создается и поддерживается упорядоченная, осмыс- ленная, практически рациональная повседневная социальная реальность. С точки зрения этнометодологов, исследовать этот процесс методами традиционной социологии в принципе невозможно, поскольку она в своей работе берет элементы повседневного мира как готовые «данные» и не рассматривает их как проблематичные. В свою очередь, Э. проблематизирует феномены обыденной жизни и задается вопросом, каким образом люди создают и поддерж ивают для себя и друг для друга повседневные среды, упорядоченные на уровне здравого смысла. Центральное место в попытках ответить на этот вопрос занимает понятие «практика». Если традиционная социология прибегала в объяснениях упорядоченности повседневной социальной жизни к разного рода «нормативным порядкам» — таким, как общие системы ценностей и норм, институты, общее определение ситуации и т. п., — то Э. находит источник базового упорядочения обыденной жизни в самих практических действиях ее участников. С этнометодологической точки зрения общность практик является основополагающей и позволяет достигать упорядочения повседневных сред даже в отсутствие общих ценностей, норм, интересов, представлений, определений ситуации и т. д. С этим связан постоянный интерес Гарфинкеля и его последователей к «практическим действиям, практическим обстоятельствам, обыденному знанию социальных структур и практическому социологическому мышлению». Интерес к практикам обосновывается, помимо прочего, тем, что в современную эпоху «сообщества практик» (communities of practice) стали гораздо более важной основой совместной жизни, нежели «сообщества верований» (communities of belief), характерные для прошлого. Вместе с этим все более утрачивают свою адекватность и полезность традиционные социологические методы исследования, выработанные для изучения более нормативно регулируемых социальных сред. Этнометодологический тип исследования предполагает изучение практических действий в конкретных ситуациях и рассчитан на обнаружение генезиса смысловых упорядочений не вообще, а в конкретных ситуациях. Это связано с ориентацией на непосредственность происходящего и наблюдением взаимодействия как развертывающейся последовательности ходов, в которой участники гибко реагируют на изменяющиеся возможности и обстоятельства. Поскольку в каждом месте могут выстраиваться и закрепляться свои особые практики со своей особой историей, этнометодологические исследования обыденной социальной жизни сближаются по ряду параметров с этнографическими. Они имеют локальный характер и нацелены на познание упорядоченных обыденных сред как локальных практических достижений участников. Характерной особенностью этих исследований является неразрывная связь с весьма изощренным теоретизированием, своеобычным понятийным аппаратом и постоянной методологической рефлексией. Это обусловлено в какой-то степени тем, что повседневная жизнь обладает тривиальностью и «неинтересностью»; те ее свойства, которые интересуют этнометодологов, являются «видимыми, но не замечаемыми»; повседневная реальность во многом держится на этой «незамечаемости» и действенно сопротивляется исследовательским усилиям; сопротивление реализуется в числе прочего через обыденный язык, который в силу этого оказывается принци- пиально непригодным для этнометодологических исследований. Для объективного и беспристрастного раскрытия природы и свойств обыденных социальных порядков этнометодологи предложили установку «этнометодологической индифферентности», т. е. мыслительную позицию, с которой обыденные феномены, воспринимаемые обывателями как нечто само собой разумеющееся, выглядят «антропологически чуждыми». С этой же целью Гарфинкель разработал метод «разрушающих экспериментов» (breaching experiments), состоящий в экспериментальном привнесении в рутинные обыденные ситуации специфически бессмысленных элементов для обнаружения процедур восстановления осмысленной упорядоченности этих ситуаций. Описания этих экспериментов — наиболее увлекательная часть Э. для непосвященных. Иногда их ошибочно считают исследовательскими методами этнометодологов; на самом деле, это всего лишь «поучительные эксперименты», назначение которых — подстегнуть «вялое воображение», показать привычную жизнь в непривычном свете и наглядно продемонстрировать, что изучаемые Э. свойства социального мира неоспоримо реальны (что не для всех очевидно). В своих исследованиях этнометодологи исходят из того, что в самих практических действиях участников («членов коллективов», или просто «членов») содержатся какие- то методы, посредством которых они создают, поддерживают и изменяют повседневные осмысленные миры, достигают согласия по поводу реальности этих миров, создают для себя и друг для друга видимость осмысленного социального порядка, достаточную им для решения их повседневных практических проблем. Эти методы отличны от научных методов систематизации социального мира, и именно их изучает Э. Они называются этнометодами («народными методами») или просто способами (ways); соответственно, «Э.» — это в буквальном смысле «наука об этномет одах». Согласно определению самого Гарфинкеля, «этнометодологические исследования анализируют повседневные действия как методы, применяемые участниками для того, чтобы сделать сами эти действия очевидно разумными и практически объяснимыми, то есть “описуемыми” в качестве организаций обычных повседневных действий… Их исследование направлено на выяснение того, как действительные буднич- ные действия участников складываются из методов, которые делают практические действия, практические обстоятельства, обыденное знание социальных структур и практическое социологическое мышление доступными анализу, а также на открытие формальных свойств будничных практических основанных на здравом смысле действий “изнутри” действительных контекстов как текущей реализации этих контекстов»281. Э. как особая область социально-научного знания структурирована вокруг некоторого множества основных «интересов», «тем» и «проблематичных феноменов». Гарфинкель всячески подчеркивал, что Э. и различные традиционные версии социологии («конст руктивный анализ») имеют «непримиримо разные интересы» к феноменам повседневной жизни и ее упорядоченности282. Соответств енно, и этнометодологическая тематика очень сильно отличается от традиционной социологической (и иной социально-научной) тематики, даже привязанной к изучению повседневности. К числу особенностей этнометодологических исследований необходимо отнести рациональную описуемость, рефлексивность, индексичность, языковое конструиро- вание реальности и др. Одна из центральных тем этнометодологических исследований — «рациональная описуемость» (rational accountability) повседневного мира. Этнометодологи исходят из того, что в обыденной жизни практическим действиям постоянно сопутствуют «описания» (accounts) этих действий, являющиеся одновременно и их объяснениями с точки зрения «здравого смысла», поскольку в них эти действия предстают мотивированными, осмысленными, рациональными. Даже если отчетливо сформулированные «описания» отсутствуют, действия обладают свойством «описуемости». При этом подчеркивается, что рациональность обыденной практической деятельности (не совпадающая с формально-абстр актной, или логической, рациональностью) обеспечивается именно этим свойством, а это свойство неотделимо от самой практической деятельности, всегда реализующейся в конкретных ситуациях и конкретных обстоятельствах. В этом смысле рациональность повседневного мира укоренена в конкретных ситуациях и оказывается каждый раз «текущим практическим сверше- нием»; а изучение «формальных структур практических действий», благодаря которым она конструируется, поддерживается и восстанавливается, я вляется одним из лейтмотивов этнометодологических исследований.

281 Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Цит. по: Новые направления в социологической тео- рии. М., 1978. С. 332. 282 См.: Гарфинкель Г., Сакс Х. О формальных структурах практических действ ий // Соц. и гум. науки. Сер. 11. Социология. 2003. № 2. С. 98.

Особое внимание этнометодологи обращают на «рефлексивность» как сущност- ное свойство повседневных «описаний». Это свойство состоит в том, что «члены коллективов» своими действиями (через их «описания») выстраивают текущие контексты, в которых сами эти действия становятся для них ясными, понятными, логичными, разумными и т. д. Констатация рефлексивности всех и любых описаний дала этнометодологам основания для постановки под вопрос «научности» и «объективности» традиционной социологии и антропологии (а в конечном счете и всех других наук). С их точки зрения, теоретические объяснения, создаваемые профессиональны- ми социологами, являются «текущими практическими свершениями» не в меньшей степени, чем практические объяснения, создаваемые «обыденными социологами», коими являются все люди как участники повседневных взаимодействий. В силу этого традиционная социология рассматривается этнометодологами как «этнонаука», стоящая в одном ряду с другими ее разновидностями (этноботаникой, магией, лозоискательством и т. д.) и не имеющая никаких преимуществ над знанием об обществе, которым располагают обыватели. В связи с критикой традиционной социологии и конструктивным стремлением разобраться в механизмах упорядочения повседневной жизни обывателями этнометодологи проблематизируют феномен индексичности. Он состоит в том, что описания не только создают контексты, в которых текущие действия участников обретают смысл, но и сами укоренены как действия в этих контекстах. Ввиду этого возникает проблема перевода «индексичных выражений» (укоренен- ных в ситуационных контекстах) в «объективные выражения» (свободные от контек- ста), без решения которой профессиональная социология не может обосновать свои притязания на научную объективность, но которая была ею фактически проигнорирована. Здесь Э. не ограничивается подрывом методологических и философских оснований традиционной социологии и антропологии. Она идет дальше и устанавливает, что повседневные описания, создаваемые обывателями, не являются всецело индексичными. Обыденное знание социальных структур и практическое мышление обывателей в какой-то степени преодолевают ограничения, задаваемые конкретными контекстами, за счет типизирующих свойств и неопределенности естественного языка. В силу этого обеспечивается наличие у «членов» соответствующих «коллективов» некоторого набора общих (или предположительно общих) «пониманий» и «фоновых ожиданий». Такое знание социального мира является неполным, неточным и по большей части имплицитным, но, как правило, его бывает достаточно с точки зрения их повседневных практических целей. Введение этого обыденного (или «народного») знания социальных структур в сферу исследовательских интересов этнометодологов сблизило их исследования с этнографическими исследованиями, этноботаникой, этномедициной и т. п. Поскольку ключевая роль в организации повседневных социальных взаимодействий отводится «описаниям» (фактически неотделяемым от действий, которые ими описываются и объясняются), в центре внимания этнометодологов оказывается язык. Именно в его формальных структурах усматривается источник базисного социального порядка, реализующегося на уровне практик. При этом речь идет о естественном языке, в отличие от идеализированного языка, конструируемого и изучаемого лингвистами. Кроме того, этнометодологи понимают «язык» широко, включая в него не только вербальный язык, но также мимику, жестикуляцию и т. п. Интерес к языку как механизму упорядочения повседневных взаимодействий нашел выражение в многочисленных исследованиях повседневных разговоров. С развитием подобных исследований все более совершенствовались методы транскрипции и анализа разговорного материала; в частности, разработаны сложные системы технических знаков для ре- гистрации элементов речи, непереводимых в письменную форму конвенциональными средствами. Если изначально исследования проводились на материале вербального языка, то позже в сферу изучения вошла и невербальная коммуникация (например, повороты тела в исследовании Э. Щеглоффа [1998]). В различных течениях внутри Э. и ответвившихся от нее исследовательских программах сформировались свои особые акценты, интересы и методы, не всегда совмещающиеся друг с другом. В работах А. Блама и П. Мак-Хью получила развитие радикально-конструктивистская версия Э. Они акцентируют языковое конструирование реальности, видя в языке не столько описание внешнего мира, сколько выражение внутреннего мира говорящих. С их точки зрения, речевыми актами создается и поддерживается мир сознания, связь же его с внешним объектным миром представляется им несущественной. По Бламу, «когда мы формулируем параметры, условия или правила производства (узнавания) Х, мы описываем Х изнутри конкретного языка; само Х нерелевантно, поскольку мы никогда не надеемся исчерпать возможности его описания (иначе говоря, его релевантность кроется не в его статусе описываемого объекта)»283. В силу того что описания свидетельствуют скорее об описывающем, нежели об описываемом, любые теории, в том числе социологические, трактуются как «выражение Я». Отсюда вытекают принципиальный отказ от эпистемологичес ки привилегированной позиции (от которой многие из этнометодологов отказываться не стали) и отрицание любых претензий на «истину», выходящую за рамки локальных практических контекстов. Этой версии Э. свойствен радикальный акцент на практиках, т. е. на практических процессах порождения локально «истинного» смыслового порядка в текущих ситуациях взаимодействия. Так, по словам Мак-Хью, «мы должны признать, что нет адекватных оснований для установления критериев истины, за исключением тех оснований, которые ис- пользуются для ее признания и допущения; истина мыслима лишь как социально организованный результат контингентных курсов языкового, понятийного и соци- ального поведения. Истинность утверждения не независима от условий его произнесения, и, стало быть, изучать истину — значит изучать те способы, которыми об истине можно методически вести переговоры… Скорее, мы нуждаемся в изучении приписывания (или неприписывания) истины теориям, поскольку эти приписывания обосновываются социально организованными критериями. Фактически этот принцип касается любого феномена социального порядка»284. Несколько иную версию Э. развивали Д. Циммерман, М. Поллнер и Л. Видер («радикальные ситуационисты»). Основной предмет их интереса — «использование естественно-языковых выражений в интерактивных ситуациях»285. Язык исследуется ими как средство практической деятельности, решения практических задач, что сближает их исследования с социолингвистикой, философией языка (Л. Витгенштейн, Дж. Остин) и «этнографией речи» (Р. Бауман, Дж. Шерцер, Дж. Гумперц, Д. Хаймс). При этом они делают упор на индексичную, ситуационную, контекстуальную природу языка и создаваемых с его помощью значений: взаимодействие всегда складывается и организуется уникальным образом и, соответственно, значения (смыслы) производятся каждый раз заново в каждой конкретной ситуации. Для описания этого процесса было введено понятие «корпус», обозначающее индивидуальный конструкт, с которым каждый «член» входит во взаимодействия; каждый «член» конструирует свой корпус; иначе говоря, корпус по своей природе не интерсубъективен. Более того, корпус имеет подвижный характер и зависит от событийных обстоя- тельств интеракций. «Применяя термин “событийно определенный (occasioned) корпус”, мы хотим подчеркнуть, что особенности социально организованных деятельностей являются конкретными контингентными совершениями работы участников

283 Blum A. The Corpus of Knowledge as a Normative Order // McKinney J., Tiryakian E. (eds.). Theoretical Sociology. N.Y., 1970. P. 313. 284 McHugh P. A Commonsense Definition of Deviance // Dreitzel H.P. (ed.). Recent Sociology. № 2. N.Y., 1970. P. 329. 285 Zimmerman D. Ethnomethodology // American Sociologist. 1978. Vol. 13. № 1. P. 10.

деятельности по производству и опознанию. Мы подчеркиваем событийно определенный характер корпуса, в противопол ожность корпусу знаний, навыков и представлений членов, существующему до и независимо от любого актуального события, в котором знания, навыки и представления разыгрываются и распознаются»286. Такой подход к изучению повседневного мира сосредоточен на его текущем производстве в конкретных ситуациях, однако, в отличие от Э. Блама и Мак-Хью, не отрицает существования инвариантных надындивидуальных структур. Так, по словам Циммермана, «важно, что обращение к индивиду с необходимостью подразумевает надындивидуальную систему, форму форм социальной организации, в терминах которой становится мыслимым понятие “индивид”. Такая система явно интерсубъективна. Она включает навыки или процедуры, посредством которых отдельные события организуются в случаи (instances) внешнего социального порядка. В этом смысле “члены”… — агенты рассматриваемой системы. То есть деятельности индивидов интересны лишь постольку, поскольку представляют работу системы»287. Перед исследованиями в этой версии Э. ставится цель выявить и проанализировать «семейство практик, используемых членами для сборки, познания и реализации корпуса-как-продукта»288. При этом предполагается, что, хотя контексты неисправи- мо индексичны, практики, с помощью которых устанавливаются корпусы, устойчивы и инвариантны. Эти практики связаны с владением «естественным языком», под которым понимается «широкая (widespread) общая и абстрактная система, которая в любом локальном контексте упорядочивает участников разговора и действия в пат- терны, отражающие как “непосредственную” социальную реальность, так и “транс- цендентную” социальную реальность, стоящую вне данного локального контекста»289. Язык как система такого рода предшествует любому говорящему, не зависит от него и ограничивает его извне, т. е. обладает свойствами «социального факта» в дюркгеймовском его понимании. Таким образом, выглядя внешне чистым конструктивизмом, эта версия Э. фактически воплощает в себе «гиперреализм». Исследования, проводимые в конкретных ситуациях, сосредоточены не на том, что является в них уникальным и индексичным, а на их инвариантных чертах. Язык изучается in situ, на уровне практик, но понимается как внеиндивидуальная и трансситуационная система. Особое место среди этнометодологов занимает А. Сикурел, ученик А. Шюца, довольно далеко отошедший от классической системы Э. Гарфинкеля и создавший свое особое направление, названное им когнитивной социологией. В отличие от других версий Э., отрицающих правомерность проведения различия между микро- и макросоциальным уровнями и радикально противопоставляющих себя всей «традиционной» социологии, Сикурел исходит из того, что микросоциальные исследования, проводимые под рубрикой «Э.», могут стать фундаментом для более адекватных макросоциологических объяснений. По его мнению, «представи- тели микросоциологии не могут ограничиваться изучением социального взаимодей- ствия как локального и самодостаточного продукта, точно так же как теоретики макросоциологии не могут упускать из виду микропроцессы»290. В отличие от многих других этнометодологов, Сикурел отчетливо признает на- личие макроструктур. Для продуктивного познания общества он считает необходимым, чтобы исследования микроуровня помещались в институциональный и культурный макроконтекст, а макросоциология опиралась на микросоциологическое знание «когнитивной и дискурсивной компетентности» изучаемых людей. Специфически этнометодологический смысл этого программного требования состоит в том, что

286 Zimmerman D., Pollner M. The Everyday World as a Phenomenon // Douglas J. (ed.). Understanding Everyday Life. Chicago, 1970. P. 44. 287 Zimmerman D. Ethnomethodology. P. 9. 288 Цит. по: Attewell P. Ethnomethodology since Garfinkel // Theory and Society. 1974. Vol. 1. № 2. P. 186. 289 Zimmerman D. Op. cit. P. 11. 290 Цит. по: Коркюф Ф. Новые социологии. М.; СПб., 2002. С. 94.

члены каждой группы вырабатывают свои «теории и методы» интегрирования «микро» и «макро» (в частности, метод «резюме») и что макросоциология, изучая эти группы, не может игнорировать эти «теории и методы», поскольку смыслы производимой ими интеграции встраиваются в повседневную социальную жизнь. Проблемная область когнитивной социологии определяется тремя основными интересами: к языку, значению и знанию. Язык понимается у Сикурела широко. Он исходит из того, что восприятие многомодально и не может быть сведено к вербальному языку; отсюда его исследования как вербальной, так и невербальной ком- муникации (в частности, языка глухих). Математическая логика в его раннем исследовании «Метод и измерение в социологии» (1963) тоже трактуется как особый «язык», кодифицирующий социальную реальность и искажающий ее посредством привнесения в нее чуждой ей логики. Интерес к значениям и знанию связан для Сикурела с объяснением социального порядка. Он считает, что порядок (нормативные регулярности) в действиях людей вытекает из их способности придавать ситуациям одинаковые значения и действовать исходя из этих значений. Источник инвариантных черт повседневных действ ий он видит в базовых когнитивных (объяснительных) процедурах, которые имеют глубинный характер, трансситуативны и свободны от контекста. Эти интересы и идеи побудили Сикурела к сближению с когнитивными науками, изучающими проблемы языка, памяти, внимания, обработки информации. Когнитивная социология призвана прояснить связь между когнитивными процессами, появлением контекстов и «словарями описаний» (accounting vocabularies). Основные понятия, вокруг которых она строится: «методы интерпретации» и «интеракционная компетентность». Исходя из того, что исследователи опираются в познании на те же самые методы интерпретации, которыми пользуются обыватели, Сикурел выдвинул требование «социологической рефлексивности», согласно которому исследователи обязаны отслеживать свою зависимость от этих методов (и, соответственно, их эксплицировать). Еще одно направление, развившееся в рамках Э. и отпочковавшегося от нее «анализа разговора» (conversation analysis, CA), предложено Х. Саксом. В статье «Со- циологическое описание», ставшей для него своего рода программным заявлением291, Сакс констатировал, что социологи используют для понимания социальных феноменов язык, сам являющийся частью этих феноменов. Отсюда проистекает его интерес к языку. Сакс проводил исследования на основе чисто языкового материала (магнитофон- ных записей разговоров и их письменных расшифровок). Этот материал анализировался независимо от физической обстановки разговора, намерений говорящих и т. д., поскольку предполагалось, что определенные свойства языка могут быть обнаружены в самих «описаниях», очищенных от контекстуальных обстоятельств их производства и понимания. Для этих исследований изначально было характерно безразличие к семантическому содержанию разговоров и сосредоточенность на их формальных свойствах: изучалось не то, что люди говорят, а то, как они разговаривают. Такие формальные структуры разговоров, как последовательность, очередность говорения и т. п., рассматривались как их объективные, трансситуационные свойства. При сохранении характерного для Э. внимания к локальности и ситуативности обыденных разговорных взаимодействий, в «анализе разговора» постепенно все активнее использовались абстрактные модели (что для этнометодологов неприемлемо), и это способствовало его превращению в отдельную исследовательскую программу. В исследовании «последовательностных структур» разговоров изучалось, как восприятие последовательности разговора участниками влияет на конструирование и понимание отдельных высказываний, как понимание разговора регулярно выказы- вается его слушателями, чего это требует от слушателей и как эти требования фор- мируют их говорение, когда подходит их очередь говорить; например, выявлялись

291 См.: Sacks H. Sociological Description // Berkeley Journal of Sociology. Vol. 8. № 1. P. 1–17.

стандартные линии реагирования участников на предыдущие высказывания и поль- зования ими. Важной вехой в развитии «анализа разговора» стала статья Х. Сакса, Э. Щеглоф- фа и Г. Джефферсон «Простейшая систематика организации очередности в разговоре» (1974), в которой окончательно обозначились перенос внимания на инвариантность черт разговора, порядок его организации, форму интеракционной работы в нем и отход от характерно этнометодологического интереса к отдельным практикам и их контекстуальной специфичности. В содержательном отношении этнометодологические исследования очень разнообразны. Реализуя в них свои исследовательские программы и придерживаясь своих особых интересов, этнометодологи изучали природу социологических описаний и терминологий (М. Поллнер, 1970; Х. Сакс, 1963; А. Сикурел, 1970, 1974), в т.ч. по- нятий «статус», «роль», «норма» и «социальная структура» (А. Сикурел, 1970, 1972), «мотивы» (А. Блам и П. Мак-Хью, 1971), а также предложили различные направления исследования и прикладных разработок: свой вариант использования количественных методов и измерений (А. Сикурел, 1964); типы формализации в исследованиях малых групп (Л. Чёрчилл, 1963); экономическую теорию выбора как метод теоретизирования (Л. Чёрчилл, 1964); связь макро- и микросоциального (А. Сикурел, 1981); анализ со- циальной организации знания (А. Блам, 1970); связь социальной реальности и языка (Л. Видер, 1974); социальные аспекты языка (Х. Сакс, 1969); теории знаков в струк- турной семантике (Л. Видер, 1969); определение ситуации в сеансах групповой пси- хотерапии (Р. Тернер, 1972); исследования природы девиации (А. Сикурел, 1968; П. Мак-Хью, 1970); изучение работы полицейских патрулей (Э. Биттнер, 1967; Х. Сакс, 1972); процедуры распознавания полицейскими душевнобольных в чрезвычайных ситуациях (Э. Биттнер, 1967); анализ формальных организаций (Э. Биттнер, 1965; А. Сикурел, 1968); исследования социальной организации больниц (А. Сикурел; Д. Сад- нау, 1968); изучение организации судопроизводства по делам несовершеннолетних (А. Сикурел, 1968); практические методы работы общественных защитников в судопроизводстве (Д. Саднау, 1968); исследования бюрократических структур учреждений по оказанию социальной помощи (Д. Циммерман, 1966, 1971); официальное исполь- зование статистики (А. Сикурел и Дж. Кицусе, 1963; А. Сикурел, 1968; Д. Саднау, 1968); изучение опыта работы школ (А. Сикурел, 1963); анализ социальной организации науки (М. Линч, 1993); практики планирования семьи (А. Сикурел, 1967); рассказы- вание шуток и анекдотов в обыденных разговорах (Х. Сакс, 1974), включая «грязные шутки» (Х. Сакс, 1978), ложь (Х. Сакс, 1975); исследования феномена пьянства (К. Мак- Эндрю и Р. Эджертон, 1969); правила ритуальных оскорблений в афроамериканских поэтических перебранках (У. Лабов, 1972); исследования малых и редких языков (Э. Роуз, 1966, 1969); анализ последовательности протекания повседневных разговоров (Х. Сакс, 1969; Э. Щеглофф, 1967, 1968, 1990, 1995, 1996); исследование усвоения язы- ка в детском возрасте (А. Сикурел); «анализируемость историй детьми» (Х. Сакс, 1974); изучение этнической идентификации у таиландских луэ (М. Моерман, 1965, 1967); анализ систем родства и коммерции у луэ (М. Моерман, 1966); исследования социаль- ной организации умирания (Д. Саднау, 1967); изучение роли наличного знания в «практическом управлении институционализированными идиотами» (К. Мак-Эндрю, 1969) и т. д. Такое многообразие исследовательских тем и проблем определяется воз- можностью проведения этнометодологических исследований на любом материале. В заслугу Э. ставятся обычно убедительная критика социологической реификации, динамический и процессуальный подход к анализу социальной жизни, привлечение внимания к повседневной жизни, ситуациям и активной роли человека в выстраива- нии своего социального мира, обоснование важности соблюдения требования реф- лексивности в социально-научном познании. Но и сама Э. с момента своего рождения также подвергалась разного рода критике (не всегда обоснованной): за странный понятийный аппарат, «оккультный подход», отрицание возможности науки об обществе, субъективизм, психологизм, ги- перреализм, конструктивизм и т. д.

За полвека своего существования Э. стала признанной областью исследований и обрела прочную институциональную основу. Действует Международный институт Э. Ежегодно проводятся конференции этнометодологов в Бостоне и Манчестере. Вне всякого сомнения этномедологи оказали серьезное влияние на выбор тем исследований и разработку методов в современной социальной и культурной антропологии. См. также статьи: Культура: антропологические интерпретации; Культура: к определению понятия; Культура: система и функции; Культура и общество; Культурная (социальная) антропология: состояние и динамика развития; Этничность; Этнология.

Соч.: Гарфинкель Г. Понятие «доверия»: Доверие как условие стабильных согласованных действий и его экспериментальное изучение // Социал. и гуман. науки. Сер. 11. Соци- ология. 1999. № 4. С. 126–166; 2000. № 1. С. 146–184; Гарфинкель Г., Сакс Х. О формаль- ных структурах практических действий // Социал. и гуман. науки. Сер. 11. Социоло- гия. 2003. № 2. С. 94–136; Blum A. Theorizing. L., 1974; Button G. (ed.). Ethnomethodology and the Human Sciences. Cambridge, 1991; Cicourel A. Method and Measurement in Soci- ology. N.Y., 1964; idem. Cognitive Sociology: Language and Meaning in Social Interaction. Harmondsworth, 1973; Idem. Notes on the Integration of Micro- and Macro-Levels of Analy- sis // Knorr-Cetina K., Cicourel A. (eds.). Advances in Social Theory and Methodology. Bos- ton, 1981; Douglas J. (ed.). Understanding Everyday Life. Chicago, 1970; Drew P., Heritage J. (eds.). Talk at Work. Cambridge, 1992; Ethnomethodology: Contemporary Variations / Qualitative Sociology, Special Issue. 1992. Vol. 15. № 2–3; Garfinkel H. Studies in Eth- nomethodology. Englewood Cliffs, N.J., 1967; Idem. Ethnomethodology’s Program. Boulder, L., 2002; Idem. Seeing Sociologically: The Rooting Grounds of Social Action. Boulder, L., 2006; Lynch M. Scientific Practice and Ordinary Action: Ethnomethodology and Social Stud- ies of Science. N.Y., 1993; McHugh P. Defining the Situation. Indianapolis, 1968; McHugh P., Raffel S., Foss D., Blum A. On the Beginning of Social Inquiry. L., 1974; Mehan H., Wood H. The Reality of Ethnomethodology. N.Y., 1975; Ochs E., Schegloff E.A., Thompson S.A. (eds.). Interaction and Grammar. Cambridge, 1996; Pollner M. Mundane Reasoning // Philosophy of the Social Sciences. 1974. Vol. 4. P. 35–54; Idem. Left of Ethnomethodology // American Sociological Review. 1991. Vol. 56. P. 370-380; Psathas G. Ethnomethods and Phenomenol- ogy // Social Research. 1968. Vol. 35. № 3. P. 500–520; Sacks H. Social Aspects of Language: The Organization of Sequencing in Conversation. Englewood Cliffs, 1969; Idem. Lectures on Conversation. 2 vols. Oxford, 1992; Sacks H., Schegloff E., Jefferson G. A Simplest Systemat- ics for the Organization of Turn-Taking in Conversation // Language. 1974. Vol. 50. № 4. P. 696–735; Schegloff E.A. On the Organization of Sequences as a Source of “Coherence” in Talk-in-Interaction // Dorval B. (ed.). Conversational Organization and Its Development. Norwood, N.J., 1990; Idem. Confirming Allusions: Toward an Empirical Account of Action // American Journal of Sociology. 1996. Vol. 104. P. 161–216; Idem. Body Torque // Social Research. 1998. Vol. 65. № 3. P. 535–596; Schegloff E., Sacks H. Opening Up Closings // Semiotica. 1973. Vol. 8. P. 289-327; Sudnow D. Passing On: The Social Organization of Dying. Englewood Cliffs, 1967; Sudnow D. (ed.). Studies in Social Interaction. N.Y., 1972; Turner R. (ed.). Ethnomethodology: Selected Readings. Baltimore, 1974; Watson G., Seiler R.M. (eds.). Text in Context: Contributions to Ethnomethodology. L., 1992; Wieder L. Language and So- cial Reality. The Hague, 1974; Zimmerman D.H. Ethnomethodology // American Sociologist. 1978. Vol. 13. № 1. P. 6–15. Лит.: Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация. СПб., 1999; Ионин Л.Г. Пони- мающая социология. М., 1979; Новые направления в социологической теории. М., 1978; Attewell P. Ethnomethodology since Garfinkel // Theory and Society. 1974. Vol. 1. № 2. P. 179–210; Bergmann J. Ethnomethodologie and Konversationanalyse: Studienbrief, Kurseinheit 1. Hagen, 1988; Denzin N. Symbolic Interactionism and Ethnomethodo logy // American Sociological Review. 1969. Vol. 34. P. 922–934; Heritage J. Garfinkel and Eth- nomethodology. Cambridge, 1984; Lynch M. The Ethnomethodological Foundations of Conversation Analysis // Text. 2000. Vol. 20. № 4. P. 517–532; Lynch M., Bogen D. Har- vey Sacks’s Primitive Natural Science // Theory, Culture and Society. 1994. Vol. 11. № 4. P. 65–104; Maynard D., Clayman S. The Diversity of Ethnomethodology // Annual Review of Sociology. 1991. Vol. 17. P. 385–418; Mayrl W.W. Ethnomethodology: Sociology without Society // Catalyst. 1973. Vol. 7. P. 15–28. В.Г. Николаев