Поклоны и подзатыльники

Никакой удар сегодня не планировался. Вряд ли кто-то намечал его и на завтра, или даже на какой-то из следующих дней. Естественно, нижестоящие звенья не могли ведать точных раскладов на тактических картах вышестоящих штабов, однако общее соотношение сил на текущий момент не составляло секрета. Ныне количество боевой авиации на аэродромах оставляло желать лучшего. Так что, о переходе к активной фазе стоило покуда только мечтать. Если трезво, без эмоционального надрыва уязвленной гордости, взвесить нынешнюю ситуацию, то некая тайная договоренность в верхах, о коей все окружающие судачили, как о вполне подтвержденной реальности, была для ВВС просто манной небесной. Может быть, только эта самая договоренность с верховным командованием, или скорее с политическими лидерами турок, и спасла российскую авиацию прифронтовой ныне полосы от быстрого разгрома на голову. По крайней мере, она дала передышку, позволившую прийти в себя, совершить хоть какую-то перегруппировку сил, разбросать способные хоть к вялому, не маневренному виду полета самолеты по заброшенным – ныне спешно, как водится хап-способом и с помощью «какой-то матери» восстанавливаемым запасным аэродромам, дала время – на нынешний момент уже целые дни – как-то подшаманить, подделать те машины, кои в ином случае со временем неминуемо бы списались. А ныне на кое-какие из них уже даже получены запасные детали, более того с завода в Комсомольске-на-Амуре приехали два новячих, в защитной смазке турбореактивных движка. Более того, с неизвестно где сохранившихся складов прибыли боеприпасы для бортовых пушек и ракеты, даже Р-77 всяческих модификаций. Теперь можно патрулировать вдоль границы, рассчитывая не просто настораживать противника яркостью своей метки на радаре, но и реальной возможностью что-то при случае применить. А ведь, как известно, случаи бывают разные. Пусть собственные штабисты обкакались по уши – роются в сейфах в поисках хоть каких-то утерянных «красных папок», и спешно перетряхивают штатные структуры, разыскивая хоть кого-нибудь способного принимать адекватные и быстрые решения, а так же очарованно, как баран на ворота, пялятся в никогда нечитанные инструкции по смене литер частот военной связи – но ведь наличествует еще и противник. Ныне, как выяснилось, вовсе не потенциальный, а вполне таки реальный, живехонький и весьма – на собственной шкуре прочувствовано – активный. Разделал вдрызг пять военных аэродромов, показал, так сказать, зубы в полной красе, с загибом губ для наглядности, дабы клыки сверкнули поярче, и даже кровь капнула. Не своя – жертвы. Расслабившейся, задремавшей под ярким солнцем либеральной демократии, распустившей в умиленье слюнявые пузыри свободы слова. Теперь все это сладкое баюканье в чужих пеленках, со старинными, еще из египетского рабовладения, размазанными какашками, для маскировки припорошенными тальком, ой-ой, как гавкнулось, икнулось.

Так вот, ныне не где-то в отдалении, а прямо тут же, поблизости, имеется реальный, себе на уме, враг. Да, сейчас, пребольно куснув разок-другой, он вроде бы успокоился. Но где теперь уверенность, что надолго, или уж, тем паче, насовсем? Может ему тоже, просто потребна пауза? Для чего-нибудь. Допустим, для той же перегруппировки. В конце-концов, ему приходится работать не только со своих, но и с захваченных украинских аэродромов. Трудности теперь вполне, эдак, представимы. Мы тут со своих родных, десятилетиями обжитых полос никак не можем наладить чего-то путное, а им действовать с нового места. Кроме того, надо быть до жути наивным – а турки, уж, судя по прошедшим дням, никоим образом к таковым не относятся – чтобы рассчитывать, будто русские Иваны оставят все как есть. Хотя конечно в последние – перестроечно-постперестроечные – времена вполне так приучились на любые выпады только кланяться и даже в умиленье подставлять другую щеку: «Давайте, господа хорошие, тресните нас еще разок, уж больно мы общинно-тоталитарным вирусом заражены; саданите нас по спинушке склоненной чем-нибудь поувесистее, да поострей – слишком мы перед всеми окружающими народами виноваты, за историю нашу агрессивную, да за повадки некультурно-медвежьи; а еще заберите у нас чего-нибудь за так, лучше даже с приплатой – оплеухой по ше я м, ибо совестно нам перед нациями мира из-за богатств наших природных неслыханных, не по делу Господом даренных; и к тому же Господом-то неправильным, нелегитимным, юродивым каким-то, совершенно, понимаешь, не умильно-католическим и даже не приятно аллахо-образным».

Однако если у господ-южан память историческую еще не до конца отшибло – чего вроде бы покуда не наблюдается – то они вполне так не забыли, как неповоротливые поначалу северяне, раскачавшись, колошматили их и в хвост и в гриву. Ибо русские, как водится, и из веку повелось, долго-долго запрягают, но потом быстро катаются. И следовательно, если противник в зрелом уме, то он понимает, раз уж отважился русских дубасить, то уж добивай полностью, иначе неизвестно чем все и кончится. Потому, беря в учет, как разведка полностью прошляпила первичное нападение, нет уверенности, будто она снова не проморгает окончательное сосредоточение турок перед новой атакой? И значит, нынешнее мирно-боевое патрулирование, может в любой момент прерваться, сбросив первую словесную приставку в тартарары.

Однако, хоть законы этой Вселенной в некотором роде устаканены, ныне все сложилось совершенно непредставимым образом.

Четвертая власть:

«… захват власти „новыми младотурками“ – так они себя кличут – на первый взгляд кажется следствием всей предшествовавшей череды трагических для Турецкой Республики событий. Однако если присмотреться внимательней, то имеют место некоторые странные нюансы. Не вдаваясь в подробности – всей плеяды которых не ведает покуда никто – уже полностью ясно, что действия „новых младотурок“ очень продуманы. Да они просто оставляют впечатления кропотливо проведенной загодя подготовки…»

Оружейное раздолье

Если честно, то типчик заведующий призывом впечатления не производит, как и сам призывной пункт, кстати. Типчик уж больно мелкокалиберный, а ведь так хотелось, теплилась эдакая тайная надежда, увидеть за столом надежного, большого великана, с задубевшей от афганских ветров кожей, с пластмассовой культей вместо руки, и возможно безногого, но бодро орудующего механическими протезами. Короче, Хайлайн – «Космическая пехота». Однако у малька, восседающего за столом, следы ожогов боевого марсианского лазера начисто отсутствуют. Ну что ж, несовпадение внутренних, идеалистических представлений с проявлениями реального мира всегда имеют зазор неохватный штангенциркулем. Интересно, как бы мы реагировали, кабы все неожиданно совпало, и помчалось в параллель по склеенным шпалой рельсам?

Однако все же давим штангель, тулим монтировочку, долбим кувалдометром – гнем уводящую в неясные горизонты рельсину в полезный ракурс. Ведь карлик вообще-то и не восседает вовсе, не корчит из себя начальство, наоборот, приспосабливается, втирается в свои парни, бегает вокруг столика, жмет руки; чаек тут же; сам компанейски давится: сколько-то стаканчиков он сегодня одолел? А чаек ведь, как известно, не пиво – много не… Травит какие-то байки, анекдотики корректные. Хотелось бы лучше бытовухи, о разгроме талибов в былинной мощи советского меча-кладенца, но стерпим и такое, лишь бы…

– А оружие дадут? – наконец-то втискивает насущный вопрос в стремительный речистый поток Парфенюк.

– Ну как же ин а че, Сережа! – восклицает низкорослый, отчего сразу увеличивается, дуется в размерах, ибо весьма приятно, что вот, такой человек, тайный руководитель… в смысле, правая рука кого-то там… уже зафиксировал твое имя-отчество, но обращается по имени, как к совсем своему. И потому как-то уже лучше слушается, точнее, выслеживается интонация, а смысл – мимо; так, ловится кое-что, клеится подсознанием в устойчивые клише.

– Ты как думал, Серый? Думал, мы тут с брат… с товарищами военспецами вас выпустим на «загарбныкив» с голыми, чистыми ручками? Подставим вас под огонь? Не дрейфь, все у нас есть, все имеется – танки, ракеты, что душа требует. Ты вот как на танк, а?

– Я… танк… это… – блеет Парфенюк в некой понятной растерянности.

– Ничего, братэ… брат-солдат. Ты ж теперь солдат, так?

– Ну, вы ж меня берете, да?

– Как же не берем? Обижаешь, Серый, ой обижаешь в самую сердечную мышцу. Ты ж записался, изъявил пожелание? Теперь твоя записочка… ну, рапорт, значит… он куда надо, туда и попал.

– Да ведь танк, то долго. Пока кнопки-рули освоишь. Я же Таню хотел освободить, она ж…

– Освободишь, Серый. Не дрейфь! Нюни тут не надо нам! Врубаешься! Мы тут отряд освобождения или как? Автоматик хошь? Получишь такой… э-э. Сам тебе выдам, друган. Спасешь свою Танюху. Представляешь, как ей понравится, когда ты ее спасешь?

– Вы думаете…

– Тебе какой автоматик-то надо? Хочешь маленький – «Узи» еврейский? Как саданешь по гадам картечью!

– Даже такое есть? – удивляется Парфенюк. И тут же досадует: – А чего ж тогда сидим? Чего ж армия наша не…

– Предатели, – скорбно парирует главарь Новых Партизан, или там, Народного Фронта Освобождения от Иноземного Ига: никто ведь пока не знает, как такое будет называется – а ведь как-то, все едино, будет. – Предатели нас предали. Разоспались на стреме… Ну, на задании… Дежурстве, значит. Протюхали все взлеты-посадки. Вот они тута и…

– Слушайте, – вспоминает Парфенюк о как-то забытом. – А кто они? Ну, эти?

– Эти? – переспрашивает глава СВОМ – Секретариата Всех Освободителей и Мстителей. – Так не марсиане же они в тарелке, Серый, так? Помнишь кинуху? Как они это… из землицы-то сырой повылезли в машинах? Да? У этих ничего такого. Мы их еще как замочим. Склепаем гадов, заасфальтим. Давай, дорогой Серёжа, двигай. Отак-вот от меня по коридорчику направо. Там оружие, там всё.