Лояльные фрязи» и «критичные немцы»

Среди деятелей Римской католической церкви появились люди, весьма высоко ценившие религиозное рвение московитов. В письме Альберта Кампензе к Папе Клименту VII (1525) находим следующую информацию:

«Все многочисленные племена, подвластные москвитянам, за исключением казанских татар, веруют в единого Бога, признают Христа Спасителя и отличаются от нас только тем, что отвергают единство церкви. Существенная же разница между их вероисповеданием и нашим состоит в немногих догмах, которые, впрочем, сами по себе не слишком важны для спасения души и могут, по собственным словам апостолов, скорее быть терпимыми, чем искореняемыми жестокостью или поставляемы в грех людям, не совсем еще утвердившимся в вере. Во всем прочем они, кажется, лучше нас следуют учению Евангельскому.

Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением; прелюбодеяние, насилие и публичное распутство также весьма редки; противоестественные пороки совершенно не известны; а о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно.

Вообще они глубоко почитают Бога и святых его и везде, где только встретят образ Распятия, немедленно падают ниц… В церквах не заметно ничего неблагопристойного или бесчинного, напротив, все, преклонив колена или простершись ниц, молятся с искренним усердием.

Отец мой и многие другие почтенные особы, проживавшие некоторое время в Московии, уверяли меня, что москвитяне были бы гораздо праведнее нас, если бы не препятствовал тому раскол наших церквей…»[720]

У Павла Иовия мы находим восхищения тем, что обычно протестантские авторы ставили в упрек русскому духовенству – невнимание к самостоятельным, так сказать, авторским проповедям русских духовных лиц к пастве. «Они не считают возможным, - замечает Иовий, - допускать облаченных в клобук ораторов, у которых в обыкновении проповедовать перед собравшимся народом, пускаясь как в чересчур тщеславные, так и утонченные рассуждения о божественном»[721].

Как мы уже говорили выше, подобные идеи совершенно независимо от нидерландца Альберта Компензе и итальянца Павла Иовия в 1520-е гг. распространял немецкий интеллектуал-гуманист католик Иоганн Фабри.

Любопытно, что в Италии, для выходцев из которой русские придумали выделяющее их среди прочих западных иностранцев особое имя «фрязи», подмечали больше привлекательных русских черт, нежели «немцы». К примеру, англичане Ченслор и Адамс (дети англиканской протестантской церкви) побывали в Москве в 1553–1554 гг. Некий венецианский посол, которого до 1913 г. ошибочно называли Марко Фоскарино[722], находился в Москве в 1557 (возможно в 1537). Можно считать, что они видели примерно одно и то же, но впечатление, а главное - его эмоциональная окраска у них разные. Англичане заметили в русской столице грязь на улицах, грубо и беспорядочно построенные дома. Дерево, из которого были сделаны почти все здания в России, они оценили как не лучший материал, опасный в пожарном отношении. Царские палаты британцы нашли менее роскошными по сравнению с апартаментами собственных монархов. Нечто другое увидел Псевдо-Фоскарино, привыкший с детства к роскоши дворца дожей и другим архитектурным шедеврам Ренессанса. Венецианец нашел Москву живописной благодаря наличию у каждого дома садов. «Неприступный замок» (Кремль) оказался красив, дома, расположенные на 50 миль вдоль Москвы-реки, «обыкновенно строятся из дерева очень хорошо и пропорционально… с удивительной прочностью и быстротой». Наконец, отметил Псевдо-Фоскарино, «в каждом квартале есть отдельная церковь благородной архитектуры... прежде церкви не были такими, но, как говорят, лет 60 тому назад каким-то болонским архитектором им придана была удивительная красота»[723].

Из сказанного, конечно, не следует, что все итальянцы видели в России только позитивное. Рафаэль Берберини, представитель знатной итальянской фамилии, посетивший Россию в 1565 г. с целью получения торговых привилегий, но не преуспевший в этом, оставил в своих заметках о Московии оценки, близкие к мнению Ченслора. В то же время очень критичный в описании русских Джильс Флетчер нашел в Москве и позитив: «Деревянные постройки для русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные или кирпичные, потому что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянные… Неудобны же деревянные строения особенно тем, что подвергаются опасности сгореть…»[724]

Судя по сочинениям «фрязей» о России, итальянцы-католики в начале своего знакомства с Россией в целом выражали больше готовности лояльно воспринимать русскую жизнь. Это объяснялось «римскими иллюзиями» относительно антитурецкого союза и возможностей церковной унии, усилившейся по ходу Реформации. Кроме того Италия (особенно Венеция и Генуя) имели продолжительный опыт контакта со Средиземноморским Востоком, что воспитало большую гибкость и толерантность в отношении «чужого». Но стоит признать, что и в случае с «фрязями» примеры дружелюбных и положительных чувств, запечатленные в сочинениях итальянских католиков Павла Иовия и Псевдо-Фоскарино, являлись скорее исключением из общего фона и тона записок иноземцев о России. По мере разрушения в XVI столетии иллюзий католического мира о церковном сближении с Россией и участия последней в антитурецкой борьбе привлекательный образ православной Москвы и московитов начинает тускнеть, а непонимание и неприемлемость здешних обычаев — нарастать.

Западные европейцы всегда подходили к оценке России с изрядной долей критики. Если Фабри, Альберт Кампензе и Павел Иовий в восторге от религиозного рвения русских, то католику Рафаэлю Берберини оно кажется чрезмерным. Он писал, что в Москве «невероятное множество церквей и малых, и больших, и каменных, и деревянных», и было «несносно, как в Николин день начнут день и ночь гудеть колокола, которых там бесчисленное множество»[725]. Видя повсеместное почитание св. Николая, Берберини даже ошибочно решил, что «других божьих угодников» в России совсем не упоминают. Строгое следование русских иконописцев средневековому канону итальянец расценил как суеверие «в живописи и изображениях святых»[726]. Сын англиканской церкви Ричард Ченслор обнаружил в середине XVI в., что русские плохо понимали старославянскую речь, а потому их церковные службы, ведомые на старославянском языке, дают странный результат. «Они (русские) почитают Ветхий и Новый Завет, которые ежедневно читаются, но суеверия от этого не уменьшаются. Ибо когда священники читают, то в чтении их столько странностей, что их никто не понимает; да никто и не слушает. Все время, пока священник читает, народ стоит, и люди болтают друг с другом. Но когда священник совершает службу, никто не стоит, но все гогочут и кланяются, как стадо гусей. В знании молитв они мало искусны, но обыкновенно говорят: “Господи, помилуй меня!” — и десятая часть населения не сумеет прочесть “Отче наш”, что же касается “Верую”, то в это дело и впутываться не будем вне церкви, ибо они говорят, что об этой молитве можно даже и говорить только в церкви…»[727]

Западноевропейское Новое время вложило в понятия «веры и правды» другой смысл. Протестантам было свойственно отрицать средневековый обряд, заслонивший, по их мнению, дух Евангелия. Русские, напротив, как показали впоследствии события, развернувшиеся вокруг реформы Никона, через обряд в основном и видели воплощение веры. Почитание икон, столь развитое на Руси, оценивалось протестантами равносильно идолопоклонству. (У себя в Швейцарии, во Франции, в Нидерландах и в германских землях лютеране, кальвинисты и сторонники прочих реформаторских течений «очистили» свои храмы от икон, фресок и мозаик, полагая, что тем самым избавили дома Божии от греха.) Протестантское «иконоборчество» подвергалось в России «оскорблению», ибо для русских почитание икон являлось неотъемлемой частью православного культа, значившего для основной массы населения больше, чем постижение смысла текстов Святого Писания. Неслучайно Иван Грозный в идеологическом обосновании своего похода на Полоцк выдвинул поругание лютеранами православных икон: «…ни в срацинской вере в турках, ни в бусурманских языцех таково святым иконам поругание не обретается»[728].

Обратимся снова к свидетельству Ричарда Ченслора. «Русские, — пишет он, — соблюдают греческий закон с такими суеверными крайностями, о каких и не слыхано… к своим писаным иконам они относятся с таким идолопоклонством, о каком в Англии и не слыхали. Они не поклоняются и не почитают никаких икон, сделанных не в их стране. По их словам, начертания и образцы их икон установлены от Бога, не как у нас. Они говорят, что мы, англичане, чтим иконы в том виде, как их сделает живописец или ваятель, а они, русские, почитают иконы, только когда они освящены. Они считают нас только полухристианами, потому что мы, подобно туркам, не соблюдаем всего Ветхого Завета. Поэтому они считают себя святее нас»[729].

Примером обоюдного непонимания может служить вопрос о сути крещения. Даниил Принц фон Бухов (Бухау) замечал, что главным аргументом русских православных в их убеждении, что западные христиане не крещены, был сам ритуал крещения. «Крещение есть погружение, а не обливание»,[730] — настаивала русская церковь. Вера русских в магическое могущество ритуала отмечалась также Энтони (Антонием) Дженкинсоном, агентом Английской (Лондонской) Московской компании и дипломатом, побывавшим в Москве несколько раз, а впервые — в 1557–1558 гг. На крещение, описывает Дженкинсон, царь «отправился в процессии к совершенно замерзшей реке и стал там с непокрытой головой вместе со всей своей знатью. Во льду было сделано отверстие, и митрополит с большой торжественностью освятил воду и окропил этой водой царского сына и вельмож; после всего этого народ толпой стал наполнять горшки освященной водой, для того чтобы нести ее домой. В прорубь стали бросать детей и больных, которых тотчас вытаскивали, а также крестили татар… Привели туда и лучших царских лошадей пить упомянутую святую воду»[731].

Совершенно не мог понять почитания юродивых как «божьих людей» приехавший в Россию другой агент Московской компании Джером Горсей. Он часто бывал в России в течение 17 лет (с 1573 по 1590 г.), был близко знаком с царем, многими высокопоставленными и простыми людьми, но это нисколько внутренне не сблизило его с москвитянами. Примечательно, как Горсей рассказывает о юродивом Николе Салохе (Микуле Святе), которого русские легенды рисуют спасителем Пскова от опричного погрома. В Пскове, повествует англичанин, Ивана Грозного «встретил колдун или мошенник, которого почитали как своего оракула, святой человек по имени Микула Свят; он встретил царя смелыми проклятьями… называл его кровопийцей, пожирателем христианской плоти, он клялся, что царь будет поражен громом, если он или кто-либо из его войска коснется с преступной целью хотя бы волоса на голове последнего из детей этого города…» Далее Горсей сообщает, что царь, убоявшись, не тронул Псков, но даже этот факт не вызывает ни сочувствия, ни уважения у английского купца к юродивому. Он продолжает рассказ о Николе с прежним презрением: «Я сам видел этого мошенника… жалкое существо, нагое зимой и летом… совершает многие странные действия благодаря дьявольскому колдовскому отводу глаз, его боятся и почитают все, как князья, так и простые люди»[732].

Информация западных наблюдателей о нетерпимости православных к западным христианским воззрениям и обрядам объективно отражала не столько канонические правовые постулаты русского православия, сколько бытовую практику. Глубокое исследование профессором Юрьевского университета М. Красноженом положения западных христиан в России от времен Киевской Руси до конца XIX в. показало, что, с точки зрения русского канонического права, православная церковь всегда признавала истинным инославное крещение, рукоположение священников, брак и приемлемость общения православных с носителями западного христианства[733]. Однако как и во многих других областях русской жизни, разрыв канонического права и реальной практики был колоссальный. Вряд ли стоит подозревать иностранцев — авторов записок о России XVI в. в том, что они сгущали краски, остро воспринимая неприязнь россиян к их вере.

Отголоски традиции крайне негативного отношения православных россиян, духовных и светских властей в обыденной жизни к западным «еретикам» можно найти даже в серьезных научных трудах российских историков XIX в., изучавших положение западных христиан в России XVI–XVII вв. К примеру, почти половину 500-страничного труда И. Соколова составило обличение тайного намерения протестантов расставить в России свои «пропагандистские сети»[734]. Даже раскол, по мнению Соколова, был частично вызван подрывной деятельностью протестантов. Отсутствие же в отечественных источниках подтверждений своим выводам И. Соколов объяснил конспиративным талантом протестантских пропагандистов. Аналогичное настроение пронизывает труд Д.А. Толстого[735], изучавшего положение иноземцев-католиков в России. Д.В. Цветаев[736], профессор Варшавского университета, давший на основе обширнейшего комплекса архивных источников наиболее полную историю протестантских общин в России, подтвердил негативное отношение большинства россиян к западным «иноверцам», сочтя его обоснованным, ибо последние постоянно угрожали «соблазном нравственно-религиозному чувству» православных.