Западные астрологи и врачи

 

Были при Борисе «ученые предсказатели» из немцев. Став царем, Годунов выписал из Ливонии некоего старого астролога, с которым советовался относительно всевозможных примет и знамений[47].

Медицина, как и прежде, оставалась монополией выходцев из Западной Европы и обслуживала только царскую семью и тех, на кого укажет сам царь. Впрочем, по известию Исаака Массы, долго служивший в царской аптеке голландец Арендт Классен фон Стелингсверф часто помогал русским вельможам (по царскому приказу или нет - неизвестно) и пользовался большим почетом у московской знати. Он жил в России с 1576 г. и по русским источникам часто именовался Захарием Николаевым.

О нем Масса рассказал трогательную историю. Во время голода в России Классен нашел на дороге дитя, «еще живое и лежащие в снегу без памяти от холода и голода». Он укутал ребенка в медвежью шубу, а потом отогрел на печке в ближайшей русской деревне, накормил горячим. «Девочка сказала, что вся семья её умерла от голода», кроме матери, которая бродила с ней в безуспешных поисках пропитания. Мать не смогла видеть, как ребёнок умирает, оставила ее на дороге и убежала от отчаяния в лес. Классену предстоял еще большой путь, и он оставил девочку в деревне, дав хозяевам дома денег и припасов на её пропитание, обещая вернуться за ребёнком. «…когда он снова возвратился в ту деревню, то никого не нашел — все жители вымерли, и он был твердо убежден, что ребёнка вместе с оставленными им припасами съели, а потом сами умерли с голода»[48].

О царских докторах подробно рассказывает А. Гюльденстиерне, сопровождавший в Россию жениха Ксении Годуновой принца Ганса. Гюльденстиерне сообщает о 5 придворных врачах, которых Борис Годунов отрядил лечить занемогшего принца. Это были Каспер Фидлер, Иоганн Хилькен, Генрих Шредер, Давид Висмар и Христофор Рейтлингер[49]. Конрад Буссов называет те же имена, добавляя, что Давид Фасмар (Висмар) и Генрих Шредер приехали из Любека, Иоганн Хильшениус — из Риги, Каспар Фидлер — из Кенигсберга, а Христофора Рейтлингера царь Борис «выпросил у английского посла». Эти врачи, подчеркивает Буссов, «все со степенью доктора и очень умные люди», а Рейтлингер, родом венгр, был «очень сведущий человек и хороший врач, кроме того, знал много языков». Еще среди лейб-медиков находился Эразм Бенский, студент-медик из Праги.

Как и во времена Ивана Грозного, служба лейб-медиков не ограничивалась медициной. Борис Годунов видел в них опытных советников. К. Буссов замечает, что царь оказывал своим врачам такое же уважение, как знатнейшим боярам и князьям. Это отражалось и на их материальном положении. Каждому было выделено поместье с 300–400 крестьянами. Врачи получили отличное содержание: годовое жалованье в 200 рублей плюс 12–14 рублей (примерно от 33 до 36 рейхсталеров) для закупки свежих припасов, а также ежемесячные «корма»: пропитание для всех своих домочадцев и слуг, плюс с царского стола три–четыре блюда, ежедневно полторы кварты уксуса и через день — боковину шпика, доставляемых на дом; питье — четыре бочки медов, четыре бочки пива, ежедневно полторы кварты водки; ещё разные другие натуральные поставки (например, 60 возов дров). Сверх того «царь пожаловал каждому доктору пять хороших коней из своей конюшни, для которых ему отпускалось столько сена и соломы, что он вполне смог бы вдоволь прокормить этим семь лошадей; кроме того, каждый получил ещё одного хорошего коня, чтобы летом каждое утро ездить верхом во дворец и в аптеку, одного коня особо для упряжки в сани зимой, затем двух лошадей для кареты жены, чтобы ездить ей на богослужение, затем одну рабочую лошадь — возить воду»[50].

«Признательность иноземцев к милостям царя, — констатировал Н.М. Карамзин, — не осталась бесплодной для его славы: муж ученый, Фидлер, житель Кенигсберга (брат одного из Борисовых медиков), сочинил ему в 1602 г. на латинском языке похвальное слово, которое читала Европа...»[51] Речь идет о трактате жившего в Москве рижского немца Константина Фидлера, брата царского врача Каспара Фидлера. Он в 1602 г., как установил Устрялов, опубликовал в Кенигсберге «Constantini Fiedleri oratio luculenta in Borissum Godunovium» (похвальное слово Борису Годунову)[52]. Еще более значимым выглядит тот факт, что Константин Фидлер, по сообщению очевидца шведа Петра Петрея (Патерсона Упсальского), выступил в Москве с панегириком Борису на его похоронах в апреле 1605 г. «Похвальное слово…» К. Фидлера было известно и за пределами Москвы и Кенигсберга. Его текст, как полагает С. Кинзер (S. Kinser)[53], был даже у знаменитого французского историка Жака Огюста де Ту.

 

Планы брака Ксении Годуновой и приток знатной западной молодежи в Россию

 

Благоприятные отзывы о Борисе, идущие от иностранцев, живших в Москве, настраивали многих западных молодых дворян, особенно младших сыновей, которых майорат лишал надежны на отцовское имущество, рассматривать Россию не как прежде — дикой страной при диком тиране, а как место, где вполне достойно и выгодно служить. Узнав, что беглого шведского принца Густова приняли в Москве как возможного кандидата на руку царской дочери, многие отпрыски «благородных родов» прибыли в Россию служить Густаву. Правда, звезда Густава скоро закатилась. Но приехавшие к нему дворяне с успехом «поступили на службу к царю, который благосклонно принял их и пожаловал им отличные поместья»[54]. По смерти другого жениха царевны Ксении датского принца Ганса (Иоанна), многие из его свиты тоже пожелали остаться в России, но царь просил их сначала съездить на родину. Это проистекало из распространившегося по Европе недоброго для России слуха. Вернувшись в Москву 7 мая 1603 г., Рейнольд Дрейер, посланный с вестью о смерти Ганса к его брату, датскому королю, сообщил: «..в Дании были уверены в том, что герцог отравлен; никто не был так опечален его смертью, как его сестра, нынешняя королева Англии»[55]. Борис Годунов надеялся, что свита Ганса, знавшая, «как он умер», развеет эти домыслы. Впоследствии один из придворных Ганса, Матфей Кнутсен, вернулся в Россию. Он «был щедро награжден и его произвели в ротмистры, поставив над двумястами всадниками, и сверх годового жалованья дали ему поместье, так что он мог жить как господин»[56].

Благоволение власти к знатному окружению принцев Густова и Ганса, как и к лейб-медикам, от которых зависело драгоценное царское здоровье, понятно. Но в начале XVII в. мы встречаем настоящую государственную гоньбу и за вполне рядовыми жителями западных стран.

 

4.4. Борис Годунов и «гоньба» за иностранцами

 

В своей «Хронике» под 1601 г. Конрад Буссов помещает подробный рассказ о принятии на московскую службу на выгоднейших условиях группы случайных беженцев из Лифляндии.

Дело развивалось следующим образом. В ходе польско-шведского соперничества за Прибалтику шведской стороной на короткий срок был достигнут успех, заставивший многих ливонцев (и дворян, и простых обывателей) присягнуть шведской короне. Однако вскоре поляки вернули себе потерянное и принялись мстить «предателям». Довольно большая группа ливонских дворян и состоятельных недворян с семьями и слугами, бросив свои поместья и имущество, бежали к русской границе, надеясь укрыться в замке Нейгауз, который еще принадлежал Швеции. (Кстати, именно этим замком в течение 3 месяцев управлял Конрад Буссов. Одновременно он был ревизором всех отнятых у Речи Посполитой ливонских земель. Однако, будучи участником раскрытого заговора, целью которого скорее всего был переход ряда ливонских городов к России, Буссов вынужден был спасаться на русской службе[57].) К моменту прихода к Нейгаузу беженцев, штатгальтером (управляющим) замком был лифляндский дворянин Отто фон Фитингофен. Он отказался впустить беженцев под предлогом отсутствия в крепости свободного места, а на самом деле потому что уже замыслил переход на польскую сторону. Вскоре большой польский отряд разместился в Нейгаузе.

Беженцы, боясь польских репрессий, решились просить разрешения у настоятеля Печерского монастыря побыть какое-то время у его стен. Настоятель позволил, но тут же послал депешу в Москву, спрашивая, терпеть ли ему у себя этих немцев? «На это он получил от царя ответ, что должно не только позволить им там остаться, но даже объявить им его царскую милость и при этом сказать им, что царь их беду принимает близко к сердцу. Царь повелел также настоятелю пригласить их от имени царя в гости в монастырь и хорошо угостить, а после угощения сообщить им, что царь милостиво желает — поскольку они потеряли все что имели в Лифляндии, и неизвестно еще, на чьей стороне будет победа, а война может продлиться еще довольно долго, — чтобы они поразмыслили и приехали к нему в Москву. Там он даст им втрое больше поместий, чем у них было и пропало в Лифляндии»[58].

Надо сказать, что царская милость очень опечалила беженцев. Буссов в своём рассказе приводит объяснение этому, предельно точно передавая ту оценку московской службе, которая бытовала на Западе: «Будучи свободными людьми, они не имели охоты попасть в постоянную зависимость»[59]. А посему, поблагодарив настоятеля за христианское сострадание, обильное угощение и лестное предложение, ливонцы ушли туда, где остановились. Дальше их лагерь был буквально атакован монахами и местными служилыми людьми (которых Буссов называет «боярами»). Они расписывали прелести русской службы, что, впрочем, не поколебало решимости беженцев отклонить царское предложение. Наконец, из Москвы прибыл русский, хорошо владевший немецким языком. Он выучил его, находясь долгое время в плену. Этот «московит» заявил, что «очень благоволит к немецкому народу», так как в плену видел от него много добра, а потому по-дружески предупреждает их, что если они и дальше будут упираться, то их схватят, как лазутчиков, и доставят в Москву связанными. «Такие речи толмача и его советы, — продолжает Конрад Буссов, — сильно испугали этих бедных людей… кто попадет в Россию, тому, как они полагали, придется остаться там на веки…»[60] Но - «Ex duobus malis minimum esse eligendum» — «Из двух зол надо выбирать меньшее» (лат.).

У монастыря всех беженцев переписали, отметив социальное положение каждого, снабдили подводами, русскими возчиками, провиантом и фуражом, дали слугам, которые были «в плохой одежонке, по теплой шубе», а ещё посоветовали продать своих лошадей, чтобы иметь с собой деньги, т.к. «…у царя достаточно лошадей, чтобы довезти их до места».

21 ноября 1601 г. ливонцы въехали в Москву. Борис Годунов повелел освободить для них боярский двор у самого Кремля. Прислал съестных припасов и приставил к каждому хозяину по русскому приставу, чтобы было кого посылать за покупками. Через два дня каждому хозяину выдали от 6 до 12 рублей, «смотря по тому, сколько у кого было людей». Каждую неделю немцам привозили «корм». 12 декабря 1601 г. их пригласили во дворец, но ливонцев стыдились ехать, т.к. не имели приличной одежды. «Царь велел им сказать в ответ, чтобы они не считали себя недостойными, он хочет видеть их самих, а не их одежду…», и 13 декабря иноземцы уже слушали речь Бориса Годунова, которая вполне отражает отношение этого государя всея Руси к западным наёмникам. «Иноземцы из Римской империи, немцы из Лифляндии, немцы из Шведского королевства, добро пожаловать в нашу страну… не горюйте, мы дадим вам снова втрое больше того, что вы там имели. Вас, дворяне, мы сделаем князьями, а вас, мещане и дети служилых людей, — боярами. И ваши латыши и кучера будут в нашей стране тоже свободными людьми. Мы дадим вам вдоволь земли и крестьян, и слуг, оденем вас в бархат, шелка и парчу, снова наполним деньгами ваши пустые кошельки. Мы будем вам не царём и государем, а отцом, и вы будете нам не подданными нашими, а нашими немцами и нашими сынами, и никто, кроме нас, не будет повелевать вами. Мы будем судьёй вашим, если у вас возникнут спорные дела. Веры своей, религии и богослужения вы вольны держаться тех же, как в своем отечестве»[61].

В перечислении привилегий стоит обратить внимание на фразу «вы будете нам не подданными нашими, а нашими немцами…». Она указывает на особый статус служилого иноземца при Борисе Годунове, который был во многом куда более привилегированным, нежели статус коренных русских людей. Однако подозрения немцев, что из России трудно выбраться, подтвердились. Лифляндскому дворянину Дитлофу фон Тизенгаузену пришлось от имени всех беженцев произнести клятву, что они никогда не уедут из страны без его дозволения, не перейдут «ни к турку», «ни к полякам», «ни к шведам», «ни к какому-либо другому государю»[62].

После иностранцам был дан пир во дворце. 18 декабря 1601 г. их всех верстали в Разрядном приказе. Дьяки разбили прибывших немцев на 4 группы. Старые и знатные дворяне получили «сверх ежемесячных кормов по 50 рублей деньгами, по венгерскому кафтану из золотой парчи, по куску чёрного бархата и по 40 прекрасных соболей…», а главное — поместье с сотней «обеспеченных крестьян». Во вторую группу вошли 30 и 40-летние мужчины. «Им выдали по 30 рублей, по куску красного шёлка на кафтан, по 40 соболей, по 30 обеспеченных крестьян к поместью, и 20 рублей были их годовым жалованьем». Третья группа состояла из молодых дворян и нескольких «опытных воинов» недворян. «Им выдали по 20 рублей, по куску простого бархата, по куску красного шёлка на кафтан, по 40 соболей, по 30 обеспеченных крестьян к поместью, и 20 рублей были их годовым жалованьем. В четвертую группу определили молодых простолюдинов и тех, кто был слугами и мальчишками у дворян. Им дали по 15 рублей, по куску шарлаховского сукна на камзол, по куску желтой камки, по 40 простых соболей и каждому — поместье с 20 обеспеченными крестьянами во владение, их годовое содержание было 15 рублей»[63].

Как мы видим, на новой родине все вновь прибывшие «немцы» (ливонские немцы и латыши) встали вровень с русским дворянством, причем иностранцы-простолюдины явно прибавили в своем социальном статусе. Надо сказать, эти ливонские беженцы оказались благодарными людьми, по заверениям Буссова, они везде рассказывали, какой милостивый царь Борис, сделавший бедняков знатными людьми и превративший «их горе в радость».

При Годунове практика раздачи служилым иностранцам поместий получила широкое распространение. Некоторые, в том числе Конрад Буссов, получили несколько поместий. Буссов стал служить каким-то начальником в отряде иностранцев[64]. Был наделён поместьем и старший сын Буссова — тоже Конрад. У русских дворян подобная практика не вызывала восторга. Они справедливо видели в служилых иностранцах, этих «нехристях», своих конкурентов. При Фёдоре I и Борисе Годунове их было более 4 тысяч, включая поляков и прочих выходцев из Речи Посполитой.

Ради справедливости отметим, что обласканные «немцы» в деле весьма оправдывали ожидания власти. Показателен пример борьбы войска Бориса Годунова с отрядом Лжедмитрия I осенью 1604 г. На перехват «царевича» выступило большое войско во главе с одним из знатнейших бояр Иваном Мстиславским. Буссов сообщает, что в течение месяца собрались 100 тысяч человек, что, впрочем, скорее всего, преувеличение. Силы самозванца насчитывали от 4 до 8 тысяч человек, из них до 6 тысяч — запорожской и донской казачьей вольницы. Среди оставшихся 2 тысяч серьёзную силу представлял лишь отряд польских тяжелых кавалеристов (гусар). С войском Мстиславского отправились все московские иноземцы. По дороге к ним присоединились еще 700 немецких конников («которые…пришли в стан из своих поместий»[65]).

Среди русских служилых людей уже зародилось сомнение в «законности» царя Бориса. Неурожаи и колоссальный голод 1601–1603 гг. могли быть расценены средневековым человеком только как божье наказание. Оставалось понять: за какой великий грех? Может, за посягательство на то, что было лишь во власти Господа: за выборы «мятежным человеческим хотением» помазанника божьего — царя? Бог пресёк законную московскую династию. Не знак ли это преддверия конца света? «Природный царь» — это и есть государство. Власть «неприродного государя» равносильна власти Антихриста. «Не всякая власть от Бога».

Эти эсхатологические сомнения мучили православные души. Многие пускались «во все тяжкие» именно потому, что в преддверии конца света ввиду своей греховности не верили в своё спасение. Откровение Иоанна прямо говорило, что спасутся немногие праведники. Много ли людей после 1601–1603 гг. могли отнести себя к этой группе? Глубокий нравственный кризис Руси начала XVII в. проистекал из ощущения вольной или невольной греховности всех, тем более что обстоятельства заставили большинство людей действительно вести себя совсем не по-христиански. Спасти могло только чудо – спасение по Божьей воле кого-либо из династии «природных царей»! Часть русских дворян не спешили явиться в войско, идущее против «спасшегося Димитрия», и царю Борису пришлось прибегнуть к угрозам. «…всех, кто обязан был идти на войну, но оставался еще дома, он приказал за приставами гнать из их имений в стан; у некоторых непокорных он велел отнять поместья, некоторых — бросить в тюрьмы, а некоторых по его приказу так выпороли плетьми, что кожа у них на спине до того полопалась, что на ней не было видно живого места…»[66] Буссов намекает, что среди «начальных людей» в царском войске имелись «изменники Бориса», с которыми, правда, главнокомандующий Мстиславский «не знался»[67].

Подобного рода обстоятельства не способствовали слаженным действиям воинства Мстиславского. Но оно всё равно дважды разгромило неприятеля. Весьма отличились в боях служилые «немцы». Они оказались далеки от сомнений, терзавших русских людей, а кодекс чести наёмника требовал служить тому, кто нанял и исправно платит. На подходе к осажденному самозванцем Новгороду-Северскому Мстиславский был неожиданно атакован неприятелем. Атака самозванца была авантюрой, но на первых порах она внесла неразбериху в царские полки. Главный воевода Мстиславский получил в этой стычке 15 ран. Однако удар немецкой конницы (700 всадников) заставил Дмитрия Самозванца бежать от Новгорода-Северского[68]. 15 декабря 1604 г. новгород-северский воевода Пётр Федорович Басманов уже получал от Бориса золотое блюдо весом 6 фунтов и 2 тысячи рублей за то, что не сдал город.

20 января 1605 г. под Добрыновичами разыгралась вторая битва. Самозванец рассчитывал на удар своих польских гусар, но им противопоставили огонь артиллерии и контратаку немецкой тяжелой конницы, которую активно поддержала часть русских воинов. Последние, если верить Буссову, «…собрались с духом, и много тысяч их кинулось помогать немцам, преследовали врага 3 мили, выучились даже кричать немецкий боевой клич: «Бог на помощь!» А немцы немало смеялись над тем, что Димитрий уж очень быстро привил московитам такие замечательные способности, что они в один миг прекрасно усвоили немецкий язык и немецкий клич» [69]. По версии Ж. Маржерета и И. Массы, последнюю точку в этой битве поставили не немцы, а последовавшее за их атакой наступление русской пехоты. Впрочем, обе версии не противоречат друг другу.

Но Годунов был фигурой поистине шекспировской трагичности. Несмотря на все победы, удачи не было на его стороне. 13 апреля 1613 г. Борис скоропостижно скончался. (Маржерет прямо указывает на инсульт. По версии Буссова и Массы, Годунов отравился.) Вступивший на престол юный царь Фёдор II Борисович Годунов был обречен. Несмотря на природный ум, образование, 16-летний монарх был ещё неопытен, а тень отца и присутствие матери, дочери Малюты Скуратова, не прибавляли ему авторитета. Народ ждал чуда от «природного царевича». Родовитое боярство увидело в самозванце способ избавиться от династии «худородных выскочек». Ослабление центральной власти открыло возможность энергичным людям из всех слоев населения, перестав быть статистами, вмешаться в ход истории.