Немецкая слобода на рубеже веков

В смутные годы большинство «немцев» (и служилых, и купцов) продолжали жить в столичной Немецкой слободе, которая весьма разрослась. При Борисе начались послабления в отношении западнохристианского богослужения. «Немцам» вновь разрешили построить лютеранский храм в Немецкой слободе. «Почти в четверти перехода от города Москвы, в юго-восточной стороне, лежит город Слобода (Немецкая слобода), в котором жители все — немцы. В 1601 г. его царское величество (Борис Годунов) позволил им выстроить там церковь и жить в их немецкой вере. Так и заняли они там место и построили из соснового дерева церковь. В церкви — по немецкому образцу алтарь; возле него — малое распятие с изображенным на нем Христом, …и проповедуется по учению и установлению Лютера»[79]. Приведенное сообщение оставил кто-то из свиты приехавшего в Россию датского принца, возможно, секретарь принца или его придворный проповедник. Прибывшие вскоре после кончины датского принца в Москву из Любека ганзейские послы полностью подтверждают это свидетельство: «В Москве существует и немецкая церковь, в которой слово Божие проповедуется во всей чистоте, так как здесь каждому предоставлена свобода вероисповедания…»[80]

Немецкая слобода на Яузе в Смуту была не единственным местом, так сказать, массового проживания иностранцев. Станислав Немоевский обнаружил западноевропейские дома и на западе Москвы, в Красном Селе. Здесь же жили русские приказные люди и обслуживающие нужды дворца простолюдины, а среди них – «агенты английских купцов и некоторых голландских (фландрских) городов». Причем у «немцев» из Красного Села был особый статус, более приближенный к положению российских подданных. «Им, — пишет Немоевский, — не вольно отъезжать по своему желанию, а всегда – с дозволения государева… По государству без государевых приставов им не вольно ездить…»[81] Но в целом в начале XVII в. положение иностранцев (не дипломатов) в России, особенно ливонцев, вывезенных некогда из Дерпта, Нарвы, Феллина и других прибалтийских городов, было куда более вольным, чем у русских людей. Борис предоставил московским иноземцам «свободу путешествовать и заниматься своим делом как внутри страны, так и за её пределами, где и как они захотят. Он приказал, кроме того, ссудить их деньгами из царской казны, кому дал 300, кому 400 рублей в пользование без процентов и ренты до тех пор, пока он не потребует их обратно…»[82] По утверждению Буссова, денег этих не потребовали никогда, потому что Годунов преследовал цель, «чтобы имя его благодаря похвальным и добрым делам стало известно всякому и повсюду, однако всё же с каждого купца бралась присяга, что он не сбежит и без особого на то разрешения царя никого не увезёт с собой из страны, а также никогда не отзовется о царе плохо…»[83]

Однако благополучие «русских немцев» зависело от благополучия России. По мере того как Смута набирала силу, шатким становилось и положение служилых иностранцев.

Первым крупным несчастьем для Немецкой слободы стало восстание москвичей против Годуновых (июнь 1605 г.). Расправившись с вдовой и сыном Бориса, московские повстанцы кинулись грабить дворы Годуновых и их соратников, а потом обратили внимание на царские винные погреба. Однако Богдан Бельский (крестный отец царевича Дмитрия), возвращенный к тому времени в столицу, умело «переадресовал» этот «винный интерес» русской черни в сторону иностранцев. У Богдана были свои счеты с иноземцами, он помнил, как шотландский капитан по указу Годунова рвал ему бороду… По наводке Бельского толпа пошла искать выпивку в богатых домах царских докторов, а попутно растащила всё их имущество. Убытки лейб-медиков составили от 2 до 3 тыс. талеров. Кроме того, пострадали и те «немцы», которые, надеясь на особый статус царских врачей, перенесли в их дома из Немецкой слободы все свои ценные вещи и сбережения[84].

К счастью для западноевропейцев, вскоре в столице воцарился Лжедмитрий I. Он ценил «немцев» даже больше Бориса Годунова, и их прежняя привилегированная жизнь восстановилась. Царь-самозванец расширил территорию, на которой позволялось селиться западным иностранцам. Большинству из 300 неёмников, зачисленных в царскую охрану, было велено переезжать ближе к Кремлю, в Чертолье и на Арбат — здесь им отдали дома духовенства, спешно выселенного по царскому указу[85].

С перемещением места жительства царских телохранителей связано и ещё одно необычайное послабление. 10 мая 1606 г. Лжедмитрий I разрешил лютеранскому пастору из Немецкой слободы Мартину Беру (зятю К. Буссова) явиться во дворец и прочесть первую в истории Кремля евангелическую проповедь. Несмотря на оправдание царя — дескать, его немцам, которые должны находиться всегда близ него, далеко ехать в их церковь в Немецкую слободу, — русские восприняли данное новшество как немыслимое святотатство. По сведениям Конрада Буссова, «12 мая в народе стали открыто говорить, что царь — поганый… Должно быть, он не московит, et per consequens non verus Demetrius. (А следовательно, и не истинный Дмитрий.)»[86] Под «народом» у Буссова стоит понимать придворных служителей, ведь Буссов был одним из царских телохранителей, бóльшую часть времени проводивших в Кремле или близ него, и круг его общения с русскими сводился в основном к контактам с людьми царского дворца.

Несмотря на более тесное общение русских и европейцев, обоюдная их неприязнь в начале XVII в. никуда не делась. Она таилась, но готова была пробудиться по любому, иногда совершенно невинному поводу. Причём трудно решить, какая из сторон — русские или «немчины» — задавала здесь тон. Показателен один частный эпизод 1606 г. Лжедмитрий I любил военные забавы. Его «шутки» под Вязёмами у Москвы предвосхищали «маневры» молодого Петра I у Кожуховской земляной крепостицы. На масленицу 1606 г. Лжедмитрий велел выстроить снежную крепость. Русские, среди которых было много аристократов, составили гарнизон крепости. Царь во главе немцев-телохранителей и двух отрядов польских конников шёл на её штурм. Оружием служили снежки. Сценарий «битвы» заранее предполагал, на чьей стороне будет победа. Дмитрий Иванович, судя по выбранному оружию, вряд ли относился к этой потехе с петровской серьезностью. Скорее он хотел просто повеселить и сблизить своих разноплеменных слуг. Однако «немцы» решили «насолить» русским. «Воспользовавшись удобным случаем, — пишет участник событий Конрад Буссов, — немцы примешали к снегу твердые вещества и насажали русским синяков под глазами»[87]. Тем временем Лжедмитрий связал в ходе личного поединка русского воеводу и заявил: «Дай Бог, чтобы я так же завоевал когда-нибудь Азов в Татарии и так же взял в плен татарского хана». Царь распорядился принести всем «вина, медов и пива, чтобы все выпили за здоровье друг друга»[88], а потом повторили потеху. «Тут подошел к нему один боярин… и сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев из-за твердых снежков… и что у каждого боярина и князя есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя… оружие… легко может случиться несчастье»[89].

Лжедмитрий I послушался и уехал в Москву. Буссов был убежден, что «русские ножи» были частью заранее продуманного заговора с целью убийства царя, ибо русские подозревали, что во время потехи поляки и «немцы» намеревались перебить русскую знать. Нет оснований принимать на веру эти утверждения Буссова. Непонятно, почему русские не осуществили свой замысел сразу. Однако то, что ребяческое недружелюбие иноземных телохранителей могло вызвать спонтанную расправу над ними, а возможно и над самим Лжедмитрием I, выглядит вполне вероятным.

Лжедмитрий I открыто демонстрировал свое предпочтение западным иноземцам, особенно тем, кто недавно приехал из-за рубежа. Так, набирая себе личную иностранную охрану, самозванец не взял ни одного «немца старого выезда» или православного «немца». А последние имелись в Немецкой слободе среди отпрысков ранее приехавших на московскую службу европейцев. Это смущало русских людей, особенно после вторжения в Москву многочисленного польско-литовского эскорта Марины Мнишек. Гости, 2 тысячи панов, не считая прислуги, из традиционно враждебной России державы явились вооруженными до зубов.

Телохранители царя по долгу службы прислушивались к разговорам в кулуарах дворца и на торгу. Им везде виделись заговоры. Русские, по их мнению, «стали жаловаться друг другу на свое положение, на то, как неудачна оказалась для них эта смена правителя, на то, что этот польский царь со своими поляками и немцами перебьет все московские войска»[90].