Посадские люди в Смуту

В отличие от разрозненного и стихийного поведения крестьян, холопов и городской голытьбы «коренные» посадские люди демонстрировали способность к сословной организации и целенаправленным действиям. Этот слой, несмотря на его мизерную численность, в Смуту действовал активно и даже, бросив почин в организации Второго ополчения, спас Россию. Выдвижение торгово-ремесленного посада в роли активного и способного к самоорганизации социального слоя стало одним из главных «новшеств» 1611–1613 гг.

Впрочем, активизация данного слоя наблюдалась и ранее: вспомним увеличение «веса» городских голосов на земских соборах 1560-х и 1590-х гг., активное участие «посадских мужиков» в заговоре Шуйских с целью развода царя Федора Иоанновича с его женой Ириной (Годуновой) или во втором заговоре Василия Шуйского против Лжедмитрия I. Неслучайно Конрад Буссов в своей «Хронике» приводит мнение, противоречащее представлению о Василии Шуйском как о чисто «боярском царе». Немец утверждал, что Василий IV был возведен на престол «одной только волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников, сапожников и немногих находившихся там князей и бояр»[428]. Развитие русской торговли, особенно внешней, во второй половине XVI в. (по линии Астрахань — Россия — Нарва — устье Северной Двины), в которой ощущался интерес не столько основной массы россиян, живущих экстенсивным натуральным сельским хозяйством, сколько государства («казны») подняло социальный статус купечества как «нужного» для власти сословия, повлияло на укрепление положения и других городских слоев.

По мере формирования у России особой ниши в международной европейской торговле второй половины XVI — начала XVII вв., внутри страны стали складываться условия для развития протобуржуазных социально-экономических отношений в городах. Они были подобны тем, что характерны для Западной Европы в XIII–XV вв. Этот процесс затронул не только Москву, но и посад северо-западных и поволжских городов. Неслучайно в Смуту в национально-освободительном «ополченческом» движении, принесшем реальные плоды, тон задавали провинциальные, прежде всего поволжские, посадские общественные силы, ярчайшим представителем которых явился выборный глава нижегородской земской избы — Кузьма Минин.

После московского междоусобия второй четверти XV в., при котором Юрий Галицкий с детьми также в значительной мере пытался использовать силы провинциальных городов, Смутное время дало второй пример, и куда более решительный, эффективный, а главное самодеятельный, - пример участия провинциальных городских кругов в определении судьбы страны. Главным итогом деятельности руководимого «выборным всей земли человеком» Мининым и князем Пожарским Второго ополчения стало освобождение Москвы и созыв Земского собора 1613 г.

На нем впервые в русской истории были представлены практически все общественные слои России, за исключением владельческих крестьян и холопов, ибо считать их представителями казаков, среди которых было много недавно «показачившихся» беглых холопов и зависимых крестьян, как уже отмечалось, некорректно.

Другим слоем, плохо представленным на первом этапе работы Собора, оказалось столичное первостепенное боярство. Доброхоты Сигизмунда III, «изменники» Федор Иванович Мстиславский и Михаил Глебович Салтыков, а также ряд других московских бояр после капитуляции польского гарнизона поспешили укрыться в своих сельских вотчинах и на этапе острых споров и выдвижения кандидатов на московский трон не участвовали.

Тем парадоксальней на первый взгляд тот скорый переворот, в результате которого признанные вожди Второго ополчения Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин, а следовательно и стоявшие за ними силы, прежде всего посады поволжских городов, оказались оттертыми на второй план при определении дальнейшего политического курса. Шведский королевич, за которого ратовал не только Пожарский, но в свое время и лидер Первого ополчения Прокопий Ляпунов, был сразу отметен Собором в числе других иностранных и «самозваных» кандидатов. Робкая инициатива самого Пожарского о выборе на трон его (напомним от себя — Рюриковича) оказалась просто смешна. В последнем Пожарский преуспел куда меньше, чем великий посол Василий Васильевич Голицын, за которого могли подавать голос только второстепенные доброхоты. Сам В.В. Голицын, будучи в польском плену, вообще не находился в Москве в тот момент, а его брат, член Семибоярщины Андрей Васильевич был убит еще при польской оккупации Москвы из-за несогласия с капитуляцией Мстиславского и Салтыкова перед Сигизмундом III. Даже тушинский боярин Дмитрий Трубецкой выглядел в конце 1612 г. кандидатом с большими шансами, нежели Пожарский.

Объяснение столь странного для современного человека положения находится в двух внешне противоположных, но внутренне связанных обстоятельствах.

Во-первых, местнические традиции и сакрализация в XVI в. старой династии оставались достаточно авторитетными в политическом сознании большинства русских людей. «Места» предков в служебной иерархии, как и «боковое родство» с Иваном Грозным, ценилось больше «просто» происхождения от Рюрика и реальных заслуг.

Второй момент связан с «торжеством» казачества, которое оказалось в большей степени обладателями Москвы, нежели ополченцы Минина и Пожарского. О «буйстве» казаков в освобожденной Москве оставили заметки многие наблюдатели. Сначала мы видим, как казаки Трубецкого ропщут на Пожарского, что не дал им обобрать отпущенных поляками из голодающего Кремля боярских жен и детей. Но вскоре казаки быстро наверстали упущенное, убив и ограбив ту часть польско-литовских пленников, которая по условиям сдачи Кремля была отдана в их руки. Ополченцы Минина и Пожарского, особенно дворяне и служилые по прибору, чувствовали себя в разоренной русской столице весьма неуютно, опасались казаков и, подобно ратникам Ляпунова, вскоре стали разъезжаться по домам, ослабляя «партию» Минина–Пожарского.