Расселение и образ жизни иноземцев в России после Смуты

После Смуты число «немцев» в России увеличилось, и дома их находились в разных городах, но больше всего – в Москве.

Столичная жизнь

До 1652 г. «немцы» свободно селились по столице вперемешку с русскими ее жителями. Много иноземцев жило у Поганых прудов. Другие имели дома на Арбате, на Ситцевом вражке, в Бронной слободе. К примеру, дом шотландца Джана Кара и его супруги Доротеи (в девичестве Фаренсбах) располагался на земле московской церкви Егория в Лукашках. Рядом находилось множество дворов других иноземцев, выкрестов в православие (в частности, Д.А. Францбекова) и русских. Непосредственными соседями шотландца Кара были православный священник и Лев Ляпунов, сын известного организатора Первого ополчения Прокопия Ляпунова[561].

Столичные жители еще в Смуту вполне привыкли к общению с иностранными соседями. Они становились свидетелями чисто западных обычаев, которые позже стали привычными и для россиян. К примеру, в РГАДА хранится дело[562] о дуэли двух иностранцев, случившейся в Старых Палачах в Бронной Слободе. Здесь проживали русские и иноземные оружейники, ювелиры и другие мастера. 6 июня 1637 г. сержант Петр Фальк, квартировавший в доме серебряных дел мастера Генриха Арнаса, убил на поединке сержанта Григория-Томаса Грельса. Петр Фальк был арестован. Свидетелями по делу проходили русские и иноземцы. Дело тянулось почти два года и кончилось для Фалька плохо. В России дуэль расценивалась, как обычное убийство. Здесь, как заметили еще авторы записок иностранцев XVI в., «сатисфакции» надо было искать через царский суд. Закованный в цепи и не раз пытанный, Фальк умер в тюрьме. Не помогло ему даже прошение о переходе в православие. К «немцу» отнеслись, как того требовал русский закон. «Убийца, который не из самообороны (эта последняя разрешается), — констатировал Адам Олеарий, — но с заранее обдуманным намерением убил кого-либо, бросается в темницу, где он в течение шести недель должен каяться при суровых условиях жизни; затем ему дают причастие и после казнят отсечением головы»[563].

О дуэлях между иностранцами упоминает и дневник Патрика Гордона. В октябре 1662 г. полковник Штрассбург заколол на дуэли полковника Литскина. В декабре того же года хотели драться офицеры Мевс и Бурнат, но их примирили. Патрик Гордон стрелялся с майором Монтгомери, поссорившись на вечеринке, происходившей в доме Гордона. Однако, в отличие от сержанта Фалька, старшим офицерам дуэли сходили с рук.

Поначалу русские взирали на дуэли с удивлением. Русская знать защищала свою честь в суде, но честь не индивидуальную, а коллективную — честь рода. При Михаиле Романове судебная практика в данной области «по-европейски» смягчилась: за неоправданное местничество теперь не били кнутом, а назначали штраф, и за «бесчестие» перестали «выдавать с головой», тоже заменили денежным штрафом. Последнее давало возможность и для иностранцев, оскорбленных соплеменниками, прибегнуть не к принятой на Западе дуэли, а к государеву суду. Некоторые, однако, по-прежнему предпочитали личные поединки. К концу XVII в. в России к дуэлям иностранцев притерпелись, а к середине XVIII в. этот западный дворянский обычай стихийно распространился в русском дворянстве, хотя ни один российский монарх XVIII в., даже такой поклонник западных привычек, как Петр I, его не поддерживал. «Морской устав» Петра I дуэли запрещал.

В отличие от иностранных офицеров западные купцы, врачи и прочие невоенные специалисты, в случае ссор «о бесчестье» прибегали, как и россияне, к царскому правосудию. К примеру, конфликт придворного врача англичанина Артура Дия с упомянутым выше московским торговым иноземцем Джоном Барнсли царский суд разрешил в пользу лейб-медика. Барнсли вынужден был заплатить последнему «за бесчестье» 25 рублей[564].

Неправославным «немцам», как всяким христианам, необходимо было где-то совершать церковную службу. В конце 1610-х гг. прямо в столице было разрешено построить лютеранскую кирху Св. Михаила. До конца 1620-х гг. она была единственной западной церковью в Москве. В ее приход ходили как лютеране, так и кальвинисты, пуритане, англикане, пресвитериане (в частности, шотландцы и ирландцы из «бельских немцев»). Помимо лютеранского пастора, службу вели пасторы иных конфессий. Так, в 1620 г. английский пастор Андрей Хартинс, прибывший в свите посольства агента Московской компании Джона Мерика, отслужил мессу для ревнителей «Church of England». Случаи пресвитерианского богослужения зафиксированы в 1620 и 1624 гг. В 1625 г. Георг Окс крестил младенца на «английский манер»[565].

Такое «сожительство» хотя и объединяло «немцев» перед лицом русских обывателей, но, конечно, не радовало их. Голландцы, бравшие верх в торговле, сумели в 1627 г. испросить у царя разрешение на строительство кальвинистского храма[566]. Главой кальвинистской общины вскоре стал приближенный к царскому двору голландец, гамбургский купец Петер Марселис. Он же добился разрешения на функционирование кальвинистского прихода при тульском оружейном заводе, где большая часть рабочих прибыла из Западной Европы. Интересно, что главные торговые конкуренты голландцев — британцы (англикане, пуритане и пресвитериане по вере) - ушли в приход кальвинистской церкви. Лишь небольшая часть англичан-англикан, «онемечившись», остались в приходе лютеранской церкви Св. Михаила.

В 1652 г. по настоянию патриарха оба храма - и лютеранский, и кальвинистский - снесли, а «немцам» не велено было жить в городе среди русских, как и носить «русское платье». Для них в 1652 г. в столице была создана Новая Немецкая слобода. Ее история подробно исследована в работах отечественных историков[567]. Новая Немецкая слобода обосновалась там, где была и старая — на правом берегу реки Яузы. Здесь были построены 2 протестантские немецкие кирхи и 1 кальвинистская голландская церковь. В 1680-е гг. стараниями шотландского генерала Патрика Гордона, главы католической общины, была открыта сначала часовня, а потом и католическая деревянная церковь.

К 1665 г. в столичной Немецкой слободе насчитывалось 150 дворов[568], а к началу 1670-х — более 200. Большинство владельцев являлись офицерами и солдатами формирующихся регулярных частей российской армии. Несколько десятков дворов были купеческими. По крайней мере документы сохранили имена 19 таких владельцев дворов. Трое из них, Яков Брант, Яков Вестов (Вестхов), А. Ангдер (Ангелар), были московскими торговыми иноземцами, занимавшими промежуточное положение между «немцами» и русскими подданными. Девять — голландскими купцами: это Ю. Гаарланд, А. Хоутман, Е. Фантроин, Т. Фантроин (Ван Тройн?), Х. Гофман, Г. Николаев, Ф. Тиммерман, Г. Фармер, Г. Фарвов. Англичанами являлись собственники двух дворов — Т. Брейн и И. Домбел. Гамбургским купцам П. Гасениусу, Г. Горцену, П. Энгельсу, М. Глюку, М. Люсу и П. Плюсу принадлежало 6 дворов[569].

Из любого правила, как получилось с дуэлями, есть исключения. Так и запрет 1652 г. «немцам» проживать в столице не являлся стопроцентным. По данным В.А. Ковригиной[570], к 1665 г. 20 домов в Москве продолжали принадлежать западным врачам, аптекарям и коммерсантам. В 1667 г. за группой «немцев», выходцами из Гамбурга, - И. Плюсом, И. Сиверсом и голландцами Якобом Ван дер Хулстом, Питером де ла Дале, числился дом в приходе церкви Св. Николая в Столпах; один из домов на Покровке принадлежал голландцам А. Свелленгребелу и Ю. Белеусу; у Никитских Ворот проживал их соотечественник Ф. Сарелс; гамбуржцы М. Бихлин и Е. Фоглер обитали в собственных дворах в районе Поганых Прудов. А.В. Демкин указывает, что в 1680–х гг. собственные дома в черте Москвы завели Хейнрих Бутенант, Даниэль Хартман и Кунрат Каннегитера[571].

Если говорить о национальном составе Слободы, там обреталось множество шотландцев (преимущественно военных); немало голландцев (преимущественно купцов); выходцев из различных германских земель, Чехии, стран Скандинавии (торговых и служилых людей); англичан (в основном купцов, до английской революции и казни британского монарха). Франц Лефорт в 1676 г. обнаружил одного швейцарца, «базельского уроженца по имени Густав», который служил золотых дел мастером при царском дворе. Французов он не нашел ни одного, правда, в группе 11 офицеров, прибывших в Россию вместе с Лефортом было 3 француза[572]. После Смуты одно время воспрещалось принимать на русскую службу французов-католиков. Причины такой избирательности не совсем понятны. Ссылка на католицизм французов мало что объясняет, ибо среди шотландцев часто встречались католики (тот же Патрик Гордон), однако им в России давали «зеленую улицу».

Интернациональность Немецкой слободы только подчеркивала ее «европейство». Реформация и контрреформация в Европе породили постоянные миграционные потоки. Из прославившихся в России «немцев» XVII в. многие и у себя дома на самом деле являлись эмигрантами. Так, гамбургский купец Марселис был родом из Голландии. Фамилия предков Лефорта звучала как Лиффорти, и жили они в Италии в Пьемонте. Но, став кальвинистами в середине XVI в., они подверглись гонениям и вынуждены были бежать в «столицу» Кальвина — вольный город Женеву (в Швейцарскую конфедерацию вступил только в XIX в.). Здесь их фамилия стала звучать на французский манер «Лефорт». Толпы французов-гугенотов после отмены Нантского эдикта переселялись в Женеву, протестантские кантоны Швейцарии, бежали в Англию, Нидерланды, в заморские колонии. В московской Немецкой слободе большинство населения составляли протестанты (лютеране и кальвинисты). Балтазар Койэт, описавший голландское посольство в Россию 1675-1676 гг., насчитал в Немецкой слободе четыре церкви — три лютеранские и одну кальвинистскую[573].

Неоднородно было население Слободы и по срокам пребывания в России и по своим профессиональным и нравственным качествам. «В последние два года (1661–1663), — записал в свой «Дневник» приехавший в 1661 г. в Россию Патрик Гордон, — прибыли в Россию очень многие иностранные офицеры, некоторые с женами и детьми, другие без них. Большая, если не самая большая часть этих пришлых были люди дурные и негодные. Многие из них никогда и не служили офицерами, а присваивали себе это звание вне пределов своего отечества. Так как они получали постоянное, хотя и небольшое жалованье и надеялись еще более поправить свои дела, то многие поженились на вдовах или на девицах, отчасти для того, чтобы устроиться порядочным образом, отчасти для улучшения быта»[574].

Жители Слободы избегали браков с «московитками». Между собой «немцы» женились только сообразно социальному статусу и состоянию. В купеческой среде чаще всего невест и женихов находили внутри своей торговой корпорации или ее компаньонов либо внутри родственного клана. Вдовы купцов и купеческие дочери считали престижным брак с офицером-дворянином. (Поводом к сносу кирх в Москве в 1652 г. послужила чуть ли не драка в лютеранской церкви между купеческими и офицерскими женами. Последние, подчеркивая свою «знатность», желали занять в храме первые ряды.) В 1670-е гг., когда шла Русско-турецкая война, прибывший в Россию молодой и обаятельный Лефорт обнаружил в Слободе множество офицерских и купеческих вдов и девиц («полковничьих дочек»), которые готовы были выйти замуж даже за не обустроенных и небогатых, как сам Лефорт, «офицеров-новобранцев». «Меня преследуют предложением жениться, именно на дочери полковника Кроуфорда, шотландца и нашего единоверца…»[575], — сообщал еще не принятый на русскую службу Франц Лефорт своей семье, заверяя, что без согласия матери (отец Лефорта скончался в 1674 г.) и братьев он не примет решения. Дочь полковника, да и сам полковник вскоре умерли. Но на Лефорта «положила глаз» богатая и красивая купеческая дочь, также вскоре скончавшаяся. Между тем семья Лефорта не давала согласия на его возможные московские браки, полагая, что женатому человеку будет трудно выбраться из России.

Еще Гордон в 1660-е гг. заметил, что русские власти «доверяют больше женатым, а не холостым». Карьера офицеров с семьями всегда двигалась лучше. (Заложничество семей было в России действенным рычагом для правительства в управлении своими и чужими служилыми людьми.) С другой стороны, удачные семейные связи в России, как и во всех странах мира того времени, были залогом карьеры и безопасности.

Лефорт был «бонвиваном», но не являлся человеком непрактичным. Потому он скоро женился, причем без родительского благословения, на дочери покойного полковника Франсуа Суэ, уроженца г. Меца в Лотарингии[576]. Брак был смешанным: супругой кальвиниста стала католичка. В отношении смешанных браков западных христиан ни русские власти, ни русская церковь не протестовали. В Европе такие браки были не редки, лишь слишком ревностные в отношении своей веры люди осуждали подобные союзы. К таким людям относилась мать Лефорта, но прочие его женевские родственники-кальвинисты (братья и дядя) никак не осудили молодожена. Супруга Лефорта была кузиной Катарины фон Бокховен, первой горячо любимой, умершей к тому времени жены Патрика Гордона. В 1678 г. Франц Лефорт в чине капитана русской службы отправился в Киев под командование новообретенного родственника генерал-майора Патрика Гордона, начальника Киевского гарнизона (1678). Патронаж Гордона помог Лефорту обрести почву под ногами в России. Гордон, как всякий шотландец, воспитанный клановыми традициями, считал себя обязанным опекать всех своих друзей, родственников и преданных ему и делу сослуживцев. Это качество, помимо высочайшего профессионализма, было одной из причин почти всеобщего уважения к Гордону в Немецкой слободе и за ее пределами.

Одной из проблем служилых «немцев» в России XV–XVI вв. были трудности, а часто и невозможность отбыть на родину. В XVII столетии эта проблема частично разрешилась. Многим удавалось уехать. К примеру, в 1640-е гг. при первой конфискации Тульского завода в казну иностранные мастера, работавшие на нем, свободно покинули Россию. После возвращения завода Петеру Марселису он с легкостью навербовал на Западе и привез в Россию новых специалистов. На стекольной мануфактуре Койэтов в Духанино управление производством осуществляли западноевропейские мастера, которые менялись раз в два–четыре года. В 1690-х — начале 1700-х гг. эти должности посменно занимали члены одного и того же семейства стеклодувов по фамилии Энглин из австрийского города Крейцбурга. Правда, без затруднений отпуская рабочих (стеклодувов или металлургов), русское правительство могло вцепиться железной хваткой в высокообразованного, высокопрофессионального, нужного ему специалиста, как это случилось с Патриком Гордоном, о чем речь пойдет дальше.

В целом столичная Немецкая слобода фактически всеми отечественными авторами, от классиков исторической мысли XIX — начала ХХ вв. (Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского) до современных историков (Н.И. Павленко, А.В. Демкина, В.А. Ковригиной и др.) признается главным посредником в деле освоения Россией западного опыта и культуры. Эпицентром европейского влияния на Россию считают Немецкую слободу и зарубежные специалисты[577]. Причем Б.Х. Самнер, подчеркивающий, что тесные и постоянные связи возникли между Россией и Западной Европой уже во второй половине XV в., отмечает огромный прилив европейцев в Россию XVII в.[578] Что вполне созвучно образной оценке С.М. Соловьева, написавшего, что в XVII в. иностранные специалисты приезжали в Москву «толпами»[579].