2017-11-01
690
Погорельский – автор 1-й волш-фант повести д/детей младш возр-та «Чёрн курица, или подз жители». Построена доступно д/дет восприятия. Все сцены в повести даются конкретно. Впервые в ДЛ появ-ся наст, жив образ мальчика.дей-е разв-ся динамично и захватывающе. Пов-е часто развив-ся как реалисти, полное быт подр-тей, а порою это ром-таинств рас-з о волш превр-ях. Сюжет развив-ся в гармоничн соед-ии реальн и фант планов пов-я. Одоевский серьёзно интер-ся?? воспит-я детей. Пед взгляды не совпали с офиц пед-кой его вр. След-л принципам Белинского. «Городок в табакерке», «Дет ск-ки дедушки Иринея». Умело сочет-т реальн и фант соб-я. созд-л научно-фант ск-ки, волш ск-ки, рассказы. Хар-ны естеств-ть и научн-ть сод-я, увлекат-ть и драм-зм пов-я. «Городок в таб-кке». Находит понятн реб-ку сравн-я. с пом-ю сказ образов пис-ль стрем-ся популярно рассказать детям о законах механики. Кажд персонаж наделён инд-ми чертами, кот прояв-ся и во внешн облике, и в повед-ии, и в речи. Речь сказ персонажей отр-ет их хар-ры. Сказ пов-е о городке в табакерке закл-но в реалистич рамку. < всего индивид-н образ Миши. Это персонаж неск-ко условный, он н, ч/бы помочь автору в его общении с чит-лем. Речь Миши нейтральна. Это 1-ая в ДЛ науч-познават ск-ка. «Червячок», «Мороз Иванович», «Столяр», «Серебр рубль», «Бедный Гнедко» и др.
РДЛ 2/2 19в. Поэзия Некрасова.
Созд больш цикл стихов д/детей, отразив в нём идеи и треб-я совр ему демокр пед-ки и рев-демокр напр-я в реалистич л-ре того вр. Адресовал крест детям.форма, близк к разг крест речи, ввёл выразит нар яз. «Дедушка Мазай и зайцы» - раскр-ет поэзию крест жизни, внуш любовь и уваж-е к прост народу, пок-я душ щедрость таких самобытн натур, как дед Мазай. Эта поэт ист-я изобилует подр-тями почти невероятн, но тем не менее правдив случая. «Генерал Топтыгин». Смотритель почт станции принял медведя за генерала, но анекдотичность быт случая перерастает в соц облич-е. «Крест дети» - о том, как рано у крест детей конч-ся дет-во.
Л. Толстой и ДЛ.
Пед взгляды не отлич строг послед-тью. В них б те же п/воречия, кот хар-ны д/его мировоззрения. В «Азбуке» отраз-ся многолетн опыт работы Т-го в Яснополянск шк и напряж творч труд пис-ля. Вводил мат-л УНТ: лучшие из ск-ок, басен, былин, посл-ц и пог-к. простота и образность яз. В «Нов азбуке» Т-й сюж обраб-ет нар посл-цы, оформляя их как рас-зы-миниатюры или басни. Комп-я учит возр особ-ти детей. Внач даются небольш рас-зы. Постеп сод-е пр-ий расшир-ся, попер-но даются то научно-познават рас-з, то басня, то ск-ки, то быль. Решала важн пед задачи: обуч родн яз, развив худ вкус, знак-ла с бытом людей, жизнью природы, пом нравств воспит-ю. «3 медведя», «Косточка», «Котёнок», «Ноша», «Филиппок» и др. св басни Т-й созд-л на осн эзоповских, но они восприн-ся как ориг пр-ия, т.к. макс приближены к дет восприятию, сод-т цепь динамичных худ картин, изложены лаконично и просто. Мораль доступна детям. Басни воспит трудолюбие, честность, смелость, доброту. Впервые сближ стиль науч-попул и худ пр-ий в учебн книгах д/детей. Науч-ть гармонично соед-ся с поэтичностью, образностью.
Тв-во Чехова.
В изобр-ии мира дет-ва Ч-в прод трад-ии Толстого, связ с проникн-ем в псих-ю реб-ка. Восприятию детей дошк возраста особ-но близки рас-зы и повести о жив-ых. В рас-зе «Каштанка» Ч-в исп-ет широко распр-ый в фольклоре и л-ре приём очеловечив-я жив-ых. Но у пис-ля внутр мир собаки воспроизвод-ся подробно, кажд её поступок мотивир-ся. Образ Каш-ки многогранен, психологически разработан. Этот приём помог пок-ть хар-р Каш-ки и в юмористич плане. Неожид совмещ-е собачьих повадок и чел эмоций производит комич эффект. Комич в рас-зе соседствует со сказ-м. Ч-в ориентир-ся на логику дет мышл-я, созд-я мир эмоц и психол пережив-ий Каш-ки. Образы людей в «Каш-ке» предельно индивидуализир-ны.
| Ломоносов. Ода 1747г. О вы, которых ожидает Отечество от недр своих И видеть таковых желает, Каких зовёт от стран чужих, О, ваши дни благословенны! Дерзайте ныне ободрены Раченьем вашим показать, Что может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать. Науки юношей питают, Отраду старым подают, В счастливой жизни украшают, В несчастный случай берегут; В домашних трудностях утеха И в дальних странствах не помеха. Науки пользуют везде, Среди народов и в пустыне, В градском шуму и наедине, В покое сладки и в труде. Случились вместе 2 астронома в пиру И спорили весьма между собой в жару. Один твердил: земля, вертясь, вкруг солнца ходит. Другой, что солнце все с собой планеты водит. Один Коперник был, другой слыл Птоломей. Тут повар спор решил усмешкою своей. Хозяин спрашивал: «Ты звёзд теченье знаешь?» Скажи, как ты о сём сомненья рассуждаешь Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав, Я правду докажу, на Солнце не бывав. Кто видел простака из поваров такова, Который бы вертел очаг кругом жаркова? Бернс. Честная бедность. Кто честной бедности своей Стыдится и всё прочее, Тот самый жалкий из людей, Трусливый раб и прочее. При всём при том, (2р.) Пускай бедны мы с вами, Богатство – штамп на золотом, А золотой – мы сами! Мы хлеб едим и воду пьём, Мы укрываемся тряпьём И всё такое прочее, А между тем дурак и плут Одеты в шёлк и вина пьют И всё такое прочее. При всём при том, (2р.) Судите не по платью. Кто честным кормится трудом, - Таких зову я знатью. Вот этот шут – природный лорд, Ему должны мы кланяться. Но пусть он чопорен и горд, Бревно бревном останется! При всём при том, (2р.) Хоть весь он в позументах, - Бревно останется бревном И в орденах и в лентах! Король лакея своего Назначит генералом, Но он не может никого Назначить честным малым. При всём при том, (2р.) Награды, лесть и прочее Не заменяют ум и честь И всё такое прочее! Настанет день, и час пробьёт, Когда уму и чести На всей земле придёт черёд Стоять на первом месте. При всём при том, (2р.) Могу вам предсказать я, Что будет день, когда кругом Все люди станут братья! Мережковский. Мать. С ещё бессильными крылами Я видел птенчика во ржи, Меж голубыми васильками, У непротоптанной межи. Над ним и надо мной витала, Боялась мать – не за себя, И от него не улетала, Тоскуя, плача и любя. Пред этим маленьким твореньем Я понял благость Вышних сил, И в сердце, с тихим умиленьем, Тебя, любовь, благословил. Природа. Ни злом, ни враждою кровавой Доныне затмить не могли Мы неба чертог величавый И прелесть цветущей земли. Нас прежнею лаской встречают Долины, цветы и ручьи, И звёзды всё так же сияют О том же поют соловьи. Не ведает нашей кручины Могучий, таинственный лес, И нет ни единой морщины На ясной лазури небес. Вяземский. Степь. Бесконечная Россия, Словно вечность на земле! Едешь, едешь, едешь, едешь Дни и вёрсты ни по чём! Тонут время и пространство В необъятности твоей Степь широко на просторе Поперёк и вдоль лежит Словно огненное море Зноем пышет и палит. Цепенеет воздух сжатый, Не пахнёт на душный день С неба ветерок крылатый, Ни прохладной тучки тень. Небеса, как купол медный, Раскалились. Степь гола. Кое-где пред хатой бедной Сохнет бедная ветла. С кровли аист долгоногой Смотрит, верный домосед, Добрый друг семьи убогой Он хранит её от бед. Шагом с важностью спокойной Тащут тяжести волы, Пыль метёт метелью знатной Вьюгой огненной зари. Как разбитые палатки На распутии племён, - Вот курганы вот загадки Неразгаданных времён. Пусто всё, однообразно, Словно замер жизни дух, Мысль и чувство дремлют праздно Голодают взор и слух. Грустно! Но ты грусти этой Не порочь и не злословь. От неё в душе согретой Свято теплится любовь. Степи голые, немые Всё же вам и песнь, и честь Все вы матушка Россия Какова она ни есть. Бунин. Детство Чем жарче день, тем сладостней в бору Дышать сухим смолистым ароматом, И весело мне было поутру Бродить по этим солнечным палатам! Повсюду блеск, повсюду яркий свет, Песок как шёлк… Прильну к сосне корявой И чувствую: мне только 10 лет, А ствол-гигант тяжёлый, величавый. Кора груба, морщиниста, красна. Но так тепла, так солнцем вся согрета, И кажется, что пахнет не сосна, А зной и сухость солнечного света. Сказка И снилось мне, что мы как в сказке, Шли вдоль пустынных берегов, Над диким синим лукоморьем, В глухом бору среди песков. Был летний светозарный полдень, Был жаркий день и озарён Весь лес был солнцем и от солнца Весёлым блеском напоён. Узорами ложились тени, На тёплый розовый песок. И синий небосклон над бором Был чист и радостно высок. Играл зеркальный отблеск моря В вершинах сосен, и текла Вдоль по коре сухой и жёсткой Смола, прозрачнее стекла… Мне снилось северное море, Лесов пустынные края… Мне снилась даль, мне снилась сказка – Мне снилась молодость моя. Кольцов. Косарь. Раззудись, плечо! Размахнись, рука! Ты пахни в лицо, Ветер с полудня! Освежи, взволнуй Степь просторную! Зажужжи, коса, Как пчелиный рой! Молоньёй, коса, Засверкай, кругом! Зашуми, трава, Подкошонная; Поклонись, цветы, Головой земле! Наряду с травой Вы засохните, Как по Груне я Сохну, молодец! Нагребу копён, Намечу стогов; Даст казачка мне Денег пригоршни. Я зашью казну, Сберегу казну; Ворочусь в село – Прямо к старосте; Не разжалобил Его бедностью – Так разжалоблю Золотой казной! Ахматова. Перед весной бывают дни такие: Под плотным снегом отдыхает луг, Шумят деревья весело-сухие, И тёплый ветер нежен и упруг. И лёгкости своей дивится тело, И дома своего не узнаёшь, А песню ту, что прежде надоела, Как новую, с волненьем поёшь. Клятва. И та, что сегодня прощается с милым, - Пусть боль свою в силу она переплавит. Мы детям клянёмся, клянёмся могилой, Что нас покориться никто не заставит. Мужество. Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мёртвыми лечь, Не страшно остаться без крова, - Мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесём, И внукам дадим, и от плена спасём. Бальмонт. У чудищ. Я был в избушке на курьих ножках. Там всё как прежде. Сидит Яга. Пищали мыши и рылись в крошках. Старуха злая была строга. Но я был в шапке, был в невидимке, Стянул у старой две нитки бус, Разгневал ведьму и скрылся в дымке И вот со смехом кручу свой ус. Пойду, пожалуй, теперь к Кащею, Найду для песен там жемчугов, До самой пасти приближусь к змею, Узнаю тайны, и был таков. Осень. Поспевает брусника, Стали дни холоднее, И от птичьего крика В сердце только грустнее. Стаи птиц улетают Прочь за синее море, Все деревья блистают, В разноцветном уборе. Солнце реже смеётся, нет в цветах благовонья, Скоро осень проснётся И заплачет спросонья. Как я пишу стихи. Рождается внезапная строка, За ней встаёт немедленно другая, Мелькает третья ей издалека, Четвёртая смеётся, набегая, И пятая, и после, и потом, Откуда столько, я и сам не знаю. Но я не размышляю над стихом, И, право, никогда не сочиняю. Блок. Летний вечер. Последние лучи заката Лежат на поле сжатой ржи. Дремотой розовой объята Трава нескошенной межи. Ни ветерка, ни крика птицы, Над рощей – красный диск луны. И замирает песня жницы Среди вечерней тишины. Забуть заботы и печали, Умчись без цели на коне В туман и луговые дали, Навстречу ночи и луне! О, как безумно за окном! Ревёт, бушует буря злая, Несутся тучи, льют дождём, И ветер воет, замирая! Ужасна ночь! В такую ночь Мне жаль людей, лишённых крова, И сожаленье гонит прочь В объятья холода сырого! Бороться с мраком и дождём Страдальцев участь разделяя… О, как безумно за окном Бушует ветер, изнывая. Байрон. Ты кончил жизни путь, герой! Теперь твоя начнётся слава, И в песнях родины святой Жить будет образ величавый, Жить будет мужество твоё, Освободившее её. Пока свободен твой народ, Он позабыть тебя не в силах. Ты пал! Но кровь твоя течёт Не по земле, а в наших жилах; Отвагу мощную вдохнуть Твой подвиг должен в нашу грудь. Врага заставим мы бледнеть, Коль назовём тебя средь боя; Дев наших хоры станут петь О смерти доблестной героя; Но слёз не будет на очах: Плач оскорбил бы славный прах. Джалиль. Платочек. Простились мы, и с вышитой каймою Платок родные руки дали мне. Подарок милой! Он всегда со мною, Ведь им закрыл я рану на войне. Окрасился платочек тёплой кровью, Поведав мне о чём-то о родном. Как будто наклонилась к изголовью Моя подруга в поле под огнём. Перед врагом колен не преклонял я, Не отступил в сраженьях ни на пядь, О том, как наше счастье отстоял я, Платочек этот вправе рассказать. Козлов. Сон ратника. Подковы взорваны – и башни вековые С их дерзкою луной погибель облекла; Пересекла в ужасе удары боевые Осенней ночи мгла. И в поле тишина меж русскими полками, У ружей сомкнутых дымилися костры, Во тьме бросая блеск багровыми струями На белые шатры. В раздумье я смотрел на пламень красноватый, Мне раненых вдали был слышен тяжкий стон; Но битвой утомляясь, под буркою косматой Уснул и вижу сон. Мне снилось, что простясь с военной тревогой, От тех кровавых мест, где буйство протекло, Поспешно я иду знакомою дорогой В родимое село. Мне церковь сельская видна с горы высокой – М Клязьмы светлой в тени ракит густых; И слышу песнь жнецов, и в стаде лай далёкой Собак сторожевых. Я к хижине сходил холмов с крутого ската, Разлуки тайный страх надеждой веселя, И дряхлый мой отец, тотчас узнав солдата, Вскочил без костыля. В слезах моя жена мне кинулась на шею, Мила, как в день венца, и сердцу и очам, Малютки резвые бегут ко мне за нею, Сосед пришёл к друзьям. Клянусь, я говорил, склонён над родными, Теперь я к вам пришёл на долгое житьё! И дети обвили цветками полевыми И штык мой и ружьё. Я милых обнимал… но пушка вестовая Сон тихий прервала, и в сечу мне лететь! И к Варне понеслась дружина удалая… Иль там мне умереть. Северянин. Что шепчет парк. О каждом новом свежем пне, О ветви, сломанной бесцельно, Тоскую я душой смертельно. И так трагично-больно мне. Редеет парк, редеет глушь, Редеют ёловые кущи… Он был когда-то леса гуще, И в зеркалах осенних луж Он отражался исполином… Но вот пришли на двух ногах Животные – и по долинам Топор разнёс свой гулкий взмах. Я слышу, как, внимая гуду Убийственного топора, Парк шепчет: «Вскоре я не буду… Но я ведь жил – была пора…» В парке плакала девочка: «Посмотрите-ка, папочка, У хорошенькой ласточки Переломана лапочка, - Я возьму птицу бедную И в платочек укутаю…» И отец призадумался, Потрясённый минутою, И простил всё грядущее И капризы, и шалости Милой, маленькой дочери, Зарыдавшей от жалости. Есенин. Пороша. Еду. Тихо. Слышны звоны Под копытом на снегу. Только серые вороны Расшумелись на лугу. Заколдован невидимкой Дремлет лес под сказку сна. Словно белою косынкой Подвязалася сосна. Покачнулась, как старушка, Оперлася на клюку. А под самою макушкой Долбит дятел на суку. Скачет конь, простору много, Валит снег и стелет шаль. Бесконечная дорога Убегает лентой вдаль. Нивы сжаты, рощи голы. От воды туман и сырость. Колесом за сини горы Солнце тихое скатилось. Дремлет взрытая дорога, Ей сегодня примечталось, Что совсем-совсем немного Ждать зимы седой осталось. Ах, и сам я в чаще звонкой Увидал вчера в тумане Рыжий месяц жеребёнком Запрягался а наши сани. Мелколесье, степь и дали, Свет луны во все концы. Вот опять вдруг зарыдали Разливные бубенцы. Неприглядная дорога, Да любимая навек, По которой ездил много Всякий русский человек. Эх вы, сани, что за сани Звоны мёрзлые осин. У меня отец – крестьянин, Ну а я – крестьянский сын. Наплевать мне на известность И на то, что я поэт. Эту чахленькую местность Не видал я много лет. Тот, кто видел хоть однажды Этот край и эту гладь, Тот почти берёзке каждой Ножку рад поцеловать. Как же мне не прослезиться, Если с венкой в стынь и звень Будет рядом веселиться Юность русских деревень. Эх, гармошка, смерть – отрава, Знать, с того под этот вой Не одна лихая слава Пропадала трын-травой. Толстой. Где гнутся над омутом лозы, Где летнее солнце печёт, Летают и пляшут стрекозы, Весёлый ведут хоровод. Дитя, подойди к нам поближе, Тебя мы научим летать, Дитя, подойди, подойди же, Пока не проснулася мать. Под нами трепещут былинки, Нам так хорошо и тепло, У нас бирюзовые спинки, А крылышки точно стекло. Мы песенок знаем так много, Мы так тебя любим давно – Смотри, какой берег отлогий, Какое песчаное дно. Языков. Конь. Жадно, весело он дышит Свежим воздухом полей, Сизый пар кипит и пышет Из пылающих ноздрей; Полон сил, удал на воле, Громким голосом заржал, Встрепенулся конь – и в поле Бурноногий поскакал! Скачет, блещущий глазами, Дико голову склонил; Вдоль по ветру он волнами Чёрну гриву распустил. Сам как ветер: круть ли встанет На пути? Отважный прянет – И на ней уж! Ляжет ров И поток клубится? – Мигом Он широким перепрыгом Через них – и был таков! Веселися, конь ретивый! Щеголяй избытком сил! Ненадолго волны гривы вдоль по ветру ты пустил! Ненадолго жизнь и воля Разом бурному даны, И холодный воздух поля, И отважны крутизны, И стремнины роковые, - Скоро, скоро под замок! Тешь копыта удалые, Свой могучий бег и скок! Снова в дело, конь ретивый! В сбруе лёгкой и красивой, И блистающий седлом, И бренчащий поводами, Стройно-верными шагами Ты пойдёшь под седоком. Буря. Громадные тучи нависли широко Над морем и скрыли блистательный день. И в синюю бездну спустилась глубоко И в ней улеглася тяжёлая тень; Но бездна морская уже негодует, Ей хочется света и ропщет она, И скоро, могучая, встанет грозна, Пространно и громко она забушует. Великую силу уже подымая, Полки она строит из водных громад, И вал-великан, головою качая, Становится в ряд, и ряды говорят; И вот, свои смуглые лица нахмуря И белые гребни колебля, они Идут. В чёрных тучах блеснули огни, И гром загудел. Начинается буря. | Смеляков. Хорошая девочка Лида. Вдоль маленьких домиков белых Акация душно цветёт. Хорошая девочка Лида На улице южной живёт. Её золотые косицы Затянуты, будто жгуты. По платью, по синему ситцу, Как в поле, мелькают цветы. И вовсе, представьте, неплохо, Что рыжий пройдоха апрель Бесшумной пыльцою веснушек Засыпал ей утром постель. Не зря с одобреньем весёлым Соседи глядят из окна, Когда на занятия в школу С портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, По миру идёт не спеша Хорошая девочка Лида. Да чем же она хороша? Спросите об этом мальчишку, Что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложиться И с именем этим встаёт. Недаром на каменных плитах, Где милый ботинок ступал, «Хорошая девочка Лида», - В отчаянье он написал. Не может людей не растрогать Мальчишки упрямого пыл. Так Пушкин влюблялся, должно быть, Так Гейне, наверно, любил. Он вырастет, станет известным, Покинет пенаты свои. Окажется улица тесной Для этой огромной любви. Преграды влюблённому нету: Смущенье и робость – враньё! На всех перекрёстках планеты Напишет он имя её. На полюсе Южном – огнями, Пшеницей – в кубанских степях, На русских полянах – цветами И пеной морской – на морях. Он в небо залезет ночное, Все пальцы себе обожжёт, Но вскоре над тихой Землёю Созвездие Лиды взойдёт. Пусть будут ночами светиться Над снами твоими, Москва, На синих небесных страницах Красивые эти слова. Брюсов. Хвала человеку. Молодой моряк вселенной Мира древний дровосек, Неуклонный, неизменный, Будь прославлен, человек! По глухим тропам столетий Ты проходишь с топором, Целишь луком, ставишь сети, Торжествуешь над врагом! Камни, ветер, воду, пламя Ты смирил своей уздой, Взвил ликующее знамя Прямо в купол голубой. Вечно властен, вечно молод, В странах Сумрака и Льда, Петь заставил вещий молот, Залил блеском города. Сквозь пустыню и над бездной Ты провёл свои пути, Чтоб не рвущейся, железной Нитью землю оплести. В древних вольных океанах, Где играли лишь киты, На стальных Левиафанах Пробежал державно ты. Змея жалившего жадно С неба выступы дубов, Изловил ты беспощадно, Неустанный зверолов, И шипя под хрупким шаром, И в стекле согнут в дугу, Он теперь покорный чарам, Светит хитрому врагу. Царь несытый и упрямый Четырёх подлунных царств, Не стыдясь, ты роешь ямы, Множишь тысячи коварств, - Но отважный, со стихией После бьёшься с грудью грудь, Чтоб ещё над новой выей Петлю рабства захлестнуть. Верю, дерзкий! Ты поставишь По земле ряды ветрил, Ты своей рукой направишь Бег планеты меж светил, - И насельники вселенной, Те, чей путь ты пересек, Повторят привет священный: Будь прославлен, человек! Фет. Ласточки пропали, А вчера зарёй Всё грачи летали, Да как сеть мелькали Вон за той горой. С вечера всё спится На дворе темно, Лист сухой валится Ночью ветер злится Да стучит в окно. Лучше б снег да вьюгу Встретить грудью рад Словно как с испугу Раскричавшись к югу Журавли летят. Выйдешь поневоле Тяжело хоть плачь! Смотришь через поле Перекатиполе Прыгает как мяч. Державин. Признание. Не умел я притворяться, На святого походить, Важным саном надуваться, И философа брать вид; Я любил чистосердечье, Думал нравиться лишь им, Ум и сердце человечье Были именем моим, Если я блистал восторгом С струн моих огонь летел, Не собой блистая – богом, В не себя я бога пел. Если звуки посвящались Лиры, моря царям, - Добродетельми казались, Мне они равны богам. Если за победы громки Я венцы сплетал вождям, - Думал перелить в потомки, Души их и их детям. Если где вельможам властным Смел я правду брякнуть вслух, - Мнил быть сердцем беспристрастным Им, царю, отчизне друг. Если ж я и счетою Сам был света обольщён, - Признаюся красотою Быв пленённым, пел и жёг. Словом: жёг любви коль пламень, Падал я, вставал в мой век, Брось мудрец на гроб мой камень, Если ты не человек. На птичку. Поймали птичку голосисту И ну сжимать её рукой. Пищит бедняжка вместо свисту, А ей твердят: «Пой, птичка, пой!» Никитин. Встреча зимы В полдень дождь перестал И, что белый пушок, На осеннюю грязь Начал падать снежок. Ночь прошла. Рассвело. Нет нигде облачка. Воздух лёгок и чист, И замёрзла река. На дворах и домах Снег лежит полотном. И от солнца блестит Разноцветным огнём. На безлюдный простор Побелевших полей Смотрит весело лес Из-под чёрных кудрей. Здравствуй, гостья-зима! Просим милости к нам Песни севера петь По лесам и степям. Есть раздолье у нас – Где угодно гуляй, Строй мосты по рекам И ковры расстилай. Нам не стать привыкать – Пусть мороз твой трещит: Наша русская кровь На морозе горит! Русь. Под большим шатром Голубых небес – Вижу – даль степей Зеленеется. И на гранях их, Выше тёмных туч, Цепи гор стоят Великанами. По степи в моря Реки катятся, И лежат пути Во все стороны. Посмотрю на юг – Нивы зрелые, Что камыш густой, Тихо движутся, Мурава лугов Ковром стелется, Виноград в садах Наливается. Гляну к северу – там, в глуши пустынь, Снег, что белый пух, Быстро кружится, Подымает грудь Море синее, И горами лёд Ходит по морю, И пожар небес Ярким заревом Освещает мглу Непроглядную… Это ты, моя Русь державная, Моя Родина Православная! Заболоцкий. Некрасивая девочка Среди других играющих детей Она напоминает лягушонка Заправлена в трусы худая рубашонка, Колечки рыжеватые кудрей Рассыпаны, рот длинен, губки кривы, Черты лица остры и некрасивы. Двум мальчуганам, сверстникам её, Отцы купили по велосипеду. Сегодня мальчики, не торопясь к обеду, Гоняют по двору, забывши про неё. Она ж за инми бегает по следу Чужая радость так же, как своя, Томит её и вон из сердца рвётся, И девочка ликует и смеётся, Охваченная счастьем бытия. Ни тени зависти, ни умысла худого Ещё не знает это существо. Ей всё на свете так безмерно ново, Так живо всё, что для иных мертво. И не хочу я думать, наблюдая, Что будет день, когда она, рыдая, Увидит с ужасом, что посреди подруг Она всего лишь бедная дурнушка. Мне верить хочется, что сердце не игрушка Сломать его едва ли можно вдруг. Мне верить хочется, Что чистый этот пламень, Который в глубине её горит, Всю боль свою один переболит. И перетопит самый тяжкий камень И пусть черты её нехороши, И нечем ей прельстить воображенья, - Младенческая грация души Уже сквозит в любом её движенье. А если это так, то что есть красота И почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде. Не позволяй душе лениться, Чтоб в ступе воду не толочь. Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь. Гони её от дома к дому, Тащи с этапа на этап. По пустырю, по бурелому, Через сугроб, через укат. Не разрешай ей спать в постели При свете утренней звезды, Держи лентяйку в чёрном теле И не снимай с неё узды. Коль дать ей вздумаешь поблажку, Освобождая от работ, Она последнюю рубашку С тебя без жалости сорвёт. А ты хватай её за плечи, Учи и мучай дотемна, Чтоб жить с тобой по-человечьи Училась заново она. Она рабыня и царица, Она работница и дочь, Она обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь. Журавли. Вылетев из Африки в апреле К берегам отеческой земли, Длинным треугольником летели, Утопая в небе, журавли. Вытянув серебряные крылья Через весь широкий небосвод, Вёл вожак в долину изобилья Свой немногочисленный народ. Но когда под крыльями блеснуло Озеро, прозрачное насквозь, Чёрное зияющее дуло Из кустов навстречу поднялось. Луч огня ударил в сердце птичье, Быстрый пламень вспыхнул и погас, И частица дивного величья С высоты обрушилась на нас. Два крыла, как два огромных горя, Обняли холодную волну, И, рыданью горестному вторя, Журавли рванулись в вышину. Только там, где движутся светила, В искупленье собственного зла Им природа снова возвратила То, что смерть с собою унесла. Гордый дух, высокое стремленье, Волю непреклонную к борьбе – всё, что от былого поколенья Переходит, молодость, к тебе. А вожак в рубашке из металла Погружался медленно на дно, И заря над ним образовала Золотого зарева пятно. Одинокий дуб. Дурная почва, слишком узловат И этот дуб, и нет великолепья В его ветвях какие-то отрепья Торчат на нём и глухо шелестят. Но скрученные намертво суставы Он так развил, что, кажется, ударь – И запоёт он колоколом славы, И из ствола закапает янтарь. Вглядись в него: он важен и спокоен Среди своих безжизненных равнин. Кто говорит, что в поле он не воин? Он воин в поле даже и один. Баратынский. Чудный град порой сольётся Из летучих облаков, Но лишь ветр его коснётся, Он исчезнет без следов. Так мгновенные созданья Поэтической мечты Исчезают от дыханья Посторонней суеты. Весна! Весна! Как воздух чист! Как ясен небосклон! Своей лазуриею он Слепит мне очи он. Весна! Весна! Как высоко На крыльях ветерка, Ласкаясь к солнечным лучам, Летают облака! Шумят ручьи, бегут ручьи. Взревев, река несёт На торжествующем хребте Поднятый ею лёд. Ещё древа обнажены, Но в роще ветхий лист, Как прежде под моей ного И шумен, и душист. Под солнце самое взвился И в яркой вышине Незримый жаворонок поёт Заздравый гимн весне. Что с нею, что с моей душой? С ручьём она ручей, И с птичкой птичка! С ним журчит, Летает в небе с ней. Зачем так радует её И солнце, и весна! Ликует ли как дочь стихий На пире их она? Что нужды! Счастлив кто на нём Забвенье мысли пьёт, Кого далёко от неё Он, дивный, унесёт! Майков. Осень. Кроет уж лист золотой Влажную землю в лесу… Смело топчу я ногой Вешнюю леса красу. С холоду щёки горят; Любо в лесу мне бежать, Слышать, как сучья трещат, Листья ногой загребать! Нет мне здесь прежних утех! Лес с себя тайну совлёк: Сорван последний орех, Свянул последний цветок. Мох не приподнят, не взрыт Грудой кудрявых груздей, Около пня не висит Пурпур брусничных кистей. Долго на листьях лежит Ночи мороз и сквозь лес Холодно как-то глядит Ясность прозрачных небес… Рассвет. Вот полосой зеленоватой Уж обозначился восток, Туда тепло и ароматы Помчал со степи ветерок. Бледнеют тверди голубые, На горизонте всё черней Фигуры, словно вырезные, В степи пасущихся коней. Маршак. Словарь. Усердней с каждым днём гляжу в словарь. В его столбцах мерцают искры чувства. В подвалы слов не раз сойдёт искусство, Держа в руке свой потайной фонарь. На всех словах – события печать. Они дались недаром человеку. Читаю: «Век. От века. Вековать. Век доживать. Бог сыну не дал веку. Век заедать. Век заживать чужой…» В словах звучит укор, и гнев, и совесть. Нет, не словарь лежит передо мной, А древняя рассыпанная повесть. Рубцов. Звезда полей во мгле заледенелой Остановившись, смотрит в полынью. Уж на часах двенадцать прозвенело, И сон окутал родину мою… Звезда полей! В минуты потрясений Я вспоминал, как тихо за холмом Она горит над золотом осенним, Она горит над зимним серебром. Звезда полей горит, не угасая, Для всех тревожных жителей земли, Своим лучом приветливым касаясь Всех городов, поднявшихся вдали. Но только здесь, во мгле заледенелой, Она восходит ярче и полней. И счастлив я, пока на свете белом Горит, горит звезда моих полей. Симонов. Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины Как шли бесконечные злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди. Как слёзы они вытирали украдкою, Как вслед нам шептали: господь вас спаси! И снова себя называли солдатками, Как встарь повелось на великой Руси. Слезами измеренный чаще, чем вёрстами, Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз: Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась, Как будто за каждою русской околицей, Крессом своих рук ограждая живых, Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в бога не верящих внуков своих. Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина – Не дом городской, где я празднично жил, А эти просёлки, что дедами пройдены, С простыми крестами их русских могил. Не знаю, как ты, а меня с деревенскою Дорожной тоской от села до села, Со вдовьей слезою и с песнею женскою Впервые война на просёлках свела. Ты помнишь, Алёша: изба под Борисовом. По мёртвому плачущий девичий крик. Седая старуха в салопчике плисовом, Весь в белом, как на смерть одетый старик. Ну что им сказать, чем утешить могли мы их? Но горе поняв своим бабьим чутьём Ты помнишь, старуха сказала: родимые, Покуда идите, мы вас подождём. Мы вас подождём – говорили нам пажити. Мы вас подождём – говорили леса. Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется, Что следом за мной их идут голоса. По русским обычаям, только пожарища На русской земле раскидав позади На наших глазах умирают товарищи, По-русски рубаху рванув на груди. Нас пули с тобою пока ещё милуют. Но, трижды поверив, что жизнь уже вся, Я всё-таки горд был за самую милую, За горькую землю, где я родился, За то, что на ней умереть мне завещано, Что русая мать нас на свет родила, Что, в бой провожая нас, русская женщина, По-русски три раза меня обняла. Тютчев. Чародейкою зимою Околдован лес стоит, И под снедной бахромою, Неподвижною, немою Чудной жизнью он блестит. И стоит он. Околдован, Не мертвец и не живой – Сном волшебным очарован, Весь опутан, весь окован Лёгкой цепью пуховой. Солнце зимнее ли мещет На него свой луч косой – В нём ничто не затрепещет, Он весь вспыхнет и заблещет Ослепительной красой. Яшин. Спешите делать добрые дела. Мне с отчимом невесело жилось, Всё ж он меня растил – и оттого Порой жалею, что не довелось Хоть чем-нибудь порадовать его. Когда он слёг и тихо умирал, - Рассказывала мать, - день ото дня Всё чаще вспоминал меня и ждал: «Вот Шурку бы… Уж он бы спас меня». Бездомной бабушке в селе родном Я говорил: мол, так её люблю, Что подрасту и сам срублю ей дом, Дров наготовлю, хлеба воз куплю. Мечтал о многом, много обещал… В блокаде ленинградской старика От смерти б спас, да на день опоздал И дня того не возвратят века. Теперь прошёл я тысячи дорог – Купить воз хлеба, дом срубить бы мог… Нет отчима, и бабка умерла… Спешите делать добрые дела! Покормите птиц зимой, Пусть со всех концов К вам слетятся, как домой, Стайки на крыльцо. Не богаты на корма, Горсть одна нужна. Горсть одна – и не страшна Будет им зима. Сколько гибнет их – не счесть, Видеть тяжело. А ведь в вашем сердце есть И для птиц тепло. Разве можно забывать: Улететь могли, А остались зимовать Заодно с людьми. Приучите птиц в мороз К своему окну, Чтоб без песен не пришлось Нам встречать весну. Орёл. Из-за утёса, как из-за угла, Почти в упор ударили в орла. А он спокойно свой покинул камень, Не оглянувшись даже на стрелка. И как всегда широкими кругами, Не торопясь, ушёл под облака. Быть может, дробь совсем мелка была. Для перепёлок, а не для орла, Иль задрожала у стрелка рука И покачнулся ствол дробовика? Нет, ни дробинки не скользнуло мимо, А сердце и орлиное ранимо. Орёл упал, но средь далёких скал, Чтоб враг не видел, не торжествовал. Маяковский. Хорошее отн-е к лошадям. Били копыта. Пели будто: Гриб. Грабь. Гроб. Груб. – Ветром опита, льдом обута, Улица скользила. Лошадь на круп грохнулась, И сразу за зевакой зевака, Штаны пришедшие Кузнецким клёшить, Сгрудились, смех зазвенел и зазвякал: Лошадь упала! Упала лошадь! Смеялся Кузнецкий. Лишь один я Голос свой не вмешивал в вой ему. Подошёл и вижу глаза лошадиные… Улица опрокинулась, течёт по-своему… Подошёл и вижу – за каплищей каплища По морде катится, прячется в шерсти… И какая-то общая звериная тоска плеща Вылилась из меня и расплылась в шелесте. Лошадь, не надо. Лошадь, слушайте – Чего вы думаете, что вы их плоше? Деточка, все мы немножко лошади, Каждый из нас по-своему лошадь. Может быть, старая И не нуждалась в няньке, Может быть, и мысль ей моя Казалась пошла, Только лошадь рванулась, встала на ноги, Ржанула и пошла. Хвостом помахивала. Рыжий ребёнок. Пришла весёлая, стала в стойло. И всё ей казалось – она жеребёнок, И стоило жить, и работать стоило. |
