Упорядоченность социального мира/достоверность в социальных науках: логика и история поисков

Собственный и особенный способ объяснения, не сводимый ни к естественно-научному, ни к обыденному, является привиле­гированным предметом заботы социальных наук с конца XIX в. по настоящее время. Привилегированным, поскольку его посредст­вом устанавливается собственный регион достоверности, отправ­ляясь от которого, исследователь может представлять и изучать уже не данные в его повседневном опыте неопределенные и неус­тойчивые социальные взаимодействия, а социальный — и при этом объективный — мир. Несмотря на то что достоверность соци­ального знания почти не фигурирует как самостоятельная и сквоз­ная тема в тетическом объяснении, мы можем обнаружить ее при­сутствие в разнообразии превращенных форм: в вопросах об объ­ективности, строгости, отличительных чертах социального знания, в рефлексии об основаниях метода в целом, валидности отдельных процедур исследования или во всей сумме теоретиче­ских суждений (будь то историческое описание или статистиче­ское обобщение), отсылающих к тому, что есть «на самом деле».

Вариативность исторических форм, которые принимает инте­рес к достоверности и ее достижению, демонстрирует разнообра­зие техник или процедур, признаваемых научными и приемлемы­ми в актуальном состоянии дисциплины. Если говорить о социо­логии, сегодня интерес к ее «первым вещам» воспринимается как в целом подозрительный возврат к изысканиям конца XIX или начала XX в. — в лучшем случае он остается привилегией мэтров, чья принадлежность к вершинам научного Олимпа по принципу метонимии открывает двери в величественное прошлое науки. Современный социолог остается на почве фактов, вкладывая в это не меньше усилий и ожиданий, чем социолог начала XX в. вкладывал в верное усвоение правил для руководства ума Сего­дня «естественным местом» достоверности официально признает-

ся сумма фактов, и лучше социологическое исследование останет­ся подчинено «чистой статистике» или «чистой истории», чем ока­жется излишне умозрительным (синоним иллюзорности). Тем не менее если ряд тем и процедур подчиняется правилу прогресса, уступая место более строгому и систематизированному знанию в ходе изменений познавательного горизонта и системы разделе­ния труда в дисциплине, то ряд вопросов не снимается, сохраняя свою актуальность благодаря возобновляющейся связи (если не сказать, присвоению и подмене) этих «первых вещей» категория­ми и схемами из сфер, конкурирующих с социологией за видение социального мира — будь это политическое производство, лите­ратура или обыденная очевидность, результат протекающей в них борьбы [1]*.

Среди «первых вещей» социологии, вокруг которых явно или неявно протекает борьба социологических определений, а через нее и вместе с ней — борьба политических точек зрения, следует выделить проблему основания порядка или условий упорядочен­ности социального мира¹. Ее разнообразные решения, предлагае­мые сегодня от лица науки, образуют неоднородное пространство, которое включает как простые формы биологического или геогра­фического детерминизма, тяготеющие к политической риторике с правым акцентом, так и сложные схемы, указывающие на речевую практику как условие придания социальному миру окончатель­ной определенности. Выступая одновременно задачей познания и предметом социальной борьбы, проблема основания порядка ока­зывается практическим коррелятом проблемы основания гумани­тарного знания: они обе расположены в центре борьбы за интел­лектуальную и социальную автономию социальных наук, а их изоморфизм оказывается тем исходным единством, которое в хо­де социологического конструирования дифференцируется в по­рядок «вещей» и способ мышления о них, превращаясь в объ­ект-субъектный мир научной практики. Иначе говоря, забота исследователя об основаниях гуманитарного знания в ходе соци­альной борьбы приобретает политический статус не менее важ­ный, чем тот эпистемологический статус, который имеет в логике научного метода поиск условий упорядоченности социального

* Здесь и далее в квадратных скобках жирным шрифтом выделе­ны порядковые номера работ, которые включены в список лите­ратуры в конце статьи.

мира. Взяв за отправную линию этот изоморфизм, можно было бы переписать историю европейской социологии как логику поис­ков собственного региона достоверности — поисков одновремен­но научных и социальных. Вместо привычного агиографического описания в истории социологии, когда место исследователя в дисциплине определяется через ряд персоналий, наследовавших предшественникам и вдохновлявших последователей, следует ввести топологическое описание, реконструирующее логику, т. е. относящее тексты и внетекстовые факты не ко времени, а к само­му предмету заботы (и только через него — ко времени). Именно в этом направлении мы намерены предпринять первые шаги.

Различным образом тематизируемые, проблемы достоверно­сти и упорядоченности обнаруживаются в основании как относя­щихся к концу XIX в., так и современных стратегий социального объяснения. Отправные точки пространства поисков: специфика собственного метода (рассматриваемого через отличие, прежде всего, от методов естественных наук) и отношение к очевидному смыслу социального действия (который был и во многом остается первичной формой достоверности в социологическом объясне­нии) — были заданы в период конца прошлого — начала нынеш­него века, генетически исходный для социологии как отдельной науки и университетской дисциплины. При тех трансформациях, которые вплоть до настоящего времени претерпевали интерес к достоверности у последующих поколений социологов, эти точки удерживают пространство поисков, ускользая от правила про­гресса. Задача настоящего исследования — показать, какую выго­ду в определенном этими полюсами пространстве социология мо­жет извлечь из подхода, предложенного Фуко, — несмотря на то, что сам Фуко не видел в себе социолога и, вероятно, воспроти­вился бы попыткам приписать ему это обозначение. Это возмож­но, поскольку, как мы попытаемся показать далее, его работа со­держит в себе принципиальные моменты актуального для социо­логии поиска².

В нынешнем состоянии дисциплины линия метода — вопросы отличия социологии от прочих социальных и уж тем более есте­ственных наук — отступила на второй план прежде всего потому, что в качестве общей для всей социологии утвердилась концеп­ция статистической достоверности социального факта (не обяза­тельно в форме связей между собственно статистическими дан­ными). Но именно потому, что вопрос о разделении наук утратил

первостепенную важность, на стратегическую оппозицию собст­венной достоверности/обыденной очевидности был перенесен вес нерешенных и вновь возникших вопросов. Однако сами по се­бе³ они предоставляют только материал для дальнейшей деком­позиции/реконструкции. В актуальном состоянии социальных наук полнота предполагаемого ими разрыва с обыденной очевид­ностью была достигнута в стратегиях объяснения, предложенного Фуко и Бурдьё. Доведя связь между социальным интересом и системой представлений до содержательного предела, каждый в своем смысле развернул ее в вопрос о насильственном характере обыденной, производной от политической, очевидности, при этом отойдя от самой оппозиции ложного/истинного сознания (т. е. от точки субъекта) и обратившись к эффектам воспроизводства социальных структур.