Вторжение Советских войск в Венгрию и война в Алжире как факторы возникновения вопроса о власти

Этим важнейшим в эпистемологическом отношении событи­ем стало вторжение «советской власти» в Венгрию с целью подав­ления венгерского восстания в 1956 г. — в момент, когда инсти­туциональный фашизм в Европе уже не существует, и ссылки на него уже не могут служить оправданием для такого рода опера­ций, а сталинизм также считается ликвидированным вследствие реформ Хрущёва. Сам характер этого вторжения был своего рода официальным опровержением основных принципов «диалекти­ческого материализма».

Аргумент, согласно которому «злоупотребления сталинизма» были обусловлены экономическими причинами (согласно этой логике, сталинизм иногда объясняют как предприятие, направлен­ное на первичное накопление капитала, которое осуществляется социальными элементами, вышедшими из крестьянской массы), в этот момент больше не имеет силы, даже если предположить, что когда-то он мог выглядеть более убедительно. Вторжение со­ветских танков в Венгрию не позволяет говорить ни о каком принципе экономической причинности, на который можно было бы в данном случае списать такой способ осуществления власти. Это вторжение, с точки зрения Фуко, указало на власть как на проблему, которую необходимо ставить и осмыслять. Это было тем более очевидно, что в это же самое время французы вели в Алжире войну, не приносящую никакой пользы для капитализма (эта война началась в ноябре 1954 г.) (Dits et écrits... T. 3. P. 401).

В то же время, уже вне связи с этим вторжением в Венгрию, сама история Советского Союза показала, что трансформация производственных отношений и политических институтов не по­влекла за собой никаких изменений в «микроотношениях вла­сти» в семье и на советском заводе; эти отношения не отличаются

от аналогичных отношений в странах, называемых капиталисти­ческими. Обсуждая эту тему, Фуко принципиально отличает свой тип критики Советского Союза от критики, распространен­ной, в частности, в среде троцкистов, которые бесконечно диску­тируют о классовой природе Советского государства и пытаются определить, в чьих руках находится государственная власть — в руках буржуазии или касты бюрократов. Фуко интересует мик­рофизика власти и не интересует это предполагающееся как не­что само собой разумеющееся отношение между тем или иным социальным классом и властью — вопрос, с его точки зрения, да­леко не самый актуальный, хотя он и является центральной темой дискуссий в среде марксистов. Фуко подчеркивает, что отноше­ния власти в Советском Союзе не отличаются от отношений вла­сти в странах, которые называют капиталистическими. Реальный Советский Союз в определенном смысле делом доказал, что исто­рический материализм имеет более чем шаткое обоснование.

Опыт политической борьбы в Польше (но, отмечает Фуко, с Советским Союзом, население которого прожило около 50 лет при социализме, дело обстоит иначе) убеждает Фуко — в русле общей логики его «микрофизики власти» — в том, что это «мощ­ное общественное движение», только что потрясшее всю страну, нельзя анализировать как «возмущение гражданского общества» против «государства-партии» (Ibid. Т. 3. Р. 804). С его точки зре­ния, оппозиция «гражданское общество/государство»¹⁴ (очень модная в этот период во Франции) не «очень продуктивна» (Ibid. Т. 4. Р. 89) и является выражением «страшной формы манихейст­ва», поскольку, ссылаясь на эту оппозицию, забывают, что любые человеческие отношения есть отношения власти и что мы суще­ствуем в мире всегда подвижных «стратегических отношений». Эта оппозиция была продуктивной в полемическом контексте XVIII—XIX вв., когда она служила инструментом для ряда эконо­мических течений в их оппозиции «административным амбици­ям государства» и в борьбе за определенный тип либерализма; но противопоставлять сегодня с помощью концепта гражданского общества понятие государства в его уничижительном значении и «доброе, живое, торговое сообщество» представляется совершен­но неоправданным (Ibid. Т. 4. Р. 374). Пример Советского Союза служит, таким образом, аргументом в пользу такого анализа власти, который в меньшей степени интересуется государством и в большей — собственно властью.

«Я просто полагаю, что, делая основной — и исключитель­ный — акцент на роли, которую играет государство, мы рискуем не заметить все механизмы и техники власти, которые не являют­ся непосредственной функцией государственного аппарата, но при этом часто поддерживают его функционирование, переопре­деляют его направленность, позволяют ему достигнуть максиму­ма эффективности. Советское общество дает нам пример государст­венного аппарата, который перешел в другие руки, но при этом сохранил те или иные типы социальной иерархии, семейной жиз­ни, отношения к телу примерно такими же, какими они были в обществе капиталистического типа. Вы, действительно, пола­гаете, что механизмы власти на производстве, которые задейст­вованы в отношениях между инженером, мастером и рабочим в Советском Союзе и у нас, очень сильно отличаются друг от дру­га?» (Ibid. Т. 3. Р. 36).

Однако анализ Фуко этим не ограничивается. Фуко отмечает, что советская власть использовала в своих целях все «дисципли­ны существования» (военную, школьную и т. д.) XIX в. (в том числе систему Тэйлора) и, кроме того, добавила к этому арсеналу новое оружие — «партийную дисциплину» (Ibid. Т. 3. Р. 65, 473). Именно поэтому он полагает, что к анализу советского общества необходимо всегда подходить с «большой осторожностью». Фу­ко, среди прочего, подчеркивает внутреннюю противоречивость советской системы уголовных наказаний, где индивидов нака­зывают принудительным трудом, как в XIX в. в Западной Евро­пе, но, уточняет он, противоречия советской системы на уровне практики «убивают», это — «кровавые противоречия» (Ibid. Т. 3. Р. 74). С точки зрения Фуко, Советский Союз «реконструировал» методы власти, контроля и наказания, которыми в свое время в более или менее невнятной форме пользовалась буржуазия, но при этом он придал им «огромный масштаб и скрупулезность — в смысле удивительного сочетания бесконечно большого и беско­нечно малого» (Ibid. Т. 3. Р. 74). Кроме того, Фуко считает, что в своем качестве мощной державы на международной арене Совет­ский Союз, в теории занимая освященную именем Ленина ан­тиимпериалистическую позицию, на практике демонстрирует «советский империализм» (Ibid. Т. 4. Р. 267).

Таким образом, Фуко, с одной стороны, критикует «истори­ческий материализм», а с другой — отказывается допустить, что социализм советского образца в принципе способен породить

новый тип общественных отношений. Можно, кроме того, напом­нить, что Фуко так же резко критикует «диалектический мате­риализм» — как раз за его «диалектический» характер; враждеб­ность Фуко к диалектике, понятой как утверждение позитивно­сти негативного, является одним из оснований близости между Фуко и Ж. Делёзом. Во введении к американскому изданию «Ан­ти-Эдипа» Делёза и Гваттари, говоря о правилах такого искусства жизни, которое было бы противоположно любым формам фашиз­ма, Фуко предлагает отбросить все категории Негативного, освя­щенные Западной мыслью в качестве формы власти и типа досту­па к реальности (Ibid. Т. 3. Р. 135). С его точки зрения, понятие противоречия вполне уместно в логике высказываний; мы знаем, что мы имеем в виду, когда утверждаем, что два каких-либо вы­сказывания противоречат друг другу. Но в реальности мы имеем дело с антагонизмами, а не с противоречиями (например, в биоло­гии); не существует диалектики природы, вопреки тому, что пола­гал Энгельс. И в этом смысле Фуко встает на сторону Ницше, мыслителя антагонизмов, против Гегеля и его последователей, мыслителей противоречий (Ibid. Т. 3. Р. 471).

Кроме краткого членства в КПФ и вторжения советских войск в Венгрию, еще одно событие стало важным толчком в раз­витии критического отношения Фуко к советской системе; спе­цифика этого события в том, что оно как бы разделилось надвое и распределилось между двумя разными моментами времени. Речь идет о годичном пребывании Фуко в Польше (с октября 1958 г. по октябрь 1959 г.) — опыте, который через много лет будет «ре­активирован» в момент объявления в этой стране военного поло­жения (декабрь 1981 г.). Совместно с Пьером Бурдьё он пишет за­явление протеста, которое читает по радио Ив Монтан. Заявление вызывает резко негативную реакцию Лионэля Жоспэна, который в этот момент исполняет обязанности Генерального секретаря Социалистической партии и в этом качестве стоит на страже ин­тересов правительства, в котором социалисты и коммунисты яв­ляются союзниками. Фуко включается в политическую деятель­ность таким же образом, как он делал это в период своего участия в Группе Информации о Тюрьмах в начале 1970-х гг.: он ведет своеобразную пропагандистскую кампанию, стараясь выступать как можно чаще, — в чем ему помогает его статус известного ин­теллектуала — и принимает на себя обязательства, связанные с повседневным участием в активной политической борьбе. Он ста-

новится казначеем ассоциации «Международная солидарность», созданной при поддержке профсоюза CFDT с целью оказания по­мощи польскому рабочему движению; а в октябре 1982 г. совер­шает двухнедельную поездку в Польшу, сопровождая грузовик с гуманитарной помощью, принадлежащий организации «Врачи Мира». С ним вместе едут Симона Синьоре и Бернар Кушнер (последний оставил воспоминания об этой поездке). В Польше Фуко встречается с активистами Солидарности. И именно в этот период он сближается с CFDT, но на этом я не буду останавли­ваться (см.: Ibid. Т. 4. Р. 334 и след., беседа с Эдмоном Мэром).