Фуко и Коммунистическая партия Франции

Важным событием, помогающим понять отношение Фуко к Советскому Союзу, а также то, что можно назвать влиянием Со­ветского Союза на Фуко, — событием, о котором упоминает сам Фуко, — было его членство в Коммунистической партии Фран­ции (КПФ), а затем и его выход из партии (1950—1953 гг.)⁷. Сле­дует, очевидно, напомнить, что с самого момента своего основа­ния КПФ была одной из самых одиозных среди коммунистиче­ских партий Европы: она, с одной стороны, во всем старалась подражать большевистской партии, всегда яростно защищала со­ветскую государственную политику и была готова следовать за всеми ее поворотами и изгибами, а с другой — была очень близко и органично связана с Коммунистической Партией Советского Союза (КПСС) и в меру сил стремилась стать ее продолжением. Известно, что она в течение долгого периода (и, возможно, это продолжалось до самого последнего времени) действовала под контролем — или даже под непосредственным руководством — уполномоченных Коминтерна, т. е., на деле, КПСС. Генеральный секретарь КПФ Морис Торез провозгласил себя первым стали­нистом Франции и в меру сил пытался изображать из себя фран­цузского Сталина.

Фуко был членом партийной ячейки в Эколь Нормаль Сю­перьер на улице Ульм, через которую прошли также Эммануэль

Ле Руа Лядюри (его будущий коллега по Коллеж де Франс) и Франсуа Фюре; самым ярким ее представителем был Луи Аль­тюссер, и именно «в какой-то степени под влиянием Альтюссера» Фуко, по его словам, вступил в КПФ. Но уже в начале 1953 г. Фу­ко из нее выходит. Даты в данном случае важны, поскольку пер­вый массовый выход из КПФ молодых интеллектуалов, вступив­ших в нее во время войны или в момент Освобождения, произо­шел позже, в 1956 г., после подавления венгерской революции. Фуко вышел из партии раньше других в связи с делом, получив­шим название «заговор белых халатов»⁸. КПФ пыталась изо всех сил поддерживать так называемое разоблачение этого «заговора», якобы организованного с целью убийства Сталина: французская коммунистическая пресса публиковала статьи под заголовками типа «Белыми были только их халаты» и настаивала, в унисон с пропагандистской кампанией в советской прессе, на существо­вании связи между врачами-евреями, якобы участвовавшими в заговоре, и некой сионистской организацией. Французские вра­чи-коммунисты подписали заявление, обличавшее и осуждавшее заговор. Мы знаем, что дальнейшее развитие кампании прервала только смерть Сталина — кампании, в ходе которой классовая война приняла форму гонения на врачей, злодеев и евреев. Об­стоятельства и характер этого так называемого заговора против Сталина пришел тогда объяснять студентам Эколь Нормаль Сю­перьер Андре Вюрмсер — журналист партийной ежедневной газе­ты «Юманите», один из наиболее видных в тот момент деятелей партии; через несколько месяцев, когда Сталин умер и версия о заговоре была забыта, студенты Эколь Нормаль попросили у него объяснений, но на их просьбу он не откликнулся (Dits et écrits... T. 4. P. 51).

Мы знаем сегодня, какой размах приняла организованная Сталиным антисемитская кампания, коснувшаяся, в частности, интеллектуалов, многие из которых до 1941 г. находились в поло­жении изгоев или маргиналов, но затем, после нападения гитле­ровской Германии на Советский Союз, были призваны на аван­сцену общественной жизни в рамках кампании по всеобщей пат­риотической мобилизации. Не входя в подробный анализ этого периода, я хочу лишь напомнить эпизод из «Черной книги», соз­данной усилиями И. Эренбурга и В. Гроссмана, которая была за­прещена в Советском Союзе, потому что представляла собой нечто вроде мемориала жертвам геноцида еврейского населения

Белоруссии, России, Украины и подчеркивала специфически антисемитский характер проводимой нацистами политики гено­цида — что противоречило общей идеологии Великой Патрио­тической Войны, войны, которую, как считалось, весь советский народ вел единым фронтом, но с русскими в качестве основной национальности. Полезно также напомнить (хотя сам Фуко, естественно, нигде об этом не говорит, поскольку он никогда не занимался ничем таким, что можно было бы рассматривать как историю коммунизма), что Сталин в своем обращении 9 мая 1945 г., а затем в речи 24 мая 1945 г. представляет победу Совет­ского Союза над Германией как победу «славянских народов» над «германцами» и прославляет высшее достоинство русского народа, главного среди народов Советского Союза. Таким об­разом, к «заговору белых халатов» нельзя относиться как к ка­кому-то исключительному и маргинальному событию. И даже если при жизни Фуко не были явно представлены все элементы, позволяющие определить реальный удельный вес «расовой вой­ны» в сталинизме, Фуко в определенной степени испытал этот аспект сталинизма на себе внутри КПФ в 1952—1953 гг. Напо­минание об этом эпизоде из жизни Фуко (сам Фуко расскажет о нем в 1977 г., — см.: Dits et écrits... T. 3. P. 401) и о соответствую­щем контексте должно помочь лучше понять то, о чем я скажу несколько позже: тезис Фуко о близости между нацизмом и ком­мунизмом.

Свое краткое пребывание в КПФ Фуко ретроспективно впи­сывает в общее движение того времени, связанное с потерей КПФ своего престижа, которое он анализирует в статье, посвященной книге Жана Даниэля, главного редактора «Нувель Обсерватер» (основное еженедельное издание не-коммунистических левых в период между 1960 и 1990 гг.). В этой статье Фуко описывает, как КПФ, обеспечившая себе в 1944—1945 гг., в период Освобожде­ния Франции, с опорой на Советский Союз и «социалистический лагерь», тройную легитимность — историческую, политическую и теоретическую (что давало ей абсолютное превосходство над всеми остальными левыми движениями), была вынуждена по­тесниться и освободить место для новых подходов в политике, в результате чего те или иные виды антиколониальной борьбы — в частности связанные с «концентрационным Советским Сою­зом» — стали определяющими факторами общественной жизни <Dits et écrits... T. 3. P. 785).