Православие Истины не ищет: она уже дана ему в Откровении. Эта Истина — Сам Христос Спаситель. 20 страница

Два первых рассказа цикла "По Руси" — подлинные шедевры русской литературы.

А дальше — как будто всё срывается куда-то под откос. Вновь идут чередом описания густой тяжёлой скуки, бессмыслицы, пустоты жизни.

Декларативно Горький очень любит утверждать своё восхищение красотой и силой некоего абстрактного человека, красотой и силой жизни, но лишь доходит до внимания к конкретным проявлениям этой жизни, к конкретным людям — и всё большей частью оборачивается воротящим с души омерзением. И персонажи его почти сплошь неудачники, грешники. Да грешат-то как-то мелочно, скучно, уныло.

Горький не упускает случая с неприязнью уязвить попавшегося на глаза священника (а попадаются ему всё почему-то отвратительные внешностью): "Немытый, нечёсаный священник, придерживая обеими руками встрёпанные волосы, толкал всех толстым плечом, подставлял ноги людям и, пугливо тараща глаза, спрашивал одно и то же..."

Ну почему обязательно немытый и нечёсаный? Потому что — поп. Бог в сознании людей, изображаемых писателем, — ответчик за всё зло в мире. Вот одно из итоговых впечатлений, вынесенных из странствий по Руси.

Вновь скажем: всё определяется особенностями видения мира. Та двойственность в восприятии мира, какая была присуща "серебряному веку", была присуща и Горькому, в котором собственное индивидуальное своеобразие мировидения соединилось с общей болезнью времени. Что и привело к искажённому пониманию бытия: "Это... раздвоение личности переживалось мною весьма мучительно и нередко заставляло меня создавать драмы там, где можно бы ограничиться весёлою игрою в лёгкой комедии".

Дело, повторим, не в том, что зла нет в мире или его не нужно замечать вовсе, а в самом преимущественном внимании ко злу, приводящем в итоге к отчаянию перед обилием зла при недостатке или полном отсутствии веры. Но так жить мучительно.

Из этой муки, мы знаем, есть два выхода: закалить мужество огнём веры либо одурманить себя грёзой бегства от жизни. От первого Горький отказался, фальшь второго понял с безотрадностью. Но продолжал клеймить и бичевать русскую жизнь.

Всё более заметной темой становится у Горького тема вырождения, проявляемого в смене поколений: от более жизнеспособных — к немощным и душевно недужным. Это заметно у него прежде всего при изображении жизни мещанства. Уже семейство Бессеменовых показано было как выморочное. Кульминация этой темы — семейная хроника "Дело Артамоновых" (1925). Замысел произведения возник у писателя достаточно рано. Уже обдуманный в основных моментах сюжет он рассказывал ещё в 1902 году Л.Толстому, получив его одобрение и наказ писать непременно. Осмысление темы продолжалась в течение многих лет, и хотя закончено произведение было уже долго спустя, в послереволюционной эмиграции Горького, "Дело Артамоновых" можно рассматривать в кругу дореволюционных сочинений писателя.

Драматургия Горького 1907-1917 гг. не выходит из рамок, определённых в его творчестве этого периода.

Вырождение эксплуататорских классов показано достаточно откровенно, но схематично — в пьесе "Последние" (1908). Неблаговидные качества Ивана Коломийцева наследуют его дети, достойные продолжатели его цинизма, разврата, взяточничества и воровства.

Наиболее значительное создание Горького-драматурга в этот период — первый вариант пьесы "Васса Железнова" (1910), рассказ о судьбе сильной характером женщины, которая ценой утраты душевного покоя становится вдохновительницей двух преступлений ради сохранения материальной основы существования своего вырождающегося семейства.

"Фальшивая монета" (1913) — не вполне внятное повествование о людях, обманывающих друг друга и самих себя, живущих фальшивыми ценностями.

В пьесе "Зыковы" (1915) Горький выводит на сцену людей, живущих "в смятении понятий". В жизни они видят прежде всего зло.

Пьеса "Старик" (1915) — одно из примечательных по замыслу произведений Горького, мысль которого: воздаяние за грехи. У у каждого человека свой тайный грех — утверждает писатель. Но может так быть, что у грешника всё-таки устроится жизнь, придёт благополучие. Однако только его счастье поманит, тут же придёт Старик (то ли Антон, то ли Питирим) — судьба — и разрушит всё счастье, отнимет покой, а там и всю жизнь.

Революцию февраля 1917 года Горький принял с восторгом: обрушилась столь ненавистная ему власть.

Правда, после октября Горький как будто отрезвел. В статьях, которые составили цикл "Несвоевременные мысли", он отзывался о деятельности большевиков, Ленина в частности, весьма резко. В итоге отношения его с властями предержащими настолько ухудшились, что он вынужден был эмигрировать, хотя внешне это было представлено как отъезд на лечение: не мог же великий пролетарский писатель-буревестник бежать от пролетарской власти. Большевикам это было политически невыгодно, сам же Горький, несомненно, не хотел сжигать за собой мостов. Живя в эмиграции, Горький не рвал связи с большевистской властью.

Когда в 1927 году появилось от имени русской эмигрантской литературы открытое письмо "Писателям мира" с призывом обратить внимание на те страшные преступления, которые творит большевистская власть, именно Горький (а с его голоса Ромэн Роллан) громче всех ответил: это ложь, это ненависть отщепенцев, в Советском Союзе писатели благоденствуют, можно не тревожиться. И Европа успокоилась. Обращение русских писателей осталось даже без сочувственного ответа.

Как верно заметил А.Солженицын, опасение возможных денежных неудобств заставило Горького вернуться (уже не в Россию, а в Советский Союз). Разумеется, от него ждали прославления нового строя — и он выполнил, что требовалось. Путевые заметки "По Союзу Советов" (1929) стали контрастным продолжением цикла "По Руси". В отличие от прежнего, в стране ничего дурного замечено не было, поэтому шёл поток восхвалений и восторгов деяниями большевиков, преобразующих жизнь. Особое восхищение вызвал у Горького Соловецкий концлагерь, так что он не усомнился высказать свой вывод: "необходимы такие лагеря, как Соловки". Увидя то, что сделано трудом репрессированных, писатель "с гордостью" воскликнул: "Это сделано силами людей, которых мещане морили бы в тюрьмах". Комментировать подобное, кажется, нет нужды. А.Солженицын утверждает, что Горький хорошо знал, что творилось на Соловках. Если это так, то может вызвать только изумление.

Религиозное осмысление природы зла Горький отверг давно и, связав религию с тем же мещанством, признал в ней одну из причин зла. Писатель мыслит теперь по чёткой и ясной схеме: он тщательно выискивает все проявления борьбы с частной собственностью и с самой идеей частной собственности в сознании людей.

Перечитывать сочинения Горького очеркового характера, в которых прославляется советская власть, не стоит. Основная мысль в них, что в стране всё хорошо, а если и не очень хорошо, то скоро станет вполне хорошо. Если же на глаза автору попадается церковь, он не упустит случая поиронизировать.

Помимо путевых очерков писатель создал в послереволюционное время несколько малоинтересных киносценариев, малоинтересных, а также множество литературных портретов, весьма совершенных в художественном отношении (Горький вообще был мастером этого жанра), но нередко лукавых по содержанию. Их цель всё та же. И прославить власть. Особенно заметно это по воспоминаниям о Ленине, которые автор вымучивал несколько лет, перебирая варианты и подлаживаясь под складывающийся канон величания вождя. И сам много потрудился для окончательной выработки этого канона. Ранее, в "Несвоевременных мыслях" Горький обличал бесчеловечность Ленина весьма жёстко, теперь он умильно повествует о человечности своего давнего знакомца, пристрочив под конец белыми нитками дифирамб "наследникам разума и воли его".

Это вполне логично для гуманиста: где Бога нет — всё позволить себе можно. Недаром Горький так ненавидел Достоевского. Ведь великий писатель пророчески разгадал его лукавое поведение.

Среди значительных художественных созданий Горького послереволюционного периода — пьесы "Егор Булычов и другие" (1932), "Васса Железнова" (второй вариант, 1936) и, конечно, "Жизнь Клима Самгина" (1925-1936).

В пьесе о Булычове и в её весьма слабом продолжении "Достигаев и другие" (1933) Горький ставил среди прочих цель опорочить духовных лиц и религиозный взгляд на жизнь. Характеристика лиц духовных, прямая и косвенная, в обоих пьесах крайне отрицательная.

Известно, что классовое сознание сопряжено с идеей неизбежной исторической гибели буржуазии. Это Горький и доказывает в своих пьесах. Та же идея — во втором варианте "Вассы Железновой". В семействе Железновых усилены приметы вырождения. Главная героиня, мощная характером Васса, в первом варианте утрачивающая лишь покой в результате своих хищных дел, теперь встречает в финале и собственную смерть.

Начиная длинное повествование о Климе Самгине, Горький сразу же заявляет о разрыве с традицией духовного поиска, свойственной русской литературе. Он совершает это, порицая двух крупнейших классиков XIX века, Толстого и Достоевского, и тем утверждая себя как писателя, вставшего на принципиально иной путь творческого поиска, путь полностью бездуховный.

Можно сказать, что повесть "Жизнь Клима Самгина" написана человеком, вполне и окончательно отрекшимся от Православия. Оттого ему оказалось доступным лишь изображение сплошного душевного мрака и тупой безысходности, в каковой пребывает заглавный персонаж повести на протяжении сорока лет своей жизни: если нет духовных стремлений, то откуда взяться свету?

Горький определил жанр "Самгина" как повесть и был прав: сорок лет жизни человека составили единый долгий период, в течение которого не произошло решительных качественных перемен ни в характере, ни в судьбе его. Самгин сорокалетний — всё тот же, каким был тогда, когда только начал осознавать себя. Чехову на описание подобной жизни хватило бы десяти страниц, Горький написал четыре объёмных тома, нагнетая количество событий, которые так и не дали нового качества натуры.

Клим Самгин вообще не догадывается даже о самой возможности духовного искания. Он живёт изначально вне религиозного знания (истинного, ибо некоторое формальное знание у него, разумеется, было), вне подлинного церковного опыта. Развитие характера Клима Самгина происходило в жёстких рамках стремления к самоутверждению с раннего детства. Ещё ребёнком его начали выделять взрослые, что льстило самолюбию мальчика. Внутренний конфликт Клима Самгина определяет несоответствие высоты его претензий уровню его способностей. Не умея возвыситься над другими, Самгин в сознании своём принижает их, чтобы оказаться всё же выше прочих. Банальная уловка посредственности.

Клим с детства научился замечать именно дурное во всём и видел прежде всего зло вокруг себя. Клим не знает веры, поэтому не бунтует, не ищет ничего вновь. Вместо любви с ранней юности Клим столкнулся с грехом, да так и остался с тем на всю жизнь. И с этим опытом он существует, усугубляя его количественно, но не изменяя качественно, всю жизнь свою. Клим Самгин проводит её не в поиске истины, а в убеждённости, что истины нет. Временам создаётся впечатление, что взгляд Самгина делает гнилым всё, на что обращается.

По сути, это крах всё того же гуманизма, антропоцентризма в восприятии мира.

Автор погружает своего героя в хаос споров, нескончаемых разговоров, обрывочных мнений и идей. Всё перемешано — и ничто не может претендовать на истинность. Каждый прав по-своему и каждый волен отвергать правоту каждого. Спорят о науке, о народниках и марксистах, о Ницше, о революции, о декадентах, о толстовстве... И все растеряны перед жизнью.

Горький использует персонажей и различные ситуации повествования, чтобы высказать как можно больше своих идей, чтобы дать оценку едва ли не всем явлениям общественной жизни дореволюционной России. В "Самгине" на широком историческом фоне даётся своего рода энциклопедия, свод авторских воззрений и общественных идей эпохи — и всё так перемешано, что зёрна от плевел отделить бывает затруднительно. Сама повесть по замыслу автора есть летопись интеллигентской жизни долгого периода русской истории, который совпадает с "серебряным веком" русской культуры. И этот "век" предстаёт перед читателем как нечто вымученное, выморочное. Одновременно некоторые исследователи видят в повести "скрытую автобиографию" самого писателя, находя внутреннее несомненное родство автора с его персонажем.

Постепенно всё мощнее утверждает себя здесь марксист Кутузов, толкующий "о процессе классового расслоения, о решающей роли экономического фактора". В повести многое несомненно определено противостоянием Самгин — Кутузов. Историческая правота, по мысли Горького, на стороне марксиста-революционера Кутузова, вообще марксизма вообще и революции.

В редчайшие мгновения возникают в Самгине чувства светлые, возбуждаемые зримыми проявлениями народной веры, как это случилось при радостном известии о Христовом Воскресении.

Однако чаще Самгин подвержен внушениям иного свойства, какие прозвучали, например в бормотании некоего поручика Петрова под самый конец повествования:

— Главное, голубчик мой, в том, что Бога — нет!...Понимаете — нет Бога. Не по Вольтеру или по этому... как его? Ну — чёрт с ним! Я говорю: Бога нет не по логике, не вследствие каких-то доказательств, а — по-настоящему нет, по ощущению, физически, физиологически и как там ещё?

Кажется, это самого Горького тяготит.

Повесть не была завершена. Среди набросков финальных глав вызывает наибольший интерес намеченный эпизод встречи Ленина на Финляндском вокзале в апреле 1917 года:

"Ощущение: Ленин — личный враг.

Было странно и очень досадно вспомнить, что имя этого человека гремит, что к словам его прислушиваются тысячи людей".

Ленин — враг для Самгина именно личный, и не потому, что обладает враждебной идеологией: не имеющий ясных убеждений, Самгин мог бы и марксизму предаться. В своё время он склонялся к тому, да почувствовал, что тут самоутверждение не удастся. А Ленину — удалось. Оттого он и враг для Самгина, что вызывает зависть и ненависть как преуспевший в том, что не далось Климу Ивановичу. Несостоявшийся вождь (хотя бы претензии на то имевший) завидует успеху состоявшегося и досадует. Удачливый адвокат недоумевает удаче адвоката-неудачника.

Подлинно мудрый художник мог бы показать в триумфе вождя — залог его же гибели, деградации его дела. Но подлинная мудрость даётся верой.

Ленин — хоть и неявный, но важный персонаж повести, присутствующий незримо во многих рассуждениях, спорах, исканиях, растерянности тех, кого показывает Горький. В итоге побеждает признание исторической правоты ленинского дела. Финальная (так и не написанная) сцена встречи на Финляндском вокзале — кульминационный пункт всего повествования. Жизненному краху ужа-Самгина противопоставлен взлёт сокола-Ленина. Все линии как бы стягиваются к одной этой точке. Правота Ленина подтверждается ложью жизненного пути Самгина. Доказательство от противного.

Вознесение одной из самых страшных исторических фигур на высоту исторического триумфа — тяжкий грех писателя.

Можно ли объяснить это приспособленчеством или принуждённостью? Нет, здесь, кажется, был "сон золотой", с которым так не желалось буревестнику расставаться.

Осмысляя жизненный и творческий итог судьбы Горького, мы видим внешний его триумф, но и внутренний крах его усилий в постижении бытия.

Не наше дело осуждать или возносить кого-то. Просто мы выслушиваем всякого, кто предлагает нам свою систему жизненных ценностей и своё видение мира. Принять же или не принять предлагаемое: наше право и обязанность.

И наша обязанность: остеречь себя от того, в чём мы видим отпадение от истины, не осуждая при этом согрешившего.

Авва Дорофей учил:

"Хотящие спастись не обращают внимания на недостатки ближних, но всегда смотрят на свои собственные и преуспевают. Таков был тот, который, видя, что брат согрешил, вздохнул и сказал: "горе мне! как он согрешил сего дня, так я согрешу завтра". Видишь ли мудрое настроение души? Как он тотчас нашёл средство избегнуть осуждения брата своего? Ибо сказав: "так и я завтра", он внушил себе страх и попечение о том, что и он в скором времени может согрешить, — и так избежал осуждения ближнего".

Вникая в мудрость слов праведника, воспримем от них и должное отношение к творчеству Горького: оно предупреждает нас, показывая, где и мы можем упасть.