Книга 5

1. (1) В других местах был заключен мир, а римляне и Вейи продолжали воевать с таким неистовством и злобой, что побежденному нечего было рассчитывать на пощаду. Комиции у обоих народов приняли совершенно противоположные решения; (2) римляне увеличили число военных трибунов с консульской властью, их было избрано восемь человек — сколько еще никогда раньше не избиралось: Марк Эмилий Мамерк во второй раз, Луций Валерий Потит в третий, Аппий Клавдий Красс, Марк Квинктилий Вар, Луций Юлий Юл, Марк Постумий, Марк Фурий Камилл¹, Марк Постумий Альбин [403 г.]. (3) Напротив, вейяне выбрали царя, устав от вражды, которую всякий год разжигала борьба честолюбии. Это избрание глубоко оскорбило общины Этрурии, которым равно ненавистны были как царская власть, так и тот, кто ее получил². (4) Этот человек уже раньше вызвал неприязнь всего народа этрусков, когда по его вине были нарушены торжественные игры³, которые священный закон запрещает прерывать: (5) высокомерно кичась своим богатством, он прямо в разгар представления отозвал актеров, большинство которых было его рабами, — и все от того, что он досадовал по поводу неудачи на выборах, где двенадцать общин проголосовали таким образом, что ему был предпочтен другой кандидат на жреческую должность. (6) А народ этот более всех других привержен религиозным обрядам, тем паче что отличается особым умением их исполнять. И вот этруски решили не оказывать вейянам помощи до тех пор, пока они будут под властью царя⁴. (7) В Вейях слухи об этом решении умолкли из-за страха перед царем, который всякого разносчика сплетен считал не пустым болтуном, но зачинщиком мятежа. Хотя до римлян и доходили благоприятные вести из Этрурии, (8) они тем не менее начали возводить двойные укрепления: одни на случай вылазок горожан были обращены против города, а другие — к Этрурии, если вдруг оттуда подоспеет подкрепление: ведь им доносили, что об этом только и говорят во всех собраниях.

2. (1) Поскольку римские полководцы возлагали надежды скорее на осаду, нежели на приступ, началось строительство зимнего лагеря, что было в новинку римскому воину; предстояло продолжать войну, стоя на зимних квартирах⁵. (2) Когда это стало известно в Риме, трибуны бросились в народное собрание, поскольку уже давно искали повод для смуты. Они распаляли души плебеев, (3) твердя, что именно для этого воинам и установили плату; да, они не ошиблись, опасаясь, что недруги сдобрили свой дар ядом! (4) Продана народная свобода! Молодежь, навсегда отосланная из Города и оторванная от общественных дел, уже ни зимой, ни в другое время года не сможет возвращаться, чтобы навестить дом и родных. (5) В чем, по-вашему, говорили они, причина продления военной службы? Конечно, не в чем ином, как в стремлении отстранить молодежь, воплощающую собою силу простого народа, от обсуждения вопросов, затрагивающих ваши интересы. (6) Кроме того, мы терпим куда более тяжкие муки и лишения, чем вейяне: ведь они проводят зиму под своей крышей и защищают город, используя огромные стены и выгодное природное положение, (7) а римский воин, засыпанный снегом, закоченевший, трудится на строительстве сооружений и проводит зиму в палатке из кож; даже зимой он не расстается с оружием, а ведь на это время прерываются все войны, на суше и на море⁶. (8) Ни цари, ни консулы, как ни были они спесивы до учреждения трибунской власти, ни суровое диктаторское правление, ни беспощадные децемвиры не пытались сделать военную службу бесконечной, наподобие рабства, но именно такое самовластие позволяют себе по отношению к римскому простому народу военные трибуны. (9) Какие же консулы и диктаторы вышли бы из этих людей, которые даже проконсульский образ⁷ сделали столь страшным и грозным! Но мы сами во всем виноваты. Ведь даже среди восьми военных трибунов не нашлось места ни для одного плебея. (10) Раньше патрициям доставалось три места, да и те после борьбы, а теперь уже восьмерка рвется к власти, и даже в эдакой упряжке не найти никого, (11) кто по крайней мере хоть напоминал бы своим товарищам, что на войну идут не рабы, а свободные люди и их сограждане, (12) которым хоть зимой хорошо бы возвращаться домой, под свой кров, хоть когда-нибудь видеть родителей, детей и жен, а также осуществлять свои права свободных людей на выборах должностных лиц.

(13) Крича все это и тому подобное, трибуны нашли достойного противника в лице Аппия Клавдия, который был оставлен сотоварищами в Городе для обличения трибунских интриг. Сей муж с юности привык к столкновениям с плебеями, (14) а несколько лет назад⁸, как было упомянуто, выступил зачинщиком ниспровержения трибунской власти посредством вмешательства коллег.

3. (1) Наделенный ярким талантом, он приобрел к тому времени и навык красноречия, пришедший с опытом; и вот что он сказал: (2) «Квириты! Если когда-то и возникали сомнения, вашими или своими интересами руководствуются народные трибуны, постоянно разжигая мятежи, то в этом году, я уверен, это сомнение рассеялось. (3) Радуясь тому, что вашему длительному заблуждению так или иначе положен конец, а также тому, что оно устранено прежде всего в ваших интересах, я поздравляю и вас, и государство с вашим прозрением. Сенат назначил жалованье всем отбывающим военную службу — (4) усомнится ли кто-нибудь, что этой милостью, которую сенат оказал плебеям, народные трибуны были так задеты и возмущены, как никогда не были возмущены никакими несправедливостями, если даже таковые по отношению к вам порой и случались? (5) Чего они, по-вашему, боялись тогда, что пытаются разрушить сегодня, как не согласие сословий, которое, на их взгляд, более всего служит к ниспровержению трибунской власти? (6) Клянусь, они ищут себе работы, словно бесчестные лекари: им хочется, чтобы в государстве всегда гнездилась какая-нибудь болезнь, для борьбы с которой вы призвали бы их. (7) Так защищаете вы простой народ или боретесь с ним? Противники вы тех, кто несет военную службу, или защищаете их интересы?

Вам не нравится все, что бы ни сделал сенат, на пользу это плебеям или направлено против них; (8) уподоблю вас хозяевам, которые не подпускают никого к своим рабам, предпочитая, чтобы по отношению к ним воздерживались равным образом и от благодеяний и от злодеяний⁹. Так и вы ограждаете плебеев от сенаторов из опасения, как бы мы своей обходительностью и щедростью не переманили их и как бы они не начали слушаться нас и нам повиноваться. (9) А ведь если бы было в вас хоть сколько-то, не скажу гражданского, но по крайней мере человеческого, чувства, вы должны были бы потакать и всеми силами способствовать и предупредительности сената, и послушанию плебеев — вы же действуете наоборот. (10) Если бы навсегда утвердилось согласие, всякий смело поручился бы, что очень скоро наша держава станет величайшей среди соседей!»

4. (1) «Я позже объясню, насколько решение моих сотоварищей, не пожелавших до завершения дела отводить войско от Вей, было не только полезным, но и необходимым, — теперь же мне хотелось бы поговорить о положении самих воинов. (2) Если бы эта речь была произнесена не только перед вами, но даже в военном лагере, то я думаю, что и само войско после обсуждения могло бы ее одобрить. Если бы в этой речи мне самому и не пришло в голову, что сказать, мне вполне хватило бы речей моих противников. (3) Недавно они утверждали, что воинам не следует платить деньги на том основании, что их никогда раньше не платили. Так на каком же основании они теперь негодуют по поводу соответственного увеличения новых тягот для тех, кому прибавились и новые блага? (4) Нигде и никогда не бывает ни трудов без выгоды, ни выгоды без затраты труда. Труд и удовольствие, при полном несходстве своей природы, соединены между собой некоей естественной связью. (5) Раньше воину было обременительно служить государству на собственный счет, но одновременно он радовался возможности часть года возделывать свое поле и тем содержать себя и своих домашних как в мирное, так и в военное время. (6) Теперь он радуется тому, что государство стало для него источником дохода, и с удовольствием получает жалованье — так пусть же не ропщет на чуть более длительную отлучку из дома, раз уменьшились расходы в его хозяйстве. (7) Разве государство не вправе было бы, призвав его к расчету, сказать: „Ты получаешь плату круглый год — так и служи же круглый год! Или ты считаешь, что справедливо получать за шестимесячную военную службу годовое жалованье?” (8) Против воли, квириты, столько говорил я об этом — ведь так должны считаться меж собой лишь те, кто прибегает к услугам наемного войска; мы же хотим обращаться с вами как с гражданами и считаем, что было бы справедливо, если бы с нами обращались как с отечеством».

(9) «Следовало или вовсе не начинать войну, или вести ее сообразно с достоинством римского народа и закончить как можно скорее. (10) А закончится она, если мы будем теснить осажденных, если уйдем от Вей не раньше, чем осуществим свои чаяния и возьмем город. Право же, если бы не существовало других причин, один только страх позора требовал бы умножить усилия. (11) Некогда вся Греция из-за одной-единственной женщины в течение десяти лет осаждала город, (12) находившийся за тридевять земель от родины, за далекими морями¹⁰. А мы тяготимся довести до конца даже годовую осаду в двадцати милях отсюда, ведь это место почти что видно из Города. Ну что же, верно, причина войны незначительна, ни в ком не вскипело справедливого негодования, некому побудить нас к упорству. (13) Семь раз вейяне возобновляли войну, никогда не соблюдали мирных договоров, тысячу раз разоряли наши поля, побудили фиденцев отложиться от нас, убили там наших поселенцев, (14) были виновниками противоправного и нечестивого убийства римских послов, хотели восстановить против нас всю Этрурию и не отказались от этого замысла до сих пор, чуть не совершили насилия над нашими послами, требовавшими удовлетворения».

5. (1) «Разве против такого врага можно воевать вяло и с перерывами? Но если даже столь праведный гнев нас ни к чему не побудил, может быть, спрашиваю я вас, побудит хотя бы следующее? (2) Город обведен громадными сооружениями, которые удерживают противника внутри городских стен. Осажденные не могут обрабатывать землю, а уже обработанные поля опустошены войной. (3) Кто может усомниться, что если мы отведем войско, то враги вторгнутся в нашу землю, и не только из жажды мести, но и по необходимости, которая заставит их грабить чужое, поскольку они лишились своего. Таким решением мы не отсрочиваем войну, но заполучаем ее в свои пределы. (4) Ну а как обстоит дело с непосредственными интересами самих воинов — тех самых, о которых теперь стали вдруг заботиться добрые народные трибуны, некогда хотевшие отнять у них жалованье? (5) Воины протянули на огромное расстояние ров и вал, причем и то и другое потребовало многих сил; построили крепости, сначала немного, а потом, когда войско было увеличено, вплотную одну к другой; возвели укрепления, обращенные не только к Городу, но и в сторону Этрурии, на тот случай, если оттуда подойдут подкрепления. (6) А что сказать об осадных башнях, навесах, „черепахах” и других приспособлениях для взятия городов¹¹? Теперь, когда уже затрачено столько труда и строительство сооружений наконец завершено, — что же, по-вашему, бросить все это, чтобы летом в поте лица все начать сначала? Строить все заново на пустом месте? (7) Насколько же потребуется меньше усилий, чтобы охранять уже сделанное, — неослабное упорство быстрее освобождает от трудов. И ведь действительно, дело делается скоро, если мы не останавливаемся и сами не расслабляем своей воли всеми этими задержками да перерывами. (8) Я говорю о трате сил и времени. А что же, неужели сходки, что так часто собираются в Этрурии для обсуждения вопроса о помощи Вейям, не напоминают нам об опасности, которой мы подвергаем себя, откладывая войну? (9) Судя по тому, как дела обстоят сейчас, этруски озлоблены, разгневаны, они отказываются слать подкрепления; постольку, поскольку защита города зависит от них, Вейи можно взять. (10) Но, если война будет отсрочена, кто поручится, что их настроения останутся неизменными. Дайте им только передышку — и в Этрурию отправится более солидное и многочисленное посольство, и столь оскорбительное для этрусков избрание в Вейях царя может быть отменено — будь то по единодушному решению граждан, которые этой ценой захотят вернуть расположение Этрурии, или по воле самого царя, коль скоро он решит, что его царствование служит во вред согражданам. (11) Глядите, сколько опасных последствий подстерегает нас на предложенном вами пути: утрата сооружений, созданных с таким трудом; угроза опустошения наших собственных владений; война со всей Этрурией вместо войны только с Вейями. (12) Вот каковы ваши советы, трибуны, — клянусь, они не лучше того, как если бы кто-нибудь попустил больному долго, а может и неизлечимо, болеть из-за сиюминутной прихоти в еде или питье, в то время как, вытерпев решительные врачебные меры, больной немедленно выздоровел бы».

6. (1) «Клянусь богами, если бы это даже было не важно для теперешней войны, то прежде всего в интересах воинской дисциплины следовало бы приучить нашего воина к тому, что пользоваться плодами уже достигнутой победы — недостаточно. (2) В случае затяжки предприятия он должен сдерживать досаду, надеяться на достижение цели, как бы далека она ни была, и если не удалось окончить войну за лето, то и пережидать зиму — только перелетные птицы с приходом осени сразу начинают высматривать кров и убежище. (3) Скажите на милость! Страсть к охоте и связанное с ней удовольствие влекут людей в горы и леса, через снег и иней — а тут, при военной необходимости, мы не можем потребовать от них той выносливости, которую они обычно выказывают среди забав и удовольствий¹²! (4) Неужели мы думаем, что уж настолько изнежены тела наших воинов, настолько расслаблен их дух, что и одной зимы они не смогут провести в лагере, в разлуке с домом? Что не могут терпеть ни жары, ни холода, словно ведут морскую войну, в которой главное — следить за погодой и выжидать подходящее время года? (5) Они бы, конечно, покраснели от стыда, если бы кто-нибудь бросил им такое обвинение, и принялись бы заверять, что они, как и подобает мужам, выносливы и душой и телом, что они могут равным образом воевать и летом, и зимой, что они не поручали трибунам потворствовать изнеженности и бездействию и что они помнят: самую эту трибунскую власть наши предки создали не в безмятежности и не под мирной сенью¹³. (6) Помнить не только о Вейях и не только о той войне, которая нам предстоит, но искать славы на будущее — для других войн и среди других народов — вот это достойно доблести ваших воинов и имени римлян. (7) Или вы думаете, что не столь важно, какое мнение о нас сложится в результате этой войны: будут ли о нас думать, по крайней мере наши соседи, что римляне — это народ, которого никому не следует бояться, стоит лишь выдержать их первый натиск в течение кратчайшего времени. (8) Или же наше имя будет внушать ужас и о нас будут знать, что ни тяготы продолжительной осады, ни суровые условия зимы не могут отогнать римское войско от раз осажденного города, что оно не знает иного конца войны, кроме победы, что оно воюет не только натиском, но и упорством? (9) Последнее необходимо в любом воинском деле, но все же особенно при осаде городов: часто они бывают неприступны благодаря своим укреплениям и природному положению, (10) но само время завоевывает их, побеждая голодом и жаждой, как завоюет и Вейи, если врагам не придут на помощь народные трибуны и если вейяне не найдут в Риме ту поддержку, которой тщетно ищут в Этрурии. (11) Есть ли что-нибудь столь же желанное для вейян, как чтобы сначала Город римлян наполнился смутами, а потом, как бы заразившись, и военный лагерь? (12) Напротив, у врагов, клянусь, такое самообладание, что ни тяготы осады, ни царская власть не способны толкнуть их ни на какие новшества, и даже отказ этрусков в помощи не вызвал смятения умов. (13) Ибо немедленно погибнет всякий, кто станет зачинщиком смуты, и никто не смеет говорить того, что среди вас произносится безнаказанно. (14) Избиения палками до смерти¹⁴ заслуживает тот, кто бежит с поля битвы или покидает пост, — а тут не один воин, а все войско открыто, собравшись на сходке, слушает тех, кто подстрекает бежать и оставить лагерь. (15) Вот насколько вы привыкли спокойно выслушивать все, что бы ни говорил народный трибун, пусть даже речь идет о предательстве отечества, о гибели государства! Захваченные прелестью трибунской власти, вы согласны допустить любое преступление, совершенное под ее покровительством. (16) Не хватает только, чтобы им разрешили проповедовать в лагере перед воинами то, что они кричат здесь! Пусть разложение захватит и войско! Нечего ему подчиняться полководцам, (17) раз уж в Риме наступила такая свобода, что можно не уважать ни сенат, ни должностных лиц, ни законы, ни обычаи предков, ни установления наших отцов, ни воинскую дисциплину!»

7. (1) Аппий уже сравнялся влиянием на сходках с народными трибунами, когда внезапное известие о несчастье, случившемся под Вейями, сразу дало ему преимущество в этом соревновании, укрепило согласие сословий и вдохновило всех на упорную осаду города. А случилось вот что. (2) Когда насыпь была подведена к городу и осадные навесы вот-вот должны были соединиться со стенами, ворота внезапно открылись (ибо сооружения эти усерднее возводились днем, чем охранялись ночью), огромная толпа, вооруженная по преимуществу факелами, подпалила навесы¹⁵, (3) и пламя в одно мгновение поглотило и их, и насыпь, и все плоды столь длительных трудов. От оружия и огня погибли также и многие воины, тщетно пытавшиеся исправить дело. (4) Когда эта весть достигла Рима, всех охватило отчаяние, а сенаторов еще и озабоченность. Они опасались, что теперь уж не удастся справиться со смутой ни в городе, ни в лагере, что народные трибуны станут топтать государство так, будто оно побеждено ими. (5) И вот тогда, посовещавшись предварительно между собой, в сенат неожиданно явились те, кто по цензу принадлежал к всадникам, но кому не были назначены лошади от казны. Получив дозволение говорить, они заявили, что стремятся служить государству и готовы приобрести коней за свой счет¹⁶. (6) Сенат не пожалел слов, дабы выразить им благодарность. Когда об этом стало известно на форуме и в Городе, к курии внезапно сбежались плебеи. (7) Они говорили, что и тем, кому положено служить пешими, пора записаться в войско и порадеть государству, отбросив заведенный порядок набора. Пусть их ведут под Вейи или вообще куда будет необходимо. Они ручаются, что из-под Вей вернутся не раньше, чем вражеский город будет взят. (8) Тут уже сенаторам еле удалось совладать с бившим через край ликованием. (9) Если просьба всадников была передана на рассмотрение должностных лиц, а их самих приказано благодарить, то теперь ни плебеев не стали приглашать в курию, дабы выслушать ответ, ни сенаторы не в силах были оставаться в ее стенах. (10) С возвышения каждый из них от себя обращался к собравшейся на Комиции толпе, словами и жестами выражая радость, овладевшую государством, уверял, что проявленное сегодня согласие делает Рим блаженным, неодолимым, вечным, восхвалял всадников, восхвалял народ и сам сегодняшний день, признавал, что готовностью к примирению и великодушием они превзошли сенат. (11) То у сенаторов, то у плебеев выступали на глазах слезы радости. Но вот сенаторов призвали обратно в курию, (12) где и было принято постановление, обязывавшее военных трибунов поблагодарить на сходке и конных и пеших воинов и передать им, что сенат всегда будет помнить об их любви к родине, но считает все же необходимым всем тем, кто вызвался добровольно служить вне положенного срока, заплатить причитающееся им жалованье. Определенная сумма была назначена и всадникам¹⁷, (13) которые именно тогда впервые стали проходить службу со своими собственными конями. Это добровольческое войско, будучи приведено под Вейи, не только восстановило уничтоженные осадные сооружения, но даже возвело новые. Продовольствие из Города стали подвозить с еще большим тщанием, нежели раньше, дабы столь достойное войско не испытывало ни в чем недостатка.

8. (1) На следующий год [402 г.] военными трибунами с консульской властью стали Гай Сервилий Агала в третий раз, Квинт Сервилий, Луций Вергиний, Квинт Сульпиций, Авл Манлий во второй раз, Марк Сергий во второй раз. (2) При этих трибунах, в то время как все помыслы сосредоточились на войне с вейянами, оказавшаяся в небрежении Анксурская крепость была внезапно захвачена из-за предательства городской стражи. Дело в том, что многие из войска получили там отпуск, а в город, наоборот, было допущено много вольских купцов. (3) Воинов там погибло не много, ибо римляне усвоили манеру обозных слуг, и все, за исключением больных, разбрелись торговать по деревням и соседним городам. (4) В Вейях, к которым в то время были обращены общие помыслы, дела шли не лучше: с одной стороны, римские полководцы пылали гневом друг на друга больше, чем на врага, а с другой — война разгорелась еще сильнее из-за внезапного появления капенцев и фалисков¹⁸. (5) Две эти этрусские общины, будучи расположены по соседству, считали, что после разгрома Вей настанет их очередь; (6) фалиски же имели и свои причины для враждебности: они уже раньше ввязались в фиденскую войну¹⁹. Обменявшись послами и взаимно связав друг друга клятвами, они внезапно явились с войсками к Вейям. (7) Случилось так, что римский лагерь подвергся нападению с той стороны, где командовал военный трибун Марк Сергий. Римляне пришли в неописуемый ужас, думая, будто целая Этрурия пробудилась, снялась с мест и всей громадой обрушилась на них. Так же решили запертые в своем городе вейяне, и это подтолкнуло их к немедленным действиям. (8) Римский лагерь подвергся нападению с обеих сторон, воины метались, перенося боевые знамена то туда, то сюда, и в результате не удалось ни вейян удержать в их стенах, ни свои собственные отстоять от врага, наседавшего извне. (9) Оставалось лишь надеяться, что подоспеет помощь из главного лагеря и тогда одни легионы смогли бы противостоять капенцам и фалискам, а другие вылазке горожан. Но главным лагерем командовал Вергиний, ненавидевший Сергия и сам ненавистный ему. (10) Зная, что почти все бастионы пали, укрепления взяты и враг наступает с обеих сторон, он привел своих воинов в боевую готовность, но продолжал держать их в лагере, твердя, что, если появится нужда в подмоге, другой трибун пошлет за ней. (11) Упрямство одного не уступало заносчивости другого. Сергий предпочел потерпеть поражение от врага, чем победить вместе с соотечественником, лишь бы не показалось, что он одалживается у недруга. (12) Воины несли потери в окружении, пока наконец не покинули укрепления; немногие устремились в главный лагерь, а большинство, в том числе и сам Сергий, — в Рим. Поскольку там он перекладывал всю вину на Вергиния, решено было вызвать того из лагеря, возложив в его отсутствие командование на легатов. (13) Затем дело слушалось в сенате, где товарищи по должности наперебой поносили друг друга. Среди сенаторов лишь немногие защищали интересы государства, большинство стояло за одного или за другого из противников в зависимости от личной привязанности или признательности.

9. (1) Знатнейшие сенаторы считали, что не важно, вина ли командующих или их злополучие послужило причиной столь позорного поражения. Они требовали не дожидаться срока, установленного законом для созыва народного собрания, и немедленно избрать новых военных трибунов, которые вступили бы в должность на октябрьские календы²⁰. (2) Это предложение было поддержано, согласилось с ним и большинство народных трибунов. (3) Одни лишь Сергий с Вергинием — те самые, которые и навлекли гнев сената на должностных лиц этого года, — сначала стали молить избавить их от бесчестья, а потом выступили против этого сенатского постановления, заявив, что не оставят должности до декабрьских ид — дня, когда новые магистраты торжественно вступают в свои полномочия. (4) Между тем народные трибуны, поневоле молчавшие, пока среди граждан царило согласие, а в государстве — благополучие, теперь, сразу распалившись яростью, начали грозить военным трибунам, что, если те не подчинятся воле сената, они прикажут заточить их. (5) Тогда военный трибун Гай Сервилий Агала сказал: «Что до вас, народные трибуны, я с удовольствием проверил бы на себе, решитесь ли вы привести в исполнение свои угрозы, или в вас еще меньше дерзости, чем в них законности. Но нечестиво восставать против власти сената. (6) Так что не пытайтесь выискивать в наших спорах местечко, куда побольнее ударить. Коллеги же мои пусть выполнят решение сената, а коли станут они упорствовать, я тотчас же назначаю диктатора, и уж он-то заставит их уйти с должности». (7) Эта речь встретила всеобщее одобрение, и сенаторы радовались тому, что нашлось средство достаточно сильное, дабы и без пугала трибунской власти найти управу на должностных лиц. (8) Побежденные всеобщим согласием, те сложили с себя полномочия и на следующий же день провели выборы военных трибунов, которым предстояло вступить в должность в октябрьские календы.

10. (1) Военными трибунами с консульской властью были избраны Луций Валерий Потит в четвертый раз, Марк Фурий Камилл во второй²¹, Марк Эмилий Мамерк в третий, Гней Корнелий Косс во второй, Цезон Фабий Амбуст и Луций Юлий Юл²² [401 г.]. При них произошло много событий как в Городе, так и на войне, (2) ибо и война шла одновременно на разных театрах — против Вей, против Капен и Фалерий и против вольсков за возвращение Анксура. (3) Да и в Риме приходилось нелегко — в одно и то же время там шел и набор в войско, и сбор подати, разгорелись страсти вокруг пополнения числа народных трибунов и немалое брожение вызвал суд над теми двумя, которые еще недавно располагали консульской властью.

(4) Прежде всего военным трибунам предстояло произвести набор, причем призывалась не только молодежь; пожилым людям тоже пришлось записываться, чтобы было кому охранять Город. (5) Но, насколько возрастало число воинов, настолько же больше требовалось денег на выплату им жалованья. Между тем взимание учрежденной для этого подати встречало сопротивление тех, кто платил ее, оставаясь в Риме: ведь остающиеся в Городе для его охраны также исполняли гражданский долг, работая на строительстве укреплений. (6) Все это и само по себе было непросто, а народные трибуны старались еще усугубить положение, утверждая на своих подстрекательских сходках, будто плата воинам для того и была установлена, чтобы извести одних плебеев службой, а других — податью. (7) Одну войну тянут уже третий год и нарочно ведут ее плохо, чтобы она длилась подольше, а теперь проводят такой призыв, чтобы хватило сразу на четыре кампании, и от семей отрывают уже не только юношей, но даже и стариков. (8) Уж теперь не различают, что лето, что зима, только б никогда не знали передышки простые люди, которых вдобавок и податью еще обложили! (9) Вернется человек от ратных трудов домой, притащится, согбенный годами, покрытый ранами, и найдет хозяйство в полном запустении — слишком долго оно ждало бывшего в отлучке хозяина. И из этого-то расстроенного имущества его к тому же заставят заплатить подать, чтобы он вернул свое воинское жалованье государству приумноженным, будто ссуду ростовщику!

(10) Среди забот о наборе, о налоге, о других важнейших делах собрание не смогло пополнить число народных трибунов. Тогда развернулась борьба за то, чтобы на пустующие места были приняты патриции. (11) Этого добиться не удалось, но все же трибунами выбрали Гая Лацерия и Марка Акупия — бесспорно, при поддержке патрициев, стремившихся подорвать закон²³.

11. (1) Так совпало, что народным трибуном в этом году был Гней Требоний, считавший защиту этого закона своим родственным долгом. (2) Он кричал, что военные трибуны добились теперь того самого права, в котором некогда, при первой попытке, патрициям было отказано, что Требониев закон ниспровергнут и народные трибуны избираются не всеобщим голосованием. но властью патрициев; до того дошло, что народными трибунами становятся или патриции, или их подпевалы; (3) отняты священные законы, растоптана трибунская власть; и все из-за коварства патрициев, по гнусному предательству трибунов.

(4) Поскольку предметом пламенной ненависти сделались не только сенаторы, но даже и народные трибуны, как принятые, так и принимавшие других, — то, опасаясь за свое положение, трое из них — Публий Кураций, Марк Метилий и Марк Минуций — обрушились на Сергия и Вергиния, военных трибунов прошлого года, и привлекли их к суду, стремясь снять с себя и обратить на них ненависть и злобу плебеев. (5) «Все те,— твердили они,— кому в тягость набор, подать, долгая служба, далекая война, кто скорбит о поражении под Вейями, чьи дома в трауре по погибшим сыновьям и братьям, родным и близким, пусть помнят, что мы, трибуны, дали им право, дали им власть отомстить двум преступникам за свое личное и общее горе. (6) Ведь причина всех бед — Сергий и Вергиний, и ни один не придумает здесь ничего, что не было бы и так очевидно, — оба они виновны, оба сваливают вину друг на друга: Вергиний громогласно возмущается бегством Сергия, Сергий — предательством Вергиния. (7) Их безумие настолько невероятно, что гораздо естественнее предположить тут умысел — все это патриции разыграли, договорившись между собой заранее. (8) Ведь они уже и раньше дали вейянам возможность сжечь осадные сооружения, только бы затянуть войну, а вот теперь предали войско и оставили римский лагерь фалискам. (9) Делается все, чтобы молодежь состарилась под стенами Вей, чтобы трибуны не могли выносить на суд народа раздачу наделов и обсуждать с ним другие интересы простых людей, чтобы их деятельность не встречала отклика у городской толпы, чтобы лишить их возможности противостоять заговору патрициев. (10) Свой приговор Сергию и Вергинию вынесли все — и сенат, и римский народ, и их собственные товарищи: (11) ведь и сенатское постановление отрешало их от управления государством, и трибуны, пригрозив введением диктатуры, принудили их сложить с себя полномочия, как они ни сопротивлялись, и римский народ избрал трибунов, вступивших в полномочия не на декабрьские иды, в обычный срок, но немедленно, в октябрьские календы, — и все это потому, что не могло долее государство существовать, пока такие люди оставались на должности. (12) Между тем, столько раз осужденные, заранее приговоренные, они смеют обращаться к суду народа, думать, что, сложив полномочия на два месяца раньше, они уже сполна рассчитались и понесли достаточную кару. (13) Им невдомек, что тогда не наказание для них назначили, а лишь отняли возможность и дальше приносить вред — власти ведь лишились в ту пору и их сотоварищи, которых уж во всяком случае не за что было наказывать. (14) Пусть же граждане воскресят в себе чувства, обуревавшие их сразу после поражения, когда на их глазах израненные, охваченные паникой воины беспорядочно валили в городские ворота и проклинали не фортуну, не кого-либо из богов, а этих вот полководцев. (15) Наверняка не найдется на теперешней сходке никого, кто не призывал бы в тот день проклятий на головы Луция Вергиния и Марка Сергия, не желал погибели их семьям и имуществу. (16) Куда же это годится — сначала молить богов, чтобы они их покарали, а потом не наказать их даже собственной властью, которой можно и должно воспользоваться. Сами боги никогда не обрушивают своей десницы на злодеев, они лишь вооружают обиженных возможностью отомстить».

12. (1) Распаленный этими речами, плебс приговорил каждого из обвиняемых к уплате десяти тысяч тяжелых ассов²⁴. Тщетно Сергий ссылался на фортуну и грозящие каждому превратности войны, а Вергиний молил не усугублять еще более его несчастья. (2) Ненависть к ним заставила плебеев забыть о пополнении числа трибунов и кознях против Требониева закона. (3) Победившие на выборах трибуны решили щедро вознаградить простой народ за то, что он избрал их: они обнародовали аграрный закон и запретили собирать подать, (4) и это в то время, когда многочисленные армии ждали жалованья, а выгодное военное положение оставляло надежду на победу во всех войнах: в самом деле, потерянный лагерь под Вейями удалось вернуть и даже укрепить бастионами и заставами (там командовали военные трибуны Марк Эмилий и Цезон Фабий). (5) Кроме того, и Марк Фурий у фалисков, и Гней Корнелий в капенской земле, обнаружив противника укрывшимся за городскими стенами, грабили и опустошали окрестности; они сжигали поместья и хлеба, но не пытались взять города ни приступом, ни осадой. (6) В земле вольсков поля тоже были разграблены, но штурм Анксура не удался, поскольку город раскинулся на горе. Убедившись в бесплодности своих усилий, римляне начали правильную осаду, окружив город валом и рвом. Жребий вести войну против вольсков выпал Валерию Потиту.

(7) При таком военном положении внутренние беспорядки представляли особенную опасность. Поскольку из-за трибунов не удалось собрать подать, командующим перестали посылать жалованье, и воины возмущенно требовали платы. Городская смута могла вот-вот перекинуться, подобно заразе, и на военный лагерь. (8) Ненависть плебеев к патрициям росла. Вот уже народные трибуны заявили, что пробил наконец час упрочения свободы, когда высшие посты будут отняты у Сергиев с Вергиниями и переданы решительным, предприимчивым мужам из народа. (9) Однако кончилось тем, что военным трибуном с консульской властью был избран всего лишь один плебей, Публий Лициний Кальв, да и его плебеи выбрали только для того, чтобы воспользоваться имеющимся правом. (10) Все остальные трибуны оказались из патрициев: Публий Манлий, Луций Тициний, Публий Мелий, Луций Фурий Медуллин, Луций Публилий Вольск. (11) Не только сам Кальв, но и все плебеи были озадачены таким своим успехом: Кальв не был ранее взыскан никакими почестями, если не считать долгого пребывания в сенате, и вдобавок был стар годами. (12) Не вполне понятно, почему именно ему довелось первым вкусить от неизведанной доселе почести. Одни уверены, что он был вознесен на эту должность благодаря славе своего брата Гнея Корнелия²⁵, который, будучи военным трибуном предыдущего года, выдал всадникам тройное жалованье²⁶. Другие полагают, будто он очень к месту произнес свою речь о согласии сословий, понравившуюся и патрициям и плебеям. (13) На радостях от этой победы в комициях народные трибуны уступили в том, что более всего мешало государству, а именно в вопросе о подати. Она была собрана без возражений и отправлена войску [400 г.].

13. (1) У вольсков был вскоре отобран Анксур, поскольку по случаю праздника город охранялся без должной бдительности. Зима в этом году была особенно морозной и снежной, так что дороги стали непроезжими, а Тибр — несудоходным. Но благодаря заранее подвезенным запасам зерна цены не возросли. (2) Публий Лициний отправлял свою должность так же, как получил ее: без всяких потрясений, скорее на радость плебеям, чем на досаду сенаторам; и потому на ближайших же комициях народ поддался искушению выбрать военными трибунами плебеев. (3) Из всех патрицианских кандидатов один Марк Ветурий занял эту должность — почти все центурии при избрании военных трибунов с консульскими полномочиями проголосовали за плебеев: Марка Помпония, Гнея Дуиллия, Волерона Публилия, Гнея Генуция и Луция Ацилия [399 г.].

(4) Был ли этот резкий переход вызван нездоровым климатом или чем-то иным, но только суровую зиму сменило тяжкое, чумное лето. (5) Поскольку не разглядеть было ни причины, ни конца этому бедствию, сенат решил обратиться к Сивиллиным книгам. (6) Тогда впервые в городе Риме был устроен пир для богов²⁷: и дуумвиры, ведавшие священнодействиями, застелив три ложа, в течение восьми дней со всей возможной тогда роскошью угощали Аполлона с Латоной²⁸, Геркулеса и Диану, Меркурия и Нептуна²⁹, пытаясь умилостивить их. (7) Этот обряд отправляли также и сами граждане. По всему городу растворяли двери, выставляли имущество на открытый воздух и пользовались всем, не разбирая своего и чужого, оказывали гостеприимство знакомым и незнакомым, приглашали чужестранцев, приветливо и ласково беседовали даже с недругами. Прекратились ссоры и тяжбы, (8) на эти дни сняли кандалы с узников и потом уже сочли кощунственным снова надеть их на тех, кому боги помогли подобным образом³⁰.

(9) Между тем под Вейями три войны слились в одну, и страх римлян умножился: внезапно на помощь осажденным подошли капенцы и фалиски, так что пришлось, как и в прошлый раз, с двух сторон сдерживать на своих укреплениях удар трех армий. (10) Но еще свежо было в памяти осуждение Сергия и Вергиния: из того самого большого лагеря, откуда в прошлый раз тщетно ожидали подмоги, в тыл капенцам были выведены войска, как только враги развернулись против римского вала. (11) Разгоревшаяся битва посеяла страх и среди фалисков, врагов охватила паника, и удачная вылазка из лагеря обратила их в бегство. Победители пустились преследовать бегущих и учинили небывалую дотоле резню. (12) А через короткое время на уже рассеявшихся врагов вдруг наткнулись римские воины, разорявшие капенские поля, — они-то и добили тех, кто спасся после поражения. (13) Большие потери понесли и вейяне — как только началось бегство, городские ворота заперли, и все, кто остался снаружи, были перерезаны.

14. (1) Вот что произошло в течение этого года. Уже приближались выборы военных трибунов, и за их исход патриции беспокоились куда больше, чем за исход войны. Их страшило, что высшую власть придется делить с плебеями; мало этого — простой народ мог и совсем завладеть ею. (2) И вот к соискательству должностей начинают заранее готовиться славнейшие мужи, обойти которых, по расчетам патрициев, побоялись бы из почтения. При этом и остальные патриции, как если бы все они домогались должностей, усердно взывали не только к людям, но и к богам, объявляя кощунственными результаты выборов последних двух лет. (3) Страшная зима прошлого года, твердили они, как видно, была божественным предзнаменованием, а недавно были явлены уже не только знамения, но и их исход (4) в виде обрушившегося на поля и на Город мора; тогда уже не приходилось сомневаться, что боги гневаются, и обратились к книгам судеб, и они велели для обуздания мора умилостивить богов. Богам возмутительно, что на освященном ими народном собрании почести достаются кому попало и нарушаются естественные различия между людьми. (5) И вот, пораженные не только достоинством претендентов, но и доводами благочестия, римляне избрали военными трибунами с консульской властью одних лишь патрициев, правда самых заслуженных: Луция Валерия Потита в пятый раз, Марка Валерия Максима, Марка Фурия Камилла во второй раз, Луция Фурия Медуллина в третий, Квинта Сервилия Фидената во второй, Квинта Сульпиция Камерина во второй [398 г.]. (6) При этих трибунах под Вейями не произошло почти ничего достойного упоминания, все силы тратились на грабежи. (7) Командующим в войне против Фалерий был назначен Потит, против Капен — Камилл; оба собрали огромную добычу, а из того, что можно было извести огнем и мечом, не оставили в сохранности ничего.

15. (1) Между тем было объявлено о многих знамениях, из коих большинству не поверили и ими пренебрегли, ибо, во-первых, каждое из них было явлено всего одному свидетелю и, во-вторых, из-за враждебности этрусков не нашлось гаруспиков³¹, которые знали бы, как отвести беду. (2) Только одно из них привлекло внимание: вода в озере из священной Альбанской рощи, в отсутствие дождей или по другой причине, которая развеяла бы чудо, вдруг поднялась на небывалую высоту. (3) Были отправлены послы к дельфийскому оракулу, дабы вопросить, что пророчат боги этим знамением. (4) Но толкователь судеб объявился не столь далеко — то был некий старик вейянин³². Римские часовые и этрусские караульные осыпали его насмешками, а он, распевая подобно кудеснику, возвестил, что римлянам не овладеть Вейями, покуда не уйдет вся вода из озера Альбанского. (5) Сначала на это не обратили внимания, как на нелепую выходку, но вскоре начали обсуждать повсюду, и однажды какой-то римский часовой окликнул одного из горожан, проходившего неподалеку, и спросил, кто был этот старик, что столь околичио вещал об Альбанском озере (из-за продолжительности войны осаждающие стали вступать в разговоры с осажденными). (6) Услышав от вейянина, что то был гаруспик, богобоязненный воин попросил позвать прорицателя, ссылаясь на то, что хочет, если тому будет угодно, посоветоваться об искуплении за какое-то ему одному явленное знамение. (7) И вот, когда оба без оружия и без страха отошли от своих укреплений на довольно большое расстояние, римский юноша, превосходивший силой немощного старца, схватил его на глазах у всех и при смятении этрусков потащил к своим. (8) Он был доставлен к полководцу, а потом отослан в Рим, к сенату. Когда у него принялись допытываться, что он говорил насчет Альбанского озера, старик ответил: (9) уж верно, разгневались боги на вейян в тот день, когда внушили прорицателю разгласить роковую тайну погибели отечества. (10) Итак, он не в силах отречься от того, что напророчил по божественному наитию, — ведь умолчать о том, что богам угодно открыть, пожалуй, столь же нечестиво, как разболтать сокровенное. (11) Вот что заповедано в пророческих книгах, вот что говорит этрусская ученость: если разольются воды альбанские, даруется римлянину над Вейями победа. Пусть он, обряды сотворив, спустит воду; пока же этого не произойдет, не оставят боги стен вейских. Дальше объяснялось, в чем состоит ритуал опускания вод³³. (12) Но сенаторы сочли старика болтуном, не заслуживающим доверия в столь важном деле, и решили дождаться послов с ответом пифийского оракула.

16. (1) Прежде чем послы вернулись из Дельф и стало известно, каковы должны быть искупления на альбанское чудо, в должность вступили новые военные трибуны с консульской властью: Луций Юлий Юл, Луций Фурий Медуллин в четвертый раз, Луций Сергий Фиденат, Авл Постумий Регилльский, Публий Корнелий Малугинский, Авл Манлий [397 г.]. (2) В этот год появился новый враг — жители Тарквиний³⁴. Было очевидно, что римляне завязли одновременно во многих войнах — с вольсками у Анксура, где шла осада крепости, с эквами у Лабиков, где римская колония подверглась нападению, да к тому же еще с Вейями, фалисками и Капенами; мало этого, в самом Городе обстановка была крайне неспокойной из-за стычек патрициев с плебеями. (3) В Тарквиниях решили, что пора воспользоваться всем этим для нанесения удара, и послали легковооруженные отряды для грабежа римской земли. Расчет был на то, что римляне или снесут эту обиду и оставят ее неотмщенной, дабы не обременять себя новой войной, или пустятся за ними с маленьким и слабым войском. (4) Римляне были скорее разгневаны, чем встревожены произведенным тарквинийцами разором. Поэтому дела не откладывали, но и готовились к нему без особого тщания. (5) Авл Постумий и Луций Юл не стали объявлять принудительного набора — этому вдобавок противодействовали народные трибуны, — а горячими призывами собрали отряд почти из одних добровольцев. Пройдя окольными тропами через землю Цере, они обрушились на тарквинийцев, когда те возвращались от своих грабежей, обремененные добычей, (6) многих убили, отняли весь обоз и, прихватив награбленное в их земле, возвратились в Рим. (7) Был назначен двухдневный срок, в течение коего хозяева могли опознать свое имущество, на третий день невостребованное (по большей части имущество самих врагов) было распродано, а вырученные от этого деньги разделили между воинами³⁵.

Исход остальных войн, в первую очередь с Вейями, оставался по-прежнему неясен. (8) Римляне уже изверились в человеческих усилиях и уповали лишь на судьбу и богов, когда вернулись послы из Дельф. Привезенный ими ответ оракула полностью совпадал с пророчеством пленного предсказателя: (9) «Римлянин! Остерегись воду альбанскую в озере держать, остерегись и в море ее спускать. Да растечется она по полям, да оросит их, да исчерпается, по рекам разлившись. (10) Тогда и воюй стены вражьи, да помни: прорицание своей победы ты получил из того самого города, который столько лет осаждаешь, ныне этот оракул лишь подтвердился. (11) По свершении рати пусть победитель принесет в мой храм богатые дары и восстановит обычайные отеческие священнодейства, что ныне небрежны».

17. (1) С этого момента пленный прорицатель удостоился большого уважения, а военные трибуны Корнелий и Постумий стали вместе с ним совершать искупительные жертвы по случаю альбанского знамения, чтобы надлежащим образом умилостивить богов. (2) Только тогда обнаружилось, где именно допущено нерадение о священных обрядах и нарушен порядок торжества, на что указывали боги. Как оказалось, дело было лишь в том, что должностные лица избраны были огрешно и о Латинских торжествах и жертвоприношении на Альбанской горе возвещено было не надлежащим образом³⁶. (3) Искупить все это можно было лишь отставкой военных трибунов, проведением ауспиций, назначением интеррекса (4). По решению сената так и было сделано. Интеррексов назначили сразу трех: Луция Валерия, Квинта Сервилия и Марка Фурия Камилла. (5) Но народные трибуны ни на миг не прекращали подстрекать собрание, пока не было решено, чтобы большинство военных трибунов выбиралось из плебеев.

(6) В это время в храме Волтумны³⁷ сошлись представители Этрурии. Когда капенцы и фалиски принялись требовать, чтобы все этрусские общины совместными усилиями вызволили Вейи из осады, им ответили так: (7) раньше этруски отказывали вейянам потому, что не след просить помощи у тех, у кого не спросили совета в таком важном деле. Теперь же их понуждают отказаться уже собственные интересы: (8) в этой области Этрурии³⁸ осела большая часть невиданного племени; эти новые поселенцы — галлы, с которыми нет ни прочного мира, ни открытой войны. (9) Тем не менее, принимая во внимание кровные узы, славное имя и нынешние несчастья соплеменников, этруски готовы помочь им, не препятствуя добровольцам из своей молодежи отправиться на вейскую войну.

(10) В Риме разнеслась молва, будто вражеские ряды пополнились множеством добровольцев, и внутренние раздоры, как это обычно и бывает, отступили перед лицом общего страха.

18. (1) Прерогативные центурии³⁹ с одобрения патрициев избрали военным трибуном Публия Лициния Кальва, хоть он этого и не домогался. Умеренность сего мужа была испытана во время первого прохождения им этой должности; кроме того, он был уже очень стар. (2) Да и вообще стало ясно, что переизбранными окажутся все члены прошлогодней коллегии: Луций Тициний, Квинт Манлий, Публий Мэний, Гней Генуций, Луций Ацилий [396 г.]. Прежде чем трибы в соответствии с законом стали называть имена избранных, Публий Лициний Кальв с разрешения интеррекса произнес такую речь: (3) «Квириты! Памятуя о последнем прохождении нами этой должности, вы, как я вижу, и на будущий год хотите сохранить столь необходимое нам теперь единство. (4) Однако мои сотоварищи с прошлых выборов не изменились и даже стали достойнее благодаря приобретенному опыту, а меня вы видите уже не прежним. От меня осталась лишь тень да имя Публия Лициния: сила покинула члены, острота зрения и слуха притупилась, память ослабла, бодрость духа сникла». (5) Взяв за руку своего сына, он продолжал: «Вот вам юноша, являющий собою образ и подобие того, кого вы некогда первым из плебеев произвели в военные трибуны. Я воспитал его — вручаю и посвящаю его теперь государству, чтобы он заменил меня. Мне эта должность была предоставлена помимо моего желания, он же домогается ее — так пусть же она ему и будет поручена. Присовокупляю к его соискательству свои за него просьбы». (6) Просьба отца была уважена, а его сын Публий Лициний объявлен военным трибуном с консульской властью вместе с теми, кого мы перечислили выше.

(7) Трибуны Тициний и Генуций отправились против фалисков и капенцев. Поскольку они вели войну, руководствуясь более порывом, нежели разумом, то и попали в засаду. (8) Генуций искупил свою опрометчивость достойной гибелью, сражаясь впереди всех и пав одним из первых, Тицинию же удалось собрать на высоком холме часть бежавших в панике воинов и восстановить боевой порядок, но он так и не решился вновь встретиться с противником на открытом месте. (9) Не столько страшны были жертвы, сколько позор, но именно он чуть не привел к тяжкому поражению. Ужас охватил не только Рим, куда эта весть докатилась сильно преувеличенной, но также и лагерь под Вейями. (10) Когда там распространился слух, будто полководцы и войско перебиты, а победоносные капенец с фалиском и всей этрусской молодежью уже рядом, воинов едва удалось удержать от бегства. (11) А в Риме паника была еще больше: там все решили, что лагерь уже взят и враги уже движутся на Город злобной ордой. Люди сбегались к стенам; матроны, которых всеобщий страх выгнал из дому, молились в храмах; (12) они заклинали богов отвратить погибель от жилищ, капищ и стен римских, умоляя перенести этот ужас на Вейи и обещая возобновить священнодействия по обряду и уважать предзнаменования.

19. (1) Но уже снова были устроены Латинские игры, уже вода из Альбанского озера была выпущена на поля — и вот рок навис над Вейями⁴⁰. (2) А полководцем, которому судьбой было предназначено разрушить этот город и спасти родину, стал Марк Фурий Камилл⁴¹. Объявленный диктатором, он назначил начальником конницы Публия Корнелия Сципиона.

(3) С переменой полководца все внезапно переменилось: у людей появились новые надежды, новое мужество; казалось, что у Города — новое счастье (4). Прежде всего Камилл по законам военного времени казнил всех, кто во время паники бежал от Вей, и добился того, что противник перестал быть самой страшной грозой для воина. Затем диктатор назначил на определенный день набор, а сам между тем отправился к Вейям для укрепления воинского духа. (5) Вернувшись в Рим, он набрал новое войско, причем никто не уклонялся от повинности. Собралась также и молодежь из чужих земель — от латинов и герников, предлагая помощь в этой войне. (6) Диктатор обратился к ним в сенате с благодарственными словами и, поскольку все уже было готово к походу, объявил, что, согласно сенатскому постановлению, после взятия Вей будут устроены Великие игры и освящен обновленный храм Матери Матуты⁴², который был в свое время основан царем Сервием Туллием.

(7) Когда диктатор с войском тронулся из города, его провожали даже не с упованием на успех, а с полной уверенностью в победе. Глубоко все обдумав и рассчитав, он первым делом завязал бой с фалисками и капенцами на непетской земле⁴³. (8) Как это обычно случается, расчету сопутствовала удача: диктатор не только разгромил врага в сражении, но выгнал из его собственного лагеря и овладел громадной добычей. Большая ее часть была отдана квестору, воинам же досталось куда меньше. (9) Оттуда Камилл повел армию к Вейям и возвел там дополнительные укрепления. Между городской стеной и валом нередко вспыхивали случайные стычки с неприятелем — диктатор запретил их, распорядившись, чтобы никто не вступал в бой самовольно. Воины были брошены на осадные работы. (10) Самая тяжелая и изнурительная из них состояла в сооружении подземного хода⁴⁴ во вражескую крепость. (11) Чтобы и работа не прерывалась, и люди не изнемогали от длительного пребывания под землей, Камилл разбил землекопов на шесть команд. Работа велась круглосуточно, в шесть смен, днем и ночью, и закончилась не прежде, чем путь в крепость был открыт.

20. (1) Диктатор видел, что победа уже у него в руках, и тут им овладело беспокойство: после взятия этого богатейшего города к римлянам попадет столько добычи, сколько не было во всех предыдущих войнах, вместе взятых, — (2) с одной стороны, он боялся вызвать озлобление воинов, если их часть добычи окажется скудной; с другой стороны, опасался навлечь ненависть патрициев, если раздача будет слишком щедрой. И Камилл послал сенату письмо: (3) благодаря милости бессмертных богов, собственному его разумению, а также стойкости воинов Вейи вот-вот окажутся во власти народа римского. Как следует распорядиться добычей?

(4) Мнения в сенате разделились. Одно предложение исходило от старика Публия Лициния, которого, как передают, его сын попросил высказаться первым⁴⁵: пусть, мол, прямо объявят народу, что каждый, кто хочет участвовать в разделе добычи, может отправиться в вейский лагерь. (5) Другое мнение выразил Аппий Клавдий. Он заявил: эта неслыханная щедрость ни с чем не сообразна и не желательна. Если уж сенаторы считают, что нечестиво пополнять опустошенную войной казну богатством, захваченным у врага⁴⁶, то пусть из него назначат жалованье воинам, дабы простой народ платил поменьше подати. (6) Тогда этот дар поровну достанется всем семействам и не попадет в жадные до грабежа руки праздных городских жителей, готовых утащить награду прямо из-под носа у тех, кто храбро сражался: ведь всегда выходит так, что последним к дележу успевает тот, кто вынес на своих плечах наибольшие труды и опасности.

(7) Лициний со своей стороны твердил, что это богатство всегда будет давать пищу для подозрений и ненависти, что оно послужит для плебеев источником обвинений, мятежей, а там и отмены установленных законов. (8) А потому лучше умиротворить этим подарком их души, пойти навстречу людям, измученным и разоренным многолетней податью, позволить им вкусить от плодов той войны, на которой они почти что состарились. Приятнее и радостнее будет каждому своими руками принести домой то, что он захватил у врага, чем получить пусть даже больше, но по чужому соизволению. (9) Ведь и сам диктатор опасается, что это вызовет зависть и злодеяния, за тем он и послал к сенату. Сенат же доверенное ему обязан передоверить народу. Да будет позволено каждому владеть тем, чем подарит его военная удача.

(10) Более безопасным сочли то предложение, которое увеличивало популярность сената. Итак, было объявлено, что все, кто жаждет добычи, могут отправиться в лагерь к диктатору.

21. (1) Огромное множество народа заполонило лагерь. Тогда, по свершении ауспиций, диктатор отдал воинам приказ к оружию, сам же выступил вперед и возгласил: (2) «Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон, и по твоему мановению вы ступаю я для ниспровержения града Вейи, и даю обет пожертвовать тебе десятину добычи из него. (3) Молю и тебя, царица Юнона, что ныне обихоживаешь Вейи: последуй за нами, победителями, в наш город, который станет скоро и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего величия». (4) Такую молитву произнес диктатор. Пользуясь численным перевесом, он начал приступ со всех концов одновременно, чтобы враги не заметили опасности, грозившей со стороны подкопа. (5) Вейяне не знали, что даже их собственные прорицатели, даже чужеземные оракулы их предали, что богов уже зовут к дележу вейской добычи, а других богов выманили из собственного города обетами и теперь их ждет новое жилище во вражеских кумирнях. Не знали вейяне и того, что этот день станет для них последним. (6) Но менее всего могли они ожидать, что под стенами вырыт подземный ход и в крепость уже проникли враги. Вооружившись чем попало, горожане бросились к стенам. (7) Они недоумевали, что случилось: на римских укреплениях в течение стольких дней не было заметно никакого движения — и вдруг римляне, словно охваченные внезапным бешенством, ринулись на приступ.

(8) К этому моменту приурочивают обычно такую легенду: вейский царь приготовился к совершению жертвенного обряда, и гаруспик объявил, что победа даруется тому, кто разрубит внутренности именно этого животного. Услышав его слова из подкопа, римские воины вывели подземный ход наружу, похитили внутренности жертвенного животного и принесли их диктатору⁴⁷. (9) Когда описываешь столь глубокую древность, то и правдоподобное принимаешь за правду: зачем подтверждать или опровергать то, чему место скорее на охочих до чудес театральных подмостках, чем в достоверной истории⁴⁸.

(10) Тем временем некоторые опытные воины с оружием в руках вышли из подземного хода и оказались в храме Юноны, прямо посреди вейской крепости. Тут одни с тыла напали на врагов, стоявших по стенам, другие сбили засовы с ворот, третьи запалили крыши домов, поскольку женщины и рабы швыряли оттуда камни и черепицу. (11) Повсюду поднялся вопль, в котором разноголосье ужаса и угроз смешалось с плачем женщин и детей. (12) В мгновение ока со всех стен были сброшены вооруженные защитники, а ворота отворены, и в то время, как одни римляне толпой стали прорываться в город, другие начали карабкаться по оставленным горожанами стенам. Город наполнился римлянами, (13) бой шел повсюду. После ужасающей резни битва начала ослабевать. Тогда диктатор приказал глашатаям объявить, чтобы не трогали безоружных, что и положило конец кровопролитию.

(14) Горожане стали складывать оружие и сдаваться, а воины с разрешения диктатора бросились грабить. Говорят, что, когда Камилл своими глазами увидел, насколько эта громадная добыча превосходит ценностью все упования, он воздел руки к небу и молился, (15) чтобы не слишком дорогой ценой пришлось платить за все это ему и римскому народу — ведь то невероятное счастье, которое досталось сегодня ему самому и всем римлянам, может вызвать зависть у богов и людей. (16) Передают, что посреди своей молитвы он оступился и упал: несколькими годами позже, когда Камилл был осужден, а Рим взят и разграблен, многие вспомнили про этот случай и сочли его предзнаменованием. (17) А тогда день прошел в избиении врагов и ограблении богатейшего города.

22. (1) Назавтра диктатор продал в рабство свободных граждан. Государству достались только эти деньги, но и этим плебеи были недовольны. Даже за ту добычу, которую плебеи принесли с собой, они не были признательны командующему, негодуя, что тот передал сенату дело, которое имел право решить самолично; по их мнению, он хотел лишь найти прикрытие для своей скупости. (2) Не были они благодарны и сенату, но лишь семье Лициниев, из коих сын сделал доклад сенату, а отец внес там свое столь понравившееся народу предложение.

(3) Когда все земные богатства были из Вей унесены, римляне приступили к вывозу даров божественных и самих богов, но проявили здесь не святотатство, а благоговение. (4) Из всего войска были отобраны юноши, которым предстояло перенести в Рим царицу Юнону. Дочиста омывшись и облачившись в светлые одежды, они почтительно вступили в храм и сначала лишь набожно простирали к статуе руки — ведь раньше даже на это, согласно этрусскому обычаю, никто не посягал, кроме жреца из определенного семейства. (5) Но затем кто-то из римлян, то ли по божественному наитию, то ли из юношеского озорства, произнес: «Хочешь ли, о Юнона, идти в Рим?» Тут все остальные стали кричать, что богиня кивнула. (6) К этой легенде добавляют еще подробность, будто слышен был и голос, провещавший изволение. Во всяком случае известно, что статуя была снята со своего места с помощью простых приспособлений, а перевозить ее было так легко и удобно, будто она сама шла следом. Богиню доставили на Авентин, где ей отныне предстояло находиться всегда; (7) именно туда звали ее обеты римского диктатора⁴⁹. Позднее тот же Камилл освятил там для нее храм.

(8) Так пали Вейи. Самый богатый город этрусского племени даже в собственной гибели обнаружил величие: ведь римляне осаждали его долгих десять лет и зим, в течение которых он нанес им поражений куда больше, чем от них претерпел, и даже когда в конце концов пал по воле рока, то был взят не силой, но хитростью.

23. (1) Пусть были получены благоприятные знамения, пророчества прорицателей и оракул Пифии, пусть римляне сделали все, что могло в таком деле зависеть от человеческого разумения, и избрали командующим Марка Фурия, величайшего из полководцев, — (2) все равно, когда до Рима донеслась весть о взятии Вей, ликованию не было предела. Столько лет длилась эта война! Столько было испытано поражений! (3) Не дожидаясь решения сената, римские матроны заполонили все храмы, вознося благодарения богам. Сенат распорядился провести четырехдневные молебствия — ни в одной предыдущей войне не назначались такие сроки. (4) Въезд диктатора также был обставлен торжественнее, чем когда-либо раньше: люди всех сословий высыпали его встречать, и триумф далеко превзошел все почести, обычные в такой день. (5) Самое сильное впечатление производил сам диктатор, въехавший в город на колеснице, запряженной белыми конями: он не походил не только на гражданина, но даже и на смертного. (6) Эти кони как бы приравнивали диктатора к Юпитеру и Солнцу⁵⁰, что делало церемонию кощунственной. По этой-то причине триумф был скорее блестящим, нежели радостным⁵¹. (7) Тогда же Камилл наметил на Авентине место для храма царицы Юноны и освятил капище Матери Матуты. Закончив все торжественные и мирские дела, он сложил с себя диктаторство.

(8) Затем стали обсуждать вопрос о даре Аполлону. Когда Камилл напомнил, что обещал ему десятину от добычи, понтифики сочли, что следует освободить народ от этого священного обязательства: (9) невозможно было заставить его отдать свою добычу, чтобы часть из нее выделить для выполнения религиозного обета. (10) Наконец сговорились на том, что казалось самым легким: пусть каждый, кто хочет освободить себя и свое имущество от обязанности благочестия, сам оценит собственную добычу и отдаст государству десятую часть этой стоимости, (11) дабы на эти средства создать дар, достойный римского народа и соразмерный величию храма и могуществу бога. Упомянутый взнос также отвратил от Камилла души плебеев.

(12) Среди всех этих событий явились просить о мире послы от вольсков и эквов. И они получили его: пусть это было недостойно римлян, но государство, измученное столь долгой войной, нуждалось в отдыхе.

24. (1) На следующий год [395 г.] после взятия Вей избрали шестерых военных трибунов с консульской властью: двух Публиев Корнелиев (Косса и Сципиона), Марка Валерия Максима во второй раз, Цезона Фабия Амбуста во второй, Луция Фурия Медуллина в пятый, Квинта Сервилия в третий. Воевать с фалисками выпало по жребию Корнелиям, с Капенами — Валерию и Сервилию. (2) Они не осаждали города и не брали их приступом, но разорили поля и забрали в добычу все продовольствие, не оставив там ни одного плодоносящего дерева, ни одного колоса. (3) Это несчастье потрясло капенский народ, он запросил мира и получил его. Война с фалисками продолжалась.

(4) Между тем в Риме не затихали разнообразные распри, и для смягчения их было решено вывести колонию в землю вольсков. Туда записались три тысячи римских граждан, и выбранные для этого триумвиры нарезали каждому по три и семь двадцатых югера земли⁵². (5) Эта раздача вызвала лишь негодование, поскольку ее сочли подачкой, призванной отвлечь народ от надежд на большее: зачем усылать плебеев к вольскам, когда под боком великолепный город Вейи, земли которого плодороднее и обширнее римских? (6) К тому же плебеи явно предпочитали Риму Вейи из-за их удобного местоположения, роскошных площадей и зданий, как общественных, так и частных. (7) Именно тогда зародился замысел переселения в Вейи⁵³, наделавший столько шума уже после взятия Рима галлами. (8) Предполагалось, что часть плебеев и часть сената переберутся туда, чтобы два города могли быть объединены в одно государство и населены римским народом.

(9) Против этого выступили лучшие граждане⁵⁴, заявляя, что они готовы скорее умереть, но только здесь, на виду у народа римского; (10) ведь теперь даже и в одном городе вон сколько раздоров — что же будет при двух городах? Неужели кто-то предпочтет побежденную родину победившей, допустит, чтоб взятые Вейи принесли больше несчастья, чем невредимые? (11) Одним словом, пусть сограждане оставят их на родине, а сами могут отправляться в Вейи за градозиждителем Титом Сицинием (именно он внес это предложение от имени народных трибунов). Их же никакая сила не принудит покинуть бога Ромула, сына бога, отца-основателя града Рима.

25. (1) Все эти споры сопровождались недостойными перепалками: патриции привлекли на свою сторону часть военных трибунов; одно не давало плебеям распустить руки — (2) лишь только поднимался крик, грозивший перерасти в потасовку, старейшие сенаторы первыми бросались в гущу толпы, призывая на себя побои, раны и смерть. (3) Поскольку чернь не смела осквернять достоинство почтенных старцев, то и в прочих грубых поползновениях почтительность заступала дорогу гневу.

(4) Камилл же везде и всюду бесперечь выступал с такими речами: неудивительно, что государство сошло с ума, если оно, будучи связано обетом, считает любую заботу важнее заботы об исполнении религиозного долга. (5) Что уж тут говорить о сборе десятины, а вернее, милостыни, — ведь каждый выплачивает ее частным порядком, а народ в целом освобожден. (6) Но ему, Камиллу, совесть не позволяет умолчать, что десятина назначается только из добычи в виде движимого имущества. О городе же, о попавшей в руки римлян земле, никто и не обмолвится — а они ведь тоже включены в обет.

(7) Поскольку этот вопрос показался сен