2013-12-28
812
В общественной жизни гомеровского полиса немалую роль играют все; еще сильные традиции родового строя. Объединения родов — так называемые филы и фратрии — составляют основу всей политической и военной организации общины. По филам и фратриям, строится общинное ополчение во время похода или сражения. По филам и фратриям народ сходится на собрание, когда нужно обсудить какой-нибудь важный вопрос. Человек, не принадлежащий ни к какой фактории, стоит, в понимании Гомера, вне общества. У него нет очагов, т.е. дома и семьи. Его не защищает никакой закон. Поэтому он легко может стать жертвой насилия и произвола. Между отдельными родовыми союзами не было прочной связи. Единственное, что заставляло их держаться друг друга и селиться вместе в стенах полиса,— это необходимость в совместной защите против внешнего врага. В остальном филы и фратрии вели совершенно самостоятельное существование. Община почти не вмешивалась в их внутренние дела. Отдельные роды постоянно враждовали между собой. Широко практиковался варварский обычай кровной мести. Человек, запятнавший себя убийством, должен был бежать в чужую землю, спасаясь от преследования сородичей убитого. Среди героев поэмы нередко встречаются такие изгнанники, покинувшие отечество из-за кровной мести и нашедшие приют в доме какого-нибудь царя. Так, Патрокл, ближайший друг Ахилла, еще в ранней юности нечаянно убил одного из своих сверстников во время игры в кости. Из-за этого ему пришлось оставить родную Локриду и бежать на север, в Фессалию, где его радушно принял отец Ахилла. Если убийца был достаточно богат, он мог откупиться от родичей убитого, уплатив им пеню скотом или слитками металла. В XVIII песне «Илиады» представлена интересная сцена суда из-за пени за убийство (поэт включает её в число изображений, украшающих щит Ахилла, сделанный богом кузнечного ремесла Гефестом):
Далее много народа толпится на торжище; шумный
Спор там поднялся; спорили два человека о пене,
Мзде за убийство; и клялся один, объявляя народу,
Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.
Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.
Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;
Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские
Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;
Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;
С ними встают, и один за другим свой суд произносят.
В круге пред ними лежат два таланта чистого злата;
Мзда для того, кто из них справедливое право докажет.
(Отрывки из «Илиады» даются в переводе Гнедича И.И., из «Одиссеи» — в переводе Жуковского В.А.)
Как мы видим, общинная власть, которую представляют в этом эпизоде «старцы градские», т.е. старейшины, выступает здесь всего лишь в роли третейского судьи, примирителя тяжущихся сторон, с решением которого они не обязательно должны считаться. В таких условиях при отсутствии сильной централизованной власти, способной подчинить своему авторитету враждующие роды, межродовые распри нередко вырастали в кровавые гражданские усобицы, ставившие общину на грань распада. Такую критическую ситуацию мы видим в заключительной сцена «Одиссеи». Родственники убитых женихов, озлобленные гибелью своих сыновей и братьев, павших от руки Одиссея, устремляются к загородной усадьбе его отца с твердым намерением отомстить за погибших и искоренить всю царскую семью. Обе «партии» с оружием в руках выступают навстречу друг другу — Завязывается сражение. Лишь вмешательство богини Афины, покровительствующей Одиссею, останавливает кровопролитие и заставляет врагов пойти на примирение.
Характеризуя греческое общество гомеровской эпохи, Ф.Энгельс писал: «Мы видим, таким образом, в греческом строе героической эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствовало накоплению богатств в семье и делало семью силой, противостоящей роду» (Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 21, с. 108.). Патриархальная моногамная семья — ойкос — была главной экономической ячейкой гомеровского общества. Родовая собственность на землю и другие виды имущества, судя по всему, была изжита еще в микенскую эпоху, хотя пережитки ее продолжали существовать в Греции еще длительное время спустя. Так, во многих греческих государствах действовал еще в начале VI в. до н.э. закон, по которому имущество умершего при отсутствии у него прямых наследников переходило к его близким или более отдаленным родственникам. Завещать имущество лицам, не связанным родством с завещателем, было строжайше запрещено. Основной вид богатства, каким была в глазах греков гомеровского времени земля, считался собственностью всей общины. Время от времени в общине устраивались переделы принадлежащей ей земли. Теоретически каждый свободный общинник имел право на получение надела (эти наделы назывались по-гречески клерами, т.е. «жребиями», так как их распределение производилось при помощи жеребьевки). Однако на практике эта система землепользования не препятствовала обогащению одних членов общины и разорению других. Гомер уже знает, что рядом с богатыми «многонадельными» людьми (поликлерой) в общине есть и такие, у которых совсем не было земли (аклерой). Очевидно, это были крестьяне-бедняки, у которых не хватало средств для того, чтобы вести хозяйство на своем небольшом наделе. Доведенные до отчаяния, они уступали свою землю богатым соседям и таким образом превращались в безнадельных батраков-фетов. Обездоленные феты бродили по деревням и, чтобы не умереть с голоду, просили подаяния или нанимались на работу в богатые хозяйства на самых тяжелых, кабальных условиях. Один из женихов Пенелопы, Евримах, говорит, обращаясь к Одиссею, который неузнанным, в обличье нищего бродяги, вернулся в свой дом:
Странник, ты, верно, поденщиком будешь согласен наняться
В службу мою, чтоб работать за плату хорошую в поле,
Рвать для забора терновник, деревья сажать молодые;
Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу,
Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь.
Думаю только, что будешь худой ты работник, привыкнув
К лени, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь:
Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее.
Оторванный от своей общины, лишенный поддержки сородичей, фет был совершенно беззащитен перед произволом «сильных людей». Любой из них мог безнаказанно убить бродягу или сделать его своим рабом. Если он нанимался на работу, его могли прогнать, не заплатив условленной платы, да ещё и изувечить, если он был слишком настойчив в своих домогательствах.
Феты, положение которых лишь немногим отличалось от положения рабов, а возможно, было и еще хуже, так как они были лишены той защиты, которую рабу давал его хозяин, стоят в самом низу той общественной лестницы, на вершине которой мы видим господствующую группу родовой знати, т.е. тех людей, которых Гомер постоянно именует «лучшими» (аристой — отсюда наше «аристократия») пли «добрыми», «благородными» (агатой), противопоставляя их «скверным» и «низким» (какой), т.е. рядовым общинникам. В понимании поэта, природный аристократ стоит на голову выше любого простолюдина как в умственном и моральном, так и в физическом отношении. В «Илиаде» аристократ Одиссей с презрением обращается к «мужу из народа», сопровождая свою речь палочными ударами (дело происходит на народном собрании ахейцев):
Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай,
Боле почтенных, чем ты! Невоинственный муж и бессильный,
Значащим ты никогда не бывал ни в боях, ни в советах.
Свои претензии на особое, привилегированное положение в обществе аристократы оправдывали ссылками на свое якобы божественное происхождение. Поэтому Гомер обычно называет их «божественными» или «богоподобными». Многие аристократические семьи не только в гомеровский период, но и в гораздо более позднее время (например, в классических Афинах V—IV вв. до н.э.) возводили свою родословную по прямой линии к одному из олимпийских богов, а то и к самому Зевсу — верховному олимпийцу. Разумеется, реальной основой могущества родовой знати было вовсе не «кровное родство с богами», а большое богатство, резко выделявшее представителей этого сословия из среды рядовых членов общины. Знатность и богатство для Гомера — понятия почти нерасторжимые. Знатный человек не может не быть богатым, и, наоборот, богач обязательно должен быть знатен. Аристократы кичатся перед простонародьем и друг перед другом своими обширными полями, несметными стадами скота, богатыми запасами железа, бронзы и драгоценных металлов. Так, у Одиссея, по словам его свинопаса Евмея, было двенадцать стад одних лишь быков и примерно такое же количество свиней, овец и коз. Аристократический ойкос выделяется среди семей рядовых общинников не только богатством, но и размерами. В его состав входят взрослые сыновья главы семейства вместе с их женами и потомством, по также и рабы, и так называемые слуги (как правило, это были чужеземцы, принятые в дом из милости на правах младших членов семьи).
Кроме того, каждая знатная семья имела при себе целый штат приверженцев и клиентов из числа малоземельных крестьян, попавших в экономическую зависимость от аристократа-«благодетеля», оказавшего им в трудную минуту материальную поддержку, или просто заинтересованных в покровительстве «сильного» человека. В случае надобности богатый и знатный человек мог сколотить из зависимых от него людей вооруженный отряд, с которым он пускался в очередное пиратское предприятие или ввязывался в какую-нибудь междоусобную распрю в своей общине.
Экономическое могущество знати обеспечивало ей командную позицию во всех делах общины как во время войны, так и во время мира. Решающая роль на полях сражений принадлежала аристократии уже в силу того, что только богатый и знатный человек мог в те времена приобрести полный комплект тяжелого вооружения (бронзовый шлем с гребнем, панцирь, поножи, тяжелый кожаный щит, обитый медью), так как оружие вообще было очень дорого. Лишь самые самостоятельные люди общины имели возможность держать боевого коня. В природных условиях Греции при отсутствии богатых пастбищ это было далеко не просто. К этому следует добавить, что в совершенстве владеть тогдашним оружием мог лишь человек, получивший хорошую атлетическую подготовку, систематически упражнявшийся в беге, метании копья и диска, верховой езде. А такие люди могли найтись опять-таки только в среде знати. У простого крестьянина, с утра и до захода солнца занятого тяжелым физическим трудом на своем наделе, попросту не было времени для занятий спортом. Поэтому атлетика в Греции долгое время оставалась привилегией аристократии. Во время сражения аристократы в тяжелом вооружении пешие или верхом на конях (у Гомера — на колесницах) становились в первых рядах ополчения, а за ними беспорядочной массой толпился «простой народ» в дешевых войлочных панцирях с легкими щитами, луками и дротиками в руках. Когда войска противников сближались, промахой (букв. «сражающиеся впереди» — так называет Гомер воинов из знати, противопоставляя их рядовым ратникам) выбегали из строя и завязывали одиночные поединки. До столкновения основных плохо вооруженных масс воинов дело доходило редко. Исход сражения обычно решали промахой.
В древности место, занимаемое человеком в боевом строю, обычно определяло и его положение в обществе. Являясь главной решающей силой на поле брани, гомеровская знать претендовала также и на господствующее положение в политической жизни общины. Как мы уже видели, аристократы презрительно третировали простых общинников как людей, «ничего не значащих в делах войны и совета». В присутствии знати «мужи из народа» должны были сохранять почтительное безмолвие, прислушиваясь к тому, что скажут «лучшие люди», так как считалось, что по своим умственным способностям они не могут здраво судить о важных «государственных» делах. На народных собраниях, описания которых неоднократно встречаются в поэмах, с речами, как правило, выступают цари и герои «благородного происхождения». Народ, присутствовавший при этих словопрениях, мог выражать свое отношение к ним криками пли бряцанием оружия (если собрание происходило в военной обстановке), подобно зрителям в театре или болельщикам на стадионе, но в само обсуждение обычно не вмешивался. Лишь в одном случае, в виде исключения, поэт выводит на сцену представителя народной массы и дает ему возможность высказаться. На собрании ахейского войска, осаждающего Трою, обсуждался вопрос, кровно затрагивающий всех присутствующих: стоит ли продолжать войну, тянущуюся уже десятый год и не сулящую победы, или же лучше сесть на корабли и всем войском вернуться на родину, в Грецию. Неожиданно берет слово рядовой ратник Терсит. Поэт, явно сочувствующий знати, не скупится на бранные слова и уничижительные эпитеты, изображая этого «смутьяна». Терсит на редкость уродлив:
Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;
Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась
Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.
В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи,
Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность,
Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.
Терсит смело обличает алчность и корыстолюбие Агамемнона, верховного предводителя ахейского воинства, и призывает всех немедленно отплыть к родным берегам, предоставив гордому басилею одному сражаться с троянцами:
Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы!
В домы свои отплывем, а его оставим под Троей,
Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает,
Служим ли помощью в брани и мы для него, — иль не служим.
«Крамольные» речи Терсита резко обрывает Одиссей, один из ахейских царей. Осыпав его грубой бранью и пригрозив расправой, если он будет продолжать свои нападки на царей, Одиссей в подтверждение своих слов наносит горбуну сильный удар своим царским жезлом:
Рек и скиптром его по хребту и плечам он ударил.
Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы;
Вдруг по хребту полоса под тяжестью скиптра златого
Вздулась багровая; сел он, от страха дрожа; и, от боли
Вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах.
Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись...
Этот любопытный эпизод наглядно показывает, каково было подлинное соотношение сил между народом и аристократией внутри гомеровской общины. Стоило простому человеку сказать хотя бы слово наперекор воле правящей знати, как ему тотчас же зажимали рот, не останавливаясь при этом и перед прямой физической расправой. Сцена с Терситом, как и многие другие эпизоды гомеровских поэм, красноречиво свидетельствует о глубоком упадке и вырождении первобытной демократии. Народное собрание, призванное по самой своей природе служить рупором воли большинства, здесь оказывается послушным орудием в руках небольшой кучки царей. Терсит, хотя он, безусловно, выражает мысли и чувства большей части ахейского войска, становится посмешищем в его глазах, и вскоре мы видим, как ахейцы, только что в панике бежавшие к кораблям, стремясь как можно скорее вернуться на родину, громким криком приветствуют предложение Одиссея остаться на месте и продолжать войну до победного конца.
Для сильного и своенравного аристократа, располагающего немалым числом слуг и приверженцев, готовых встать на его защиту, воля народа, даже выраженная открыто и прямо, отнюдь не имела обязательной силы закона. Так, Агамемнон вопреки ясно выраженной воле всего ахейского войска отказывается вернуть Хрису, старому жрецу бога Аполлона, его дочь Хрисеиду, которая досталась ему при разделе добычи, и этим навлекает неисчислимые беды на всю армию: разгневанный Аполлон насылает на ахейцев страшную болезнь, от которой гибнут люди и скот. Встречая среди народа открытое противодействие своим замыслам, «лучшие люди» могли просто разогнать собрание. Именно так поступают в одной из песен «Одиссеи» женихи Пенелопы. Народное собрание на Итаке не созывалось ни разу с тех пор, как Одиссей отплыл со своей дружи-пой в поход на Трою (с этого времени минуло уже 20 лет). Но вот наконец сын героя Телемах созывает граждан на площадь, чтобы пожаловаться им на те безобразия, которые творят в его доме женихи (чтобы принудить Пенелопу к браку с одним из них, они истребляют на своих пирах скот и вино, принадлежащие Одиссею). Народ собирается, но при первой же попытке обуздать их женихи приказывают итакийцам разойтись по домам, и народ послушно выполняет их приказ. Авторитет народного собрания стоит здесь еще ниже, чем в сцене с Терситом. В наиболее драматичных и напряженных сценах «Илиады» и «Одиссеи» народ остается пассивным и безмолвным свидетелем бурных столкновений между главными действующими лицами поэм (такова, например, «сцепа ссоры царей» в I песне «Илиады»). Лишь в немногих эпизодах более поздней «Одиссеи» народ предстает перед нами как грозная карающая сила, с яростью обрушивающая свой гнев на преступившего его волю индивида. Так, итакийцы собираются расправиться с Одиссеем, чтобы отомстить ему за истребленио женихов, составляющих цвет юношества Итаки. Однако в критических ситуациях такого рода парод обычно действует не самостоятельно, а повинуясь подстрекательству кого-нибудь из аристократов, стремящегося разделаться со своими врагами. В только что упомянутой сцепе из «Одиссеи» в роли подстрекателя выступает отец погибшего предводителя женихов Антиноя, Евпейт, которого Одиссей в свое время спас от озверевшей толпы граждан Итаки, порывавшейся разграбить его дом и убить его самого за преступление, совершенное им против общины. Народное собрание, таким образом, нередко превращалось в арену, которую враждующие группировки знати использовали для того, чтобы сводить счеты со своими противниками. Каждая из них старалась привлечь народ на свою сторону и выдать свою волю за волю всей общины.
Учитывая все эти факты, приходится признать, что политическая организация гомеровского общества была очень далека от подлинной демократии. Реальная власть сосредоточивалась в то время в руках наиболее могущественных и влиятельных представителей родовой знати, которых Гомер называет басилеями. В произведениях более поздних греческих авторов слово «басилей» обозначает обычно царя, например персидского или македонского. Внешне гомеровские басилеи действительно напоминают царей. В толпе басилея можно было узнать по знакам царского достоинства: скипетру и пурпурной одежде. «Скипетродержцы» — обычный эпитет, используемый поэтом для характеристики басилеев. Они именуются также «зевсорожденными» или «вскормленными Зевсом», что должно указывать на особую благосклонность, которую проявляет к ним верховный олимпиец. Басилеям принадлежит исключительное право хранить и толковать законы, внушенные им, как думает поэт, опять-таки самим Зевсом. «Славою светлый Атрид (т.е. сын царя Атрея), повелитель мужей Агамемнон, — обращается к Агамемнону Нестор,— многих народов ты царь, и тебе вручил олимпиец скиптр и законы, на суд и совет произносишь народу». На войне басилеи становились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратникам. Во время больших общенародных празднеств басилеи совершал жертвоприношения богам и молил их о благе и процветании для всей общины. За все это парод обязан был чтить «царей» дарами: почетной долей вина и мяса на пиру, лучшим и самым обширным наделом при переделе общинной земли и т.д. Формально «дары» считались добровольным пожалованием или почестью, которую басилеи получал от парода в награду за свою воинскую доблесть (или за справедливость, проявленную им в суде). Однако на практике этот старинный обычай нередко давал в руки «царей» удобный предлог для лихоимства и вымогательства, так сказать, «на законном основании». Таким «царем — пожирателем народа» представлен в первых песнях «Илиады» Агамемнон.
При всем могуществе и богатстве басилеев их власть не может считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно. В понимании Маркса и Энгельса (Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 21, с. 105 и сл., где Ф. Энгельс приводит точку зрения К. Маркса), которые присоединяются в этом вопросе к мнению знаменитого американского этнографа Л.Г. Моргана, басилей был вождем племени или рода. Это предположение позволяет объяснить одно весьма странное на первый взгляд обстоятельство. Давно уже замечено, что в каждом гомеровском полисе было несколько или даже много лиц, носивших титул басилея и, очевидно, пользовавшихся связанными с ним привилегиями. Так, сказочным островом феаков, куда Одиссей попадает во время своих скитаний, правят тринадцать «славных басилеев». Один из них, Алкиной, радушно принимает скитальца в своем доме и помогает ему вернуться на родину. Можно предположить, что каждый басилей возглавлял одну из тринадцати фил или фратрий, составлявших в совокупности феакийский демос. В Афинах еще и в гораздо более поздние времена было четыре так называемых «филобасилея» в соответствии с числом древних родовых фил (племен), на которые делился афинский народ.
В пределах своей филы или фратрии басилей выполнял главным образом жреческие функции, заведуя родовыми культами (у каждого родового союза был в те времена свой особый бог-покровитель). Все же вместе басилеи составляли какое-то подобие правящей коллегии или совета и сообща решали все насущные вопросы управления, прежде чем представить их на окончательное утверждение в народное собрание (эта последняя формальность соблюдалась далеко не всегда). Время от времени все басилеи общины собирались на городской площади (агора) и там в присутствии всего народа разбирали судебные тяжбы, как это показано в уже упоминавшейся сцене суда, изображенной на щите Ахилла(Судьи в этом эпизоде названы «старцами» (геронтес). Но этот термин обычно используется в эпосе как синоним к термину басилеи.). Во время войны один (иногда два) из басилеев избирался на народном собрании на должность военачальника и возглавлял ополчение общины. В походе и в сражении басилей-военачальник пользовался очень широкой властью, включавшей даже право жизни и смерти по отношению к трусам и ослушникам, но по окончании похода он обычно слагал свои полномочия. Бывали случаи, когда военачальник, прославившийся подвигами и к тому же выделявшийся среди других басилеев богатством и знатностью рода, добивался продления своих полномочий. Если же к его военным функциям присоединялись также функции верховного жреца и главного судьи, такой человек становился «царем», т.е. фактически главой общины. Такое положение занимают, например, Алкиной среди феакийских басилеев, Одиссей среди других басилеев Итаки, Агамемнон среди предводителей ахейского войска. Положение верховного басилея, однако, было очень непрочным. Лишь немногим из них удавалось закрепить за собой власть на длительное время, а тем более передать ее своим детям. Обычно этому — препятствовали соперничество и враждебные происки других басилеев, ревниво следивших за каждым шагом правителя и стремившихся во что бы то ни стало не допустить его чрезмерного усиления.
Типичной для политических отношений гомеровской эпохи может считаться ситуация, сложившаяся за время отсутствия Одиссея на его родном острове Итака. Власть на острове захватили женихи супруги Одиссея — Пенелопы. Тот из них, которому удастся сломить ее упорство, станет и преемником пропавшего без вести Одиссея. У Одиссея есть сын, уже взрослый юноша Телемах. Казалось бы, он-то как законный наследник своего отца и должен занять освободившийся «царский трон». Телемах, однако, не выказывает никаких претензий на престол. Правда, беседуя с женихами, он признает, что вообще «царем быть не худо», так как «богатство в царевом доме скопляется скоро и сам он в чести у народа». За этими словами следует, однако, странная оговорка: «Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется много достойнейших власти и старых и юных (в подлиннике сказано «много басилеев, молодых и старых»); меж ними вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея. В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах». Создается впечатление, что Телемах гораздо больше дорожит своим имуществом, чем «царской» властью и связанными с нею почестями. Характерно также, что ни Телемах, ни сам Одиссей нигде не обвиняют женихов в узурпации, незаконном захвате власти, измене «главе государства» и тому подобных преступлениях. Обращаясь к женихам с краткой обвинительной речью перед тем, как начать их избиение, Одиссей ставит им в вину лишь разграбление его имущества, насилие над рабынями и попытки принудить к незаконному браку его жену, ни словом не упоминая об оскорблении его «царского сана» и покушении на его власть. Очевидно, узурпация «царской власти» не считалась в то время преступлением, так как не было никаких норм или законов, определявших порядок наследования престола. На практике «царем» мог стать любой из племенных или родовых вождей (басилеев) или даже просто богатый и знатный человек, располагавший достаточным числом приверженцев в народном собрании. С их помощью он мог добиться признания народом (Утверждение нового «царя» в его должности обычно принимало форму договора, который претендент заключал с народом, обещая соблюдать законность и не выходить за рамки установленного обычаем круга полномочий. Такие договоры заключались еще и в позднейшее время в Спарте и в некоторых других греческих государствах.). Впрочем, сам акт провозглашения нового «царя» в народном собрании не давал ему прочных гарантий власти. Спустя короткое время парод мог «продумать» и передать «престол» другому претенденту (в действительности решение этого вопроса зависело, конечно, не от воли народа, а от сложившегося в данный момент соотношения сил между враждующими группировками знати). Таким образом, как сложившийся и прочно укоренившийся политический институт монархия в это время еще не существовала (Лишь с некоторых греческих полисах, и том числе в Спарте, сложились царские династии с твердо установленным порядком наследовании престола, хотя и здесь царская власть была сильно ограничена законом. В большинстве же городов-государств сама должность «царя общины» была упразднена еще в древнейшее время (в IX или VIII в. до н.э.) и уступила место ежегодно переизбираемым архонтам и другим должностным лицам.).
Гомеровский период занимает особое место в греческой истории (Типологически сходны с ним были «период судей» (XII—XI вв. до н.э.) в Палестине и период арийских завоеваний в Индии (примерно того же времени). — Примеч. ред.). Классовое общество и государство, уже существовавшие Греции во времена расцвета микенской цивилизации, теперь зарождаются здесь снова, но уже в иных масштабах и формах. Во многом это было время упадка и культурного застоя. И о вместе с тем это было и время накопления сил перед новым стремительным подъемом. При внешней видимости покоя и неподвижности в недрах греческого общества происходит в этот период упорная борьба нового со старым, идет интенсивная ломка традиционных норм и обычаев родового строя и не менее интенсивный процесс образования классов и государства. Огромное значение для последующего развития греческого общества имело происшедшее в течение гомеровского периода коренное обновление его технической базы, что нашло свое отражение прежде всего в широком распространении железа и его внедрении в производство. Все эти важные сдвиги подготовили переход греческих полисов на совершенно новый путь исторического развития, вступив на который они смогли в течение трех или четырех ближайших столетий достигнуть еще невиданных в истории человечества высот культурного и социального прогресса, оставив далеко позади всех своих соседей как на Востоке, так и на Западе.
Литература:
Андреев Ю.В. Греция в Х1-1Х вв. до н.э. по данным гомеровского эпоса./История Древнего мира. Ранняя Древность.- М.: Знание, 1983 - с. 332-350
Лекция 17: Финикийская и греческая колонизация.
Характерной чертой истории многих государств древнего мира была колонизация, т.е. основание новых поселении в чужих землях. Само это поселение называлось колонией (от латинского слова коло— «живу, населяю, обрабатываю»; греки именовали его, как правило, апойкией от слова апойкео — «выселяюсь»), Город же или страна, откуда уехали переселенцы, получил название метрополии (от греческих слов, означающих «город-мать»). Особенно большую роль в истории древнего Средиземноморья играла финикийская и греческая колонизация.
Финикийская колонизация.
Уже во II тысячелетии до н.э. критские и микенские торговцы посещали сиро-финикийское побережье, а финикийцы селились в Эгеиде и даже, по-видимому, доплывали до Сицилии, но господство на море критян, а затем ахейцев сдерживало финикийскую экспансию.
Положение изменилось в конце II тысячелетия до н.э. В это время Восточное Средиземноморье испытало сильные потрясения, вызванные упадком великих дотоле держав этого региона и мощными передвижениями народов. Волны нашествий «пародов моря» захватили и сиро-финикийское побережье; в частности, был разрушен Сидон, жители которого бежали в Тир (скоро Сидон был восстановлен). В условиях упадка крупных государств мелкие восстанавливали силу быстрее. Тир, который и раньше, видимо, участвовал в контактах с Западом, теперь полностью перенял эстафету у погибшего Угарита. Переселение сидонян в Тир привело, с одной стороны, к усилению этого города, а с другой — создало в нем демографическое напряжение, которое при тогдашнем довольно низком уровне развития производительных сил могло быть снято только выездом части населения за море.
