Введение. История Русской церкви и ее связей с византийским православием известна в основном по древнерусским источникам. Греческие

ГЛАВА 7. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ КУЛЬТУР

ГЛАВА 6. ОБРАЗ РУСИ В ВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ГЕОГРАФИЯ И НАСЕЛЕНИЕ В XII-XIII ВВ.

ГЛАВА 5. ЦЕРКОВНЫЕ СВЯЗИ РУСИ И ВИЗАНТИИ

История русской церкви и ее связей с византийским православием известна в основном по древнерусским источникам. Греческие памятники содержат упоминания иерархов Руси; известны также некоторые сохранившиеся как в оригинале, так и в русском переводе произведения древнерусских митрополитов-греков.

Так, благодаря греческой надписи (легенде) на свинцовой печати рубежа X-XI вв. «Иоанн митрополит Росии» (Corpus. № 781) нам достоверно известно имя второго по счету киевского митрополита. Третьему пастырю Руси принадлежала, очевидно, еще одна сохранившаяся свинцовая митрополичья печать с именем Феопемпта («Господи, помози Феопемпту, митрополиту России»: Актовые печати. Т. I. С. 44), чье служение упоминается в летописи в 1039 г.

Преемнику Илариона на митрополичьей кафедре греку Ефрему (1054/55 — 1061/62 гг.) принадлежала свинцовая булла «протопроэдра (протосинкелла)», обозначая тем самым высокий придворный ранг иерарха. Три известные греческие печати принадлежали следующему митрополиту Руси — греку Георгию (1062—ок. 1075 гг.), носившему титул синкелла («Господи, помози Георгию, митрополиту Росии и синкеллу»: Актовые печати. Т.Л. С.47). Авторству Георгия приписывается антилатинский трактат «Стязание с латиною» с перечислением 27 пунктов разногласий между православной и западной церковью. Текст памятника, атрибуция которого уже давно вызывает сомнения (Павлов. 1878. С. 48-58, 191-198), сохранился в единственном русском списке XV в. в переводе.

В отличие от сочинения митрополита Георгия, послание Льва, митрополита Переяславля Русского, к римлянам, или латинянам об опресноках дошло до нас и было, очевидно, написано на греческом языке. В древнейших греческих списках ΧΠΙ-ΧIV вв. Послание озаглавлено: «Боголюбивейшего Льва, митрополита Преславы на Руси, о том, что не следует употреблять в службе опресноки». Согласно последним исследованиям (Поппэ. 1968. С. 95 и след.), Лев был митрополитом титулярной Переяславской митрополии в 60-х или 70-х годах XI в. Возможность существования в 60-х годах титулярной митрополии в Перяславле определяется по аналогии с известной в то же время подобной епархией в Чернигове: прямые свидетельства о Переяславской митрополии относятся лишь к 80—90-м годам XI в. Деятельность Льва, также называемого в научной литературе Леоном или Леонтием, датируется временем либо до епископства Петра (упоминается в 1072 г.), либо между епископствами Петра и Ефрема (не позднее 1077/78 г.). Однако Поппэ считает, что Лев (Леонтий) уже в 1072 г. был титулярным митрополитом в Переяславле. Появление послания Льва датируется между 1054 и 1085 гг. (дата антилатинского полемического послания Иоанна II, митрополита киевского — см. ниже); при этом Поппэ (С. 101) предполагает, что послание было составлено именно в Переяславле на Руси.

Послание Льва представляет собой антилатинский полемический трактат в форме диалога, где на каждый кратко сформулированный аргумент оппонента приводятся развернутые опровержения автора памятника. Центральное место в послании отводится проблеме вида хлеба, употребляемого при евхаристии: в вину западной («латинской») церкви ставилось употребление пресного хлеба (опресноков) вместо квасного, использовавшегося при литургии греческой церковью. Этому вопросу уделено 12 из 19 пунктов полемики. Лишь один — последний, касается старого предмета спора двух церквей, основного их догматического расхождения, а именно — исключения из символа веры тезиса об исхождении св. Духа как от Отца, так «и от Сына», что свято сохранялось в оглашениях папской службы («filioque»). Как и во времена схизмы при патриархе Фотии в IX в., проблема filioque вновь становится главным пунктом греко-латинской полемики уже в конце XI—начале XII в. В истолковании спорного евангельского текста о «первом дне опресноков» Лев, следуя в определении хронологии пасхальной вечери за Петром Антиохийским, считает, что у евангелистов под ним подразумевался 10-й день первого месяца, начинающий как бы «предпраздник» Пасхи.

Наряду с главной темой послания — проблемой опресноков, в памятнике дискутируются проблемы субботнего поста, совершения полной литургии во время всего великого поста, безбрачия священников, употребления в пищу «удавленины» и, наконец, учения об исхождении св. Духа (filioque). Возражения предполагаемого оппонента в послании Льва представляют собой, возможно, парафразу возражений папского легата кардинала Гумберта, составленных в июне 1054 г. в Константинополе в самый разгар греко-латинских противоречий. Поппэ (С. 99) предполагает, что перевод «Диалога» кардинала был знаком Льву. Послание носит риторический характер, словно было рассчитано на использование его текста при проведении публичных диспутов. АЛоппэ (С. 102) считает возможным проведение подобных дискуссий на Руси во второй половине XI в. Правда, аутентичными данными об этом мы не располагаем.

С греко-латинской полемикой об опресноках связано сочинение и другого киевского митрополита — Иоанна II Русского (до 1077/78-1089 гг.). Это послание антипапе Клименту III, датируемое периодом между 1085 и 1088 гг. (Павлов. 1878. С.169—186). В русском переводе сохранились его же «Правила церковные» — важнейший памятник церковно-правового содержания, являющийся главным источником по истории древнерусского канонического права (Памятники. С. 108-120). С Иоанном II раньше отождествляли упомянутого в одном из стихотворений Феодора Продрома дядю поэта (Theod. Prodr. № 59. 183-191). Однако более вероятно, что византийский поэт середины XII в. упоминает не известного киевского митрополита, а одного из иерархов, посланного на Русь и носившего имя Мануил. Единственным возможным (не без оговорок) иерархом на Руси с этим именем был первый смоленский епископ Мануил Грек, поставленный в 1136 г. и упоминаемый под 1147, 1156 и 1168 гг. (ПСРЛ. Т.2. Стб. 300, 341, 485, 528 и др.), если, конечно, все летописные свидетельства относятся к одному лицу, а не тезкам. Известны и митрополичьи печати с именем Иоанна (Актовые печати. T.I. С.50-53), атрибуция которых Иоанну И, впрочем, нуждается в дополнительной аргументации. Свидетельство Феодора Продрома дополняет византийский именослов русской церкви.

К началу — первой половине XII в. относятся греческие сигиллографические свидетельства о двух следующих митрополитах Руси. Это печати «проэдра Росии» Николая (до 1097 — после 1101 гг.) и «архипастыря Росии» Михаила (1130-1145/46 гг.).

Два типа печатей связаны с киевским митрополитом греком Никифором (1104-1121 гг.): один с надписью «Пресвятая, храни меня, Никифора Росии», другой — «Храни меня, Никифора, по твоему Промыслу архипастыря всея Росии, Сыне» (Актовые печати. Т. I. С. 48-49). Только в русских переводах сохранились его четыре послания, написанные, очевидно, по-гречески и адресованные Владимиру Мономаху (одно из них посвящено проблемам разделения церквей) и великому князю Ярославу Святополчичу (также полемическое «Написание на латыну... о ересях»).

Преемником Климента Смолятича на киевском церковном престоле был грек Константин I, рукоположенный в Константинополе в 1155 г. (ум. ок. 1159 г.), автор «Речи о жертвоприношении нераздельной Троице во время евхаристии» (PG. Т. 140. Col. 148-153).

Данные византийской сигиллографии указывают на изменения в титулатуре (и статусе?) митрополита Руси: на печати Иоанна IV (1163-1166 гг.) иерарх назван церковной главой «всех Росов» (τών πάντων 'Ρως: Актовые печати. Т. I. С. 50-52, 55, 175), а легенды двух моливдовулов и одного хрисовула Константина II (1167-1169 гг.) называют его митрополитом «всея Руси» (τής πάσης 'Ρωσίας: Актовые печати. Т. I.C. 48-50, 175-176).

С активизацией русско-византийских церковных отношений в XII в. связаны и патриаршие послания из Константинополя на Русь. Лишь в русском переводе дошло до нас послание константинопольского патриарха Николая IV Музалона к епископу Нифонту Новгородскому от 1149 г. (Повесть о Нифонте. С.5).

Другое послание из Константинополя, дошедшее в русской версии, — «Грамота великого патриарха Луки ко князю ОндрЂю Ростовскому Боголюбскому», датируемая 1160 или 1168 г. Автор послания — известный константинопольский патриарх Лука Хрисоверг (1157—1169/70 гг.), в юрисдикции которого находилась тогда и русская церковь. Лука Хрисоверг известен как канонист, инициатор постановлений, ограничивающих брак между близкими родственниками, а также полемист, утвердивший Соборное постановление, касающееся острой в Византии середины XII в. догматической проблемы понимания евангельских слов «Отец мой более меня есть». Однако не менее значительна роль этого иерарха в истории русско-византийских церковных взаимоотношений. Один из важных ее эпизодов отражен в рассматриваемом послании, адресованном к великому князю владимирскому Андрею Юрьевичу (1157-1174 гг.).

Патриарх сообщает о получении в Константинополе грамоты князя, доставленной послом (Пространная редакция называет имя посла: Яков Станиславич), и об оглашении ее на соборе. Патриарх хвалит Андрея за процветание веры в его государстве, о чем известно не только на основании данного послания, но и от княжеского епископа (Пространная редакция уточняет: Нестора), находившегося в то время в Константинополе и засвидетельствовавшего все описанное в послании перед собором и императором, в частности о росте и укреплении княжеского города Владимира и большом церковном строительстве в нем. В своей грамоте князь просил, чтобы город Владимир и его княжество не подчинялись церковной юрисдикции ростовского и суздальского епископства, но имел бы свою собственную митрополичью кафедру: при этом князь предложил утвердить митрополитом Феодора. Патриарх отвечает отказом, так как на Руси могла быть только одна митрополия — в Киеве. Далее патриарх говорит о получении княжеских грамот, обвиняющих епископа ростовского, которого патриарх, в свою очередь, берет под защиту, говоря о его невиновности и настаивая на том, чтобы князь вновь принял епископа в своем городе. Заключается послание угрозами отлучения ослушавшихся воли патриарха. Пространная редакция подробнее излагает суть догматических расхождений епископа Феодора, ставленника Андрея Боголюбского, с бывшим ростовским епископом — подзащитным патриарха: Феодор считал, что не следует поститься в среды и пятницы, совпадающие с большими праздниками; патриарх обвинял также своего оппонента в отступлении от канонов и в вопросе о целибате.

Ряд особенностей языка документа (сочетание «град Володимер... в ней...», что отражает согласование в роде в греческом языке: Πόλις...έν η, а также оставленный без перевода термин «тороки» и «тороци» — от греч. θώραξ — «броня», «оплот», как и транслитерации «пянтикостия» и «пресвитер», вместо соответствующих им слов «пятидесятница» и «старец») свидетельствует о существовании некогда греческого оригинала послания, текст которого оказал лексико-грамматическое влияние на язык древнерусского перевода.

Чисто церковно-канонические, на первый взгляд, проблемы, которым посвящено послание Луки Хрисоверга Андрею Боголюбскому, отражают важные события русско-винзантийских политических взаимоотношений середины XII в., а также определенные черты развития политической системы самого русского государства.

С одной стороны, послание обнаруживает давно проявлявшееся стремление князя к независимости русской церкви от Константинополя. Развитием политики Ярослава Мудрого, добившегося в XI в. поставления на митрополичью кафедру в Киеве русского иерарха, Илариона, являются действия Андрея Боголюбского, сместившего греческого епископа и выдвинувшего своего ставленника Феодора на самостоятельно образованную владимирскую кафедру, а также киевского князя Изяслава Мстиславовича, при поддержке которого в середине XII в. митрополитом стал Климент Смолятич, поставленный собором русских епископов, минуя патриарха. С другой стороны, рассматриваемая грамота свидетельствует об активной политической борьбе Владимиро-Суздальского княжества за общерусский приоритет своей земли, за превращение своей столицы в общерусский политический центр (Приселков. 1939. С. 108). С этим связано и большое церковное строительство во Владимире, о котором идет речь в послании.

Из-за сложности русско-византийских политических и церковных взаимоотношений в середине XII в. Русь в этот период постоянно находится в поле зрения византийских церковных иерархов, что и отражают документы константинопольского патриархата. Послание Луки Хрисоверга не является единственным документом подобного рода. Византия упорно стремилась к усилению своей власти над церковью Руси, намереваясь через духовную сферу оказывать политическое влияние на русских князей.

В связи с поставлением русским митрополитом Климента Смолятича известно упомянутое выше послание константинопольского патриарха Николая IV Музалона, датируемое ок. 1149 г. (Regestes. № 1027); с церковными же проблемами связано и посольство митрополита Константина от византийского императора Мануила I Комнина к Юрию Долгорукому в Киев в середине 50-х годов (Dőlger. 1925. Bd.2. № 1406). Русский митрополит (Константин) стал инициатором соборного постановления в Константинополе от 26 января 1156 г. по догматическому вопросу о жертве Христовой при патриархе Константине IV Хлиарене (Regestes. № 1038). Тот же патриарх, судя по Густынской летописи, был автором послания, утвердившего в сане митрополита Руси Константина (конец января — февраль 1156 г.). Наконец, два послания Луки Хрисоверга, предшествующие рассматриваемому документу, также связаны с событиями в русской церкви: это определения против еретика Мартина 1144-1145 гг. и 10 октября 1157 г. (Regestes. № 1046 и 1047) и известный по русским источникам, но, вероятно, существовавший и в греческом оригинале документ посольства ок. 1161 г. посла Андрея от Луки Хрисоверга из Константинополя к Андрею Боголюбскому, ходатайствовавшего о возвращении Нестору ростовской кафедры (Regestes. № 1050), с чем было связано издание тогда же особого сборника постановлений, оправдывающих Нестора перед обвинениями Андрея (Regestes. № 1051). С патриархом Лукой Хрисовергом связаны и документ, осуждающий ересь Леон(т)а Ростовского (ок. 1162 г.: Regestes. № 1053), и утверждение решения Андрея Боголюбского об установлении праздника Спаса 1 августа (ок. 1163/64 г.: Regestes. № 1054), и патриаршее посольство к князю Ростиславу (1164/65 г.: Regestes. № 1056), и назначение ростовского епископа (ок. 1168/69 г.: Regestes. № 1084). Тексты большинства этих актов утрачены, но упоминания о них в летописях и ссылки на них свидетельствуют об интенсивности русско-византийских церковных контактов в этот период. Таким образом, рассматриваемое послание Луки Хрисоверга является не изолированным историческим памятником, но представляет собой звено в системе обмена документами в середине XII в. между русскими князьями и митрополитами, с одной стороны, и василевсами и константинопольскими патриархами, с другой.

Только благодаря греческой дипломатике нам известен еще один митрополит Руси, поименованный в Синодальном постановлении константинопольского патриархата от 24 марта 1171 г., грек Михаил (Μιχαήλ 'Ρωσίας). Михаил II занимал митрополичий престол в 70-е годы XII в. (Ανάλεκτα. Ρ. 109. № 33). Сохранившаяся большая свинцовая печать «архипастыря всея Руси» (ποιμενάρχης 'Ρωσίας πάσης: Актовые печати. Т. I. С. 48-49, 176) принадлежала Никифору II, возглавлявшему киевскую кафедру около двадцати лет — со времени до 1183 г. и до начала XIII в. (после 1198 г.). Именно Никифор был, скорее всего, тем «русским архипастырем», который, по свидетельству Никиты Хониата (Nicet. Chon. Hist. 522.25-42), побуждал русских князей к походу на половцев в 1201/02 г. Возможно, что он (или упомянутый выше Никифор I) был автором «Пастырского послания ко всем верующим».

После завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 г. церковные связи Руси и Византии не прерывались: поставление киевских митрополитов оставалось делом вселенских патриархов, оказавашихся вместе с императорским двором в Никее. Никейский патриарх Герман II (1222-1240 гг.) направил в 1228 г. в Киев митрополиту Кириллу I (1224-1233 гг.) известное послание (дошедшее только в русской версии) о непоставлении рабов в священнический сан; в нем князьям запрещалось вмешиваться в церковную юрисдикцию, в частности в имущественные дела монастырей и приходов (РИБ. Т. VI. Ч. I. С. 79-84). В связи с укреплением тем самым особой власти митрополита по отношению к епископам следует рассматривать и титул в легенде сохранившейся печати — «Кирилл монах милостью Божией архиепископ митрополии Росии» (Актовые печати. Т. I. С. 49, 176).

Также никейским патриархом был рукоположен и другой митрополит Руси — Кирилл II, возглавивший кафедру с 40-х годов ΧΙΠ в. и ставший последним киевским владыкой (до 1281 г.). Именно с ним связывают авторство многочисленных произведений, сохранившихся в русских текстах. Это «Правило Кюрила, митрополита руськаго», «Поучения к попам», несколько статей в составе «Мерила праведного» и др.; ему же приписывается составление «Галицко-Волынской летописи», а главное, — переработка присланного из Болгарии «Номоканона» для создания «Кормчей книги» (Щапов. 1978. С. 146-152, 181-184).

Таким образом, в XII—XIII вв. очевидна активизация творческой деятельности поставленных из Византии киевских митрополитов, одни из которых известны лишь по летописным упоминаниям и греческим легендам печатей, большинство же из которых оставило яркий след в древнерусской книжности — полемической, догматической, канонической и даже в летописании.

Место русской церкви в структуре епархиальной организации Византии, юрисдикция которой распространялась на Русь с момента учреждения там митрополии, определялась специальными «Перечнями епископий» («Τάξις θρόνων» — «Notitia episcopatuum»).

Русская митрополия впервые упоминается в подобном списке конца X в. (Notitiae. № 10. А. 333: 57.681 — τη Ρωσία), в одном из вариантов которого (С. 335:[59].70) имеется уточнение: (митрополия) «Киева Росии» (τώ Κνέβω τής 'Ρωσίας). Β последующих списках Русь занимает различные места в классификации: 41-е в 80-х годах XI в. (Notitiae. № 11. 346. 145), 60-е в 80-х годах XII в. (Notitiae. № 12. 349), 62-е в конце того же столетия (Notitiae. № 13.759; Ε — 61-е место), 60-е в ХШ в. (Notitiae. № 15. 381). С конца XII в. в «Перечнях епископий» упоминаются также самостоятельные митрополии «Руси Преславы» (ή Ρωσία Πρεσθλάβα: Notitiae. № 12. 349.78; № 15. 381.78) и «Великой Росии» (Notitiae. № 13. 770.62). Образование титулярной Переяславской митрополии на Руси датируется второй половиной XI в. (Щапов. 1989. С. 59 и след.). «Великая Росия» могла включать в себя и многочисленные местные епископские кафедры Руси, образование первых из которых относится уже к 90-м годам X в.: Новгородская, Белгородская, Черниговская, затем Переяславская, Полоцкая, Владимиро-Волынская, Перемышльская, Туровская, Юрьевская (в греческом тексте — «св. Георгия»), Ростовская, Смоленская, Галичская, Рязанская, Владимиро-Суздальская и другие епископии, перечисляемые в византийских «Перечнях епископий» XII-XIV вв. Эти свидетельства демонстрируют хорошее знание в Византии географической и административно-территориальной структуры Древней Руси.

Материалы византийских памятников XII—XIII вв. представляют особый интерес для истории Древнерусского государства, объединившего в своем составе более двух десятков различных народностей, с точки зрения его этнической дифференциации, так как в русских источниках большинства подобных данных нет. Но отмеченная традиционность географических представлений, стереотипы этнических характеристик, антикизированная терминология обуславливают необходимость установления исходных этнических и географических данных, используемых авторами для описания восточноевропейского региона.

Термин Русь, русские в византийской литературе употребляется нечасто (см. выше гл. 2). Исключение составляли официальные и полуофициальные документы: акты, послания, списки епархий и т.п. Например, лишь трижды встречается он у Никиты Хониата, один раз говорится о «Русской земле» в «исторических стихотворениях» Феодора Продрома, еще несколько случаев его использования — в эпиграммах, письмах. В целом во всех нарративных источниках ХП — первой половины XIII в. известно едва ли больше десятка употребления термина Русь.

Однако в византийских источниках этого периода содержится немало сведений о территории Руси, ее областях, указываются топографические особенности южной границы русских княжеств, т.е. обнаруживается широкое знакомство с территориально-политической структурой Руси. Отметим вместе с тем, что подробные сведения о делении русских областей находятся в памятниках, относящихся к церковному устройству: именно константинопольская церковь, прежде всего заинтересованная в распространении своего влияния на как можно большую территорию Руси, оказалась основным информатором по данному вопросу. Так, в перечне епископий «Великой России», составленном в середине XII в., перечисляются Белгород (ό Πελοργάδων), Новгород (ό Νευογράδων), Чернигов (ό Τζερνιγόβων), Полоцк (ό Πολοτζίκων), Владимир (ό τού Βλαδιμοίρου), Переславль (ό Περισθλάβου), Суздаль (ό Σουσδαλί), Туров (ό Τουρόβου), Канев (ό Κάνεβε), Смоленск (τό Σμολίσκον), Галич (ή Γάλιτζα). По именем Киава/Киама (возможно, Киова) у Никиты Хониата и Киннама имеется в виду, несомненно, Киев. Наибольшее количество свидетельств византийских источников относится к Галицкой Руси — самой близкой к Византии территориально и потому занимавшей в международных связях империи видное место. Византийские авторы знают границы Галицкой земли: непосредственно соприкасаясь на западе с Венгерским королевством, на юге она доходила до отрогов Карпат. Галицкое княжество рассматривалось как одна из «топархий» («волостей») Руси, но вместе с тем, улавливается отношение византийцев к нему как к некоей самостоятельной территориальной и политической единице: во всяком случае, галицкий князь противопоставляется «властителю» Киева — центра всей Руси.

Более сложным оказывается определение этнических характеристик, даваемых византийскими писателями народам Восточной Европы. Все «северные» народы, по мнению византийцев, принадлежат к «скифской общности». Так, этноним росы (русские) синонимичен, по Иоанну Цецу, имени «тавры», которые оказываются «скифским» племенем. Эта синонимия отражает традиционное у византийцев наименование русских античным термином «тавроскифы». Правда, в XII в. такая атрибуция — не единственная: современник Цеца Никифор Василаки под «Тавроскифией» имеет в виду землю, в которой находится, по всей видимости, Филиппополь (совр. Пловдив в Болгарии), а Иоанн Киннам «скифами около Тавра» называет половцев. Что касается Болгарии, то Цец дает подробную топографию пространства на юг от Дуная, определяя границы расположенных там областей — двух Мисий, Фракии и Македонии; сам же этноним у Цеца встречается в качестве синонима к «пеонцы» (не-венгры, населяющие, по Цецу, одну из упомянутых Мисий). Половцы в сочинениях византийского эрудита фигурируют под общим именем «скифы». Так, в рассказе о половецком набеге 1148 г. кочевники называются «придунайскими волками, частью скифов». То, что под приведенным выше названием «собственно скифы» — в отличие от «скифов вообще» — нашим автором имеются в виду половцы (куманы), говорит текст «скифского» приветствия в эпилоге «Теогонии» Иоанна Цеца: «К русским я обращаюсь по их обычаю, говоря σδρά[στε] βράτε, σέστριτζα и δοβρα δένη, т.е. «здравствуй, брате, сестрица, добрый день!»

Таким образом, та «скифская» общность, которая выделяется Цецем в Причерноморском регионе, представляется им в языковом отношении чрезвычайно разнообразной. В самом деле, помимо половцев, русских, аланов здесь же Цецем локализуются и «киммерийцы». Они помещаются у Тавра скифов и Меотийского озера, т.е. в Крыму и Приазовье. По одной из реконструкций название киммерийцев восходит к фракийскому наименованию Черного моря: на фракийской языковой почве этноним κιμμέριοι (kers-mar-) мог иметь вид и значение kir(s)-mar-io, где kers — «черный» и таr-/тоr- — «море». Причем в вопросе о киммерийцах сам этноним представляется единственным достоверным языковым показателем их этнической принадлежности.

С Меотидой — Азовским морем у Цеца ассоциируется целая ветвь «скифов». В экскурсе о «скифах» в «Историях» различается три их ветви («этноса»): меотийские, кавказские (с ними связаны «узы» и «гунны») и оксианские. К последним, по Цецу, относятся «скифы», находящиеся за Гирканским (т.е. Каспийским) морем — в Сугдиаде, где протекает река Оксос. Однако, комментируя в «Историях» упоминаемые в одном из писем «оксианские рыбы», Цец локализует «оксиан» в Крыму и отождествляет их с хазарами: «Хазары, жители Сугдеи и Херсона, именуются оксианами по названию реки Оксос, которая течет в их земле». Эта неожиданная, казалось бы, атрибуция может быть объяснена тем, что Цец спутал Сугдею — город и порт в Крыму (Сурож русских летописей, совр. Судак) с Согдианой — областью Средней Азии, в которой и протекает река Оксос (совр. Аму-Дарья). Жителей именно среднеазиатского района Цец называет «оксианскими скифами» и сближает их с «восточными скифами» Геродота.

В рассмотренных представлениях причудливо контаминируются книжные ученые знания и непосредственные наблюдения, актуальные свидетельства. Источник этого — в особенностях мировосприятия византийцев, видящих и описывающих мир сквозь призму литературной и ученой традиции, восходящей еще к античности. Так у Цеца античная карта накладывается на географию современного ему мира.

Во-первых, Русь связывается в глазах византийцев с соседними народами — кавказцами, населением Крыма и Приазовья, тюркскими народностями, находившимися на этих землях, — «скифской» общностью, которая определяется по географическому, а не этническому, историко-культурному и отчасти политическому принципам. Во-вторых, этнографические сведения византийских источников и данные языка свидетельствуют о большой этнической пестроте припонтийского региона. В-третьих, в наших источниках зафиксированы непосредственные наблюдения, возможно, данные личного общения авторов с русскими и другими народами; эти сведения тесно переплетены с книжным, античным знанием, в результате чего складывается противоречивая этнографическая картина юга Восточной Европы.

Наиболее сильной в византийской традиции оказывается актуализация античных географических представлений и этнических наименований, что приводит к неожиданному внешнему эффекту: население Руси обозначается (нередко в переносном смысле) многочисленными архаическими племенными названиями: скифы, тавроскифы, тавры, киммерийцы, меоты, хазары (для Крыма) и др. Такая «зашифрованность» актуальных описаний древними этническими терминами-«знаками» наблюдается и в других случаях. Так, в византийских источниках Галицкая земля, помимо указанного имени Галица (с вариантами), обозначается архаическим термином галаты. В «Исторических стихотворениях» Феодора Продрома неоднократно среди подвластных византийскому василевсу народов упоминаются галаты — часто рядом с далматами (сербами). В других случаях галаты фигурируют по соседству со «скифами» — куманами, называются вместе с италийцами и сербами. От этнонима производятся и наименования мест — Галатские долины.

Территория Руси подчас называется в соответствии с античной традицией Гиперборейской землей, и потому древние литературные свидетельства о гипербореях переносятся на русских, вводя в их восприятие комплекс античных представлений о легендарном северном народе. Тем самым традиционные, сложившиеся в Древней Греции представления о географических областях, климате, природных условиях, населении Восточной Европы прилагаются к ее описанию, в том числе и описанию Руси XII—XIII вв. В результате создается образ страны, во многом близкий античной Скифии или Киммерии. Обширность пространств к северу от Черного моря вошла в поговорку о «скифской пустыне»; климатические особенности этих областей будут непременно ассоциироваться со «скифским снегом», бурями, сыростью и дождями; Русь — наследница киммерийских областей — представляется страной, погруженной во мрак, солнце над которой светит считанные дни в году, а может быть, и вообще не появляется. Византийские писатели указывают и известные из памятников античного прошлого реки, озера, моря Скифии: «Узкое море», «Священное море», реки Эрида, Лагмос, Телам, Термодонт. Постоянными атрибутами тавроскифских областей являются Понт (Черное море), Боспор Киммерийский (Керченский пролив), Меотида (Азовское море), Гирканское море (Каспийское море), Танаис (Дон) и даже Сиака (Сиваш).

Еще более конкретные непосредственные свидетельства — о животном мире русских лесов и рек — имеют тоже легендарную или сказочную окраску. Наряду с рассказами об экзотическом пиршественном столе, украшенном вяленой рыбой, черной и красной икрой с Дона, сообщается об именовании жителями Сугдеи (Сурожа) и Херсона крымской рыбы «берзитикой», в чем отражено предание о хазарской Верзилии. Неоднократно упоминается о белых зайцах России, мех которых импортировался в Византию. Называется диковинный обитатель тавроскифских земель зубр. Известен, очевидно, и морж, изделия из кости которого описывает Цец.

В то время как данные об областном делении Руси происходят в основном из церковной среды, материалы о животных, рыбах, речных и морских путях связаны с торговыми отношениями Руси и Византии. Узлом этих связей был Крым и Приазовье, где находились владения как Византийской империи, так и русских князей. Установлено, что в конце XII в. в землях Боспора Киммерийского действовал византийский податный сборщик (Каждан. 1963), а в Керчи был византийский наместник, т.е. Византия имела в Крыму свои территории, возможно близкие к крымским фемам более раннего периода. На протяжении всего рассматриваемого периода встречаются сообщения о функционировании крымских церковных епархий константинопольского патриархата — Сугдеи, Фуллы, Готии, Херсона, Хазарии, Боспора, Сугдофуллы.

Вместе с тем в памфлете «Тимарион» (XII в. См.: Timarion) сообщается о русских (?) купцах, спешащих в Солунь из Крыма, а по императорским актам второй половины XII в., итальянским купцам не гарантируются свобода и безопасность торговли в районе Крыма и Приазовья. К середине XIII в. уже сообщается о набегах и владениях «скифов», т.е. половцев или татар, в крымских городах. Крым и соседние с ним земли представляли собой своеобразную часть русской земли, где происходили непосредственные контакты русских с византийцами — церковные, торговые, политические.

За полутысячелетнюю историю контактов Византии и Руси несколько основных центров — перекрестков культур сыграли особую роль в осуществлении этих связей. Весь X век в истории русско-византийских отношений прошел под знаком обмена официальными посольствами. Греческие дипломаты приезжали в Киев для заключения русско-византийских договоров — с князем Игорем, затем в 955 г., наконец, в 60-е годы посол Калокир прибыл на Русь с поручением от императора Никифора Фоки. Из текстов сохранившихся договоров со всей очевидностью явствует, что в свою очередь и в Константинополе уже существовал русский купеческий квартал с довольно многочисленным населением. Древнерусская и византийская столицы, Киев и Константинополь, были главными центрами официальных политических контактов. В Киеве таким особым центром был, несомненно, митрополичий двор: учреждение русской митрополии константинопольского патриархата в Киеве между 996/97 и 998/99 гг. сказалось на усилении русско-греческих связей. Двадцать два из двадцати четырех известных до начала XIV в. митрополитов Руси были греками. Греками были и большинство епископов в почти двух десятках древнерусских епископий, а также настоятели монастырей и прочие иерархи.

Многие из них канонизированы русской православной церковью и прославляются как святые благоверные угодники, мученики, святители и чудотворцы: Иоаким Корсунянин Новгородский, Леонтий Ростовский, митрополит Феогност, Максим Грек.

С возникновением церковной организации на Руси связан и другой упомянутый выше важнейший центр русско-византийских культурных связей. Это Херсонес, или средневековый Херсон, в Крыму (в совр. Севастополе), называемый в русских летописях Корсунем. Именно там, по рассказам о св. князе Владимире, произошли основные события, непосредственно связанные с официальным крещением великого князя киевского. Именно корсунянина Анастаса предание называет первым «княжеским протопопом» в Десятинной церкви в Киеве. А новгородским епископом во времена князя Владимира назван тоже корсунянин Иоанн. Под 991 г. «Летопись новгородских владык» называет первым новгородским епископом, присланным патриархом Фотием, Иоакима (Якима) Корсунянина, деятельность которого относится к 996—999 гг.

О том, что Херсон является также важнейшим торговым центром в истории русско-греческих экономических связей, свидетельствует уже в середине X в. византийский император Константин Багрянородный. Причем и русские купцы регулярно приходили в Царьград по пути «из варяг в греки», и херсонские купцы знали путь на Русь, переправляясь через Днепр около Крарийской (Кичкасской) переправы. Роль Крыма в становлении и развитии связей греческой культуры с Русью хорошо понятна и объяснима: ведь именно здесь пересекались пути встречи цивилизаций со времен эллинско-скифских контактов. Здесь же состоялось и первое знакомство византийцев с Русью.

С установлением торговых путей связано оживление центра русско-греческих связей в Нижнем Подунавье. Судя по «Повести временных лет», во второй половине X в. в Переяславле на Дунае русско-греческая торговля была явлением повседневной экономической жизни.

Наконец, еще одним центром таких связей была Фессалоника, или Солунь в славянской традиции (совр. Салоники), куда на ярмарку спешили, как рассказывается в византийской сатире XII в. «Тимарион», купцы с северных берегов Эвксинского Понта.

Сведения о греческих купцах на Руси, в первую очередь в Киеве, мы постоянно встречаем на протяжении всего X — первой половины XII в., т.е. торговые связи не прерывались в течение всего древнерусского периода отечественной истории, несмотря на многочисленные военные и дипломатические конфликты. В рассказе «Киево-Печерского патерика» о строительстве Успенского собора Киево-Печерской лавры сообщается о большом количестве греческих купцов, приехавших из Константинополя вместе со строителями собора. Русская летопись говорит о купцах — «гречниках», плававших в Киев в XII в., как и ранее в X в.

Многих греков на Руси мы встречаем и в XIII в. О греческом прорицателе Василии при великом князе Данииле сообщается под 1206 г. В 1211 г. пришел из Константинополя Добрыня Ядрейкович, привезя святыни гроба Господня в Новгород, где он стал новгородским архиепископом под именем Антония. В 1213 г. грек Мефодий основал Почаевский монастырь. Под 1226 г. сообщается о греке, отправленном псковичами в качестве посла из Пскова.

В ходе взаимных контактов формировались и развивались взаимные представления друг о друге — византийцев о Руси и русских о греках. Эти свидетельства, записанные историографами, летописцами, риторами и стихотворцами, составили тот фонд известий, который лег в основу как переводных, так и оригинальных памятников литературы и культуры вообще.

Крупнейшим центром взаимодействия цивилизаций средневековья был, конечно, Афон. Более тысячи лет существует то, что иногда называют монашеской республикой, обосновавшейся на склонах гористого полуострова Халкидика. Афон, или Святая гора, с последней трети X в. стая колыбелью возникших здесь нескольких десятков монастырей и скитов — греческих (Лавры св. Афанасия, Ватопедского, Ксиропотамского, Филофея, Ксенофонта и др.), грузинского — Иверского, сербского — Хиландарского, болгарского — Зографского, русского — Ксилурга («Древодела»), позже именованного св. Пантелеймона; Кутлумушский монастырь был, вероятно, основан в начале XIII в. крещеным сельджуком — потомком тюрка Кутлумуша. Сохранились старинные гравюры и рисунки афонских обителей, выполненные в XVIII в., но воспроизводящие древние архитектурные формы. Так, на зарисовке Русского монастыря, сделанной в 1744 г. Василием Григоровичем-Барским, воспроизведены его архитектурные памятники: высокая надвратная башня, каталикон — главный собор. А на гравюре А.Варина из Венской Национальной библиотеки хорошо видны все часовни, собор, трапезная Русского монастыря; здесь же — монастырская библиотека, известная своим рукописным собранием.

Библиотека и архив были важнейшей неотъемлемой частью афонских монастырей. Прежде всего в них хранились важные для афонитов юридические документы: императорские грамоты, распоряжения святогорского «правительства», другие акты, регулировавшие нормы жизни на Афоне. Но библиотеки были не только местом хранения важных документов. Книжные собрания помогали творчеству литераторов, историков, публицистов, распространению средневековой культуры по всему свету. Когда в середине XI в. основатель Киево-Печерской лавры Антоний Печерский знакомился на Афоне с монастырским уставом, то, вернувшись в Киев, он использовал афонский опыт для формулировок определения статуса первого монастыря Древней Руси.

Путь взаимодействия культур был двусторонним — как из Греции на Русь, так и обратно: в самой Византии была распространена древнерусская книжность, в чем нас снова убеждают материалы афонских архивов. Сохранилась опись 1142 г. имущества Русского монастыря, где дается скрупулезный перечень всего, что там находилось к тому времени, называются многочисленные иконы, изделия из золота, серебра, драгоценных камней, а также книги. В документе засвидетельствовано наличие русских книг и шедевров прикладного искусства. Перечислены золотая «русская епитрахиль», «русские шелка», в частности с образом Богородицы, капа и, наконец, русские рукописи — пять книг «Апостола», два патерика, пять псалтырей, книги сочинений Ефрема, Панкратия, пять часословов и много других. Судя по описи, библиотека только русских книг насчитывала 48 томов. Это немало, если для сравнения иметь в виду, что, скажем, в Москве даже значительно позже, к середине XVII в., на Печатном дворе насчитывалось всего 32 греческие книги (Фонкич. 1977. С. 105 и след.).

Афонские обители были и крупнейшими переводческими центрами средневековой литературы. Так, Хиландарский монастырь хранит старейший после оригинала список замечательного памятника славянской и древнерусской книжности — «Изборника Святослава» 1073 г. Южнославянский оригинал книги, переписанный для киевского князя — сына Ярослава Мудрого и хранящийся сейчас в Историческом музее в Москве, был создан в болгарском Преславе на основе византийского прототипа (Бибиков. 1996в. С. 320 и след.). Греческие списки прототипа книги сейчас можно обнаружить в рукописных собраниях Рима, Парижа, Оксфорда, Милана, на Патмосе, в Иерусалиме и Эскуриале. Ряд таких греческих кодексов находится и на Афоне: два, XIII и XIV вв., — в Лавре св. Афанасия, по одному — в Иверском монастыре, Ватопеде, обителях Каракалла и Дионисия; один из списков XIV в. хранится и в Русском монастыре св. Пантелеймона.

Так сокровища византийской духовной культуры усваивались книжниками, переводчиками и писцами Древней Руси, становились уже самостоятельным элементом древнерусской образованности.

Именно этим обстоятельством можно объяснить то, что в период серьезных испытаний в XIII в. — после завоевания Византии крестоносцами в 1204 г. и монголо-татарского нашествия на Русь — связи греков и Руси не прекращались.