Хозяйство домонгольской Руси

Юридические памятники Древней Руси. 2. - "Русская Правда". 2а. - Краткая редакция. 2б. — Правда Ярослава. 2в. — Правда Ярославичей. 3- — Пространная редакция. 4. — Церков­ный устав князя Владимира. 5. - Источники церковного устава. 6. — Значение древнерусско­го законодательства.

Летописное известие о призвании варягов. 2. - Возникновение Древнерусского государ­ства. 3. ~ О происхождении названия "Русь". 4. - Славяне и норманны. 5. — Основной ис­точник по истории Древней Руси. 6. - Предание о путешествии апостола Андрея Перво­званного. 7. - Крещение Руси.

"Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не„6ыло среди них прав­ды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем се­бе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назы­вались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а по­рядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус — на Бело-озере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля".

Когда в XVIII в. ученые Российской Академии наук, в основном немцы, стали интересоваться рус­ской историей, эта летописная статья побудила их сделать вывод о том, что государственность здесь была привнесена, что она сама по себе возникнуть не могла, и мы этим обязаны варягам.

Знаменитый автор первого исследования о русском летописании Август Шлецер в своем труде "Нестор" об этом сказал совершенно однозначно. Его работа имеет массу достоинств, но этот вывод, я думаю, неверен.

Первым, кто стал утверждать обратное, а именно, что государственность у нас образовалась естест­венным путем, и никто к нам ее не приносил, был М.В.Ломоносов. Аргументы его были довольно разно­образны (помимо чисто логических выкладок, помимо истолкования текстов, он иногда набрасывался на своих оппонентов с "болваном, на коий шляпы вешают", заставляя немецких коллег прыгать в окна, бла­го было невысоко). В дальнейшем эта полемика не утихала.

Если мы будем внимательно рассматривать аргументы сторон, то убедимся, что те, кто говорят о естественном развитии государственности на Руси, оперируют как раз теми предпосылками, которые объ­ективны, которые "работают" во всех обществах, где возникает государство. Это и разделение общества на определенные социальные группы, и появление богатых и бедных, и образование сословий, или каст, или групп жрецов (в языческих государствах), наконец, общность языка, определенная общность территории, выделение сословия ремесленников, крестьян, горожан, сельских жителей и т.д. В этот же период возни­кают города, археология дает нам вполне объективную информацию на эту тему, и вряд ли можно всерьез говорить о том, что все это завелось только потому, что здесь появились варяги. Как ни странно, эта поле­мика бурно расцвела при советской власти, хотя, казалось бы, какое дело было большевикам до этой, в общем-то, старой проблемы? Когда нет врага, его надо выдумать, чтобы получать субсидии для охраны. Так вот, у нас всячески муссировались домыслы "буржуазных" ученых о том, что у нас не могло быть сво­ей государственности, и, естественно, с этим боролись, били этих ученых, писали научные труды и т.д. Думаю, что реанимировать эту проблему теперь нет никаких оснований. Но в тексте, который я вам прочи­тал, вы, вероятно, обратили внимание на выражение: "пошли за море, к варягам, к руси". И вот слово "русь", название нашей страны, по сей день вызывает немало вопросов.

Происхождение слова, его этимология — это одна проблема. Вторая проблема: какой, собственно го­воря, народ или какое племя имели такое название и когда это название распространилось на весь народ, проживающий на территории, занятой восточнославянскими племенами.

Основные работы, которые полезно прочитать на эту тему: первые главы "Истории Русской Церк­ви" А.В.Карташева, первая половина первого тома Е.Е.Голубинского и, наконец, очень коротко гово­рится об этом у С.Ф.Платонова, но там не разбирается полемика по этому вопросу. Дело все в том, начну опять-таки с конца, что в советское время пропагандировалась довольно любопытная и весьма несостоятельная гипотеза. Археолог и историк Б.А.Рыбаков писал, что южнее Киева течет река Рось, она впадает в Днепр, и вот там-то жило мощное племя россов, откуда-де и стали называться поляне, древляне и все остальные. Строго говоря, такую точку зрения высказал один ученый еще в XIX в., а Б.А. Рыбаков ею воспользовался.

Критика этой гипотезы сводилась к тому, что во всех русских губерниях есть речка с названием Рось: губерний очень много, а речек еще больше, и поэтому отдавать предпочтение той речке, которая течет южнее Киева, нет никаких оснований.

Но сложнее было другое. Если "Повесть временных лет" нам сообщает о варягах, которые называ­лись "рось", то арабские и византийские источники совершенно отчетливо говорят о каких-то россах, что живут в районе Керчи или даже в северном Причерноморье. И вот здесь возникает немало проблем. Рос­сы — это славяне или варяги для византийцев и арабов? Для нашего летописца россы — это варяги. Ко­гда же словом "русь" стали называть именно славян, а не варягов?

И вот тут, вероятно, нужно вспомнить о том, что варяги попадали в Европу и Византию разными путями. Один из них был от Скандинавии морем — через Баренцево море, Северное море, Ламанш, дальше по рекам к центру Франции или через Бискайский залив к Гибралтару и в Средиземное море. Это классический путь, и мы знаем, что завоевание берегов западноевропейских государств, Франции и Англии, не говоря уже о Дании, шло именно таким путем. Таким же путем норманны, между прочим, попадали и в Византию, а в Южной Италии они успели даже создать свое королевство. Репутация нор­маннов была совершенно однозначной: они славились страшной жестокостью, грабежами и насилиями и поэтому, естественно, доброй памяти о них европейцы сохранить не могли.. '

Был и другой путь. Как могли узнать о варягах арабы? Очень просто. Если посмотреть на систему рек, которая покрывает Восточно-Европейскую равнину, то мы убедимся, что эта система дает возмож­ность плыть от берегов Балтики на юг. Путь "из варяг в греки", который упоминает летописец, был вто­ричным. Напомню этот путь: Балтика, Финский залив, Нева, Ладожское озеро, Волхов, Ильмень-озеро, Ловать. Дальше по системе мелких речонок и иногда пешком — до Днепра в районе Смоленска, ну а по Днепру — в Черное море и Византию. Этот путь из варяг в греки знает наша летопись.

Но был и третий путь. В первой части опять-таки шли до Ловати, дальше волоком и маленькими речками переходили в бассейн Волги и уже по Волге спускались вниз. Там можно было попасть через сравнительно небольшое пространство суши в районе современного Царицына с Волги на Дон и опять в Азовское море и Черное море, а можно было плыть дальше и попасть в Каспийское море, ну а тут уже, понятно, связь с арабами. И вот существует гипотеза, которой придерживается и А.В.Карташев, которая сводится к тому, что когда-то, в глубокой древности, варяги - именно восточные скандинавы, т.е. "русь", появились и в Причерноморье и, может быть, где-то в низовьях Волги и уж во всяком случае на Дону, и попали, естественно, куда-то в район Керчи, греческой Пантикапеи.

Именно об этих русских говорят арабские и византийские источники. Может быть, и так. Но что за термин "русь"? Что значит это слово?

Е.Е.Голубинский в своей "Истории Церкви" пишет, что еще в конце XIX в. финны называли шведов словом "ruotsi, ruossi". Но по-русски произносить "руосси" неудобно, мы будем произносить только пер­вую гласную. Поэтому отсюда, понятно, происходит слово "русь". А почему это слово финское, тоже по­нятно: потому что нашими непосредственными соседями были финны, и даже в современном русском языке немало финских корней. До сих пор лингвисты думают: "Москва" — это славянское слово или финское? И вот когда эти бравые норманны двигались своими дружинами, то "русские идут" — это пе­решло сюда, к славянам. Может быть, и так — это вторая гипотеза.

А.А.Шахматов, замечательный русский лингвист, филолог, человек, который дал наиболее ясную систему взаимозависимости отдельных русских летописей, считал — и это гипотеза, может быть, наибо­лее удачная — что, в сущности, был один процесс, когда норманны, раньше попавшие на юг, встрети­лись с норманнами, которые шли с севера более поздним путем, через Днепр. И слово "русь" как бы второй раз стало распространяться навстречу друг другу и с юга, и с севера. Но в это время здесь уже складывалась государственность, а поскольку династия была сюда приглашена именно из Скандинавии, то мы и стали называться Русью.

Строго говоря, здесь есть еще совершенно четкая, видимо, общеевропейская тенденция. Ведь фран­цузы называются по имени германского племени франков, которые когда-то завоевали Галлию. Ведь Англия называется так потому, что опять-таки германское племя англов покорило Британию.

Мы знаем немало случаев, когда какой-то воинственный народ завоевывал территорию, но сам раство­рялся среди коренного населения и оставлял ему только свое имя. Пример — Болгария. Болгары — славя­не, но само слово "Болгария" ничего общего со славянским языком не имеет, это слово — тюркского про­исхождения.

Если рассуждать так, то логично будет представить себе, что норманны, действительно, дали нам имя, но не более. Все остальное они получили уже в готовом виде сами, т.е. здесь уже имела место оп­ределенная государственная структура. Уже делались попытки взимать дань, т.е. проводилась опреде­ленная налоговая политика. Уже сложилась определенная иерархия социальных слоев. И все это было только увенчано основанием династии. Типично европейский штамп, если хотите, потому что и в сред­ние века в Европе, как правило, основателями династий в разных королевствах были всегда выходцы из каких-либо других земель. В этом отношении Русь тоже была европейской страной.

Что остается добавить? Естественно, когда летописец писал о призвании варягов, он использовал либо какие-то уже существовавшие тексты, либо предания. Чтобы потом уже не возвращаться к этому

вопросу, я скажу несколько слов о том, что собой представляет древнейшая русская летопись "Повесть временных лет".

Русские летописи — это колоссальное количество рукописных памятников разных веков, которые из­даются в нашей стране на протяжении очень большого времени, издаются научно, и все это многотомнейшее издание называется "Полное собрание русских летописей". Издаются они обычно одним форматом, с комментариями не только к каждому слову, но иногда к начерку отдельных букв — вполне понятно, по­чему. Причем есть летописи, написанные очень давно, и летописи, которые были созданы в XVII в.

Первой русской летописью, дошедшей до нас, была "Повесть временных лет". Это летопись, расска­зывающая о происхождении Руси, о первых русских князьях и о событиях X — начала XII века. Таково определение, которое полагается знать.

"Повесть временных лет" была создана Нестором — монахом Киево-Печерского монастыря - около 1113 года. Эта точка зрения наиболее распространена, хотя время от времени появляются работы, где она подвергается сомнениям, потому что все-таки, как ни говори, а автографа Нестора (его подписи в конце страницы) у нас нет.

В своем труде Нестор использовал, очевидно, уже существовавшие летописи. Использовал "Визан­тийскую хронику" Георгия Амаркова, договоры русских князей с греками и, наконец, народные предания.

Предания — это не легенды, это совсем другое. Если говорить о тех письменных летописных источ­никах, которыми Нестор пользовался, то у него перед глазами был так называемый "Начальный свод" (свод — это тоже какая-то летописная работа, где объединялись летописные известия за какой-то срок). "Начальный свод" датируется 1093—1095 годами. Ученые полагают, что "Начальному своду", в свою очередь, предшествовал так называемый "Свод Никона", созданный в 70-е годы XI в., и существует так­же гипотеза, что был еще более ранний летописный свод, так называемый "Древнейший" (это условное название), который был написан, вероятно, еще в начале XI в. Но это, повторяю, только гипотеза; никто никогда не видел ни "Древнейшего свода", ни "Свода Никона", ни "Начального свода". Родилась эта гипотеза вследствие анализа текстов — анализа филологического, исторического, поскольку ученые стремились выделить определенные временные пласты и на основе их исследования пришли к таким вы­водам. Но оригинал Нестора до наших дней тоже не дошел. Повторяю, "Повесть временных лет" была им написана в 1113 г. в Киеве. А спустя три года, в 1116 г., игумен Выдубецкого монастыря (тоже в Киеве) Сильвестр переписал Несторовскую летопись, заново отредактировав только ее последнюю часть, в которой говорилось о событиях 5-10-летней давности. Эти события были, как говорится, у него на памяти, а и та или иная политическая конъюнктура требовала определенных изменений.

Этот вариант (или, как его называют, редакция Сильвестра) дошел до нас полностью в составе "Лаврентьевской летописи".

"Лаврентьевская летопись" — это летопись, написанная монахом Лаврентием в 1377 г., за три года до Куликовской битвы. Лаврентий держал перед собой "Сильвестровскую редакцию", и благодаря тому, что он ее переписал просто автоматически, слово в слово, мы, видимо, получили возможность читать эту древ­нейшую русскую летопись. Существуют еще два варианта, помимо "Лаврентьевской летописи", — это "Радзивилловская летопись" и летопись по так называемому Московско-академическому списку.

Вообще летописи называются обычно либо по имени писца, что бывает очень редко, либо по месту хранения или находки. "Московско-академическая летопись" — это летопись, которая хранилась в библио­теке Московской Духовной Академии, "Радзивилловская летопись" принадлежала знаменитому магнату Радзивиллу, ее еще иногда называют "Кенигсбергской", потому что она хранилась в архиве Кенигсберга.

"Полное собрание российских летописей" всегда начинается первым томом — "Лаврентьевской лето­писью" — независимо от переизданий.

Спустя два года после того, как Сильвестр сделал свою редакцию, была сделана еще одна редакция, тоже в Киеве, в 1118 г. Автор этой третьей редакции (первая — Нестора, вторая Сильвестра) нам не извес­тен. Но эта редакция тоже дошла до нас в составе "Ипатьевской летописи", которая была создана в первой четверти XV столетия. Кем — неизвестно. Название свое она получила потому, что хранилась и была най­дена в Ипатьевском монастыре. Это — второй том "Полного собрания российских летописей".

Обычно в академических изданиях "Повесть временных лет" публикуют по "Лаврентьевской летопи­си" с дополнениями в тех случаях, когда это необходимо, с вариантами — по "Радзивилловской" ("Кенигсбергской"). Но для анализа текстов всегда привлекают и "Ипатьевскую летопись", и ее списки.

"Повесть временных лет" — основной источник по древней русской истории — состоит из следующих частей. Она начинается рассказом, очень кратким, о мировой истории. Но это, видимо, летописца интере­совало мало, потому что здесь все крайне лапидарно. А дальше он переходит к путешествию апостола Анд­рея. Поскольку обычно задают на эту тему вопросы, я вынужден на этом остановиться.

Летописный текст о путешествии апостола Андрея выглядит следующим образом:

"Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуни устье Днеп­ра, и захотел отправиться в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: "Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, и будет город великий, и воз­двигнет Бог много церквей". И взошел на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну варягов, и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: "Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на се­бя прутья молодые, и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то совершают омовенье себе, а не мученье". Те же, слышав об этом, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп".

Тут сразу же видны два плана: издевательство над новгородцами и путешествие апостола Андрея.

Для того чтобы у нас была какая-то система, скажу сразу, что пользоваться благочестивыми расска­зами по русской истории, которые широко распространялись в XIX в., но в которых все нивелировалось, не надо. Коль скоро мы с вами занимаемся историей, то как раз нужно стремиться к тому, чтобы вопро­сов не избегать.

То, что апостол Андрей был в Синопе, — это известно, и здесь проблем не возникает. Известно, что апостолы получали для проповеди какие-то регионы, и что северные страны были уделом апостола Анд­рея. Но дальше мы вступаем в область загадок, домыслов. Синоп — это южное, малоазийское, побере­жье Черного моря, оттуда морем по хорошей погоде всего три дня пути до Корсуня, до Херсонеса —,-£р,-временного Севастополя. Тут проблем никаких, потому что греческая колония Херсонес был уже, известным городом, и в принципе такое путешествие могло состояться. Но давайте рассуждать дальше. От Херсонеса, действительно, не очень далеко до устья Днепра, и миссионер апостол Андрей, обращав­ший в христианство дикие народы, вполне мог туда поехать. Но ведь апостолы просвещали страны, про­свещали народы. Был ли народ на Днепровских горах в то далекое время? Может, кто-то и жил, но о "народах" речи идти просто не может.

Думаю, что мы должны к подобным преданиям относиться критически, но с уважением. Относиться критически — это не значит отвергать, говорить о том, что все это чушь и выдумка. Ничего подобного. Но вместе с тем не надо полагать, что раз написано в книге, то, значит, все так и было.

Мнение о том, что эта легенда византийского происхождения была принесена сюда, на Русь, изначаль­но, практически одновременно с крещением Руси, а может быть, даже немного раньше, — пожалуй, это наиболее убедительная гипотеза. Замечательный русский историк церкви В.В.Болотов в одной работе (она увидела свет уже после его смерти) проанализировал известную легенду о путешествии апостола Андрея в Абиссинию, в Африку: она очень похожа на рассказ о путешествии апостола Андрея на Днепровские го­ры. Почему? Потому что нужно было доказывать перед Римом свои определенные преимущества в вопро­сах проповеди христианства в новых странах. Вряд ли это появилось в первые века нашей эры, потому что Византия как государство возникает только в середине первого тысячелетия. Следовательно, мы можем го­ворить о том, что время появления подобных легенд — это время, когда обостряются отношения Констан­тинополя и Рима, когда возникает спор о том, кто имеет те или иные права. Короче говоря, то время, когда дело идет к расколу между церквами. Тогда-то эта легенда и переходит уже, видимо, сначала в какие-то христианские города Причерноморья, а оттуда — на север. А может быть, она была просто перенесена пер­выми учеными-греками прямо в Киев, или пришла к нам через Болгарию... Мы этого не знаем.

Вместе с тем легенда эта имеет и другой пласт, который тоже очевиден и который является для нас наиболее драгоценным. Сознание того, что даже в то время, когда еще не было народа и государства, это место было предназначено для православного христианского государства, много значило не только для средневекового книжника, но имеет значение и для нас с вами. Это придавало определенный смысл всей дальнейшей истории. Это было своеобразным освящением трудов. И не случайно в русской истории именно с именем Андрея Первозванного так много связано, причем в разные ее периоды. Достаточно сказать, что в 1698 г. первым русским орденом становится орден Андрея Первозванного. Флаг на рус­ских военных кораблях, начиная с XVIII в., — Андреевский флаг; не случайно Петр, первый русский император, знавший русскую историю, таким образом как бы связал предание о путешествии апостола Андрея с реальной русской жизнью. И не след нам от таких традиций отказываться.

Следующий вопрос, который надо рассмотреть, это вопрос о крещении Руси.

Все мы отлично знаем, что Русь была крещена в 988 г., но обычно не задумываемся о том, как это произошло и чего стоят те летописные известия об этом событии, которые помещены в "Повести вре­менных лет". '

На эту тему существует очень много работ, основные — в трудах митрополита Макария в его "Истории церкви", у Е.Е.Голубинского и А.В.Карташева. Последний — в высшей степени почтенный ав­тор, пожалуй, до сих пор наиболее современный. Достаточно сказать, что эрудиция его была поистине безграничной, к тому же он не стремился действовать, исходя из каких-то политических соображений. Но если вы будете читать митрополита Макария, у вас будет одна точка зрения, а если вы будете читать Голубинского, то она будет иной. Голубинского до сих пор недолюбливают очень многие ортодоксальные богословы, историки Церкви, потому что он скептик, критик. Очень часто от тех летописных статей, ко­торые позволяют их критиковать, Голубинский не оставлял камня на камне и таким образом лишал мно­гих любителей русской старины возможности гордиться замечательной русской историей.

Сама статья летописи, очень большая, о крещении Руси, во-первых, чрезвычайно неоднородна, а во-вторых, она оставляет впечатление, что является огромной вставкой в летопись, а не каким-то ес­тественным логическим ее элементом.

Суть сводится к тому, что Владимир, живший по языческому обычаю, вдруг решил креститься. Так рассказывает летопись. И тогда к нему стали приходить посланцы от разных религий и расхваливать их. Владимир выслушал всех, но все-таки до конца не был убежден, какая религия лучше — иудейская, православная или католическая. Он послал посольства в разные страны, и они везде побывали, а побы­вав в Византии на богослужении, не могли понять, на земле они стояли или на небе. Приехали и все это ему рассказали. И еще припомнили, что если бы греческое православие было плохим, то не крестилась бы Ольга, его бабка, "а она была мудрейшей из всех людей".

Раз так, то вопрос решен: надо креститься в православную веру. Но дальше почему-то Владимир отправляется походом на Корсунь, осаждает этот город, эту Одессу того времени. Греки не сдаются, и он обещает креститься, если возьмет и разграбит город. И он его берет, но не грабит: чтобы спа­стись от этого ужаса, византийские императоры присылают ему свою сестру. В такой ситуации он крестится в Корсуни и женится. Но все отлично знают, что крестил он Киев, киевлян. Может быть, он и сам там крестился?

Короче говоря, летописная статья содержит некие несообразности, и мы вынуждены задавать массу вопросов, читая ее. Неужели до того, как Владимир пришел к мысли, что необходимо креститься, он ниче­го о христианстве не знал? А как же Ольга — его бабка? А как же другие христиане, о которых мы можем догадываться только на основании косвенных известий? Конечно, христиан было много. Владимир был не­законным сыном Святослава, сына Ольги, который жил вполне в традициях языческих князей. У него, ве­роятно, была масса незаконных связей, и от одной такой связи с ключницей Малушей и родился Влади-х мир. Поскольку он был незаконным сыном, то на него обращали меньше внимания. В усобице он завоевал первенство. Сначала два брата воевали друг с другом, потом он выступил на оставшегося в живых как мститель за первого — все это традиционно для языческих усобиц. Что же, он ничего не знал о христиан­стве? Да конечно знал. Более того, в Киеве уже были церкви. А раз так, то были и церковные служители. А тогда зачем этот чисто литературный рассказ с подробностями об испытании вер? Не вставлен ли он в летопись в определенное время, в определенный год по какой-то определенной инициативе? Зачем путе­шествие в Византию? Разве о Византии ничего не знали? Воевали десятки лет с византийцами, договарива­лись, писали договоры, где упоминали о том, в какой церкви что и как.

Спрашивается: почему отсутствует в русской летописи подобная информация? Почему она рассмат­ривается только под определенным углом?

Наконец, история с Корсунем. Если Владимир действительно решил креститься, зачем надо было ходить на Корсунь? Разве в Киеве этого нельзя было сделать? Конечно, с точки зрения язычника, логи­ка очевидна: если возьму город — крещусь, значит, сила Божия налицо. Здесь попытка язычника дого­вориться с Богом, что, собственно говоря, и отличает язычество от христианства. Но есть и другая, чисто политическая, интерпретация событий. Мятеж, который поднял в Византии один полководец, византий­ские императоры подавить не могли. Они обратились к Владимиру, который и послал своих подчинен­ных. Они прекрасно справились с поставленной перед ними задачей, но долг платежом красен, а Влади­мир потребовал вознаграждения соответственно его заслугам, зная, что у византийских императоров сестра на выданье. Те, естественно, не могли выдать христианку за язычника.

И Владимир крестился. Но принцесса Анна не ехала, присылать ее не торопились, и вот тогда по­следовало нападение на Корсунь. И становится понятным, почему Корсунь не была разграблена. Взять-то он ее взял, а грабить не стал, поскольку уже получил соответствующее подтверждение из Ви­зантии. Но это означает лишь, что отношения с Византией были очень близкие; знали о том, что тво­рится друг у друга, очень хорошо и, следовательно, все эти выдумки про посольства и про состязание вер — чисто литературное творчество. Тем более, что оно, действительно, не несет никакой положи­тельной информации и существует только вне времени и пространства. Я бы сказал даже, что это свое­образный литературный штамп.

Но тогда получается интересная вещь. Мы ничего не знаем об архиереях, о церковнослужителях как раз того времени, когда происходит крещение Руси. Зато уже при Ярославе Мудром начинается счет ми­трополитов, ведется учет всех событий в митрополии и т.д. И вот здесь А.В.Карташев высказывает замеча­тельную идею: зная, что собой представляют греки, Владимир, когда крестил Русь, вовсе не жаждал полу­чить вместе с крещением церковную зависимость от греков, а иерархию пригласил из Болгарии, которая была тогда независима от Константинополя. И всем было хорошо. Но когда Болгария была разгромлена византийцами, то тут уже Россия автоматически попадала в сферу влияния Константинопольского Пат­риархата. Митрополиты пошли только греки, а они, имея колоссальное влияние и возможности, естест­венно, постарались, чтобы в летопись был внесен такой, прямо скажем, своеобразный рассказ о креще­нии Руси. Тем более что летопись велась в монастыре и летописец обязан был слушаться. Это надо тоже себе представлять.

Здесь много загадочного, и не нужно думать, что это— последнее слово; наверняка будут печа­таться еще и работы, и труды. И будут работать и историки, и филологи, но в целом история с креще­нием Руси в свете научных гипотез выглядит совершенно иной, чем та, которая, скажем, излагается у Толстого в "Истории церкви".

Теперь мы можем сказать, что помимо чисто документального материала — а это договоры Руси с греками, где просто идет текст: кто договаривался, с кем, где, каковы условия договора, каковы штра­фы, кто, где, что будет хранить, когда приедет торговать, когда отдавать убитых или пленных, по какой цене и т.д. (а летописец располагал этими договорами, текстами и включил их полностью в летопись, следовательно, задолго до написания "Повести временных лет" уже очень многое писалось и храни­лось), — помимо очевидно существовавших первых древних летописей, может быть, "Свода Никона" и "Начального свода", имелись и определенные предания, которые так или иначе литературно обрабаты­вались. И вот одно из них — об апостоле Андрее, второе — о призвании варягов, причем здесь наверня­ка имеет место рациональное зерно (варяги, вероятно, действительно были призваны, и именно какие-то князья, то есть именно для того, чтобы основать династию). Наконец, литературное сочинение по поводу крещения Руси, рассказ о крещении Владимира в Корсуни, где он, как вы знаете, незадолго до крещния ослеп, потому что откладывал это, и прозрел в момент крещения, погружения в воду, - все это вполне убе­дительно само по себе. То, что написал по этому поводу А.В.Карташев, должно быть взято, что называет­ся, назубок, и в "Повести временных лет" соответствующие статьи должны быть прочитаны.

Лучшее издание "Повести временных лет", наиболее для вас доступное, содержится в первом томе "Памятников литературы древней Руси" (Москва, 1978 г.). Это замечательное издание, осуществленное по инициативе и под редакцией Д. С. Лихачева, хорошо тем, что имеет параллельный текст: славянский, древний, и академический перевод. Перевод Д. С. Лихачева. Это очень хорошо сделано, с обстоятель­ным комментарием. Конечно, можно взять академическое издание в "Литературных памятниках", но это издание — редкость. Там очень большие комментарии —• это чисто научное издание. Существуют, конеч­но, издания отдельные — фрагментами, в хрестоматиях по древнерусской литературе.

Лекция 3

"РУССКАЯ ПРАВДА"

Сегодня я постараюсь рассказать о двух памятниках древнерусского законодательства — о "Русской правде" и "Церковном уставе" князя Владимира. Я прошу вас быть внимательными и стараться записы­вать как можно больше, потому что в учебниках подробного изложения на эту тему нет. До революции эти памятники изучались на спецкурсах, которые были посвящены истории права, чрезвычайно подробно и основательно. В советское время "Русская правда" изучалась в основном с диух позиций — как источ­ник по классовой борьбе в древней Руси или как источник по истории социально-экономических отноше­ний (это считалось более научным), т.е. кто чем владел, кто как покупал, платил штрафы и так далее. В лучшем случае изучался состав общества. Но именно в свете этой своеобразной традиции в учебниках обычно говорилось лишь о том, что существовал такой законодательный памятник, было законодательст­во, основанное на нормах, зафиксированных в "Русской правде". Этим обычно все кончалось.

Итак, древнерусское законодательство можно рассматривать под двумя углами зрения. Первый: как источники по истории права, т.е. не связывая непосредственно с жизнью общества, с проблемами соци­альными, экономическими, политическими, с церковной историей. Второй вариант, второй угол зре­ния — как источники именно по социально-экономической истории общества, как изображение тех или иных политических событий. Для нас это, конечно, гораздо важнее.

Само слово "правда" в древней Руси имело значение "суд", "закон". (Насколько это понятие дегра­дировало, я думаю, очевидно для всех, кто держал в руках газету с таким названием). Открыты эти юридические памятники были всего в XVIII веке, то есть тогда, когда стала созидаться научная история России. С того времени не утихает и полемика вокруг этих памятников. Представьте себе, что до сих пор ученые спорят о том, когда возникли эти памятники, в какой среде и где территориально.

"Русская правда", т.е. памятник древнерусского законодательства, дошла до нас в трех редакциях. Редакции эти выделили ученые, и мы этой устоявшейся классификацией воспользуемся: "Краткая прав­да", или "Правда в краткой редакции"; "Пространная правда", или "Правда в пространной редакции"; "Сокращенная правда", или "Правда в сокращенной редакции". Сразу оговорюсь, что "Сокращенную правду" мы с вами рассматривать не будем, поскольку она никогда не имела значения законодательного акта. Это довольно поздняя компиляция из "Пространной Правды", и она уже не имела значения для социальной и политической жизни Руси.

"Русская правда в краткой редакции" состоит из нескольких частей. Так называемая древнейшая часть ("Древнейшая правда", или "Правда Ярослава") — это статьи с 1 по 18. Затем идет так называе­мая "Правда Ярославичей", т.е. закон детей Ярослава Мудрого. Это статьи с 19 по 41. И, наконец, две отдельные статьи, два отдельных закона — это так называемый "Покон вирный" (статья 42) и "Урок мостникам" (статья 43). "Покон вирный" — это статья, которая трактует о том, сколько должен получить княжеский чиновник за свою службу, где он должен рассудить людей или собрать налоги, установить штрафы и так далее — т.е. вопросы его материального обеспечения. Что касается "Урока мостникам", то это относится к тем, кто либо мостил дороги и реки, либо собирал пошлины за проезд по этим мостам, т.е. прямой связи с "Правдой Ярослава" и "Правдой Ярославичей" здесь мы не видим.

Итак, я открываю текст, коротко перечисляю некоторые статьи и пытаюсь их прокомментировать.

Первая статья "Правды Ярослава": "Убиет муж мужа, то мстить брату брата или сына, или отца ли­бо отцу сына или брату чада, либо сестрина сына. Аще не будет кто мстя, то сорок гривен за голову. Аще будет русин, любогридин, любо купчина, либо ябедник, либо мечник, аще изгой будет, любо славя­нин, то сорок гривен положити за ны". Сразу бросается в глаза, что здесь сохранен обычай кровной мес­ти: если кто-то будет убит, то за него можно мстить, причем оговаривается круг ближайших родственни­ков, которые имеют право ответить кровью за кровь. Это первая часть статьи. Вторая говорит о штрафе: за убийство — сорок гривен, независимо от того, кто ты будешь в социальном отношении: гридин, куп­чина, ябедник (свидетель), мечник (оруженосец). Или по национальности: русин, славянин, т.е. варяг, или представитель коренного населения — все равно сорок гривен.

Вместе с тем здесь есть две фразы там, где говорится о штрафе: "... то сорок гривен за голову", так называемое головничество. Ученые полагают, что в данном случае говорится о том, что сорок гривен на­до уплатить потерпевшей стороне, т.е. родственникам убитого. Вторая часть этой статьи кончается указа­нием: "... то сорок гривен положить за него". Здесь можно видеть намек на то, что в данном случае со­рок гривен надо уплатить князю за со деланное преступление. Но это еще не все. Зачем в древней Руси был сохранен обычай кровной мести? Ведь Церковь этого не допускала. Вместе с тем, нет никаких осно­ваний думать, что этот памятник был составлен до крещения Руси. Очень просто: традиции живучи. Ко­нечно, можно было бы издать указ (сейчас бы это сделали, вероятно) и отменить кровную месть. Естест­венно, никто об этом не подумал, поскольку понимали, что традиция должна быть сохранена. Вместе с тем предлагали на выбор — либо мстить, либо получить деньги. Можно полагать, что здесь налицо влияние византийского права, т.е. христианского, и таким образом пытаются эту традицию выбить, мо­жет быть, достаточно циничным методом, но вполне реальным. Оттого, что убьешь убийцу, не разбогате­ешь. Но если ты предпочтешь получить деньги, то это может сильно изменить твое материальное поло­жение, потому что сорок гривен - это очень много. Наконец, если подходить к этому научно, то здесь встает вопрос: а что это — расправа досудебная (убийство за убийство) или послесудебная? Если у тебя убили, скажем, отца и ты знаешь, кто убил, то ты сразу отправляешься к нему и вершишь возмездие? Или же после княжеского суда у тебя есть право убить того человека? Статья об этом не говорит ничего. Но такой вопрос можно поставить.

Следующие статьи трактуют вопросы, связанные с нанесением побоев, насилием, угрозами, и опре­деляют размер штрафа за соответствующее деяние. "Или будет кровав муж", то есть, раз есть следы по­боев, скажем, на лице, не нужен тогда свидетель. "Аще не будет на нем знамения никоторого же", т.е. если ты побит, а на тебе это незаметно и нет свидетелей, то дело не возбуждается. "Ежели себе не может мстити, то взять ему за обиду три гривны". Если же доказана вина, то с преступника берутся три гривны в пользу потерпевшего.

Третья статья: "Аще ли кто кого ударит батогом любо жердью, любо пястью или чашею, или рогом, или тылеснию, то двенадцать гривен" - речь идет об оскорблении действием с использованием ка­ких-либо предметов.

Четвертая: "Аще утнет мечом, а не вынем его, любо рукоятью, то двенадцать гривен за обиду". То есть этот не вынутый меч или рукоять меча приравниваются к оглобле, к батогу, жерди. "Еже ли утнет руку и отпадет рука любо усохнет, то сорок гривен" — то есть членовредительство приравнивается к убийству. "Аще быть нога цела или начнет хромати, тогда гада смирят". Открываем комментарий к шестой статье. Здесь говорится о том, что текст этот не ясен. Ну, было бы слишком хорошо, если бы дошедший с XI в. документ был бы ясен во всех деталях. Вероятнее всего, что здесь имел место тоже какой-то штраф за членовредительство. Если за отрубленную или изувеченную руку полагается пла­тить штраф, то, вероятно, за ногу полагалось не меньше. Но вот, между прочим, за отрубленный па­лец — всего три гривны. Зато усы и борода ценились в двенадцать гривен. Кто вынет меч и будет только угрожать, но не ударит, то "гривну положити".

Дальше речь идет о краже лошадей, о укрытии беглых рабов, о клевете, о драке. Этим все кончает­ся. Всего 18 статей. Но ведь разновидностей преступлений гораздо больше, скажете вы. Однако мы здесь имеем дело с первыми русскими законами — с первыми писаными законами. Вероятно, какие-то тради­ции были и помимо этого. "Древнейшая правда", или "Правда Ярослава", была очень скоро дополнена его детьми, то есть появилась вторая часть — "Правда Ярославичей". Это статьи с 19 по 41.

Здесь речь уже идет о другом. Здесь налицо разработка отдельных положений, которые уже были сформулированы, но если там в первой статье говорится об убийстве вообще, то здесь мы вдруг читаем, что за убийство, скажем, княжеского дружинника — восемьдесят гривен. За княжеского тиуна (домоправите­ля) — то же самое. Дальше судят по прецедентам: "А конюх старый у стада" (то есть старейшина коню­хов, главный конюх), если он будет убит, "то восемьдесят гривен". "Яко уставил Изяслав в своем конюхе, его же убиле Дорогобудьци", то есть в данном случае ссылка на уже имевшийся случай. "... в сельском старосте..." — двенадцать гривен", "а в рядовници княжем пять гривен" (рядович — это тот, кто заклю­чил ряд, а ряд это договор), "а в смерде и холопе — пять гривен". Если уведут чужого холопа, или раба, то платить за обиду двенадцать гривен (тому, у кого увели). Но уже есть и новые статьи: за разорение или кражу ульев, за убийство смерда или оскорбление действием, за распашку чужой межи, за кражу лодок, домашней птицы. За собаку, ястреба, сокола — три гривны: они ценились гораздо больше, чем домашняя птица. "Аще убьют татя на своем дворе, любо у клети, или у хлева, то и убит, аще ли до света держат,

то вести его на княж двор; а еже ли убьют, а люди будут видети связан, то платити в нем". Тать — раз­бойник, который взят с поличным ночью, может быть убит тут же: это закон. Но если он не был убит до наступления утра, то он убит уже быть не может без княжеского суда. Если он будет убит в такой ситуа­ции, то убийца обязан платить за него князю. Здесь мы видим примитивное разграничение процессуальных норм. Вот что такое "Краткая правда".

"Пространная правда" значительно больше. Она содержит гораздо больше статей и, как полагают некоторые специалисты, фактически состоит из нескольких законодательств, каждое из которых доста­точно кратко, но вместе они создают довольно законченное произведение.

Итак, в "Пространной правде" 121 статья плюс несколько дополнительных. В основу "Пространной правды" была положена "Краткая правда", но более разработанная. "Краткая правда" в составе "Пространной правды" занимает 52 первые статьи. Затем идет "Устав князя Владимира Мономаха" в каче­стве продолжения. Это статьи с 53 по 66. Затем, по определению ряда ученых, следует устав черниговского князя Всеволода Ольговича — с 67 по 85 статьи. В этом уставе рассматриваются социально-экономические отношения феодальной вотчины, т.е. здесь речь идет не о государственных преступлениях, а именно о том, что характерно для вотчины феодальной того времени. Наконец, идет устав о наследстве (статьи с 90 по 106) и устав о холопстве (статьи со 110 по 121).

Где возникли эти памятники? Если иметь в виду территорию, то спорят и, вероятно, будут долго еще приводить те или иные доказательства в пользу либо Киева, либо Новгорода. Это не значит, что в данном случае мы имеем дело только с киевским законодательством, которое действовало только в Киеве, или, на­оборот, с новгородским. То, что нормы "Русской правды" действовали вообще в древней Руси, — несо­мненно. Конечно, не в деревнях, где, может быть, об этом ничего и не знали. Но в городах, видимо, это было распространено, а городов было много. Но где начало складываться это законодательство — в Нов­городе или в Киеве? Сказать сложно. В какой среде? Кто был инициатором создания? Одни исследователи видят в этом законодательстве княжескую инициативу, т.е. князь, верховный судья государства, и был не­посредственным инициатором создания этих законов. Но В.О.Ключевский, скажем, говорил о том, что, ви­димо, "Русская правда" сложилась в чисто церковной среде, а другие ученые конца XIX века высказывали мнение, что это — творчество частных лиц (видимо, каких-то феодалов), которые были заинтересованы в создании соответствующего законодательства. Однозначно ответить на вопрос нельзя.

Теперь последний вопрос: когда возникли краткая и пространная редакции "Русской правды"? Со­вершенно очевидно, что "Древнейшая правда" ("Суд Ярослава"), могла возникнуть только при жизни Ярослава Мудрого, а вернее сказать, в его правление. Вероятно, так оно и было, т.е. оформлена она бы­ла в период его княжения — в первой половине XI века. Правда, некоторые исследователи полагают, что ряд статей, вероятно, возник еще раньше, может быть, даже в X веке, что вполне возможно. Также оче­видно, что "Правда Ярославичей", которая продолжает "Древнейшую правду", могла возникнуть только после смерти Ярослава Мудрого, т.е. в третьей четверти XI столетия. Что же касается пространной ре­дакции, то это, видимо, уже XII век, хотя и существует мнение, что она относится к началу XIII столе­тия. Теперь перехожу к следующему — Церковному уставу князя Владимира Святославича.

Устав вошел в науку в XVIII веке, он был открыт в 1775 г. ученым Миллером, знаменитым русским археографом. Довольно скоро стало известно несколько вариантов этого устава, и знаменитый ученый, ар­хеолог -митрополит Евгений Болховитинов на основании изучения этих списков и вариантов пришел к выводу, что этот устав был составлен именно при князе Владимире Святом и именно им дан Церкви.

Существуют два наиболее древних варианта, две наиболее древних редакции — так называемая Оленинская и Синодальная. По Оленинской редакции, текст состоит всего из 11 статей, которые зву­чат следующим образом. Первая — это инвокация, т.е. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа". Вто­рая: "Се я, князь великий Василий, нарецаемый Владимир, сын Святослава, внук Игоря и блаженной Ольги, восприял семь крещение святое от греческих царей Константина и Василия...". Третья: "И по­том летом минувшим создав церковь святую Богородицкую и дав десятину к ней во всей земле русской от всего суда 10-тый грош и с торгу 10-тую неделю, из домов на всякое лето 10-е всякого стада и всего живота чудной Матери Божией... ". Понятно, почему первая знаменитая церковь Киева называлась де­сятинной — потому что именно ей Владимир определил десятую часть своих доходов. "И потом, воз­зрев в греческий "Номоканон" и обретох в нем, юже не подобает сих тяжь". То есть, рассмотрев грече­ский "Номоканон" — сборник церковных законов, он, князь, определил, что существует область, куда его княжеская власть ступать не должна, т.е. область отношений, где все должна определять Церковь. Пятая: "И сгадав со своею княгинею Анною и со своими детьми и дал есмь святой Богородице, митро­политу и всем епископам...". Шестая: "Аты не ступают ни дети мои, ни внуцы мои, ни род мой в люди церковные и во все суды". То есть, посоветовавшись с княгиней Анной, со своими сыновьями, он дал митрополиту и епископам право судить по определенным вопросам. В шестой статье говорится о том, чтобы в эту область не вступали ни дети, ни внуки, ни вообще его родичи. Седьмая: "И по всем горо­дам дал есьм и по погостам, и по свободам, где крестючи суть". Восьмая: "А кто вступит на мое дание, суд мне с тем пред Богом, а митрополиту проклинати его собором".

Все чрезвычайно последовательно и, я бы сказал, удивительно конкретно. Естественно, здесь влия­ние византийского законодательства ощущается куда сильнее, чем в гражданском кодексе. Девятая: "Дал есмь..." (т.е. что же может судить церковный суд, какие вопросы может разбирать) "Дал есмь роспусты, смильное, заставание, умыкание, пошибаний промежи мужем и женою о животе, или о племени, или о сватовстве поимутся, ведство, урекание, узлы, зелье, еретичество, зубоедение, иже отца и матерь бьют или сын и дочь бьетася, иже истяжются о заднице". Перевод (что же мог разбирать церковный суд): разводы, сожительство без церковного благословения, супружескую неверность, увод невесты, насилие над женщиной, споры между мужем и женой о имуществе или о разводе, вопросы, связанные со сватов­ством, колдовство, еретичество. Что касается зубоедения, то об этом спорили и, вероятно, еще будут пы­таться понять, что это значит. Самая примитивная точка зрения — та, что во время драки кто-то кого-то укусил. Хотя такое наверняка быть могло, но вряд ли стоит об этом говорить специально. Речь идет о ритуальном языческом каннибализме, - это другая точка зрения, и она гораздо серьезнее. Наконец, существует точка зрения о том, что здесь речь идет о упырях, которые-де пьют кровь. Но думаю, что, учитывая чрезвычайную конкретность всего предыдущего, здесь скорее нужно принять вторую точку зрения, т.е. что речь идет о каком-то языческом ритуале. Насилие над отцом и матерью, соответственно драки между братьями и сестрами и споры о наследстве — также прерогатива церковного суда.

Десятая статья: митрополичьи и люди церковные. Кто же это такие — люди, которым полагается судиться у епископа или митрополита? "Игумен, игуменья, поп, попадья, поповичи, чернец, черница, дьякон, дьяконовая, проскурница, пономарь, вдовица, калика, стороник, задушный человек, приклад-ник, хромец, слепец, дьяк, все причастницы церковные". Последняя статья: "Аще кто внидет в вину, су­дить всех митрополиту и епископу..." То есть, все они судятся только у церковных властей.

Синодальная редакция значительно больше (в ней 19 статей) и она более подробно толкует фактиче­ски то же самое. Повторяя в основном статьи Оленинской редакции, Синодальная просто более подробно их развивает и дополняет. Например, та, где перечисляются преступления, которые подсудны церковно­му суду, будет звучать так: разводы, незаконное сожительство, измена супружеская, насилие, умыкание невест, опять же споры об имуществе, вопросы, связанные с ведовством, волхованием, опять чародейст­во, еретичество, оскорбление, опять зубоедство, оскорбление действием отца и матери и, соответственно, наоборот — детей родителями, сноху бьет свекровь, братья и дети спорят об имуществе, церковная тать-6а, т.е. ограбление церкви, надругательство над покойником, "крест посекут", т.е. об истреблении креста на кладбище, введение скотины или собак в храм, нечаянное членовредительство третьего лица во время драки, скотоложство и убийство новорожденного младенца женщиной.

Что же послужило источником для церковного устава княза Владимира? Основных источников было четыре: так называемая "Эклога" — византийский свод законов VIII века; "Закон судный людям" — юж­нославянская переработка "Эклоги" с дополнениями в виде покаянных правил; "Прохирон" — свод визан­тийских законов конца IX столетия, и, наконец, "Извлечения из Пятикнижия Моисеева".

И "Эклога", и "Прохирон" были светские, гражданские своды. Но в них содержались нормы граж­данского, семейного и уголовного права. Поэтому не нужно говорить о том, что именно они целиком во­шли в эти краткие редакции устава. Они служили в качестве источников, но оттуда было заимствовано далеко не все. При этом нужно оговорить, что фактически сразу изменялись нормы наказания.

Следует отметить, что византийское законодательство в области именно наказаний за уголовные и другие преступления было чрезвычайно суровым. Помимо смертной казни, которая была введена в ка­честве наказания, там сплошь и рядом применяется зверское членовредительство: отрезание ушей, носа, рук, языка и т.д. И надо сказать, что византийцы весьма часто прибегали именно к таким способам нака­зания — в сочинениях византийских авторов это встречается сплошь да рядом. Я уже не говорю о при­нудительном оскоплении и прочем.

На Руси ничего этого не было. Об этом упоминалось достаточно формально, и никогда такие наказа­ния не применялись. Страх, церковное наказание, т.е. епитимия — вполне возможно, в виде какого-то тюремного заключения — за отдельные преступления. Может быть, их впоследствии стали называть принудительными работами — все это могло иметь место. Но членовредительства в древней Руси не бы­ло. В этом отношении русские законы, русские обычаи были куда более гуманными.

Что же касается Византии, то здесь наверняка можно видеть вообще восточную традицию. Вы, вероят­но, знаете, что до сих пор в ряде мусульманских стран за определенные виды преступлений отрубают руки, побивают камнями и т.д. (Я, правда, с трудом представляю себе эту процедуру, где это делают — в хирур­гических клиниках или по-прежнему всенародно, на стадионах, но тем не менее, там это есть. В этом от­ношении на Востоке весьма специфическая традиция). Трудно себе представить, чтобы такое было у нас. В Китае, как известно, расстрелы показывают по телевидению — правда, только до момента выстрела. Но все остальное, пожалуйста, смотрите: считаются, что это имеет воспитательное значение. К счастью, у нас ничего подобного нет.

Получается, что в древней Руси было гражданское законодательство, уголовное и церковное. Семей­ное право фактически было все в руках Церкви, и вопросы, связанные с семьей, решались церковным судом. Традиция эта, между прочим, дожила практически до XX века, поскольку вопросы, связанные с разводом, решались всегда через Церковь. Уголовный суд был всегда прерогативой князя. Что касается гражданского права, то мы видим, что здесь одни вопросы решал князь, а другие — Церковь, т.е. до из­вестной степени они здесь дублировали друг друга.

Теперь, после того, как мы немного познакомились с основными статьями древнерусского законода­тельства, мы можем, вероятно, заключить, что действительно, во многом источником права был авторитет княжеской власти и авторитет Церкви, что в основе древнерусского права лежали, с одной стороны, обы­чаи, а с другой стороны — нравственные принципы христианства. И, в-третьих, русское законодательство стремилось, как, вероятно, это должно делать любое законодательство, обеспечить (вернее, защитить) жизнь и права людей, не нарушающих законы, и покарать тех, кто действует против общества и отдельных людей, нарушая законы. В данном случае это законодательство действительно было своеоб­разным компромиссом в пользу людей, жизнь которых определялась какими-то нравственными принци­пами. В данном случае мы видим, что законодательство является насилием только по отношению к пре­ступникам. Значит, мы можем, вероятно, сделать вывод о том, что нельзя так определять русские законодательные кодексы, что они обеспечивали только права имущих классов, защищали их интересы и способствовали угнетению классов неимущих. Такая вульгарная трактовка законодательств, конечно, не должна иметь места.

Источник по этой теме: "Российское законодательство Х-ХХ веков". Том 1 — "Законодательство древней Руси". Купить это невозможно, потому что этот том вышел в 1984 году (тираж 25 тыс. экз., из­дательство "Юридическая литература")[9], но и в Исторической библиотеке, и в Румянцевской это все есть в должном количестве экземпляров.

Лекция 4