Чувство природы в творчестве Ю.Казакова

ЮРИЙ ПАВЛОВИЧ КАЗАКОВ

(1927 - 1982)

Ярко выраженный лиризм рассказов писателя. Его творчество как «роман рассказчика» - своеобразная духовная автобиография. Настойчивое обращение к традициям русской литературной классики: стремление восстановить прерванные связи. Отказ от рассмотрения человека преимущественно в его социальном статусе, внимание к нравственным проблемам. Обращение к изображению природы как равноправной человеку части мироздания. Музыкальность как важнейшая черта стиля.

Ранние рассказы писателя («На полустанке» (1954)) как полемика с традиционной для литературы 1930–50-х годов концепцией положительного героя. Традиции И.А.Бунина в стремлении к жесткому реалистическому изображению жизни и человека.

Порожденная впечатлениями военного детства идея быстротечности и необратимости жизни и связанное с ней стремление писателя «остановить мгновение». Фрагментарность как основная черта структуры рассказов писателя. Понимание счастья как наивысшей напряженности проживаемых «мгновений жизни», изобразительное мастерство в воссоздании картин этих «мгновений». Роль мотива воспоминания как попытки возвращения к былому счастью (рассказы«Ночь» (1955), «На охоте» (1956), «В тумане» (1959)).

Поиск Ю.Казаковым устойчивых начал жизни, стремление к познанию коренных основ национального духа. Обращение вслед за М.М.Пришвиным к теме русского Севера (рассказы«Поморка» (1957), «Никишкины тайны» (1957), «Манька» (1958), книга «Северный дневник» (1972), повесть «Мальчик из снежной ямы» (1972-1976 гг., опубл. В 1983 году). Проблема извечно драматического противостояния человека и природы и формирования подлинно значимых ценностей именно в условиях этого противостояния.

Исследование современного человека в аспекте его взаимосвязи с землей (рассказы «На полустанке» (1954), «По дороге» (1960), «В город» (1960), «Легкая жизнь» (1962), «Нестор и Кир» (1965): изображение процесса распада исконных основ человеческого существования.

Своеобразие соотношение мотивов дома и дороги в творчестве писателя: дорога как способ обретения счастья в познании жизни писателя: дорога как разрыв связей с местом, в котором родился.

Рассказ «Трали-вали» (1958) как этапный в творчестве писателя. Глубокий лиризм произведения. Острая постановка проблемы таланта и его влияния на позицию человека в жизни. Объективный подход к выявлению причин духовной вялости героя. Исследование процесса самосознания современного человека через акцентирование внутренних скрытых процессов духовного существования. Музыкальность структуры рассказа.

Мотив «разлучения душ» в рассказах 1960 - 1970-х годов как свидетельство активизации размышлений писателя о смерти, ее катастрофической сущности.

Своеобразие художественного решения темы любви как прощания в рассказах «Осень в дубовых лесах» (1962), «Двое в декабре» (1962), «Адам и Ева» (1963).

Изображение процесса утраты современным человеком чуткости и понимания во взаимоотношениях с людьми и окружающим миром. («Вон бежит собака» (1963), «Ночлег» (1963), «Кабиасы» (1964). Глухота героев к звучанию бытия, их стремление отгородиться от «живого» звука жизни.

Эсхатологические мотивы в позднем творчестве писателя. Образы войны, разрушения, смерти в повести «Две ночи» (1962), очерке «Зависть» (1969) как свидетельство неправедности бытия человека.

Рассказы «Свечечка» (1973) и «Во сне ты горько плакал» (1977). Усложнение структуры рассказов, ее ориентация на миф и аллегорию. Детство и Смерть как трагически взаимосвязанные начала бытия. Исследование души ребенка в ее гармонической взаимосвязи с естественной жизнью и мистической связи с высшими началами бытия.

В творчестве Ю.Казакова — мастера лирико-психологического рассказа, ярко заявившего о себе в 50—60-е годы XX века, с самого начала проявляется чрезвычайно глубокий интерес к проблеме взаимоотношений человека и природы.

Исследователи сразу отметили эту сторону произведений писателя, но оценивали ее с разных позиций. Помимо одиозных упреков в «созерцательности, бездумном любовании при­родой», «запоздалом руссоизме и пантеизме»[14] появляются ин­тересные наблюдения над тем, как влияет природа на внутрен­ний мир казаковских героев. Одной из наиболее часто встреча­ющихся в статьях о писателе мыслей становится та, что приро­да у него очищает человека, рождает в нем «чувство сопричастности к бескрайнему и вечному мирозданию»[15]. Авторы монографий о Ю.Казакове стремятся углубить рассмотрение этой проблемы. Так, И.Кузьмичев утверждает, что от русской классики, в частности от Л.Толстого, писатель унаследовал особое ощущение жизни как дарованной свыше Благодати и чувство уважения «ко всему за все»[16]. Действительно, писатель, вошедший в литературу в пе­риод «оттепели» и принесший с собой страшный опыт воен­ного детства, стремился в своем творчестве утолить подсозна­тельное желание сопричастности миру.

Исследователь С.Федякин считает, что война сформиро­вала особый тип писательского сознания Ю.Казакова, кото­рый определяется им как ностальгический (основная черта — «непосредственное ощущение как бытие превращается в небы­тие, как постоянно теряются мгновения»[17]). Однако на этом основании нельзя утверждать, что Ю.Казаков — художник трагического миропонимания. Для него была характерна позиция преодоления острого ощущения крат­кости и неповторимости каждого мгновения бытия. Он отстаи­вает позицию оптимистического отношения к жизни, основан­ную на том, что извечной внутренней потребностью человека является стремление к счастью, соотносимое с зало­женным в мире устремлением к гармонии.

Попытка передать текучее подвижное равновесие во взаи­моотношениях человека и мира оказалась связана с таким ка­чеством таланта писателя, как музыкальность. Музыкант в первой профессии, Ю.Казаков создает особую структурно-композиционную организацию своих рас­сказов, которая позволяет выявить внутреннее (мелодическое) соотнесение меняющегося состояния героя и окружающего его мира. Так происходит, например, в рассказе «Ночь», сложная ритмико-интонационная организация которого обозначает возникающее в герое ощущение гармонии с внешним миром.

В начале рассказа герой испытывает смутную тоску об ушедшей в прошлое счастливой поре жизни, которую как буд­то невозможно вернуть. Встреча с мальчиком, описавшим то, как бы он передал в сочиненной им музыке чудо тихой ночи, помогает рассказчику осознать глубокую связь с окружающим миром. И стук бревен, плывущих по реке, казавшийся поначалу тревожным, теперь вызывает у него представ­ление о сидящем в лодке «мудром человеке», который стукает обухом топора по этим бревнам, стараясь «по звуку уга­дать их крепость и чистоту».

Можно говорить о том, что часто звуком, помогающим казаковским героям увидеть красоту окружающего мира, понять совершенство сущего, ста­новится звук, свидетельствующий о «сотворчестве» (М.Приш­вин) человека и природы. Так происходит в рассказах «Тихое утро», «В тумане», «Некрасивая», «На охоте».

Для того чтобы услышать звучание жизни, человек дол­жен пробудиться от повседневной инерции существования. Именно поэтому столь часто пускаются в дорогу герои Ю. Ка­закова. Дорога в эстетических представлениях писателя есть си­ноним поиска «магического» места, где человек обретает счас­тье. На это указывают и заглавия большинства рассказов писа­теля, которые обозначают «топос счастья»: «Тихое утро», «На охоте», «В тумане», «Ночь», «На острове», «Осень в дубовых лесах», «Двое в декабре».

Поистине магическое воздействие ауры такого топоса на само­ощущение казаковского героя имеет двойственную природу. На первый взгляд, ее составляет земная красота, гармония при­родного мира, которая воссоздается в произведениях писателя с необыкновенной изобразительной силой.

Однако во взаимоотношениях героя Ю.Казакова с при­родным миром нет той родственности, что присуща, напри­мер, пришвинскому герою. Привнесенное войной чувство от­чуждения от естества бытия заставляло писателя искать в его материальной «вещественной» стихии высшее одушевляющее начало. Одновременно ему открывалось в природе и то, чего не мог увидеть человек, ощущающий свое нераздельное единство с ней. Наиболее отчетливо эти идеи звучали в рассказах, объе­диненных темой Севера, суровая природа которого, так пора­зившая писателя, исподволь оказывала влияние на его мироо­щущение во время неоднократных возвращений Ю.Казакова в эти места. Раз за разом окунаясь в особую атмосферу Севера, Ю.Казаков открывал для себя новые стороны извечных дра­матических противоречий в отношениях человека и природы.

Поэтому уже в начальный период творчества писатель су­мел уловить противоречивую сущность именно северного при­родного «духа» в его отношении к человеку. Например, в рас­сказе «Поморка», размышляя о судьбе девяностолетней стару­хи Марфы, автор-рассказчик видит природу отбирающей у человека его жизненную энергию: «Так что же иссушило, со­старило ее, сделало холодными руки и утишило сердце? Уж не белые ли призрачные завораживающие ночи, не страшное ли ночное солнце выпило ее кровь? Или, наоборот, длинные зим­ние вечера, которые проводила она за прялкой при багровом дымном свете лучины?».

Таким образом, можно говорить, что уже в раннем твор­честве писателя складывается особое понимание природы, со­единяющее в себе и восхищение гармонией, к которой тяготе­ет все сущее, и страх познания первородного хаоса, скрытого за этой гармонией.

Это позволяет по-новому прочитать те рассказы писате­ля, которые в исходной своей идее традиционно определялись исследователями как натурфилософские — «Тедди» и «Арктур — гончий пес». В них Ю.Казаков решает вопросы общефило­софского характера, такие, как соотнесение свободы и нрав­ственности.

Цирковой медведь Тедди из одноименного рассказа как бы повторяет традиционный путь героя из творчества М.Приш­вина в страну «без имени, без территории», в страну своего детства. Но, вернувшись к своему естественному состоянию, Тедди приобретает одновременно и ту первородную агрессив­ность, которой охвачено в природе все живое и которая явля­ется следствием простого желания выжить. Посвященный М. Пришвину, этот рассказ является не столько художествен­ным опредмечиванием пришвинской концепции жизни челове­ка как возвращения к «себе первоначальному», к ощущению себя в природе и природы в себе, сколько раздумьями о приоб­ретениях и утратах на пути к познанию подлинного облика мира.

Продолжение эти размышления находят в рассказе «Арктур — гончий пес», где осознание слепым гончим псом своего извечного предназначения истолковывается писателем не только в романтическом, как это неоднократно подчеркивалось ис­следователями, но и в философском ключе. Арктур платит жиз­нью, как бы искупая первородную дисгармонию установлен­ного порядка жизни.

Образ топоса приобретает, таким образом, в творчестве Ю.Казакова дополнительное символическое значение сопри­косновения с высшими началами бытия. Этому способствует и присущая ему особая пространственно-временная организация.

В художественном пространстве рассказов писателя особую роль приобретает мотив воды. Еще в ранних дневниковых записях Ю.Казакова возника­ет образ ручья как символ причащения к мирской благодати. И в рассказе «Ночь» ручей выступает не в конкретно-реальной своей сущности, а, скорее, как знак особой отмеченности не­коего заповедного края «непуганых птиц», куда Семен пригла­шает рассказчика: «А еще там под косогором, ежели через зава­лы переберешься, овраг перелезешь, да вниз спустишься, род­ник есть, ключ по-нашему, и сколько я разной воды перепил, но такой никогда не пил, и вода там, надо думать, лечебная...». Этот завершающий описание «аккорд» — как определение ко­нечной цели воображаемого путешествия в заповедный край.

Медведь Тедди в своих скитаниях также набредает, нако­нец, на широкую поляну, которая становится его конечным пристанищем: «Внизу бежал ручей, тихонько гудели огромные сосны, отцветали последние ромашки, жадно глядящие на бес­сильное солнце. Берег ручья во многих местах состоял из мяг­кого золотистого песка со следами пурхавшихся в нем тетере­вов, мелодично и бесконечно динькала вода, и Тедди, остано­вившись на поляне, понял вдруг, что нашел землю обетован­ную и наконец-то пришел в страну своего детства. Больше его уже никуда не манило, никуда не хотелось идти, путешествие его было окончено».

Образ ручья связан у Казакова чаще всего с определен­ным типом героев — детей и животных («Тихое утро», где ана­логом ручья выступает колодец, из которого пьет воду городс­кой мальчик Володя, приобщаясь к прелести окружающего мира, «Ночь», «Тедди»). Если вспомнить, что и творчество М. Пришвина ассоциируется Казаковым с родниковой водой, то можно определить семантику образа как излияние родни­ком неких глубинных природных животворных сил, воплоща­ющих гармонический лад сущего.

Образы реки и озера, также присутствующие в подавляю­щем большинстве ранних рассказов Ю.Казакова («Тихое утро», «Ночь», «На охоте», «Голубое и зеленое», «Тедди», «Арктур — гончий пес»), более сложны по своему смысловому наполнению и открывают путь к пониманию характера нрав­ственных поисков писателя.

Река воплощает собой энергию, силу, движение жизни, заставляющие пробуждаться душу героя, устремляя его к осоз­нанию неполноты своей жизни, а через это — к ощущению истинной гармонии бытия. Значительность сюжетной и идей­ной функций образа реки в художественном содержании казаковских произведений можно увидеть на примере рассказа «Трали-вали» (1959). Герой его — бакенщик Егор — один из наибо­лее неоднозначных образов в творчестве писателя. О нем Ю.Ка­заков так писал К. Паустовскому: «Недавно я написал рассказ «Трали-вали» про бакенщика на Оке и вообще про Русь и рус­ский характер, а больше всего про себя»[18].

В Егоре одновременно проявляются и такие «извечные» черты характера, как пассивность, покорность обстоятельствам, душевная лень и податливость влиянию негативных внешних воздействий, что и определяет его привычное «трали-вали» по отношению ко всему. Но одновременно откуда-то из глубин его души открывается духовный опыт предков, сформировав­ший и «огранивший» чудесный певческий талант героя. По­тому, наверное, песни, которые поет Егор, — это песни ста­ринные.

В судьбе Егора река играет огромную роль. Вся его жизнь связана с речным пространством. Река «отняла» первую жену Егора — «распущенную потрепанную бабенку, гораздо стар­ше его, утонувшую осенью в ледостав», и она же «подарила» ему Аленку — его настоящую любовь (они встретились, когда Егор перевозил ее на лодке). Река отделяет его от села, жизнь которого изображена Казаковым отнюдь не идиллически. И голос сестренки, зовущий Егора с другого берега на перво­майские праздники, — в сущности, «голос» призываю­щей его к себе привычной «легкой жизни».

Смутное беспокойство, охватывающее иногда Егора и свя­занное с ощущением какой-то застылости его жизни, похожей на сон, наваждение тоже тесно связано с образом реки. На ее берег выходит он, испытывая желание уехать куда-ни­будь, изменить cвою жизнь. Именно здесь ощущает он некий «звездный крик»: «Его-о-р!» — как зов какого-то высшего начала бытия (что подчеркивает и определение «звездный»). И здесь же, «у перевернутой дырявой плоскодонки, у самой воды, в березках» Егор поет для себя вместе с вторящей ему Аленкой, поет в полную силу своего чудесного голоса, живя в этот момент настоящей, а не призрачной жизнью.

Эта активность водной сти­хии у Ю.Казакова подчеркнута постоянным присутствием света. Так, например, в идущий по берегу реки рассказчик видит костер, яркой точкой горящий на другой ее стороне, от которого по воде тянется прерывистая полоска света. Тедди в одноименном рассказе, плывет по «теплой серебристой» от лунного света воде реки к «сплошному и черному» лесу. Маль­чик Алеша («Голубое и зеленое»), переживающий свою пер­вую любовь, на берегу лесного озера наблюдает, как выходит из-за туч солнце и запускает «золотые дрожащие пальцы глу­боко в воду». И Eгоp в «Трали-вали», сидя на берегу, «чутко слушает и смотрит в темноту на отраженные в реке звезды, на далекие яркие огоньки бакенов». Свет как преодоление «косности и непроницаемости бы­тия» (В.Соловьев) тоже приобретает у Ю.Казакова символический смысл. Известное тяготение писателя к тому, что Е.Галимова называет «ноктюрностью»[19], то есть особое внимание к ночи как основному времени действия его рассказов, заставляет не­сколько иначе рассматривать этот образ света, отражаемого водой. Происходит усиление, концентрация его семантики как источника жизни. В ночи герой Ю.Казакова одновременно и освобождается от «тенет» привычных, автоматических душев­ных движений, как бы приближается к живой жизни, и в то же время оказывается несколько потерявшимся в ней, в ее необъят­ности и сложности. Свет и вода становятся теми пространствен­ными ориентирами, которые ведут героя к моменту обретения душевной гармонии.

Эстетический смысл образа моря еще более многослоен в художественном мире казаковской прозы. Писатель говорил, что именно на берегу северного моря испытал чувство «второ­го рождения», «начал быть». Но одновременно именно в обли­ке моря ему открылась и свирепость, жестокость природной стихии по отношению к человеку. Поэтому образ моря приоб­ретает у него двойственный характер. С одной стороны, оно способно оказать позитивное влияние на чувства и мысли ге­роев: в рассказе «Манька» (1958) штормовое море как бы ката­лизирует любовь героев (то же и в рассказе «На острове»). С дру­гой стороны, море способно и наказать человека, отнять у него жизнь. Такой двойственный образ моря возникает в рассказах «Поморка» (1957), «Никишкины тайны» (1957).

В «Никишкиных тайнах», например, мальчик, едущий на тоню к отцу, любуется морским пейзажем: «Здесь, возле бере­га, совсем тихо, светлое дно видно, вспыхивают искры перла­мутровых раковин и пропадают, лижет песок прозрачная вол­на... Сильно светит низкое солнце, блестит под ним море и кажется выпуклым. Длинные мысы плавают впереди в голубой дымке, будто висят над морем». Но и некоторая напряжен­ность ощущается в этом морском пространстве. Создается она в тексте нагнетением почти неприметных деталей. Так, море кажется тихим именно «здесь, возле берега», что сразу обра­щает мысленный «взор» ко всему бескрайнему его простран­ству, где покой — не такое уж частое состояние. «Низкое сол­нце», странная «выпуклость» — это смещение привычных очер­таний создает ощущение легкой тревоги. И именно конь Никишки чувствует ее: «На море косится, глаз выворачивает, не любит моря...». В дальнейшем содержании рассказа эта тревога получает мотивацию в словах отца Никишки — бывалого ры­бака: «...узнаешь тогда наше северное морюшко <...> Быват, падет темна погода, так уж понесет, так понесет — заревишь в голос, с жизнью простишься».

Образы воды необычайно эстетически значимы как один из топологических элементов внутреннего пространства произведения, определяющих «топос счастья». Например, река становится грани­цей, пересекая которую, герой попадает в иной мир, где ока­зывается способен найти счастье. Так происходит в рассказе «Ночь». В «Тедди» медведь, переплывая реку, попадает из про­странств, освоенных людьми, мира человеческого, в глухой лес, мир природный.

«Топос счастья» четко определен в пространственном от­ношении, что несет в себе представление об ограниченности счастья. Но локализованность пространства ведет к расшире­нию времени. Попадая в «топос счастья», герой начинает пре­бывать в нескольких временных измерениях. Мысленно он пе­реносится в прошлое, как бы корректируя свое нынешнее со­стояние состоявшимся в прошлом счастьем. Однако часто воз­никает и третий план времени — вечность. Он формируется в размышлениях героев и автора о повторяемости сущего, а так­же в особенностях протекания настоящего времени, которое как бы застывает, останавливается (рассказы «Ночь», «На охо­те», «В тумане», «Трали-вали»).

Казаковский герой остро ощущает и родственность одних начал жизни и равнодушие, а то и враждебность других. И только в духовном усилии, в прозрении ему открывается «божествен­ная красота» бесконечно сложной жизни. Поэтому одновременно с внешним движением должно происходить внутреннее, глу­боко скрытое паломничество души. Оно осуществляется через страдания. Исследовательница К.Байниева считает, что стра­дание ведет героя Ю.Казакова к постижению подлинной эк­зистенции индивидуального бытия, то есть видит в его изображе­нии страдающего человека экзистенциальные мотивы. По на­шему мнению, категория страдания выступает у Ю.Казакова, скорее, в аспекте христианского нравственного сознания, ибо обостряет особую душевную чуткость, помогающую постичь смысл жизни.

ЛИТЕРАТУРА

Галимова, Е. Художественный мир Юрия Казакова / Е.Галимова. - Архангельск: Помор. гос. пед. ун-т им. М.В. Ломоносова, 1992. - 172 с.

Галимова, Е. Мученица Матрена и преподобная Марфа: Два лика рус. святости: (Героини рассказов А. И. Солженицына «Матренин двор» и Ю. П. Казакова «Поморка») / Е.Галимова // Классика и современность: Материалы в помощь учителю лит.: Межвуз. сб. науч. тр. Архангельск: Помор. гос. пед. ун-т им. М.В. Ломоносова, 1999. - С. 129—149.

Кузьмичев, И.С. Юрий Казаков / И.С.Кузьмичев. - Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1986. - 268 с.

Махинина, Н.Г. Проблема нравственных ценностей в творчестве Ю.Казакова: 10.01.01.:Дис…. канд.филол. наук / Н.Г.Махинина. - Казань: КГУ, 1997. - 288 с.

Махинина, Н.Г. Традиции раскрытия темы детства в русской литературе ХХ века (Л.Толстой и Ю.Казаков) / Н.Г.Махинина // Слово и мысль Льва Толстого. Казань: Изд-во КГУ, 1993. – С. 30-37.

Махинина, Н.Г. Чувство природы в творчестве Ю.Казакова / Н.Г.Махинина // Природа и человек в художественной литературе. - Волгоград: Изд-во Волгогр ун-та, 2001. – С. 118-127;

Махинина, Н.Г. Детство и природа в творчестве Ю.Казакова / Н.Г.Махинина // Природа в художественной литературе: материальное и духовное: Сборник научных статей. - СПб.: Изд-во ЛГОУ им. А. С. Пушкина, 2004. – С. 158-165.

Махинина, Н.Г. Проза Ю. Казакова о детях и для детей / Н.Г.Махинина // Мировая словесность для детей и о детях: Сборник материалов Девятой Всероссийской научно-практической конференции: вып. 9, ч. 2. – М.: Изд-во Моск. гор. пед. ун-та. (Ярославль: Изд-во «Литера»), 2004. – С. 251-255.

Павловский, А. О Казакове / А.О.Павловский. // Павловский А. Русский советский рассказ. Очерки истории жанра. - Л: Наука, 1970. - С. 48-75.

Нинов, А. Юрий Казаков / А.Нинов // Сквозь тридцать лет: Проблемы. Портреты. Полемика. 1956-1986. - Л.: Сов. писатель, 1987. - С. 331 - 358.

Холмогоров, М.К. «Это же смертное дело!.». Перечитывая Юрия Казакова / М.К.Холмогоров // Вопросы литературы. - 1994. - № 3. - С. 3-20.

Чебракова, Е.В. Традиции И. Бунина в творчестве Ю. Казакова / Е.В. Чебракова // Литературный процесс: традиции и новаторство: межвузовский сборник научных трудов; отв. ред. Е.Ш. Галимова. - Архангельск, 1992. - С. 210-222.

3.5. ДРАМАТУРГИЯ 1956-1965 ГОДОВ

Интенсивность театральной жизни периода «оттепели», создание новых театров: «Современник» (1956), «Таганка» (1964).

Отражение в развитии драматургии данного периода процессов, характерных для литературы 1950-1960-х гг. в целом.

Возвращение на сцену пьес, ранее запрещенных или замалчиваемых: «Дни Турбиных», «Бег» М.Булгакова, «Мандат» Н.Эрдмана, «Золотая карета» Л.Леонова, «Голый король». «Дракон», «Обыкновенное чудо» Е.Шварца.

Активизация лирического и социально-аналитического начал, общая гуманистическая установка, определившая поиск нового героя, акцент на вопросах нравственного взросления личности, интерес к миру обыкновенного человека, осознание значимости частного бытия: «В добрый час» (1955), «В поисках радости» (1956) В.Розова, «104 страницы про любовь» (1963) Э.Радзинского, «Иркутская история» (1959), «Мой бедный Марат» (1964, 1980) А.Арбузова, «Старшая сестра» (1961) А.Володина, «Варшавская мелодия» (1966) Л.Зорина.

Жажда правды и справедливости в осмыслении нравственных итогов Великой Отечественной войны. Опыт войны как нравственный критерий оценки («Вечно живые» (1943, 1957, 1964) В.Розова); осознание значимости доверия, искренности и понимания («Барабанщица» (1958) А.Салынского, «Где твой брат, Авель?» (1965) Ю.Эдлиса).

Интерес к историческим темам. Стремление очистить от искажений идеалы революции, акцент на нравственной проблематике в трактовке революционной и ленинской темы: «Декабристы» (1967) Л.Зорина, «Народовольцы» (1967) А.Свободина, «Именем революции» (1958), «Шестое июля» (1964, 1973), «Большевики» (1967) М.Шатрова, «Третья патетическая» (1958) Н.Погодина. Разные подходы к документу, к факту.

ЛИТЕРАТУРА

Богуславский, А., Диев, В. Очерки истории русской советской драматургии / А.Богуславский, В.Диев. – Т.2, 3. – Л.: Академия наук СССР, 1968.

Бугров, Б.С. Русская советская драматургия. 1960-70 г / Б.С.Бугров. – М.: МГУ, 1981.

Ошменская, А.А. Литература «оттепели» в контексте исторического процесса / А.А.Ошменская. - Саратов: СГТУ, 2009. - 48 с.