Литературное наследие

Письменность и литература

Клинописная культура

Подобно тому как пирамиды в Египте являются символом древнеегипетской цивилизации, так и глиняные таблички, испещрённые клинописными знаками, служат символом цивилизаций Древней Месопотамии. В культуре обитателей Древнего Двуречья, где прежде процветавшие города и грандиозные сооружения превратились в бесформенные холмы-телли, особое место принадлежит изобретённой шумерами клинописи. История Древнего Шумера и началась с возникновения клинописи, постепенно распространившейся по всей Передней Азии.

В своей древнейшей, пиктографической форме письменность Месопотамии появилась на рубеже четвёртого–третьего тысячелетий до н. э. В пиктографической письменности было свыше полутора тысяч знаков-рисунков. Каждый знак означал слово или несколько слов. Совершенствование древнемесопотамской системы письма, создаваемой на мягкой глине тростниковой палочкой, шло по линии унификации значков, сокращения их числа (в нововавилонский период их осталось чуть более трёхсот), схематизации и упрощения начертания знаков, в которых стало почти невозможно узнать исходный рисунок. О разрыве между изображением и обозначением свидетельствует и изменившееся со временем направление письма: написание слов сверху вниз было заменено расположением знаков слева направо. Одновременно происходила фонетизация письма, то есть значки стали употребляться не только в первоначальном, словесном значении, но и в отрыве от него, как исключительно слоговые. Это позволило передавать имена собственные, абстрактные понятия, грамматические формы.

Клинописные знаки с самого начала выполняли разные функции. Так, идеограммы выражали определённую «идею», фонетические знаки отражали отдельный звук или сочетание звуков, детерминативы (знаки-определители) подсказывали, какой смысл выражает начертанное слово в данном контексте. Читатель клинописного текста каждый раз должен был задумываться, как ему следует понимать тот или иной знак, поэтому прочитать текст «с листа», без предварительной подготовки и тщательного изучения всех знаков, невозможно. Клинопись требует не просто чтения, а интерпретации текста. Не случайно поэтому большинство писцов знали клинопись только в пределах своих профессиональных нужд (они без ошибок могли написать хозяйственный отчёт или юридический документ), но не умели прочесть религиозно-литературное произведение. Учащиеся месопотамских школ – «домов табличек» – э-дуба, возникших в середине третьего тысячелетия до н. э., механически заучивали задачи и их решения, зазубривали литературные произведения, рецепты, словари и справочники. Из-за сложностей, связанных с прочтением клинописного текста, жрецы вынуждены были заучивать наизусть гимны богам, хотя записи этих произведений, безусловно, существовали уже с древнейших времён.

Развитая клинописная система, способная передавать все смысловые оттенки речи, выработалась к середине третьего тысячелетия до н. э. Сфера применения клинописи также расширилась. Если первые клинописные пиктографические записи были документами хозяйственной отчётности, то к концу третьего тысячелетия до н. э. появились пространные строительные и закладные надписи, культовые тексты (которые прежде передавались преимущественно в устной форме), сборники пословиц, многочисленные «школьные» или «научные» тексты – списки законов, названий гор, стран, минералов, растений, животных, профессий и должностей и, наконец, первые двуязычные словари.

Распространение клинописи из шумерского языка в аккадской с его диалектами (ассирийским и вавилонским), хурритский, хеттский, урартский, языки Восточного Средиземноморья, появление парадного персидского письма способствовали увеличению многозначности отдельных символов, однако поскольку большинство идеограмм имело шумерское происхождение, постольку вся письменная традиция стран клинописной культуры в большей или меньшей степени ориентировалась на Шумер, впитывая его литературное наследие. Клинопись, таким образом, во многом определила культурный облик всего переднеазиатского региона в древности.

Престиж месопотамской культуры и письменности был столь велик, что во второй половине второго тысячелетия до н. э., несмотря на упадок политического могущества Вавилона и Ассирии, аккадский язык стал средством международного общения на всём Ближнем Востоке. Текст договора между фараоном Рамзесом II и царём хеттов Хаттусили III был составлен по-аккадски. Фараоны писали своим вассалам в Палестине не по-египетски, а по-аккадски.

1400–600 гг. до н. э. были временем наибольшего влияния месопотамской цивилизации на окружающий мир. Шумерские и аккадские ритуальные, литературные, «научные» тексты переписывались и переводились на другие языки во всём ареале клинописи. Не случайно поэтому в музеях мира хранится сейчас около полутора миллионов клинописных текстов, и каждый год археологи достают из-под земли сотни новых документов. Огромную роль в сохранении для потомков письменного наследия народов Месопотамии сыграл ассирийский царь Ашшурбанапал, который в столичном городе Ниневия собрал из храмовых и частных коллекций 25 тысяч табличек, отражавших многовековой опыт существования цивилизаций с клинописной культурой. Тексты, разделённые по отраслям знаний, составили первую в мире библиотеку «глиняных книг». Бóльшая часть из того, что сейчас известно о достижениях шумеров, вавилонян, ассирийцев, была получена из руин этой дворцовой библиотеки, погибшей при разрушении Ниневии в VII в. до н. э. Пожар не страшен глине, поэтому «глиняные книги», хотя и покрылись сажей, не пострадали. Обжиг позволил им долгое время без каких-либо существенных изменений пролежать в земле, а когда к культуре народов Древней Месопотамии пробудился интерес у историков, клинописные памятники «заговорили».

Литература Древней Месопотамии известна сравнительно неплохо, так как до наших дней сохранилась примерно четвёртая часть того, что изучалось и из века в век переписывалось старательными учениками школ. Обучение в Двуречье строилось на копировании текстов самого различного содержания – от образцов деловых документов до художественных текстов, поэтому благодаря ученическим копиям восстановлено немало произведений.

В настоящее время известно около ста пятидесяти памятников шумерской литературы. В их числе – стихотворные записи мифов, эпические сказания, свадебно-любовные песни, связанные со священным браком обожествлённого царя со жрицей, погребальные плачи, плачи о социальных бедствиях, следовавших за разрушением Лагаша, гибелью Ура, Урука, всего Шумера, литературные имитации царских надписей, оставленных в честь войн, побед, возведения храмов. Также широко представлены дидактические произведения – поучения, назидания, споры-диалоги (между сезонами года, предметами хозяйственной деятельности, представителями сельскохозяйственного труда, доказывавшими друг другу своё превосходство), сборники басен, пословицы, поговорки, анекдоты. Есть произведения, повествующие об устройстве школы – э-дуба и о школьной жизни.

Из всех жанров шумерской литературы наиболее полно представлены гимны, восхвалявшие божество, перечислявшие его имена, эпитеты, деяния. Самым популярным героем гимнов был бог Энлиль, образ которого создавался по мифологическим сказаниям.

Гимн был самым древним способом коллективного обращения к божеству, рассчитанным на произнесение вслух. Жрецы, нередко неграмотные, заучивали текст гимна «из уст» какого-либо писца. Запись такого произведения производилась с особой тщательностью, так как ни одного слова нельзя было произносить произвольно. Огромное значение придавалось и ритмической речи, воспринимавшейся эмоционально-магически и в силу своего сакрального содержания порождавшей коллективные умонастроения. Важнейшими средствами создания ритма были многочисленные повторы, ритмические перечисления, эпитеты богов, повторение начальных слов в некоторых строках подряд, использование одинаковых глагольных форм, помещённых в конце стиха-предложения.

На чтение вслух и порождение коллективных эмоций была направлена и вавилонская (аккадская) ритмическая речь, предназначенная для культового действия. Тесно связанная с фольклором, эта литература брала свои сюжеты из мифов, хорошо известных слушателям. Герои таких произведений были обобщены, их внутренние переживания не раскрывались. Интереса к личности автора публика также не испытывала. Однако при всём своём родстве с фольклором вавилонская литература уже начала отделяться от него. Она приобрела собственные эстетические средства воздействия – логические ударения и музыкальное сопровождение. У неё появилось идейное содержание, отличное от культово-магических задач, так как авторы аккадских художественных произведений пытались осмыслить окружающий их мир, внести позитивные идеалы – веру в благодарную память потомков, в конечную справедливость – в сознание людей, поражённых чувствами безысходности и трагизма существования.

Среди некультовой литературы первое место по своему идейному воздействию занимал героический эпос, обращённый к сильной личности и прославляющий её. Это соответствовало развитию индивидуального начала в культуре Месопотамии, характерного для конца второго – начала первого тысячелетия до н. э. Самым ярким образцом эпоса является сказание о Гильгамéше, известное в трёх версиях. Древнейшая из них относится к XIX в. до н. э., наиболее полная – поэма «О всё видавшем» – к VII–VI вв. до н. э.

Поэма «О всё видавшем» считается одним из самых выдающихся поэтических произведений древневосточной литературы. Приведём её краткое содержание.

По просьбе богов, обеспокоенных жалобами жителей города Урук на их своенравного и жестокого владыку – Гильгамеша, который отбирает женщин у мужчин, выполнявших тяжёлые городские повинности, богиня-мать Аруру создаёт дикого человека – Энкиду. Он должен противостоять Гильгамешу и победить его. Энкиду живёт в степи и не подозревает о своим предназначении. Гильгамеша посещают видения, из которых он узнаёт, что должен обрести друга. Когда в Урук приходит известие о том, что в степи появился могучий герой, который защищает животных и мешает охотиться, Гильгамеш посылает в степь блудницу, полагая, что если ей удастся соблазнить Энкиду, звери его покинут. Так и случилось. Далее происходит встреча Гильгамеша с Энкиду. На пороге спальни богини Иштар герои вступают в поединок, но ни один из соперников не смог добиться победы. Признав силу друг друга, Гильгамеш и Энкиду побратались и стали вместе совершать подвиги. Они сражались со свирепым Хумбáбой – хранителем горных кедров – и при помощи бога солнца Шамаша одолели его, убили и чудовищного быка, насланного на Урук Иштар, оскорблённой отказом Гильгамеша разделить с ней любовь.

«Богоборчество» друзей заканчивается трагически: по воле богов Энкиду одолевает недуг и сводит его в могилу. Гильгамеш, потрясённый смертью друга, бежит в пустыню, где в тоске и печали неожиданно осознаёт, что и сам он смертен. Стремясь обрести бессмертие, Гильгамеш решил отыскать премудрого Утнапишти – единственного человека, пережившего в ковчеге Великий потоп. Он проходит подземным путём бога солнца Шамаша сквозь окружающую обитаемый мир гряду гор, посещает чудесный сад и переправляется через воды смерти на остров, где живёт бессмертный Утнапишти. Гильгамеш желает узнать, как произошло это чудо – обретение бессмертия, и Утнапишти сообщает ему историю Великого потопа, а на прощание открывает герою тайну травы вечной молодости. Гильгамеш с трудом достаёт эту волшебную траву, но не успевает воспользоваться ею. Пока он купался, траву утащила змея и сразу же, сбросив кожу, помолодела.

Гильгамеш возвращается в Урук и находит утешение в том, что любуется видом стен, сооружённых вокруг города.

Таким образом, в поэме приводится мысль о невозможности для человека достичь удела богов – бессмертия. Вечная жизнь для человека – это лишь память его потомков о делах, подвигах, поступках, совершённых во имя богов и людей.

Эпос о Гильгамеше был известен в Египте и Малой Азии, он оказал влияние на формирование сюжетов библейских рассказов.

В некультовой литературе рубежа второго–первого тысячелетий до н. э., обращённой к сознанию думающего человека, были поставлены вопросы о неумолимости судьбы, о божественном провидении, которое не дано постичь человеку, об отсутствии разумного объяснения для проявления гнева богов, нередко посылавших свои проклятия на людей благочестивых и безгрешных. Этико-философской проблеме незаслуженных человеческих страданий посвящены две аккадские поэмы «Невинный страдалец» и «Вавилонская теодицея».

Герой поэмы «Невинный страдалец» – некий вельможа Шубши-мешре-Шаккан – после восхвалений бога Мардука рассказывает о том, что покинутый личным богом и богиней – его ангелами-хранителями, он превратился в Страдальца. Его преследуют дурные предзнаменования, гнев царя, интриги придворных, неуважение окружающих. Страдалец просит защиты у своего бога, призывает на помощь жрецов и заклинателей – всё тщетно! Герой уверяет, что всегда чтил богов и царя, а между тем наказан как закоренелый грешник. Находясь в полном недоумении, он предаётся размышлениям о непостижимости воли богов.

Тому, кто богу не свершал возлияний

И за трапезой не взывал к богине,

Кто ниц не падал, не знал поклонов,

Чьих уст бежали мольбы-молитвы,

Кто праздники не чтил, не блюл дни бога,

Был небрежен, презрел обряды,

Кто людей не учил поклонению и службе…

Стал я подобен.

(А ведь) сам я помнил о мольбе-молитве:

Благоразумьем (была мне) молитва, правилом – жертвы…

Страдалец испытывает отчаяние и готовится к смерти. Но во сне к нему являются вестники Мардука и обещают исцеление и души, и тела, поражённого злыми недугами от тяжёлых мыслей и переживаний. Поэма заканчивается славословиями Мардуку, который возродил к жизни несчастного Страдальца.

Автор поэмы, показав непостижимость замыслов богов и тайну божьего промысла, предлагает уповать лишь на божественную милость и все логические спекуляции по поводу страданий по воле богов переносить в область религиозных надежд и ожиданий.

В «Вавилонской теодицéе» (или богооправдании) монолог невинного Страдальца уступает место диалогу, позволяющему воспринимать идеи и доводы произведения с двух различных позиций: Страдальца, обличающего несправедливость всего происходящего в мире, и его Друга, приводящего контраргументы.

В одном из наиболее ярких мест в речи Страдальца представлена следующая картина социальных бедствий:

Превозносят дела важного, (хотя) он изведал убийство,

Унижают мал[ого, что] зла не делал,

Утверждают дурного, кому мерзость – (как) [правда],

Гонят праведного, что ч[тил] волю бога.

Наполняют золотом ла[рец] злодея,

Выгребают из закромов жалкого пищу.

Укрепляют сильного, что с гр[ехом] дружен,

Губят слабого, немощного топчут.

Если в «Невинном страдальце» герой недоумевает, почему невинный делит участь грешников-нечестивцев, то в «Теодицее» Страдалец ставит вопрос иначе: почему злые и неправые торжествуют, а праведные терпят неудачи и страдают?

Ответ на поставленный вопрос звучит в словах Друга:

Ты ведь [стоишь на земле], (а) замыслы бога далече.

Или

Как средина небес, сердце бога далеко,

Познать его трудно, не поймут (его) люди.

При этом Друг высказывает уверенность в том, что виновные в конце концов понесут наказание при жизни, а праведные будут вознаграждены.

По мнению автора поэмы, зло и несправедливость существуют потому, что боги, замыслы которых неисповедимы, создали людей несовершенными, лживыми, коварными, недостойными счастья. Они постоянно нарушают божественные установления, пытаются выйти за рамки освящённого богами порядка, не подчиняются богоустановленным правилам поведения. Всё это чревато серьёзными потрясениями и переменами, но они неминуемо всё же приведут к наказанию зла и торжеству добра.

«Вавилонскую теодицею» называют вершиной религиозно-философской поэзии вавилонян. Её содержание позволяет судить об этических и социальных представлениях интеллектуальных верхов вавилонского общества, которым было близко философствование по проблемам морали, справедливости, жизни и смерти. «Вавилонская теодицея» стала предшественницей аналогичной, но более глубокой по содержанию «Книги Иова», сохранившейся в библейском каноне.

К литературе древневосточной мудрости относятся созданные в Месопотамии сборники притч, афоризмов, назидательных рассказов. Написанные на разных языках, они легко переходили из одной культуры в другую. Арамейские и сирийские тексты подобного рода позднее окажут значительное воздействие на греческую, а затем и на арабскую литературу. Некоторые покаянные псалмы и плачи вавилонян также найдут параллели в библейских псалмах. Ассирийская «Повесть об Ахикаре», в сюжет которой вплетены шумеро-аккадские изречения, была популярна Востоке и в Европе ещё и в Средние века, а её перевод на славянские языки позволил населению Руси узнать о подвигах «Акира Премудрого».

В целом можно утверждать, что древнемесопотамская словесность, её тематика, художественные приёмы, само видение мира и человека оказали значительное воздействие на литературы соседних народов, на Библию и через неё – на литературное творчество Европы.