2013-12-28
673
– И что дальше?
Он протянул мне руку, и мы, глядя друг другу в глаза, обменялись крепким рукопожатием.
– Теперь можете загадывать желание. Или загадаете, когда захотите. Оно сбудется.
В этот момент я взглянул на наши стиснутые в рукопожатии руки, и подумал, как это кстати – руки. Я сказал Хассану и тому, кто еще участвовал в этой сделке – кем бы он там ни был:
– Хочу, чтобы у Клэр Стенсфилд появилась новая рука.
– Скажите это еще раз, Радклифф. Только на сей раз про себя.
«Хочу, чтобы у Клэр Стенсфилд появилась новая рука».
Мы приземлились в Вене около девяти вечера. Я настоял на том, чтобы обратно меня отправили обычным рейсом, а не на королевском самолете. Меня страшно утомила необходимость постоянно находиться в окружении людей, с которыми нужно поддерживать беседу. Больше всего на свете мне хотелось побыть в одиночестве и дать своему мозгу хоть недолго поработать в тишине. Слишком уж много за последние дни произошло событий, а мне за все это время практически ни разу не представилось возможности все тщательно обдумать и взвесить. Мой мозг походил на какой-то архив, куда вдруг нанесли много новых папок, но никто так и не расставил их по нужным полкам – их просто свалили на пол и ушли. Может, конечно, я и гений, и у меня ужасно талантливый затылок, но обычно мой мозг работает медленно и осторожно. Эдакий старичок, тщательно рассматривающий каждую мысль в лупу под ярким светом лампы, методично переворачивая их во все стороны, прежде чем принять какое-либо решение.
В самолете я сидел в первом классе рядом с мужчиной, который радостно на беззаботно-корявом английском втолковывал мне, что его имя в переводе с немецкого означает «кроличья шляпа». В конце концов я не выдержал и сказал мистеру Хазенхюттлю, что он повторяет это уже в шестой раз и что меня совершенно не интересует, как переводится его имя.
То ли он понял сказанное мной, то ли по моему тону понял, что я готов его убить, но, во всяком случае заткнулся и снова углубился в рекламный проспект «Сарийских авиалиний». При этом выяснилось, что кроме дурацкого имени и дурных манер у Кроличьей Шляпы имеется еще и дурная привычка– впрочем, может, он делал это просто назло мне – самозабвенно цыкать зубом. Время от времени он вроде бы затихал, и я уже начинал думать и надеяться, что с маковым зернышком или кусочком мяса покончено и уж теперь-то, наконец, воцарится вожделенная тишина, но он тут же снова принимался за дело, то посвистывая, то громко посасывая, совершенно не давая мне сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о том, с каким удовольствием я бы долго пытал его, а потом убил. К счастью, один раз он встал и очень продолжительное время пребывал в туалете – во всяком случае так мне показалось, поскольку к тому времени, как он вернулся, я ухитрился погрузиться в чудесную легкую дремоту. Однако вскоре нам подали обед, и этот цыкающий монстр, это австрийское исчадие ада решило ради этого меня разбудить. Хлоп-Хлоп-Хлоп по руке. «Алло! «Хлоп-Хлоп-Хлоп. «Алло! «Пора обедать, алло, эй, вы! Хлоп-…
– А ну прекратите! – Я рывком вынырнул из сна, как будто он меня ужалил.
Обиженно надувшись, он указал на столик передо мной. На нем стоял поднос с куриной ножкой, скрывавшейся под ломтиком ананаса, украшенным зигзагом взбитых сливок, и толстыми золотистыми кусочками картошки явно слишком правильной формы, чтобы быть полезными, и разными другими яствами, не могущими вызвать ничего кроме отчаяния.
Мой взгляд остановился на вилке, и тут мне в голову вдруг неожиданно закралась мысль: а что, если схватить ее и воткнуть соседу в голову, но я поспешил отогнать ее. Вместо этого я снова закрыл глаза и приготовился соскользнуть обратно в сон.
Хлоп-Хлоп-Хлоп.
– Я не хочу обедать. Будьте добры, оставьте меня в покое.
Хлоп-Хлоп-… Я поймал его пальцы еще до третьего хлопка и сильно их стиснул.
– Не смейте больше до меня дотрагиваться. Не смейте заговаривать со мной. Не смейте цыкать зубом. – Я нажал кнопку вызова стюардессы. Она появилась почти мгновенно, поскольку люди султана предупредили ее, кто я такой. – Мисс, этот человек доставляет мне беспокойство. Прошу вас немедленно найти мне другое место.
– Очень жаль, сэр, но в первом классе свободных мест нет.
– В таком случае я перейду в туристический салон. Просто найдите мне свободное кресло, и побыстрее!
Не успела она упорхнуть, как Хазенхюттль на прекрасном, без малейшего акцента, английском вдруг тихо сказал:
– Дааа, Радклифф, я считал вас покрепче. А вы сейчас верещали, как истеричная парикмахерша. «Просто найдите мне свободное кресло и побыстрее», – он передразнил меня писклявым голосом капризного голубого.
– Кто вы такой? Что вам от меня нужно?
– Долго объяснять. Я– Кроличья Шляпа. А может, кроссовки на воздушной подушке. Я и сам не знаю – может, вы скажете, какое имя мне больше подходит? А вот, кстати, и ваше кресло.
Стюардесса появилась у нас за спиной, поэтому увидеть ее было совершенно невозможно, однако, буквально через мгновение после того, как он, это сказал, она коснулась моего плеча и сообщила, что нашла для меня свободное место. Я взглянул на Хазенхюттля и хотел было подняться, но он опередил меня.
– Моя задача, Гарри, как следует достать тебя. Просто и ясно. Желания не исполняются за просто так. Каждое желание обязательно сопровождается хорошим пинком под зад. Вот я и есть этот самый пинок. – Он обернулся к обеспокоенно смотрящей на нас стюардессе и сказал, что пересядет он, а не я.
Когда он протискивался мимо меня, я спросил:
– Зачем вы мне все это говорите?
Выбравшись в проход, он наклонился ко мне и сказал:
– Потому, что когда нет знания, нет и страха. Никогда по-настоящему не боишься, пока не уверен. Теперь ты знаешь. Наверняка. Ладно, еще увидимся.
На кого же он похож? Пожалуй, на чересчур располневшего бизнесмена в унылом костюме, квадратных очках, с незапоминающимся лицом. Если бы он сказал, что торгует чернилами или тракторами, или представился политиком из какой-нибудь коммунистической страны, я бы запросто поверил. И имя Кроличья Шляпа очень ему подходило. Этакий большой кролик в шляпе.
Через несколько минут после его ухода я встал, вернул свой поднос с нетронутым обедом стюардессе и отправился в туристический отсек. Он был полон, но Ха-зенхюттлю все же нашлось место между какими-то двумя арабами. Он углубился в компьютерный журнал и, когда я подошел, даже не поднял головы.
– Кто вас послал? Ктулу?
Он по-прежнему не обращал на меня внимания. Зато арабы пялились на меня во все глаза.
– Послушайте, Кроличья Шляпа, я, кажется, задал вам вопрос. Кто вас послал? Что вам приказано со мной сделать?
Самолет сильно тряхнуло, и я едва не потерял равновесие. Мой бывший сосед снял очки и потер лицо ладонями.
– Думаю, тебе лучше вернуться на свое место, Гарри. Похоже, мы попали в воздушную яму.
– Сначала ответьте на мой вопрос. – Самолет опять вздрогнул и закачался.
Снова водрузив очки на нос, он холодно взглянул на меня.
– Ответить на твой вопрос? Приятель, я здесь вовсе не для того, чтобы плясать под твою дудку. По-моему, я и так поступил довольно мило, предупредив тебя о своем присутствии, хотя вовсе не обязан был этого делать. Я мог бы просто начать разбрасывать кнопки у тебя на пути и смотреть как ты приплясываешь на них босыми ногами. Но теперь ты знаешь. Послушай, ты ведь, небось, читал в детстве волшебные сказки? Потрешь лампу и появляется джин, но ведь кроме него появляется и еще куча всякой всячины! Когда исполняется твое желание, это ведь величайшее в жизни событие. А может, и наихудшее событие. Я как бы оборотная сторона твоего желания, дружок. Я вроде темной стороны Луны. Я – тот, кто может прийти на твой зов.
Я вернулся на свое место и, усевшись, стал смотреть фильм, но почти ничего не понял, поскольку наушники были настроены на канал классической музыки, а я не стал их перенастраивать.
Венский аэропорт – прекрасный образчик архитектуры. Он хорошо продуман и достаточно невелик, поэтому после приземления из него довольно просто выйти. Я сошел с самолета одним из первых, но нарочно не торопился, чтобы понаблюдать за Хазенхюттлем – этой своей немезидой – и получше оценить его. Он прошел мимо меня в толпе других пассажиров и сразу направился на паспортный контроль. Бросив на его документы мимолетный взгляд, инспектор небрежным взмахом руки велел ему проходить, зато меня остановил, тщательно изучил и даже перевернул вверх тормашками мой паспорт, а одну страницу долго смотрел на свет.
Все это задержало меня, и я догнал Хазенхюттля лишь через некоторое время в зале выдачи багажа. Увидев свой чемодан почти сразу, я, однако, остановился в пяти или шести футах позади Кроличьей Шляпы и, только дождавшись, пока он возьмет багаж, снял с транспортера свой. Направляясь вслед за ним к проходу с табличкой «Декларировать нечего», я старался сохранять между нами все ту же дистанцию примерно в шесть футов. Он миновал последнего таможенника, и электрическая дверь скользнула в сторону.
Там снаружи стоял посол «строго между нами» Аввад, и я сначала подумал, что он встречает меня, но вскоре понял свою ошибку. При виде Хазенхюттля на лице Аввада расцвела широкая улыбка, он шагнул ему навстречу и взял из его рук чемодан. В тот же миг таможенник тронул меня за руку и велел остановиться и предъявить вещи для досмотра. А двое моих знакомых повернулись и двинулись прочь. Двери снова сомкнулись.
– Черт!
– Bitte?
– Я сказал черт! Хотите досмотреть мой багаж? Прошу!
Мне было просто необходимо обсудить все это с кем-нибудь, и самым подходящим для этого человеком, будь он жив, являлся бы Венаск. Чуть позже в такси где-то на полпути к городу я вдруг вспомнил мальчишку Истерлингов и то, чему был свидетелем в свой прошлый приезд в Вену: волшебные фокусы Николаса за обеденным столом, то, как его родители запросто отпустили его со мной на блошиный рынок, как мы взобрались на крышу станции метро, как мальчишка спрыгнул на крышу поезда и напоследок посоветовал мне слушать… голос Бога? Что же все это могло означать? Воспоминания мои были довольно смутными. Однако самым явственным и важным была моя убежденность в том, что в тот день, вселившись в ребенка, восстал из мертвых Венаск. Он хотел предупредить меня и в то же время направить в каком-то определенном и очень нужном направлении.
Нельзя ли через этого ребенка снова вступить в контакт с моим наставником? Мне всего-то и нужно было минут десять-пятнадцать – просто выложить ему все и спросить: «Что я должен делать? А не хотите объяснять подробно, скажите хотя бы: горячо или холодно. Верное ли направлении указывает мой внутренний компас? «Эх, Венаск, Венаск! Я был уверен, что, сумей я войти с ним в контакт, он обязательно бы мне помог. И помог бы охотно. Николас Истерлинг. Да, мне обязательно нужно было увидеться с мальчиком, поговорить с ним, хотя бы попытаться.
Когда я, наконец, добрался до отеля, звонить было уже слишком поздно, но я был так возбужден неожиданно открывшейся возможностью и бодр, что, поднявшись в номер, просто бросил чемодан и тут же отправился побродить по Рингштрассе. Проходя мимо человека в телефонной будке, я заметил, что, перед тем как опустить в щель монетку, он снял шляпу. Интересно, он всегда снимает шляпу, когда звонит? Например, мой отец, заполняя налоговую декларацию, всегда ставил «Бал-маскарад» Верди. У Венаска была особая ложка, которой он пользовался только для приготовления супа. Привычки. Они делают нашу жизнь такой удобной! Я даже вздрогнул, внезапно осознав, что большинство моих приобретенных за многие годы сознательной жизни привычек в последние месяцы либо исчезло, либо заметно изменилось. Прогуливаясь и наслаждаясь вечерним прохладным воздухом, я размышлял над этой проблемой, прикидывая, например, как я в последнее время чищу зубы– оказалось, снизу вверх, хотя всю жизнь я чистил их слева направо. Я даже удивил проходившую мимо парочку, громко воскликнув «А всегда было слева направо! «. После этого я мысленно проглядел целую кучу своих привычек, равно как и многие другие свои склонности, и вдруг с беспокойством понял, что, сам того не замечая, за последний год неожиданно утратил здоровенные куски и части того целого, которым являлся прежде.
О чем это могло свидетельствовать? Плохо это или хорошо? Такой вопрос я задавал Венаску, наверное, миллион раз – «Хорошо это или плохо?» Сначала он отвечал мне, видя, насколько я сбит с толку и нуждаюсь в его помощи. Но, когда я стал поправляться, он изменил тактику: «А как ты сам думаешь, Гарри?». Или, однажды будучи не в духе: «Боже мой, да ведь это же единственное, что представляет интерес в жизни – попытаться самостоятельно выяснить, хорошо тебе или плохо. А ты все время ждешь объяснений от меня. Ты похож на идиота, не знающего, что такое секс. Он подходит к первому встречному и спрашивает: „Что такое секс?“ А тот ему и отвечает: „Отличная штука, вот только я из-за нее постоянно попадаю в неприятности“. Тогда идиот и говорит: „Спасибо, вот это-то мне как раз и нужно было знать. Теперь буду воздерживаться!“
Проходя мимо «Макдональдса», я сквозь сияющее сверкающее стекло витрины заглянул внутрь, и мне вдруг пришло в голову: а не исчезаю ли я постепенно вообще. Просто самыми первыми начали исчезать мои привычки, чего я до сих пор не осознавал, затем последовал нервный срыв, который начисто стер с доски почти все мое остальное «я»… Вот с такими мыслями я и вошел в желто-красную счастливую страну вечного чизбургера. Стоящая за прилавком усталая восточного вида девушка, спросив, чего бы я хотел, попыталась улыбнуться. Я взял «биг мак» с колой и отнес их на ближайший столик. Как ни говорите, а все-таки в «Макдональдсах», где бы они ни находились, есть что-то уютно-утробное. Я привык считать, что их безвкусная американская «средне-западность» сделала эти ресторанчики такими же возмутительными и неуместными, как летающие тарелки, особенно когда видишь их прилепившимися и сверкающими на какой-нибудь берлинской или бангкокской улице. Но и это свое мнение мне тоже пришлось изменить в один прекрасный вечер в Аахене: единственное, чего мне тогда по-настоящему хотелось, был бургер с жареной картошкой, и тут я вдруг набрел на «Золотые Арки». Это было едва ли не счастьем. Совершенно неважно, кто вы такой, если вы сидите за одним из этих до боли знакомых столиков, жуете привычный теплый бургер, зная, что и все остальные вокруг едят то же самое– чуть ли не религиозная церемония: А теперь, братья и сестры, давайте же развернем и вкусим наши гамбургеры.
Дожевывая последний кусок своего позднего венского ужина, я понял, что мое постепенное исчезновение и «Макдональдс» как-то между собой связаны. Западная культура испускает так много сбивающих с толку сигналов, что просто удивительно, почему на свете еще так сравнительно немного безумцев. С другой стороны, нас все время учат делать все возможное, чтобы доказать, что мы индивидуумы. Постойте, но ведь трудно себе представить что-либо – не считая, разумеется, смерти, – худшее, чем быть принятым за другого человека? К тому же, дополнительным преимуществом является и то, что, чем более вы индивидуальны, тем больше у вас шансов обрести своего рода бессмертие. Вспомните Ганди. Вспомните Мао. Вспомните Элвиса.
С другой стороны, от нас ждут, что мы станем либо республиканцами, либо демократами. Почитателями «Битлз», членами «Лайонз Клаб» или «Кивание», гордыми гражданами Великой Америки, Франции… Тринидада.
Какое здоровое общество будет на всех углах кричать, что нельзя добиться успеха, если не будешь отличаться от остальных, а потом, не переводя дыхания, столь же горячо доказывать, мол тот, кто не любит гамбургеров, слегка «того»? Будь честным, но если окажешься слишком честным, останешься в одиночестве. Или вообще «исчезнешь», поскольку «статусу кво» совершенно ни к чему полному придурку. Достав ручку, я написал на скомканной салфетке: «Есть только два способа оставаться невидимым – постоянно питаться в „Макдональдсе“ или быть настолько странным, что люди сами изо всех сил будут стараться не видеть тебя – таковы придурки, настоящие гении и т. п. «
На следующее утро телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я регулировал температуру воды в душе. Телефонные звонки всегда и нервируют, и возбуждают меня. Соответственно, я всегда излишне бурно реагирую на них, особенно когда телефон неподалеку. Я, как был нагишом, ринулся в спальню и схватил трубку, готовый к чему угодно.
Это оказался Аввад, вернее, его личный секретарь, который хотел узнать, не может ли сам господин посол или персонал посольства сделать для меня что-нибудь, пока я в городе. Я хотел было сказать, да, ответьте мне, пожалуйста, в любом угодном вам порядке на следующие три вопроса: (1) Кто такой Хазенхюттль? (2) Какая связь между ним и Аввадом? (3) Что ему от меня нужно? Вместо этого я поблагодарил их за заботу и сказал, что пробуду в Вене всего день или два и не думаю, что мне потребуется какая-либо помощь.
Положив трубку, я вернулся в гостеприимную атмосферу наполненной паром ванной комнаты. Отрегулировав, наконец, воду, я снова услышал звонок телефона. На сей раз это была Фанни.
– Значит, ты сказал Хассану, что у меня вздорный характер?
– А разве нет? Здравствуй, Фанни. Как твоя матушка?
– У тебя там девять утра, верно? Ты уже принял утреннюю ванну?
– Когда ты позвонила, я как раз включал воду.
– Ну, тогда у тебя будет, о чем там подумать, Гарри. Я решила выйти замуж за Хассана.
На стене спальни висело зеркало. Я взглянул в него и поднял брови, как бы говоря: «Ну, и что ты с этим можешь поделать?»
– Ты ничего не хочешь мне сказать? Не собираешься меня отговаривать?
– Нет, Фанни. Хочешь замуж за этого парня, ради Бога. Только не рассчитывай на человеческое отношение с моей стороны, звоня и сообщая мне это по проклятому телефону! Нет, я вовсе не собираюсь тебя отговаривать. Я лишь хотел бы тебе сказать, что у тебя просто пороху не хватило сообщить это, глядя в глаза мне.
– Да, ты действительно ужасный человек.
– Лучше уж быть ужасным, чем бесхребетным, детка. Лично я никогда бы не поступил так по отношению к тебе. Никогда.
– Просто тебе ни разу не представлялась такая возможность, раздолбай. – Она швырнула трубку.
Я снова вернулся в ванную и, наконец, погрузился в воду, хотя она все еще была слишком горячей. Когда через двадцать минут я вылез из ванны, кожа моя цветом напоминала копченую лососину. Вытираясь, я сочинил и произнес вслух, должно быть, три или четыре сотни умных и жестоких фраз, которые, к сожалению, не пришли мне в голову во время разговора с ней. У французов для этого есть даже специальное название: esprit de 7 escalier. Остроумие на лестнице– то, что ужасно хотелось бы сказать какое-то мгновение назад, но так и осталось несказанным. В моем случае – то, что я хотел бы высказать во время телефонного разговора, но сразу не сообразил. Поскольку был попросту слишком ошарашен и уязвлен, чтобы реагировать разумно. Для нанесения этого последнего удара она намеренно воспользовалась телефоном. Как врач, который по телефону сообщает, что у вас безнадежный рак.
– Проклятый телефон! – растирая шею полотенцем и глядя через дверь в соседнюю комнату на этого черного виновника моих несчастий, взвыл я. Сколько слов скольких людей он пропускал в мои уши и причиной скольких бед послужил! Голоса. Слова. Звуки. «Может быть, Бог это уровень звука. Не удивляйся, если окажется, что все слова – это Бог». Именно так сказал малыш Николас Истерлинг, стоя на крыше отходящего от станции вагона метро. Слова. Загадочные, слова ребенка. Потрясшие меня слова подруги. А что там мне сказал невозмутимый Хазенхюттль накануне вечером? «Я – тот, кто может прийти на твой зов».
На поиски Истерлингов у меня ушло несколько часов. Когда я в конце концов нашел их, Марис сказала, что мужа нет в городе, а сама она лежит с простудой. По-видимому, это должно было означать: проваливай и приходи в более подходящее время. Но мне удалось убедить ее, что это важно, что надолго я ее не задержу и, не упоминая мальчика впрямую, я обмолвился, что это неким образом связано с ее «потомством». Она хихикнула и наконец все же пригласила меня зайти.
Их квартира находилась неподалеку от отеля. Я мигом домчался туда, и Марис, даже зная о моем предстоящем визите, изумилась, услышав мой голос по домофону.
– Как вы ухитрились так быстро добраться? Телепортировались, что ли?
Замок зажужжал и, крайне возбужденный предстоящей встречей, я вошел.
Стоя у подножия лестницы, я взглянул вверх и только тут осознал мрачную необходимость подниматься почти на пять этажей вверх. Американцы совсем отучились подниматься по лестницам. По крайней мере больше, чем на один этаж. Утомительный и старомодный, долгий подъем наверняка вызовет у вас глубокое уныние, поскольку минуты через две напомнит вам, в какой вы плохой форме. Я начал задыхаться уже к третьему этажу, а к пятому вообще пыхтел, как телефонный хулиган, тяжело цепляясь за перила. На площадке стоял тощий кот с приветливой мордочкой.
– Привет, киска. – Я нагнулся и погладил его. Он ткнулся носом мне в руку и замурлыкал. Очень мило. Такие кошки мне нравятся. Любая кошка, ведущая себя, как собака, всегда может рассчитывать на место в моей вселенной. Другие – нет. Я считаю, что животное, которое мнит себя выше вас и в то же время способно битых три часа подряд играть с какой-нибудь дурацкой веревочкой, просто лишено каких-то важных сторон души.
– Его зовут Орландо.
Все еще не разогнувшись и держа руку на кошачьей голове, я обернулся и увидел огромный круглый живот. Чуть выше виднелось прелестное личико Марис Истерлинг. Хотя сейчас она была без макияжа и, пожалуй чересчур бледна, выглядела она по-прежнему прекрасно. Исключительно беременно, и все же прекрасно. Но ведь всего неделю назад, когда я видел Марис, она не была беременна!
Мой внутренний голос заметил: «Ого!» еще до того, как разум подключился и начал анализировать происходящее.
– Привет. Как вам наша лестница? Справились?
Я уставился на ее живот. Несмотря на длинную голубую футболку и широкие брюки, было совершенно очевидно, что она очень, очень беременна. И, тем не менее, всего каких-нибудь сто часов назад, когда мы виделись с ней в последний раз, ни о какой беременности не было и речи.
Вместо того, чтобы подойти к ней и поздороваться, я тупо уселся на ступеньку рядом с котом и почесал в затылке.
– С вами все в порядке, Гарри? Да. Эта лестница действительно хоть кого убьет. Хотите воды?
– Нет, спасибо. А где ваш парень? – Но я уже знал, что у Истерлингов нет никакого сынишки. Пока. Николаса нет. Это Венаск в тот день водил меня на блошиный рынок, в облике еще не рожденного ребенка. В очередной раз мой шаман дал мне одно из своих представлений.
Марис по-прежнему улыбаясь мне, пожала плечами.
– Вы имеете в виду Уокера? Но я же сказала вам, что он вернется только завтра.
– Нет, я имею в виду не вашего мужа, а вашего сына, Николаса.
– Господи, и откуда вы только узнали?
Мурлыча все громче, кот стал тереться об меня боком. Я прижал его к себе, как утопающий хватается за соломинку.
– Узнал что? Что вы имеете в виду?
– Да это имя, Николас! Мы только вчера вечером решили назвать его именно так, а вы уже знаете! Если родится мальчик, будет Николасом, а если девочка – Лидией. – Она взглянула на свой живот. – Как вы считаете, хорошие имена?
– Так значит, у вас пока нет сына? – Я машинально бросил взгляд на дверь их квартиры, все еще надеясь, что из нее вдруг появится уже знакомый мне ребенок. Но у них еще не было волшебного сына Николаса. И не будет раньше, чем через несколько месяцев. До тех пор, пока он не появится на свет.
– Мы еще не уверены, будет ли это мальчик. Я ходила к врачу, и мне предложили сделать анализ, по которому они смогут определить пол будущего ребенка. Но я сказала, что не хочу этого знать. Уокер согласился. Скорее всего, это будет наш единственный ребенок. Так пусть хотя бы его пол окажется сюрпризом.
Значит, Венаск на один день явился мне в образе ребенка с тем, чтобы поведать мне насчет Бога, звуков, слов. Всего на один день. Теперь я остался один. Значило ли это, что он считал меня способным справиться со всеми проблемами самостоятельно или просто не мог нанести больше одного визита, имел право появиться всего однажды? Может, он и сейчас стоит на облаке в раю, хрустя картофельными чипсами и качая головой при виде того, как плохо я устраиваю свою жизнь?
Мы с Марис проговорили еще с полчаса. К счастью, она была большой поклонницей моего творчества и задавала довольно сложные вопросы по поводу того, как это мне в голову пришло внести в мои проекты то-то и то-то. Несмотря на царящую в моей душе пустоту, разговор о работе – работе, к которой я уже так долго не прикасался, – зажег во мне крохотный маячок.
Когда я уже собрался уходить, Марис застенчиво спросила, не хочу ли я взглянуть на ее, как она выразилась, «работы». Работы оказались чудесными миниатюрными городами, сделанными из самых разных материалов и свидетельствующими о ее таланте создавать стильно нелепые и фантастические вещи. Я довольно смутно помнил время своего помешательства, и тем не менее ее творения напомнили мне о городе, который я тогда строил. Один ее городок мне особенно понравился, и я спросил, не согласится ли она продать его.
– Продать Гарри Радклиффу один из моих городов? А почему именно этот, разрешите спросить?
– Потому что он напоминает мне о безумии, которым я одно время был одержим и которого мне некоторым образом недостает.
– Вам недостает безумия?
– Недостает пребывания в одержимости. Мне нравится тамошняя погода.
Она коснулась моего плеча.
– Вы так печально это сказали. Но я вовсе не считаю, что ненормальные люди чем-то одержимы. Просто их кружит, а они этого не сознают. Вся прелесть одержимости в возможности время от времени отступать на шаг, задерживать дыхание и видеть, что вы делали в самом центре вашего персонального торнадо. А настоящие сумасшедшие такой возможности лишены. Они кружатся до тех пор, пока в клубах дыма не возносятся вверх.
Мягкий белый туман, опустившийся на Вену, через час постепенно сгустился и превратился в снег. День начался, как один из этих уникальных зимних ясных дней, когда ясное небо и яркое солнце заставляют вас думать, что жизнь прекрасна. Такая погода стояла несколько часов, а потом с запада, гонимые противным, заставляющим застегиваться на все пуговицы ветром, начали наплывать тучи. К тому времени я уже был на вокзале, и поездка в день, цветом похожий на булыжник, улыбалась мне даже больше. Экспресс преодолевал расстояние от Вены до Целль-ам-Зее за четыре часа. Выехав рано утром, я рассчитывал оказаться на месте уже к полудню. Несколько дней проведу, осматривая окрестности предстоящей стройки и пытаясь проникнуться духом страны. Я всегда поступал так перед тем, как вернуться в Лос-Анджелес и приняться за предварительные наброски. Один мой знакомый гонщик говорит, что, когда бы ему ни предстояло участвовать в ралли, пусть даже он знает трассу как свои пять пальцев, до того, как вообще сесть за руль, он всегда сначала медленно проходит всю дистанцию на своих двоих. Вот так же и я. Перед тем как коснуться карандашом бумаги или ткнуть пальцем в калькулятор, я обязательно прихожу на стройплощадку один, когда вокруг нет сотни людей, что-то толкующих мне или пристающих с вопросами, что им делать.
Когда мы проезжали мимо высящегося на берегу Дуная огромного, в стиле барокко, монастыря в Мельке, я оторвался от карты. В поезде я всегда люблю следить за маршрутом по карте. Прежде всего я пытаюсь отыскать на ней города, о которых мне приходилось слышать и в которых я всю жизнь мечтал побывать. Их названия столь же романтичны и возбуждают меня не меньше, чем имена кинозвезд: Зальцбург, Венеция, Прага. Затем следует поиск мест с великолепными названиями, которых я никогда не увижу, но рад увидеть хотя бы на карте и узнать, что они вообще существуют: Ибс, Зноймо в Чехословакии, Винкльмоос-Альм. Этому научила меня Бронз Сидни. Она сказала, что это будто из окна машины наблюдаешь за человеком, который тебя не видит. Таким образом, у тебя как бы преимущество перед ним, хотя ты вряд ли когда-нибудь снова его увидишь. В общем, Зноймо, я тебя знаю. А вот ты меня совсем не знаешь…
Всю дорогу поезд мчался сквозь метель. Горизонтально летящие навстречу потоки снежинок только усиливали чувство уютной роскоши и покоя, которое я испытывал, пролетая через восточные равнины, а затем мало-помалу начиная забираться вверх и видя горы вдали. Мы миновали город Линц. У меня в чемодане лежала история Сару, но пустыни, раскаленный песок и верблюды как-то не соответствовали настроению этого путешествия. Равно как не соответствовал ему и английский перевод «Современной архитектуры» Отто Вагнера[64], который я купил в Вене и пока так ни разу и не открыл. Хотя мне и хотелось побыть в одиночестве, через несколько часов я начал испытывать смутное беспокойство и поднялся, решив выйти в коридор и немного размять ноги. Открыв дверь купе, я выглянул в коридор, чтобы посмотреть, нет ли там кого-нибудь. Ни души. Выйдя, я нагнулся, посмотрел в окно и горько пожалел, что у меня нет сигарет. Было бы просто идеально покурить в этом пустом коридоре под становящийся все громче стук колес поезда, прижавшись лицом к заиндевевшему стеклу. За окном посреди белого поля, равнодушно глядя друг на друга, стояли две белые коровы, а снег все садился и садился на их спины и темные носы. По проселочной дороге, идущей параллельно железной дороге, на тракторе медленно ехал какой-то фермер. Рядом с ним в кабине, сложив руки на коленях, сидела женщина. От кружащегося снега обоих защищали лишь зеленые шерстяные свитера, лица у них были очень красные, и на руках не было перчаток. Я не заметил поблизости никаких строений и удивился, куда же могли направляться эти люди и сколько им еще оставалось ехать?
