Второе Всероссийское петрографическое совещание 5 страница

И тут мне опять пришлось иметь дело с ВАКом. Зимой, в самом начале 1978 года, я получил вновь из этой организации письмо, в котором мне предлагалось прибыть в Москву для разбора моей аппеляции. Вот тебе и на: я никаких жалоб ни в какие инстанции не писал! Тем не менее, уверенность в правильности собственных выводов за прошедшее время во мне только окрепла. Раз зовут – надо ехать! Я пошел к ректору оформлять командировку, а заодно и обсудить причины неожиданного вызова. Ректором Цветмета был тогда очень талантливый молодой профессор В. С. Стрижко. Это был специалист по электрохимической металлургии редких и благородных металлов, человек весьма далекий от геологии. Выяснилось, однако, что аппеляцию в ВАК с обжалованием отрицательного решения по моей диссертации, написал именно он! Как он мог на это решиться, и каковы были его аргументы? Что он понимал в нашей петрологии? Что он знал о моих гранитах? Меня распирало от недоуменных вопросов. Ректор легко и доступно объяснил мне суть дела. Он исходил из того, что имел все основания считать меня толковым преподавателем. И достаточно авторитетным ученым. Он знал, что и защита у меня прошла отлично, поскольку прочитал в свое время пространный и убедительный репортаж об этом в газете "Наука Сибири", поздравившей меня с блестящим успехом. И вдруг – "завал"! Почему? Как ректор, он имел право ознакомиться с материалами защиты.

– Да, я не специалист в вашей науке, но я бюрократ-буквоед в силу своей должности. И я увидел, что в отзывах обоих Ваших "черных оппонентов" не было абсолютно ничего нового: все их замечания уже были сделаны ранее либо в отзывах официальных оппонентов, либо в выступлениях членов диссертационного совета. И на все эти замечания Вы убедительно ответили по ходу защиты. Весьма квалифицированный ученый совет (одних академиков и членов-корреспондентов на Вашей защите присутствовало 9 человек!) счел Ваши аргументы более убедительными, чем доводы ваших противников. Вот если бы они что-то не доглядели, если бы черные оппоненты открыли в Вашей работе какие-то вопросы, не обсуждавшиеся по ходу защиты, тогда – другое дело! Но в самом-то деле Вы отстояли свою позицию в достаточно полной открытой дискуссии.

Все это он и изложил в своем протесте. В секретариате ВАКа ему сказали, что есть и еще один протест, поданный председателем Новосибирского диссертационного совета академиком А. А. Трофимуком и его заместителем академиком А. Л. Яншиным, председательствовавшим на моей защите. Протест этот целиком основывается на научных аргументах. В нем утверждается, что отклонив мою защиту, ВАК лишил советскую науку приоритета в новом направлении: сейчас, через несколько лет после появления Вашей диссертации, аналогичные положения сформулировали австралийские ученые, и эти идеи теперь широко поддержаны, в том числе и многими нашими геологами. Но первым сформулировали их Л. В. Махлаев в своей отклоненной диссертации, а ВАК этого не заметил и не оценил!

Прилетев в Москву, я почти сразу позвонил А. В. Сидоренко. Александр Васильевич сказал, что он уже знает о предстоящем заседании. Это будет не экспертный совет ВАКа, который свое мнение уже высказал ранее, а так называемая "рабочая группа пленума ВАКа по Наукам о Земле". В основном это те же самые люди, но председательствовать будет один из членов президиума ВАКа Н. П. Лаверов (тогда еще не академик), которого Александр Васильевич охарактеризовал как человека очень принципиального, строгого и весьма пунктуального: «Слушайте его вопросы внимательно и относитесь к ним крайне серьезно. Я знаю его манеру. По форме эти вопросы будут не просто строгими, а почти жесткими, но по сути своей все они будут Вам на пользу. Они помогут Вам. Главное – не теряйтесь, и все будет хорошо».

Как ни странно, но ночь перед заседанием я проспал спокойно. Я прекрасно понимал главное: что бы этот совет ни решил – хуже, чем есть, мне уже не будет. А вот к лучшему ситуация измениться может. И хорошо, что жаловался не я, что нашлись иные ходатаи. Я очень рад был неожиданному в достаточной мере заступничеству со стороны нашего ректора, ну а уж апелляция А. А. Трофимука и А. Л. Яншина вообще растрогала меня! Заседание проходило опять в МГУ, и, кажется, в той же аудитории. Все было похоже, но события развивались совсем по другому сценарию. Председательствовавший задал первый вопрос, показавшийся несколько неожиданным:

– Вы знакомы с текстом положения ВАКа о порядке присуждения ученых степеней?

– Да, естественно.

– Вы не помните преамбулу этого положения? Если нет, то я зачитаю. "Ученая степень доктора наук может присуждаться только за работу, открывающую новое научное направление, либо предлагающее принципиально новое решение крупной народно-хозяйственной проблемы, приносящее значительный экономический эффект". Так вот, исходя из этого, скажите нам, так сказать "без ложной скромности", но достаточно аргументировано, какая часть этой преамбулы дает Вам внутреннее право претендовать на степень доктора и почему?

По аудитории прошел одобрительный гул, я же, почти не задумываясь, ответил, что моя диссертация открывала новое научное направление: "Палеолитология ультраметаморфических комплексов". Реальность этого направления подтверждена многочисленными публикациями, появившимися в последние годы как у нас в стране, так и за рубежом, где вопросы эти активно обсуждаются, и предлагаются решения, принципиально не отличающиеся от моих. Я могу назвать работы И. Б. Щербакова о гранитах украинского докембрия, но особенно получившие всемирную известность работы Б. Чаппела, посвященные гранитам Австралии. При этом мне повезло. Я не считаю себя умнее и талантливее других, но отличная обнаженность Таймыра, где я проработал более десяти лет, позволили мне увидеть соответствующие закономерности раньше, чем это удалось сделать им. Я оказался первым. Об этом пишет И. Б. Щербаков, об этом же, в сущности, пишет в своей "Геологии гранита" Эмиль Раген.

Я процитировал еще некоторые высказывания, назвал даты выхода в свет моих публикаций, и статей моих единомышленников, особо подчеркивая, что те, кто пришел к аналогичным выводам самостоятельно, сделал это явно позже меня. Николай Павлович оглядел присутствующих: «Все согласны с утверждениями Махлаева о его приоритете в формировании нового научного направления? Возражений нет? Голосуем. Единогласно. Спасибо, так и запишем в нашем протоколе».

Он задал еще пяток вопросов, которые помогли мне полнее раскрыть суть главных положений своей диссертации. И все это тоже было запротоколировано. Обсуждения затянулись почти на час. Затем меня, как и в прошлый раз, попросили выйти в холл, но через несколько минут пригласили обратно и зачитали решение, сводившееся к следующему:

- Работа Л. В. Махлаева, посвященная изолитогенным гранитным рядам Таймыра, базируется на результатах систематических многолетних исследований, которые в полной мере подтверждают основные положения, развиваемые соискателем.

- Обоснование наследования гранитоидным материалом (включая палингенно-анатектическую магму) особенностей состава исходных гранитообразующих субстратов, формирует основы нового научного направления – палеолитологии ультраметаморфических комплексов.

- Обсуждаемая работа в полной мере отвечает высоким требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям, а ее автор, Л. В. Махлаев, является сложившимся ученым, заслуживающим присуждения ему ученой степени доктора геолого-минералогических наук.

Сердце у меня при этих словах сердце затрепыхалось, и я чуть было не упал в обморок. Удержали от этого торжественность ситуации, ну и желание понять как и когда будут приведены в соответствие с действительностью отмеченные в этом решении достоинства моей работы и моей скромной персоны. Неужели вот прямо сейчас меня поздравят с присуждением докторской степени?! Не тут-то было. За этими тремя пунктами последовало еще два:

- Тем не менее, как установлено экспертами ВАКа, диссертация Махлаева не в полной мере отвечает современным обязательным требованиям: нестандартный формат бумаги, неправильно оформлены подрисуночные подписи, имеются ошибки и в оформлении таблиц, что в значительной мере объясняется тем, что работа была написана до введения нынешней инструкции.

- Исходя из изложенного, ВАК рекомендует Л. В. Махлаеву привести диссертацию в соответствие с современными требованиями инструкции о порядке присуждения ученых степеней и разрешает представить ее для повторного рассмотрения в тот же совет с новым составом оппонентов.

Увидев на моем лице выражение явного недоумения, Н. П. Лаверов отбросил официальный тон и сказал почти дружески:

– Лев Васильевич! Поймите – это лучшее, что мы могли сейчас сделать для Вас. Все сроки апелляции давно прошли, Ваша диссертация отклонена на самом высоком уровне. Не может же ВАК сказать: "Ах, простите, мы были неправы". Хотя в известной мере мы именно это и говорим, Вам придется пройти жернова защиты еще раз! Но посылать Вашу работу на экспертизу мы больше не будем. Я думаю, все уже и так ознакомились с ней достаточно. Так что защищайтесь поскорее, и закроем это дело!

– Но раз уж так, то я могу ограничиться не только формальной правкой (перепечаткой работы на листах стандарта А-4), но и включить в нее новые результаты: данные анализов, выполненных в последние годы, ссылки на новые публикации, свои и чужие?

– Конечно, можете, но не затягивайте.

После этого заседания А. А. Маракушев подошел ко мне и прилюдно поздравил с тем, что я не сломался, и "прикопил-таки" новые доказательства своей правоты. Подходили ко мне и другие члены ВАКа, отмечая, что это тот редкий случай, когда отрицательное решение помогло человеку мобилизоваться. Я принимал эти поздравления и был благодарен судьбе за то, что она связала меня с Цветметом: ведь именно кафедра и преподавание спасли меня от тяжких и явно лишних переживаний!

На следующий день я, как и в прошлый раз, позвонил А. В. Сидоренко. Александр Васильевич тепло поздравил с успехом, и тоже настоятельно рекомендовал не тянуть, а немедленно приступать к доработке диссертации. Не все, однако, было так просто: количество анализов гранитоидов Таймыра и слагающих их минералов за эти годы почти утроилось. Это требовало не только перепечатки таблиц, но и проведения заново полномасштабной систематизации всех аналитических данных. Немало новых выписок из отечественных и зарубежных публикаций появилось в моей картотеке. Их тоже надо было учесть, и сказать хоть пару слов о каждом новом примере. Ну и никто не освобождал меня от лекций, как и от тех новых исследований, в которые я влез весьма основательно. Так или иначе, на все это ушел почти год, да еще столько же потребовалось на стандартную апробацию: доклады в Цветмете и СНИИГГиМСе, доклады в Красноярской экспедиции, предзащита в Новосибирске. И только весной восьмидесятого года я сдал, наконец, новый вариант работы ученому секретарю диссертационного совета.

ПРОБА СИЛ НА ГАРЕВКЕ

Ощутив в себе достаточный запас физических сил и здоровья, а в еще большей мере потребность полностью отключиться от всяческих "защитных" переживаний, я отважился, наконец, на заключение непродолжительного, всего лишь на полтора года, но вполне конкретного договора с Ангарской экспедицией Красноярского геологоуправления, согласно которому я брал на себя изучение гранитоидов протерозойского татарско-аяхтинского комплекса с позиций моих представлений об изолитогенных гранитных рядах. В какой-то мере это было и шагом к реализации пожелания А. А. Маракушева "копить доказательства". Конечно, мне вновь очень уж хотелось на Таймыр, но организация такого выезда из Цветмета была слишком сложной, тогда как работа на кряже представлялась достаточно реальной. Я разбил ее на несколько этапов. Во-первых, организовал для ограниченного числа студентов (для половины одной академической группы) учебную полевую практику по картированию метаморфических и ультраметаморфических пород, включая разнообразные мигматиты, гранито-гнейсы и чарнокитоиды, избрав в качестве полигона участок, где река Кан пересекает Таракский гранитный массив и его обрамление. Во-вторых, я должен был посетить в порядке руководства производственной практикой студентов, направленных в партию Ангарской экспедиции, проводившую двухсоттысячную съемку в районе верхнего течения реки Гаревка. Оттуда я планировал сплавиться по Гаревке на двух резиновых лодках собственным очень маленьким и мобильным отрядом до её впадения в Енисей. Затем планировался маршрут по Енисею на моторной лодке с заходами по мере возможностей вверх по притокам Большая Кузеева, Кия, Вятка, Предивная, и, наконец, сбор материалов, характеризующих стрелковские граниты в устье Ангары и пегматоидные двуслюдяные граниты в нижнем течении реки Тасеева. Объектов было много, переброски должны были быть частыми, а потому в мой отряд должны были войти трудолюбивые и увлеченные люди, и их должно было быть немного. Поразмыслив, я решил взять в этот отряд всего двоих: Иру, в увлеченности и исполнительности которой, как и в полном отсутствии каких-либо капризов с ее стороны, я был абсолютно уверен, и студента-второкурсника Толю Уйманова. Он не был отличником, но был явно неглуп, геологию любил, к петрографии относился с интересом, и, к тому же, как мне казалось, был неравнодушен к Ире. Не последнюю роль сыграло и то, что был он физически крепким и выглядел достаточно выносливым. Главным испытанием жизнеспособности нашего отряда должен был стать сплав по Гаревке. Река эта отнюдь не страшная, но она весьма труднопроходима из-за многочисленных мелких перекатов, изобилующих, к тому же, камнями.

Первые два этапа прошли вполне благополучно. Мы добрались поездом до Канска, а там местная геологическая экспедиция бесплатно выделила нам громадный грузовик повышенной проходимости "Урал", который доставил нас к устью реки Казачьей у восточного контакта Таракского массива. Главный геолог канской экспедиции горячо поддержал идею специализированной подготовки студентов к съемке глубокометаморфизованных отложений, заявив, что они готовы даже вкладывать в такую практику свои средства при условии, что хотя бы один-два специалиста с таким уклоном будут направляться к ним на работу. Жизнь в таежном полевом лагере ребятам очень понравилась. Осмотрели мы заодно и заброшенные монацитовые россыпи по реке Тараке, где не так давно еще работала небольшая драга, попробовали и сами мыть шлихи, отбирая монацит и различные тантало-ниобаты, свойственные таракским гранитам. Две недели пролетели незаметно, и когда из Канска пришел в назначенный день "Урал", чтобы забрать нас, всем стало грустновато.

Время было дурное, порядок в стране рушился, все трещало по швам. Это отлично видно было по работе железной дороги. С трудом верилось, что всего несколько лет назад по движению пассажирских поездов можно было проверять часы, сейчас же справочное бюро Канского вокзала спокойно уведомляло о том, что поезда по Транссибу опаздывают (как в восточном, так и западном направлении) на сутки, а то и двое. Еще Муссолини говорил когда-то, что регулярность движения поездов – лучший показатель порядка и организованности в управлении государством. При Сталине (какой бы ценой это не достигалось) поезда не опаздывали. Долгие годы и после его смерти соблюдение графика оставалось святым делом железнодорожников. И вот надо же – в эпоху Брежневского "развитого социализма" мы раскрутили этот социализм до такой степени, что чувство ответственности вообще куда-то исчезло из людского сознания. Всюду воцарился принцип: "Вы (представители власти) делаете вид, что платите, а мы (труженики) делаем вид, что работаем". Принцип, ведущий к полному разврату, к развалу государственной системы, что и произошло, в конце концов, в ходе так называемой перестройки, но заложено было много раньше, именно в период "развитого Социализма". Пустеющие полки в магазинах, прогрессирующее введение талонов на все и вся (т.е. возрождение карточной системы) и вот такие казусы на железной дороге: нужный нам поезд ушел на 3 часа раньше времени, указанного в расписании! Я бегу к начальнику вокзала:

- Что случилось? Я могу еще понять опоздание, но не мог же поезд уйти раньше?!

- Не мог. Это и не Ваш поезд. Это поезд за прошлое число, он опоздал на 21 час.

- А когда будет наш?

- Откуда я знаю? Сидите и ждите. Когда-нибудь придет!

После короткого пребывания в Красноярске мы с Ирой и Толей отправились на "Метеоре" в Назимово, уже упоминавшееся в этих записках. Откуда вертолет забросил нас в верховья Гаревки. Геологи в Гаревской партии были толковые, и практика у ребят проходила вполне содержательно и интересно. Огорчало лишь одно обстоятельство: вместо хлеба все ели плесневые сухари. Оказывается, в партии есть мука, дрожжи, есть даже хорошая печь для выпечки хлеба с набором форм. Дело за малым – с базы экспедиции никак не могут прислать пекаря! Что ж, пришлось взяться за решение этой проблемы. Я освежил в памяти свои таймырские навыки. С вечера я попросил руководство партии освободить моих ребят на один день от всяких работ и провел с ними показательное практическое занятие по выпечке хлеба. Я показал, как нужно ставить тесто, когда и как нужно его месить. Пока тесто выхаживалось, я протопил печь, объяснив, как определить по ощущениям сунутой в печь руки, достаточен ли уровень прогрева: в нормально протопленной печи раскрытая ладонь должна вытерпеть пока ты медленно считаешь до десяти. Если можешь терпеть дольше, печь холодная и тесто сядет, если руку приходиться выдергивать раньше, печь слишком горяча и хлеб сгорит. Потом я разложил хлеб в формы, дал ему подняться в тепле, и лишь после этого сунул формы в пышущий жаром зев, закрыл заслонку, пригреб снаружи углей и спокойно ушел. Когда через 40 минут мы вернулись, больше всех переживала Ира. Надо было видеть, как сияло ее лицо, когда я выгребал кочергой формы с пышными подрумянившимися горячими буханками! Хлеб получился почти отличным, но все же, всего лишь “почти”. Правильно сделав все, я забыл самую малость – не положил в тесто соли. Хлеб был пышный, отлично пропеченный, ароматный, но... абсолютно пресный. Однако, геологи и студенты, насидевшиеся на плесневых сухарях, охотно простили мне этот промах. Первые буханки были съедены мгновенно с маслом и солью, со сладким чаем. Всего я сделал две выпечки (32 буханки), но главное – надиктовал для всех, включая и своих студентов, подробную инструкцию о технологии выпечки хлеба, пригрозив, что обязательно буду спрашивать это на зачете по практике. Надеюсь, что хлеб, испеченный заведующим кафедрой, остался в их памяти навсегда, и что этого урока они не забудут, как не забудут и главного: геолог должен уметь все!

В этом же лагере Ира отлично усвоила другой урок, но не от меня, а от местных геологов. Они научили ее делать мушку для ловли хариуса. Под их руководством она сама обмотала цветными шерстяными нитками рыболовный крючок, вплела туда локон своих золотистых волос вместо мушиных крылышек и убежала с удочкой опробовать эту снасть: «Лев Васильевич! А куда бросать? Где тут стоят хариусы?».

Господи, этот ребенок уверен, что я знаю все, но вот рыбак-то я аховый, удочку в руках держать не люблю. Но все же указал я ей место, где над омутом стояло несколько лиственниц, отбрасывавших густую тень. Она забросила туда только что изготовленную снасть и тут же закричала во весь голос: «Поймала! Поймала! Вот он!»

Я оглянулся. Она прыгала по берегу, прижимая к груди трепещущую добычу: хариуса граммов на пятьсот. Больше ей в тот вечер не удалось поймать ничего, но радость от этого не стала меньше: она сама сделала "муху" и сама поймала на нее рыбу!

Сплав по Гаревке прошел благополучно, хотя и не без приключений. Мы разделились следующим образом: Толя плыл с большей частью груза на более тяжелый и плотно сидящей в воде утюгообразной "пятисотке", а мы с Ирой шли налегке (только с личными вещами и маршрутным снаряжением) на верткой остроносой "трехсотке". Мы шли впереди, "разведывая фарватер", а также причаливали к интересным обнажениям, изучая их. Где-то в средине первого дня, пройдя благополучно несколько мелких перекатов, где лодки приходилось тащить буквально волоком, эффектно преодолев пару красивых и шумных, но совершенно безопасных порогов, я расслабился и утратил бдительность. Лениво подруливая веслом, я говорил Ире что-то о местной геологии, указывая на скалы, мимо которых мы проплывали. Она блаженно загорала, раздевшись до купальника, решая, пожалуй, единственную проблему: какой бок подставить в данный момент солнцу, чтобы загар был равномерным. Половина нашего "барахла" (Ирина верхняя одежда, обувь, фотоаппарат, полевые сумки с картами, аэрофотоснимками и пикетажками) валялась на дне лодки, не прибранная в рюкзак.

Неожиданно я ощутил, что скорость течения заметно возросла и лодка, все более ускоряя ход, устремилась к повороту, откуда доносился основательный рев. Пока я сбросил предательскую расслабленность и пришел в себя, мы влетели в порог. Выбирать осмысленную "схему прохождения" было поздно. Главный слив остался значительно правее, а нас понесло в узкую крутопадающую струю, прижимавшуюся к береговым скалам. Я успел крикнуть Ире, чтобы она держалась крепче, и тут же вылетел из лодки. Наша трехсотка уткнулась носом в большой камень, сложилась пополам, и меня, сидевшего на корме, выбросило, словно из катапульты. Не успев ничего понять и почувствовать, я врезался головой в воду, стукнувшись, к тому же, теменем о каменистое дно. Если бы я ударился с такой силой просто о камни, было бы очень плохо, но, к счастью, я предварительно преодолел полуметровую толщу воды, что значительно уменьшило энергию удара. Но все же на какое-то время мое сознание "замутилось". Я встал. Воды было до колен. Скрюченная лодка застряла наклонно в камнях, и вода стремительно вымывала из нее все наше имущество. Ира, подобно Наяде или Нереиде из какой-то фонтанной группы, полусидела в воде, упираясь ногами в скалу, а спиной в борт лодки, вцепившись руками в лямки рюкзаков. Рядом со мной стремительно проплывали Ирины новенькие голубые кроссовки: большая редкость в то время! Я исхитрился поймать их, гордо продемонстрировал свою добычу Ирине, но тут же почему-то спокойно и аккуратно поставил их на воду. Видно я не совсем еще пришел в себя после удара. Течение тут же подхватило два этих голубых кораблика и понесло их дальше. Больше мы их не видели. Может, какому-нибудь рыбаку со временем и повезло, но не нам.

Остальное добро я все-таки изловил и вышвырнул на берег, а что утонуло – поднял со дна. Потом я забрал у Иры рюкзаки, помог ей выбраться на береговые скалы и освободил лодку. Мы приступили к анализу последствий происшествия. Содержимое моего рюкзака, тщательно упакованное в прочный большой полиэтиленовый мешок, осталось, как я и надеялся, абсолютно сухим. Ирино добро тоже лежало в мешке, но вода затекла в горловину, и все было абсолютно мокрым, не отличаясь от того имущества, которое я выловил из реки. Хорошо, что было тепло и сияло солнце. Ира разложила все предметы на скалах, отжав из них воду. Я дал ей свою сухую ковбойку, которую она надела наподобие короткого халатика, переоделся и сам в сухое. Карты и пикетажки размокли, к счастью, незначительно, но их тоже пришлось разложить для просушки. Хуже всего обстояло дело с фотоаппаратом. Ирин папа подарил ей перед самым отъездом в поле новенький "Зенит" с объективом "Гелиос". Фотоаппарат был полон воды, которая плескалась даже между линзами объектива. Не знаю, откуда у меня набралось столько смелости, или, скорее даже, наглости, но я тут же раскрутил объектив, вынув из него все стеклышки, хотя ни разу в жизни ничего подобного не делал. Еще удивительнее, что после просушки все это удалось собрать: аппарат исправно работает и сейчас, двадцать лет спустя. Не повезло только встроенному фотоэлементу. Тут уж я ничего не мог поделать – он отказал сразу и бесповоротно.

Тем временем к порогу подплыл Толя на своем неповоротливом "утюге". Продемонстрировав зрелое мастерство (а главное – внимание) он вошел по всем правилам в главный слив порога, в считанные минуты преодолел все стремнины, а затем благополучно причалил к нашему берегу, спросив, не требуется ли нам помощь. Мы сказали, что ничего страшного не произошло, что скоро мы "высохнем" и поплывем дальше, а его я попросил выбрать неподалеку хорошее место для ночевки, поставить палатку и заняться приготовлением еды. Через несколько часов у нас и вправду все высохло, мы заново загрузили лодку, отчалили, а вскоре увидели дымок от костра, а затем и палатку. Больше приключений не было, и до Енисея мы дошли без помех.

Материалы маршрута были, может, и не столь существенными. Важнее было то, что команда наша сработалась и сдружилась. Я был очень доволен своими ребятами, а они, насколько я мог это видеть, полностью доверяли мне, и работа им нравилась. Так что вопроса о том, с кем я буду работать на следующий год, для меня не было. Я вновь пригласил свою команду, и они с радостью согласились.

Второй сезон работы по договору с Ангарской экспедицией был значительно насыщеннее. Основной маршрут проходил по Енисею, главным транспортным средством служила привычная уже дюралевая лодка "Казанка-М" с отличным, совершенно не капризным подвесным мотором "Вихрь". С горючим тогда особых проблем не было: бензин стоил дешево, и купить его можно было в любом населенном пункте, которых вдоль Енисея было вполне достаточно: Атаманово, Юксеево, Предивное... Мне удалось, к тому же, приобрести в Енисейском пароходстве подробнейшую лоцию с обозначением всех отмелей, перекатов и прочих препятствий и с указанием всей навигационной обстановки – створных знаков и даже каждого отдельного бакена. Я и не надеялся, что буду не то чтобы иметь, но хотя бы держать в руках такой роскошный набор карт, хотя всегда мечтал об этом.

Однако маршрут по Енисею – это всего лишь узкая ниточка. Чтобы превратить изученную территорию в ленту, охватывающую хоть какую-нибудь площадь для последующих объемных построений, обязательно нужно было дополнить енисейский маршрут заходами по протокам. Конечно, какую-то часть из них я сумел более или менее основательно изучить во время выполнения своей первой енисейской темы в СНИИГГиМСе (реки Посольная, Шилка, Тисс, Большая Кузеева), к ним можно было приплюсовать прошлогодний маршрут по Гаревке, но оставалось немало весьма информативных разрезов, прежде мною не изученных. Сейчас мы постарались собрать по ним недостающие данные.

Задача осложнялась тем, что все эти "боковые" отходы можно было выполнять только пешим порядком. Если такой маршрут намечался не очень протяженным, то мы поступали весьма просто: в устье соответствующего притока ставили палатку, кто-нибудь из моей юной гвардии (Толя или Ира) оставался охранять лагерь, и брал на себя заботу о приготовлении солидного позднего обеда (или, скорее, раннего ужина), а другой помощник уходил в маршрут со мной. Из таких боковых отходов запомнился маршрут по реке Малая Кузеева. Как ясно из названия, река эта очень небольшая, течет она в укромной лесистой долине, крайне редко посещаемой охотниками и рыбаками. Зверье там почти непуганое, хотя с Енисея то и дело доносятся гудки проплывающих теплоходов, шум работающих двигателей и прочие признаки близкой цивилизации. Меня интересовали там выходы древнейших гранитоидов Енисейского кряжа – чарнокитов. В этот маршрут мы ушли с Ирой. Теплый воздух напитан ароматом сосновой хвои, негромко журчит река на галечных перекатах. То и дело попадались кусты начинающей созревать смородины. Отличная погода и состояние полного покоя в окружающей природе действовали умиротворяюще. Выходы чарнокитов оказались разрозненными и сравнительно небольшими. Материал для анализов был отобран в самом начале маршрута, а далее я работал больше фотоаппаратом, дополняя снимки краткими комментариями и схематическими зарисовками в дневнике.

Пора было подумать о том, чтобы слегка перекусить, да и возвращаться обратно. И тут меня удивил странный шлепок, неожиданно резко прозвучавший в этом царстве покоя. Оказывается, с кедра упала шишка. С чего бы это? Ветра не было, и никаких причин, казалось бы, не было. Я внимательно осмотрел кедр и увидел в его ветвях... маленького медвежонка. Меня это не на шутку встревожило и даже испугало. Совершенно очевидно было, что он тут не один, явно поблизости находится его мама. Скорее всего она "пасется" где-то в ягодниках, и не дай Бог, если она увидит нас, вряд ли ей понравится, что мы находимся так близко от ее отпрыска. Надо быстро и незаметно удрать. Куда? Лучше всего на ту сторону реки, где находилась открытая галечная коса шириной метров до тридцати. Я подошел к Ире, безмятежно щипавшей смородину, взял ее за руку и настойчиво потянул за собой, выразительно приложив палец к губам. Затем я, по прежнему ничего не объясняя, поднял ее на руки и побрел через речку. Ирино лицо было совсем рядом с моим. Выражение глаз ее было недоуменное, может даже озадаченное, но никакого возмущения я не увидел, что, честно говоря, весьма меня обрадовало. Но главное все же было не это. Река, к счастью, оказалась не особо глубокой (где-то до средины бедер), так что Иру я перенес вполне благополучно, тем более – оказалась она весьма легкой. На том берегу я поставил ее на ноги и объяснил наконец-то причины своего столь фамильярного обращения. Быстро собрав сухие ветки, я срочно разжег костер. Слабый ветерок потянул шлейф дыма туда, где мы только что были. Вскоре мы услышали негромкое, но настойчивое рыканье. Видимо, мамаша, почуяв дым, позвала своего драгоценного младенца. Потом затрещали кусты, и опять стало тихо. Идти по реке дальше после этой встречи как-то расхотелось. Мы слегка перекусили у костра и вернулись к палатке на Енисее, где рассказали Толе о нашей нечаянной встрече.