Второе Всероссийское петрографическое совещание 6 страница

Когда пришла ночь, я долго не мог уснуть, перебирая в памяти детали этого приключения, однако мысли и чувства мои занимала не столько несостоявшаяся встреча с медведицей, сколько то, что произошло между мной и Ирой. Руки помнили приятную и легкую тяжесть ее тела, а перед лицом неотрывно стояли ее вопрошающе-удивленные глаза, и было мне от всего этого необычно хорошо и даже радостно.

Самым продолжительным и протяженным был маршрут по Кие. Мы сумели найти в устьевой ее части небольшое улово, укрытое ниспадавшими с берегового склона густо переплетавшимися ветками лозияка. Мы загнали в этот заливчик свою казанку, спрятав ее за кустами, которые настолько закрывали ее, что увидеть лодку можно было, только подойдя к ней вплотную. Мы рискнули, оставили ее без охраны, и не ошиблись – когда мы вернулись к исходу пятого дня, лодка мирно ждала нас в целости и сохранности. Мы и сами ее не сразу увидели!

Конечной целью Кийского маршрута был массив щелочных сиенитов с редкометальной минерализацией. Когда-то это рудопроявление было объектом разведки и там, по сообщениям побывавших там геологов, частично сохранились разведочные канавы, расчистки, а также многочисленные лотки невывезенного керна у профилей разведочных скважин. Был там и рубленый дом, служивший некогда ядром базового поселка разведочной партии.

Приключения начались с первых же километров этого солидного маршрута: тропа, по которой мы шли, была основательно утоптанной, по ней часто ходили не только рыбаки, но и грибники, ягодники. Заросли красной смородины, плотные и сочные гроздья которой ярко алели, просвечивая в солнечных лучах, тянулись прямо у тропы, и в них там и сям сновали женщины и дети с корзинами, ведрами и громадными фанерными коробами. Однако постепенно людей становилось все меньше, тайга пустела. И тут мы увидели на влажных участках тропы (на глине полувысохших луж) совершенно свежие медвежьи следы: отпечатки крупных лап взрослого медведя (видимо, медведицы), лапы поменьше, принадлежавшие, скорее всего, пестуну, и совсем крохотные отпечатки, размером меньше собачьих, оставленные, конечно же, медвежонком. Вскоре следы исчезли, а потому их присутствие нас особо не встревожило.

Мы с Толей шли впереди, Ира, отколовшись от нас, шла метров на 50 сзади. Мы с Толей о чем-то неторопливо и негромко разговаривали, как вдруг услышали отчаянно-громкий Ирин крик. Мгновенно обернувшись, я увидел совершенно невероятную картину: по дороге бежал следом за нами приличных размеров подросток-медведь – побольше свиньи, поменьше теленка. Напуганный Ириным криком, он сделал вертикальный прыжок, свечой взмыл над тропой, прямо в воздухе развернулся на 90⁰ и устремился в тайгу. Убедившись, что медведь не бежит за нами, а исчез в тайге, Ира постепенно успокоилась и рассказала нам, что услышала топот за своей спиной, оглянулась, и увидела, что следом бежит медведь, скачками догоняя ее. Она закричала, а остальное мы с Толей видели сами. Конечно, мы почувствовали себя очень неуютно. Да, этот медведь маленький, не взрослый, пестун... Но он же не один. Где-то рядом медведица, медвежонок... Что делать? Оружия у нас нет – только молотки да топор. Подумав, мы отправились дальше, но пошли с максимально возможным шумом: мы пели, свистели, стучали время от времени молотком по алюминевой кастрюле, которую несли с собой. Ира бренчала ложками и кружками в своем рюкзаке. Видимо шум сделал свое дело. Медведи больше не появлялись.

К вечеру мы остановились на ночлег. Мы выбрали открытое место у реки, срубили пару бревен, обтесали их и разожгли классическую сибирскую нодью: костер из двух толстых лиственничных бревен, положенных друг на друга. Такой костер горит всю ночь: бревна, медленно обгорая, не раскатываются, удерживаемые забитыми в землю кольями, причем верхнее бревно все время охвачено пламенем. На расстоянии около метра от огня мы набросали пихтовый лапник, застелили его плащами и улеглись на этом упругом и теплом матрасе. Ночь прошла нормально. Огонь не только грел нас, но и отпугивал зверей. Утреннее солнце принесло тепло и развеяло страхи. Основательно позавтракав, мы продолжили работу и к исходу следующего дня добрались до избушки.

Состояние домика нас обрадовало: стекла в окнах были целы, печь исправна, и даже мусора на полу оказалось немного. Мы с Толей занялись дровами, Ира без особого труда навела чистоту и порядок. Не прошло и часа, как в печи уютно гудело пламя, на плите пел чайник, а на деревянном столе в отмытой стеклянной банке, найденной здесь же, красовался букет полевых цветов. И все же приключения не окончились. Только мы улеглись спать, как в тайге послышался волчий вой. Первому "певцу" откликнулся другой, третий... Конечно, страха не было: мы ведь лежали в доме, куда волкам явно доступа не было. Но оказывается не все живое могло укрыться за закрытой дверью: нашлись и те, кто решал проблему спасения от волков по своему. Мы услышали, что кто-то ходит вокруг нашего домика. Ходит, сопит, чавкает... Толя выглянул в окно, и в свете луны увидел нечто совершенно невероятное: около дома топтался огромный лось. Волки напугали его, и он решил, что лучше приблизиться к людям. Волки боятся людей, а потому не посмеют напасть на него около этого дома. Он так до утра и топтался около нас, объедая молодые побеги на деревьях. Он не ошибся – волки его не тронули, не посмели. А когда солнышко пригрело, туман рассеялся, он покинул нас.

В то лето было много и другого интересного. Довелось нам путешествовать на попутных буксирных катерах, встречались мы и с рыбоохраной, и с браконьерами, встречались и с коллегами геологами. Собранные материалы позволили написать вполне содержательный отчет. Недавно я пересмотрел его снова и пожалел лишь о том, что не попытался оформить его тогда в виде монографии и опубликовать. Содержание стоило того, но сейчас это уже не имеет смысла: прошло почти 30 лет и работа эта, увы, устарела. К тому же я не осознал тогда самого главного итога этих двухлетних исследований: выделив граниты стрелковского комплекса, развитые в приенисейской части бассейна Ангары, как и часть гранитов татарско-аяхтинского комплекса, в специфическую формацию субщелочных лейкократовых гранитов, я упорно пытался привязать их к одному из выделенных мною ранее изолитогенных рядов, что получалось весьма неубедительно. И не случайно – это весьма специфичные гранитоиды, которые примерно в эти же годы французские петрологи Ж. Дедье и П. Ламерье выделили в особую группу, названную ими "гранитами А-типа". Все началось с Центральной Африки, но вскоре трудами разных исследователей была установлена их широкая распространенность во всем мире. Спустя некоторое время я описал А-граниты на севере Урала. Однако тогда я понял лишь, что это что-то необычное, что на Енисейском кряже они составляют обособленную группу, но, совершив своего рода региональное открытие, я, к сожалению, прошел мимо открытия общенаучного. Досадно конечно, но тут уж ничего не поделаешь!

Чем генетически отличаются А-граниты от других гранитоидов? Вопрос этот до сих пор остается дискуссионным, однако, наиболее близкой к истине представляется мне концепция Б. Чаппела, который полагает, что данную группу образуют гранитоиды, сформировавшиеся в результате повторного анатексиса пород, уже претерпевших ранее ультраметаморфизм и гранитизацию – теневых мигматитов, гнейсо-гранитов и прочих автохтонных гранитоидов. Геологическая история Енисейского кряжа вполне согласуется с такой моделью: в этом регионе широко представлены продукты раннедокембрийского ультраметаморфогенного гранитообразования, на которые наложился ультраметаморфизм и анатексис байкальского тектоно-магматического цикла, на завершающих этапах которого и была сформированы татарско-аяхтинские граниты. Что же до стрелковских гранитов, то они могут быть и еще более молодыми, чем татарско-аяхтинские, но и их исходным субстратом служили образования все того же раннедокембрийского гнейсо-гранитного чарнокитоидного комплекса.

И все же для меня лично главным итогом двух этих полевых сезонов было полное восстановление внутренней уверенности в своей способности организовывать и проводить достаточно сложные экспедиционные маршруты, а также в своих физических возможностях переносить и преодолевать неизбежные при этом трудности. Говоря проще, я вновь поверил в свои силы. Ну как я мог не попытаться после всего этого вернуться в Арктику, на свой любимый и навеки родной Таймыр? Для этого требовалась, правда, надежная и мобильная группа. Что ж, работа на кряже сформировала ее ядро. Я понимаю, что со стороны мой енисейский отряд воспринимался забавно. Парень и девушка, делающие первые шаги в геологии, им в сумме было меньше лет, чем мне одному – почти дети. Однако, эти два года они проработали рядом со мной, многому научились. Если уж на то пошло, то это были мои дети, на которых я вполне мог положиться. К тому же два далеко не простых сезона показали, что оба они обладают большим запасом терпенья, выносливости – они не нытики. Мне было хорошо с ними, и я был уверен, что в любой ситуации смогу на них положиться. Дело оставалось за малым – нужно было выбрать объект исследований, сформулировать задачу, наметить маршруты и найти деньги

ТРЕТЬЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ТАЙМЫР

(участие в групповой геологической съемке региона)

В сущности, все эти задачи сводились к одной. В наше прагматичное время ее смог бы сформулировать даже ребенок: "нужно найти спонсора". Тогда, четверть века назад, и слова-то такого никто не знал, но суть от этого не менялась: нужно было найти организацию (а еще лучше – конкретную личность в этой организации), заинтересованную в моих работах на Таймыре и способную эти работы финансировать. В Красноярске такая организация была. Была и личность. Организацией этой была Красноярская геологосъемочная экспедиция, а личностью – ее главный геолог Д. И. Мусатов, вынашивавший планы комплексной модернизации геологосъемочных работ в масштабе всего Советского Союза. Дмитрий Иванович был одним из инициаторов перехода от полистной съемки к групповой, т.е. от последовательной съемки отдельных планшетов с их условными (геодезическими) контурами к съемке региональных геоструктур в их естественных геологических границах. Такая съемка должна была начинаться с обобщения материалов дистанционных исследований: гравиметрической и геомагнитной аэросъемок, высотной аэрофотосъемки, космосъемки с фотографированием в различных зонах видимого и невидимого спектра, радиолокационной съемки. На все это накладывались материалы предшествовавших геологических исследований, затем выделялись опорные объекты для наземного изучения, которым предстояло играть роль своего рода эталонных полигонов, позволяющих вещественно охарактеризовать те или иные реально картируемые подразделения литосферы: свиты, толщи, магматические и метаморфические комплексы, рудные зоны и т.п. На этой базе составлялась предварительная схематическая карта, которая лишь на последнем этапе (включавшем 2-3 полевых сезона) насыщалась наземными исследованиями: изучением опорных разрезов, прослеживанием геологических границ, отрисовкой контуров магматических тел и расшифровкой геологических структур, что и превращало, в конечном счете, предварительную схему в реальную геологическую карту.

Предлагаемая Д. И. Мусатовым последовательность геологических исследований представлялась особо перспективной для слабо изученных, труднодоступных, но в то же время сравнительно хорошо обнаженных территорий: арктических и субарктических регионов, обширных горных систем и т.п. Министерство геологии СССР к этой идее отнеслось с интересом, пообещав выделить немалые средства на постановку опытно-методических работ, выполнение которых поручалось инициаторам – Красноярской геологосъемочной экспедиции.

Но финансы и материальные средства могли выделяться только под реальный проект, а для его составления, прежде всего, нужно было выбрать регион и конкретную геоструктуру для постановки опытной съемки. И тут, совсем кстати, появился на свет наш комплексный Таймырский отчет, о котором было немало сказано выше. Отличная обнаженность Таймыра сулила большую эффективность применения дистанционных методов, включая любые виды аэро- и космосъемок, а подготовленные Институтом геологии Арктики и к тому времени уже изданные миллионные листы Таймырской серии, дополненные нашими обобщающими картами Берега Харитона Лаптева (литостратиграфической и картой метаморфических фаций), в совокупности с обстоятельной характеристикой магматизма, создавали хорошую основу для составления предварительной схематической карты. Таймыр понравился больше других регионов Красноярского края: отличная обнаженность, сочетающаяся с возможностью добраться наземным (вездеходным) транспортом практически в любую точку, интересная геология – все это давало ему существенные преимущества перед регионами-конкурентами (Енисейским кряжем, Тувой, Восточными Саянами и другими геоструктурами).

Проект стали составлять на групповую съемку "Горного Таймыра", а нашему молодому сектору геологии и металлогении Таймыра было предложено принять активное участие в этих работах в форме хоздоговорного сотрудничества с вполне приличным финансированием. Однако реализации этого сотрудничества помешал мой переход в Цветмет. Узнав о нем, Дмитрий Иванович отказался от договора со СНИИГГиМСом: «Поймите, Лев Васильевич! Для меня главная фигура в этом сотрудничестве – Вы. Как бы это грубо ни звучало, но я намерен платить "за голову", и именно за Вашу. Таймырский опыт Ваших коллег несоизмеримо меньше Вашего личного опыта. Они с Вами во главе представляют солидную и сильную научную группу, способную на многое. Без Вас же это всего лишь "клуб начинающих исследователей", не отличающихся особо от моих собственных сотрудников. Однако без них (без таймырского сектора) и Вы теряете свою товарную ценность. В Цветмете у Вас пока нет команды, Вам не на кого опереться, не с кем работать. Когда еще Вы создадите там свою группу и создадите ли её вообще? Так что, как это ни печально, наше сотрудничество придется отложить до лучших времен, а может и навсегда».

Что ж, платить или не платить, и за что именно платить – решать, конечно же, ему. Я и сам понимал, что без своей команды я не мог браться за сколько-нибудь серьезную работу на любимом Таймыре... Но теперь-то команда у меня была. Мои помощники были очень молоды, недостаточно опытны, но вполне надежны. Не зря же я проверял их два года! И я пошел в экспедицию. Я знал, что там произошли существенные перемены в руководстве, но причины заинтересованности в сотрудничестве должны были сохраниться. Главной переменой был отъезд Д. И. Мусатова в Москву, вызванный его переходом в трест "Аэрогеология". Однако, начальником экспедиции стал его ученик и последователь, один из соавторов идеи групповой съемки Н. В. Межеловский. Встреча с Николаем Васильевичем тоже оказалась вполне конструктивной – задача была сформулирована: "ультраметаморфиты и гранитоиды западной части Берега Харитона Лаптева", деньги были выделены. Мне осталось определиться с конкретными объектами исследований.

В своем выборе я был стеснен отсутствием собственного наземного транспорта. На первый год надо было подобрать хороший лодочный маршрут, а на дальнейшее – добывать каким-то способом вездеход. Перебрав едва ли не все возможные варианты, я остановил выбор на реке с несколько странным названием "Непонятная", длиной около сотни километров, приуроченной к фронтальной зоне Большого Таймырского разлома (надвига). Название обусловлено тем, что местами эта река полностью преграждается каменистыми развалами: вода журчит под глыбами, но на поверхности ее не видно. Река как бы распадается на обособленные последовательные отрезки. То есть, плыть по ней в принципе невозможно. Однако это заключение относится к летнему периоду. На аэрофотоснимках, сделанных весной, русло Непонятной четко прослеживается на всем протяжении. На этом я и построил план наших полевых работ: заброситься вертолетом еще до вскрытия реки в самые верховья Непонятной, в точку, расположенную километрах в десяти от ее истоков. До начала ледохода выполнить из этого первого лагеря серию пеших маршрутов, а затем, как только лед сойдет, отправиться по высокой воде вниз по течению на двух резиновых лодках. В первое время течение будет очень быстрым, а потому мы пойдем самосплавом. В день легко будем проходить с работой 10-15 км, подбирать удобное место для очередной стоянки, еще день-два тратить на пешие маршруты с отходом от реки по какому-либо из ее притоков, затем поплывем дальше. Таким образом, за первую декаду (как раз во время максимального половодья) мы должны были пройти верхнюю (самую мелководную) часть реки. В ее среднем отрезке начинались протяженные плесы. Чтобы скорость продвижения не упала, дальнейший сплав планировалось осуществлять с мотором. Разборная деревянная рама, подобная той, что когда-то мы использовали на Енисейском кряже в Усольско-Тасеевском маршруте, позволяла легко соединить лодки в катамаран, а мотор "Ветерок" делал эту систему управляемой, маневренной и достаточно быстроходной. По мере спада половодья, мы неуклонно продвигались к устью, до которого планировали дойти недели за три-четыре… Река Непонятная впадала в хорошо мне знакомую и весьма многоводную Ленивую, по которой предстояло спуститься до уже упоминавшейся мною (и не раз) полярной станции Мыс Стерлигова. Оттуда в зависимости от ледовой обстановки можно было выбраться в Диксон либо морем, воспользовавшись попутным кораблем, либо спецрейсом вертолета.

Серьезных препятствий при таком маршруте было лишь два: изобиловавший перекатами короткий каньон в среднем течении Непонятной, и могучий водопад на Ленивой километрах в двадцати от устья. Однако эти препятствия были вполне преодолимы, поскольку мы могли обойти их берегом, перетащив на себе весь груз, включая катамаран в разобранном виде. Мои прежние коллеги по изучению Таймыра сочли этот план чистейшей авантюрой: с "детским садом" отправляться в маршрут по несплавной реке! Но я был уверен в его реальности: все было продумано до мелочей, а свою команду я вовсе не считал "детским садом"! Забегая вперед, я скажу, что все прошло в точном соответствии с намеченной программой: мы прошли эту чертову "несплавную" реку, выполнив при этом все намеченные маршруты. Мы начали путь, как и планировали, в половодье. Через неделю вода начала падать, но мы уходили все ниже и ниже по течению, где река, принимая приток за притоком, становилась все более водообильной. И все же когда на исходе третьей недели мы приблизились к устью, наша Непонятная совсем обмелела: последние полтора-два километра мы буквально волокли свои резиновые "пузыри" по дну. Тем не менее, мы добрались до реки Ленивой, а затем и до мыса Стерлигова, но все это было потом. Пока мы еще были в Красноярске и лишь готовились к летней экспедиции.

Еще и еще раз были проверены лодки, испытан и отрегулирован мотор. Ирин отец сделал точно по чертежам крепление для установки мотора на разборной раме катамарана. Экспедиция дала нам легкую и надежную рацию: "Грозу" с плавной настройкой во всем диапазоне коротких волн. Запаслись мы оружием, сигнальными ракетами, продовольствием и вылетели в Диксон, где я не был уже лет десять.

Естественно, за это время в поселке сменилось многое, но все же в отделе перевозок остались сотрудники, еще помнившие меня. Прибытие вертолета для выполнения спецрейсов ожидалось из Игарки со дня на день. Пока же необходимо найти жилье, где можно просуществовать до нашего вылета, поскольку гостиница на острове была, как всегда, переполнена. В отделе перевозок мне сказали, что расположенные недалеко от аэропорта балки, выглядевшие покинутыми и необитаемыми, принадлежат моим коллегам – Институту геологии Арктики. При балках есть сторож, который мог бы пустить нас туда. Но мог и не пустить... Мы пошли на поклон... Три балка были заперты, но дверь в четвертый была слегка приоткрыта. Мы постучались: «Входите!». Вошли. У торцевой стены стояла рация. Около нее сидел в кресле обросший и основательно подвыпивший бич, читавший какую-то толстенную книгу. Я представился и изложил суть нашей просьбы. Бич тоже представился: «Феногенов. Начальник Диксонской базы НИИГА. Выделить вам балок не могу. Не имею права. Да вдруг вы его еще и сожжете по пьянке. Чего не бывает только! А я потом – отвечай!».

Меня такое многословие не испугало. По опыту общения с "бывшими интеллегентными человеками" (как порой расшифровывалась в те годы аббревиатура БИЧ) я не стал вступать в дискуссию: «Ну, нельзя – так нельзя. Но часок-то привести в твоем обществе мы можем?».

С этими словами я выставил на стол бутылку, положил кусок колбасы и попросил пару кружек.

– Пару кружек – это ты правильно просишь. Пусть твои ребята из них чай пьют. С печеньицем. Пусть берут у меня в шкафчике. Они еще молоды, им крепкие напитки пить не положено. Особенно девушке. А мы с тобой будем пить водочку, но не из кружек, а из стаканов. Как благородные люди.

Тут он извлек из тумбочки пару кружек, сахарницу, снял с плиты чайник, и уже после этого извлек откуда-то пару чистых стаканов:

– Извини. Не хрусталь, конечно, но, однако, и не железо!

Мы неспешно принялись за бутылку. Неспешно шла и беседа. Где-то за третьим тостом я как бы невзначай признался, что не так уж давно и сам работал в НИИГА, назвал и фамилии своих коллег-таймырцев: Грикурова, Шануренко, Захарова, Злобина, Вакара. Хозяин балка отреагировал быстро: «Что ж, это люди хорошие. Шануренко и Захаров в этот год здесь работают. Совсем недавно в поле улетели. Но это все молодежь. А вот Михаил Никитич и Владимир Анатольевич– мужики достойные. Я начинал с ними. Не один год вместе пахали. Сейчас-то я староват уже. Вот, в сторожа превратился. Ну да ладно. Вижу – свой ты человек. Пошли!».

Он встал из-за стола, взял связку ключей. Мы вышли. Он открыл один из балков. Там стояла солярочная печка, нары были застланы оленьими шкурами. В шкафчике была разнообразная посуда, на столе лежала стопка толстых журналов. Феногенов отстегнул один ключ и протянул его мне: «Живите пока. Куда вам деваться, не на улице же сидеть, и не в гостинице клопов кормить. Тут все нормально. Тепло, уютно, радио проведено. Можно и еду какую-никакую сготовить. Одно только условие – чтоб все было в порядке. А когда уезжать будете, – все приберете, вымоете. Пока».

Мы отлично устроились, расстелили на оленьих шкурах свои спальники, сбегали в магазин, накупили еды, приготовили неплохой обед и пригласили хозяина на новоселье. Он не стал ломаться и приглашение принял. Уходя, я посмотрел-таки, что за книга украшала его стол. Это был толстенный том "Зоологии беспозвоночных", раскрытый на странице, повествовавшей об особенностях размножения кольчатых червей, об их, так сказать, интимной жизни. М-да, занятным человеком был приютивший нас хозяин!

А на следующий день мы уже принимали гостей. К нам пришла с дружеским визитом Тайми – знакомая мне по прежним таймырским сезонам эстонка, ботаник из Таллина, специалист по лишайникам. Оказывается, опять наши пути пересеклись. Она в составе отряда Ленинградского ботанического института выезжает как раз в район устья Непонятной. Так что мы, оказывается, ждем один и тот же вертолет. Одним рейсом он забросит их отряд в устье, а другим рейсом доставит нас к истоку этой реки. Потом мы обязательно встретимся, так как проплыть мимо их лагеря нам будет просто невозможно.

В тот же день мы отправились изучать Диксонские свалки. Там можно было найти немало интересного, но у нас была вполне конкретная цель: столитровая бочка под бензин для нашего мотора. Соточки нам попадались, но все дырявые, либо очень уж мятые. И все же мы нашли то, что искали. Бочка стояла среди прочего хлама аккуратная, чистая и... полная, причем полная под пробку не чем иным, как чистейшим беленьким неэтилированным бензином Б-70 – самым идеальным горючим для подвесного лодочного мотора! Вот это была находка!

А еще через пару дней прилетел из Игарки МИ-8 с весьма симпатичным пилотом – крепким и добродушным татарином Батырхановым. Первыми вылетели ботаники, с которыми я отправил в устье Непонятной и свою "соточку" с бензином – запас для маршрута по реке Ленивой. Вторым рейсом вылетели мы. Это было 9 июля. В Диксоне уже было тепло, но к северу от гор Бырранга лежал почти сплошной снег. Мы с трудом нашли вытаявший гравийный холмик, образованный прилегавшей в этом месте и Непонятной предледниковой (камовой) грядой, на которую пилот посадил вертолет и выгрузил нас со всем имуществом.

Погода была идеальная, ярко светило солнце, небо было чистым. Тихо и безветренно. Мы быстро поставили палатку, поужинали. День был на исходе. Все очень устали, а потому я пожалел своих ребятишек и разрешил укладываться спать. Спасибо Феногенову. Он дал нам три оленьих шкуры и три раскладушки. Мы-то планировали спать на надувных матрасах, уложенных на брезенте, прямо поверх земли... Хороши бы мы были! Он нам обеспечил должный комфорт:

– Приедете обратно, отдадите!

О резкой изменчивости таймырской погоды я писал уже не единожды. Вот и в тот раз, уснув при полном штиле, я проснулся рано утром от отчаянного хлопанья палатки и резких порывов шквалистого ветра. Еще в Диксоне я говорил ребятам, что продольный брус между стояками палатки ("конек") нужно в тундре обязательно привязывать специально пришитыми шнурами к толстой брезентовой ленте, скрепляющей левый и правый скаты палатки. Иначе ветер может так стянуть боковое полотнище, что опорные шесты выйдут из-под конька, упрутся в бок палатки и прорвут его. Конечно, надо было сразу же пришить эти завязки, и закрепить с их помощью конек. Но день вылета был тяжелым и суматошным, все очень устали, тем более – погода, казалось, не предвещала ничего плохого. И вот вам – пожалуйста! Пока я размышлял о том, будить ребят или подождать, все свершилось само: конек сполз с одного из опорных шестов, тот распорол палатку, и она рухнула на наши лица. Все проснулись. А дальше начался сплошной "экстрим": мы с Толей прижимали палатку к земле всей массой своих тел, а Ира срочно зашивала рвущуюся из рук ткань, прокалывая ее могучей иглой. Затем она пришила четыре пары тех самых завязок, мы подвязали конек, подготовили шесты и, выждав момент относительного затишья, почти мгновенно подняли палатку в "исходное положение". Повезло еще, что дождя не было: ох и хороши бы мы были, если бы всё промокло! Но зато урок был наглядный и суровый. Ирина сейчас ни за что не позволит поставить палатку, не закрепив конек!

Но в тот раз, как бы это ни было плохо, я остался доволен неожиданным утренним происшествием: мой "детский сад" вновь показал себя с самой лучшей стороны, сумев без ругани и паники быстро ликвидировать последствия буйства стихии. В этот же день я показал им, как из жестяного галетного короба делается "Вакар-печка", как нужно согревать паяльной лампой палатку, не рискуя сжечь ее и лишиться укрытия от ненастья, лишиться дома... Потом мы спустились к реке. Лед еще не двинулся, но поверх него сплошным потоком шла жидкая каша – смесь воды и талого снега. Доля воды в этом месиве неуклонно возрастала, лед трещал, коробился и, наконец, пошел. Мы выполнили несколько маршрутов, самым памятным из которых оказался поход к истокам Непонятной. Река текла по кромке надвига, вскрывая в береговых обрывах и прирусловых скалах залегающие в его подошве милониты, ультрамилониты, зачастую с типичными складками волочения...

Когда ледоход пошел на убыль, воды в реке было все еще так много, что вполне можно было сразу же плыть на катамаране. Мы соорудили его, улеглись в очередной раз спать, а наутро спустили катамаран на воду, загрузили и поплыли. Мотор в первую неделю маршрута был не нужен: и без него нас несло стремительно. Плохо было лишь то, что лето в тот год выдалось очень холодным. Лишь изредка столбик термометра переползал выше отметки +10⁰, значительно чаще далеко не дотягивая до нее. Слава Богу, нас особо не мочило: дожди были преимущественно не сильными. Если же доводилось промокнуть в маршруте, – спасала паяльная лампа. Но мерзли мы постоянно. Ира вообще не снимала с головы кроличий треух, не расставаясь с ним даже ночью. И все же ребята были довольны: впервые им довелось работать в совершенно безлюдном краю – обилие непуганых птиц, доверчиво-наглые песцы, забавные лемминги, зайцы... Нередко видели мы и свежие волчьи следы. Как-то раз молодой волк уселся на уступе противоположного берега и с большим любопытством стал наблюдал за ходом очередной нашей утренней погрузки. Я не ожидал такой наглости, и показал волка ребятам. В бинокль мы отлично разглядели его. Это был, скорее всего, годовалый подросток (волк-переярок). Все происходившее вызывало у него неподдельный интерес, но все же, когда Толя, возмутившись, сказал: «Это ж надо! А ну-ка, где наш карабин. Я сейчас этого любопытного шлепну!», он, словно понимая смысл фразы, не стал дожидаться результата Толиных поисков, и с брезгливо-пренебрежительной ленью удалился в тундру.

Порожистый каньон мы прошли почти без помех, пропоров один лишь раз носовой отсек одной из лодок на острой сланцевой щетке, к которой нас прижало на повороте, но эту аварию мы легко ликвидировали с помощью резинового клея и соответствующего пластыря. Запомнился протяженный галечный остров километрах в двадцати выше устья. На его возвышенной части сохранилось два полуразрушенных балка, в одном из которых лежало несколько ящиков стеклянных банок с многократно перемороженными овощными консервами: борщами, рассольниками, кабачковой икрой. В другом балке лежали двухлопастный пропеллер от малого самолета ПО-2 и комплект лыж для этой же машины. Я сказал ребятам, что сразу после войны, в средине 40-х годов, в этом районе (на правобережье реки Ленивой) вела геологическую съемку партия треста Арктикразведка, которой руководил А. С. Пешехонов, а главным геологом была Н. Э. Гернгардт. Их отчет хранится в Красноярском отделении геологического фонда. Съемка была некондиционной, поскольку в те годы не было даже топографических карт этой территории, и топооснову составляли полуинструментальным способом сами геологи. И все же именно тогда впервые были выявлены на Таймыре мигматиты, очень детально охарактеризованы порфировидные граниты.