Второе Всероссийское петрографическое совещание 7 страница

Для обеспечения своих партий Таймырская экспедиция Арктикразведки использовала самолеты ПО-2, которые на долгий срок закреплялись непосредственно за какой-либо определенной партией. Видимо, на этом островке базировался самолет, обслуживающий партию А. С. Пешехонова, обеспечивавший ей регулярное сообщение с Диксоном, Хатангой, Челюскиным. О пилотах, летавших на этих машинах, рассказывали легенды. Вы только представьте себе – самолет без бортовой рации, с минимумом навигационных приборов: компас, измеритель скорости, высотомер и "искусственный горизонт", дававший приблизительную оценку продольного и поперечного крена машины. Остальных приборов было не больше, чем на щитке простейшего автомобиля. Не было и никакого подобия туалета на борту, что порождало порой совершенно невероятные коллизии... Не зря же пилоты тех лет говорили, что с появлением в самолете туалета, из авиации ушла романтика. Какими же отчаянно смелыми и насколько преданными своему делу должны были быть люди, летавшие на этих тряпочно-фанерных бесприборных и бестуалетных самолетах, развивавших скорость не больше ста километров в час... К тому же летать-то нужно было в Арктике, с ее невероятно изменчивой погодой, летать там, где от поселения до поселения сотни километров, а для многих территорий карты были настолько не точны, что правильнее было считать, что их и вовсе не было. Для примера скажу, что как раз тогда, в сороковые годы, один пилот обнаружил с воздуха отсутствовавшую на картах реку длиной около 200 километров и шириной до 300 метров. Эта река, названная рекой Мамонта (поскольку на ее берегу обнаружили в средине сороковых годов труп мамонта), появилась только на картах, изданных после 1955 года.

Было этих арктических пилотов, летавших на тех самых "стрекозах" всего-то человек двадцать, на Таймыре их летало человек пять. Фамилии двух самых отчаянных людская память донесла до наших дней. Это летчик-еврей Тревич и единственный летчик-чукча Тымлетаген. Говорили, что в годы войны Тревич был личным пилотом Жукова. В Арктике он одним из первых освоил пилотирование вертолета. Увы, не был он, как и многие пилоты тех времен, образцом дисциплинированности, а потому после того, как он году в 1953 при неудачной посадки в Тарее разбил вертолет МИ-2 (к счастью, без жертв), его списали из авиации, и дальнейшая его судьба мне не известна. Я появился на Таймыре тогда, когда Тревича там уже не было. А вот Тымлетагена я видел не раз: он в 1957-60 годах летал вторым пилотом на пассажирском ИЛ-14, выполнявшем рейсы из Москвы в Кресты Колымские и на Анадырь. Тымлетаген интересен тем, что привел его в авиацию знаменитый летчик – Герой Советского Союза М. В. Водопьянов. Во время Челюскинской эпопеи Михаил Васильевич набрал группу мальчишек-чукчей, пожелавших стать летчиками. Их привезли в Москву, однако не все смогли пережить разрыв с семьей, с привычной средой, и их пришлось вернуть, другие отсеялись позже. Все выдержал один только Тымле, причем не просто выдержал, но стал отличным пилотом. На этом островке на Непонятной работал, очевидно, кто-то из этих ассов, а может и оба.

Еще через два дня мы увидели палатки на правом берегу реки. Ботаники! Они тоже увидели нас, и указали наиболее удобное место для причаливания. Плыть дальше было бы просто не вежливо. Они хорошо приготовились к встрече. Как выяснилось, они регулярно отслеживали нас по рации и хорошо представляли график нашего продвижения, поэтому наше прибытие не было неожиданным. Оленина, тушеный гусь, рыба в разных видах, а также разнообразные пироги и прочая выпечка достойно украшали стол. Было, конечно, и спиртное, но совсем немного. В ходе застольной беседы мы делились событиями текущего полевого сезона. Надо сказать, что жизнь ботаников, специфика их работы, существенно отличались от нашей. Они заранее выбирали участок особо типичной тундры: так сказать, тундры в ее идеальном выражении. В его пределах выделялся квадрат размером (не помню уж точно) не то 20х20 м, не то 50х50 м. Кажется, все-таки, 20х20. Квадрат этот делили натянутыми шнурами на квадратики метр на метр. Этот участок (полигон) становился объектом каждодневного наблюдения: по мере прорастания на подробнейший план выносилась каждая травинка, каждое скопление лишайников, а в журнале делались записи: 15 июля в квадрате 1а зацвели незабудки, или 22 июля в квадрате 4в расцвел полярный мак... То есть, фиксировалась жизнь каждого отдельного растения: тогда-то появился побег, затем кущение, появление бутонов, цветов, плодовых тел, созревание семян, изменение окраски листьев и их отмирание, и так далее, до тех пор, пока полигон не уйдет под снег. Конечно, это скучнее, чем наши протяженные перемещения, но зато ботаникам было несравненно легче создавать комфорт. Палатки у них были на жестких каркасах, оборудованы столиками, стульями, скамеечками. Женщины пришли на праздничный банкет нарядные, но и мы постарались, по мере возможности, начистить перышки. К тому же погода празднику благоприятствовала, и вид цветущей тундры, с ее многоцветьем, тишиной и благолепием, вселял в души умиротворенность.

На другой день, тепло распрощавшись с хозяевами, мы двинулись дальше. Короткий переход до Ленивой оказался едва ли не самым трудным участком пути. Река мелела на глазах. На протяжении последних полутора километров даже в самых глубоких местах было по щиколотку. Хорошо еще, что галька была мелкая и очень гладкая. Лодка скользила по ней, как по подшипникам. Но мы с Толей намаялись: катамаран (со всем грузом) нужно было все время приподнимать, чтобы вода своим напором сдвинула его дальше, хотя бы на метр. Но наконец-то все осталось позади. Мы вышли в Ленивую – реку многоводную, широкую, с редкими и достаточно глубокими для нашего катамарана перекатами и единственным водопадом. Отыскав вблизи устья Непонятной, оставленную по весне на горушке свою соточку с бензином, мы скатили ее к реке и укрепили в носовой части катамарана, как противовес мотору. Наградой нам послужил неожиданно открывшийся за поворотом балок. Внутри было уютно и чисто, и даже стоял газовый баллон с плитой. Осмотрев помещение и обнаружив свернутые сети, перемёты, а также мешок соли, я понял, что это своего рода "дальний рыбацкий домик" Голецкого – уже упоминавшегося мною вольного промышленника-миллионера, постоянно проживавшего в домике у Ледовитого океана в нескольких километрах от полярной станции Стерлигово, конечного пункта нашего водного маршрута. Мы с комфортом устроились в этом балке на ночлег. Поскольку время было еще не особо позднее, я включил наш транзисторный приемник "VEF - Спидолу". На Таймыре нет индустриальных помех, а потому эфир чист (конечно, в отсутствии полярных сияний), только вот наши российские радиостанции ловятся там крайне плохо: их антенны настроены на излучение сигнала в широтном направлении, в соответствии с тем, как вытянута наша страна. Зато отлично ловятся передачи с юга, с тех станций, антенны которых были направлены на Советский Союз: «Голос Америки» из Австралии и Окинавы, «Радио Свобода» с турецких ретрансляторов, Китай, Япония, Индия. В субботние вечера эфир всегда был полон музыкой. Слушали мы музыку и в тот вечер, но звучала она по скорбному поводу: радио Би-Би-Си из Малайзии сообщило о смерти Владимира Высоцкого, а затем передало внеплановый концерт его песен. С тех пор Высоцкий навсегда ассоциируется в моей памяти с Таймыром, с нашим прекрасным маршрутом по непроходимой и неизведанной реке Непонятной.

Спустя несколько дней, мы дошли до устья правого притока Ленивой реки Медвежьей, где ранее моими коллегами по НИИГА О. Г. Шулятиным и Ю. И. Захаровым были описаны необычные для Таймыра высококальциевые метаморфиты – кальцифиры, скаполитовые сланцы. Мы не могли пройти мимо, и собрали представительную коллекцию этих пород, что было для меня особо интересным, поскольку раньше я их нигде не видел. Столь же новым было для меня знакомство со щелочными метасоматитами горы Медвежьей, расположенной севернее этой реки. Это были породы, сложенные, в основном, щелочными полевыми шпатами (альбитом и микроклином), субщелочным высокожелезистым амфиболом (гастингситом) и таким же высокожелезистым биотитом (лепидомеланом), иногда массивные, но чаще обладавшие хорошо выраженной сланцеватостью и полосчатостью, придававшей им гнейсовитый облик. Ранее я лишь читал описания этих пород у Н. Н. Урванцева и других предшественников, а также видел их шлифы в коллекциях своих коллег. Все трактовали их как породы, несомненно, магматические. В тот раз я впервые наблюдал их, так сказать, живьем. Они удивили меня резкой изменчивостью состава и структуры, что было необычно для нормальных магматитов. Тем не менее, я не имел достаточно оснований, чтобы опровергать мнение прежних исследователей. Я принял его, лишь дополнив соображениями о том, что значительная часть таймырских гастинситовых гранитоидов, несомненно, автохтонна, т.е. залегает на месте своего образования, и сформировалась, скорее всего, в результате наложения на амфиболиты и амфиболовые гнейсы процессов высокотемпературного щелочного метасоматоза, сочетавшихся, по-видимому, с селективным (выборочным) плавлением. Спустя десяток лет, после того, как я получил возможность ознакомиться со щелочными метасоматитами Полярного Урала (альбититами, микроклинитами и гранитоподобными метасоматитами), зачастую удивительно похожими на породы горы Медвежьей, я еще более укрепился в представлениях о ведущей роли метасоматоза в их формировании.

Последним препятствием на пути был Ленивенский водопад. Но поскольку эта преграда не была неожиданной, мы преодолели ее без каких-либо приключений. Мы причалили к пологому левому берегу чуть выше водопада, разгрузили свой катамаран, разобрали его, остатки бензина из столитровой бочки залили в две канистры, а затем все это перенесли на себе (в несколько заходов) по тундре, выйдя к реке ниже водопада. Ира носила самые легкие, но объемные вещи: посуду, спальные мешки, палатку, Толя – самое тяжелое: канистры с бензином, мотор, сдутые и свернутые резиновые лодки. На мою долю досталось среднее: мешки с образцами горных пород, разборная рама катамарана. Вся эта эпопея заняла целый день.

Ниже водопада тянулся глубокий каньон с отвесными стенами, прекрасно знакомый мне по экспедициям шестидесятых годов. Я знал там каждый камень. Поэтому мы прошли эту часть пути без остановок. Не было нужды задерживаться и ниже каньона, где Ленивая, вырвавшись на приморскую равнину, разливалась широко и спокойно, полностью оправдывавшей свое название. Берега ее были лишены на этом последнем отрезке скальных обнажений, и не представляли для нас никакого интереса. Очередные сутки заканчивались, но, поскольку было начало августа, до завершения полярного дня было еще далеко, а потому ночью было так же светло, как днем, мы решили плыть "до упора", то есть, до конечной точки этого водного путешествия – до Стерлигова. Где-то во втором часу ночи, впереди по курсу отчетливо обозначилась зеленоватая гряда мыса, за которым скрывалась от наших глаз полярная станция. Я с нетерпением вглядывался в эту гряду, и вдруг увидел поднимавшиеся над рекой два клуба сизого дыма. Такие дымовые клубы вырываются из выхлопной трубы дизельного вездехода ГТТ при запуске двигателя. Я сказал об этом ребятам. Толя достал бинокль, некоторое время вглядывался: «Там у самой воды стоит вездеход и что-то вроде бочки на санях, а рядом ходят два человека».

Бинокль пошел из рук в руки. Я и Ира увидели то же самое. Не прошло и часа, как мы доплыли. Да, это был ГТТ, а рядом с ним на санях, сооруженных из гнутых железных труб, лежала небольшая цистерна. У воды стояли двое. Я направил катамаран к берегу и заглушил мотор. Наступила тишина, мы уткнулись в песчаную отмель. Один из ожидавших, шагнул к нам и протянул Ире букет тундровых цветов: «Добро пожаловать в Стерлигово. Мы давно уже ждем вас. Еще в июле ботаники сообщили по рации, что к нам плывут геологи – двое мужчин и девушка. А сегодня мы приехали за пресной водой, и увидели вас. Так что разгружайтесь. Места полно. Поехали!».

Мы не заставили себя упрашивать. С помощью встречающих мы быстро перебросили свой груз в кузов, разобрали и закинули туда же катамаран, уселись сами и поехали. Прямо на взгорке над рекой стоял большой балок с массивной радиомачтой рядом. Оказалось, что это пост морской радио-навигационной службы, дающей пеленг судам, следующим мимо Таймыра северным морским путем. Еще пару километров по плоской слегка наклонной в сторону моря тундре, и мы остановились у так хорошо знакомого мне деревянного дома. Стерлигово. Такая родная, уютная и гостеприимная полярная станция!

Мы выбрались из вездехода и пошли в кают-компанию... И вот тут-то меня ждали сюрпризы! Все было почти как прежде. Большой обеденный стол, посудные шкафы, накрытый чехлом 16-мм кинопроектор "Украина", но... у противоположной стены, там, где обычно висел киноэкран, стоял цветной телевизор "Радуга"! Перехватив мой недоуменный взгляд, водитель вездехода сказал, что у них оборудована спутниковая система приема телесигнала "Экран", и они теперь регулярно смотрят Москву! Это, действительно, было новостью. Систему дальнего телеприема установили тогда на большинстве полярных станций в связи с тем, что Москва в 1980 г. была столицей Всемирных Олимпийских игр.

В кают-компанию вошла дежурный метеоролог, жена начальника станции. Мы были знакомы. Она и ее муж были в составе зимовщиков, когда я работал в этом районе почти 15 лет назад. Хозяйка пригласила нас к столу, предложив традиционную "дежурную" еду: горячие чай и какао (на выбор), масло, мягкий белый хлеб домашней выпечки, малосольного гольца, копченой гусятины... Еда и тепло разморили нас, сказывалась и бессонная ночь, которая была уже на исходе. Глаза слипались, мы безнадежно клевали носами. Хозяйка позвала своего мужа, начальника, и тот отвел нас в заранее приготовленную комнату на втором этаже рядом с библиотекой – комнату, в которой я жил в те далекие шестидесятые годы. Были и новшества, так сказать, сельскохозяйственного плана: раньше на подоконниках выращивали только огурцы, причем делали это очень немногие зимовщики. На этот раз почти все подоконники были уставлены не только огурцами, но и помидорами, а некоторые пытались выращивать даже баклажаны.

– А что, Голецкий по-прежнему промышляет на этом участке?

– Да. И живет в прежнем доме, в пяти километрах отсюда.

– Так это его балок стоит ниже устья Непонятной?

– Его, чей же еще? Это его самая дальняя промысловая точка.

Мне сказали, что сейчас он работает здесь. Промышляет нерпу на корм собакам на зиму. А жена с детьми отдыхает где-то на юге, так что он сейчас один.

В ходе беседы выяснилась и главная для меня новость: лед в море очень прочный, крепкий, и продержится еще не меньше двух недель. Так что ни о каком плаванье вдоль морского побережья сейчас и речи быть не может. Разве что в сентябре. Но тогда мне уже надо быть в Красноярске: новый учебный год всегда начинается с первого сентября! Так что особого выбора у нас не было: сходить пешком в бухту Воскресенского, собрать там образцы пород разного уровня метаморфизма для пополнения учебной коллекции нашего института, а затем – возвращаться домой. Однако в первый день мы все-таки сходили к Голецкому. Я прихватил с собой остатки спирта. Из того запаса, с которым вылетел из Диксона, осталось у меня во фляжке стакана полтора. Хозяин был дома. Как ни просил я стерлиговцев сохранить мой приезд в тайне, они все-таки сообщили ему об этом по телефону. Он притащил на стол миску (скорее даже – тазик) с огромными кусками грубо нарезанного гольца. Сочный морковный цвет лососевого мяса на свежем срезе, резко контрастировал с синевато-зеленым цветом пленки плесени, покрывавшей стенки брюшной полости. Такая плесень выглядит устрашающе, но она не более опасна, чем плесень в сырах Рокфор или Камамбер. Это признак малосольного специфичного засола. Хозяин мог бы, конечно, как это обычно делают, убрать её полотенцем до того, как рыба будет нарезана и подана к столу, но он не сделал этого – во-первых, он тем самым продемонстрировал мне качество засола, а во-вторых, ему было приятно слегка шокировать новичков – Иру и Толю. Убедившись по их растерянным лицам и по моей восторженной физиономии, что поставленная цель достигнута, он тут же протер рыбу.

Я достал флягу, хозяин принес стаканы, и мы разлили спирт по кружкам. Нам – побольше, "молодняку" – по капельке. Выпили за общую удачу и нестареющее полярное братство. Спросил я, сколько песцов добыл Голецкий в минувшую зиму.

– Сколько? Сколько по плану положено. Давно ушли времена, когда я старался сдать два плана, а то и больше. Зачем? Всех денег все равно не заработаешь. План у меня был 90 шкурок. Как только добыл 92 песца, сразу пошел снимать капканы. При обходе вынул еще пару. Вот – 94, всего 5% к плану. И хватит. Им тоже жить надо. Пусть плодятся. Зато на моем участке они всегда есть! И даже смешно подумать, что я когда-то, случалось, и больше трехсот добывал за год! Дурак был. Молодой, горячий, нетерпеливый. Сейчас все делаю по уму. Кроме песцов бью оленей, гусей, ловлю рыбу, заготавливаю нерпу на корм собакам, подкармливаю полярников всякой свежениной. Так и живем!

Это была последняя наша встреча. Больше я никогда не был в Стерлигово, хотя на Таймыр приезжал еще не один раз. Я слышал, что Голецкий еще ряд лет промышлял там. Он не мог жить без Арктики, без полярной охоты, без труда и свободы. Жена этого необычного честного миллионера-труженика советских времен ряд лет работала в Диксоне в руководстве районного совета профсоюзов. А как-то в Красноярске я остановил попутное такси, в котором уже был пассажир – некий молодой человек. Увидев у меня на груди значок в память 50-летия основания Диксона, он поинтересовался, бывал ли я там. Получив утвердительный ответ, он спросил, знаю ли я Голецкого.

– Конечно, кто ж на Диксоне не знает этого человека!

– Голецкий – мой отец. Я студент, потому живу сейчас в Красноярске, но я непременно вернусь на Таймыр! В другом месте я не смогу.

Не знаю, как сложилась судьба детей Голецкого. Не знаю, жив ли он сам сейчас, но мне этот северянин глубоко симпатичен. Это очень хорошо, когда честность так тесно сочетается с трудолюбием и предприимчивостью!

ТРУДНАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

Все, имевшие дело с авиацией, хорошо знают, что самыми сложными и рискованными фазами любого полета бывают взлет и посадка. Точно так же в судьбе любой экспедиции главные проблемы сопряжены с заброской отряда в район работ и с возвращением оттуда. Читатели этих записок, наверное, уже убедились в этом. Так было и в этот раз, в лето 1980 года. Уж чего только не говорили мне добрые друзья о непреодолимых трудностях, поджидающую нашу маленькую группу на реке Непонятной, но мы все выдержали, со всем справились, а вот подошла пора возвращения, и проблемы стали громоздиться одна на другую. Началось с того, что всю последнюю декаду августа вертолеты на севере были заняты в те времена крайне важной, нелегкой и очень трудоемкой работой – они собирали со всех разбросанных в тундре стойбищ детей школьного возраста для доставки их в интернаты. Что же касается нашей заявки на рейс до Диксона, то ее всего лишь пообещали выполнить при первой возможности. Погода 20 августа стояла отличная, но мне четко ответили, что до 23-го никаких шансов на вылет нет. Что делать? Чтобы ожидание не было таким нудным и тоскливым, я решил сделать еще одну небольшую геологическую "вылазку": подняться по р. Ленивой до водопада, чтобы собрать там солидную коллекцию ильменитовых сланцев, широко представленных в Ленивенском каньоне. При сплаве я не сделал этого, потому что торопился в Стерлигово, надеясь на проведение маршрутов вдоль морского побережья. Теперь же, поскольку выполнить их не удалось, можно было добрать интересный материал в этих обнажениях. Узнав, что мы собрались к водопаду, стал проситься с нами механик полярной станции: «Я третий год работаю на этой полярке, зимой меня заберут отсюда, а я так и не был у здешнего водопада. Все говорят и говорят о нем, а я ни разу эту красоту не видел. Возьмите меня с собой! Начальник не возражает.».

Ну, раз начальник не возражает – о чем речь? Кто бы спорил! Я оставил Толю Уйманова на полярной станции, попросив его заняться подготовкой всех наших каменных сборов к отправке (упаковкой их в ящики), а мы с Ирой и с любопытствующим механиком отправились в путь. Поплыли мы не на своем испытанном катамаране, поскольку против течения он идет слишком медленно. На полярной станции была великолепная и очень легкая пластиковая лодка с классическими шлюпочными обводами. Она поднимала килограммов пятьсот, и с восьмисильным "ветерком" шла просто великолепно. Даже против течения мы одолели 35 км, отделявшие нас от цели не больше чем за 3 часа. Нам удалось подойти к самому водопаду, удачно его сфотографировать. Затем мы набрали почти центнер ильменитовых сланцев разного уровня метаморфизма (хлорит-серицитовых, стильпномелановых, биотит-гранатовых, ставролитовых). Часть этих штуфов и сейчас у меня под рукой – я демонстрирую их студентам, рассказывая о метаморфической зональности.

Пока мы собирали эту коллекцию, механик разжег примусок, вскипятил чай, и мы подкрепились. Но тут стал накрапывать дождь. Мы и не заметили, как изменилась погода. Когда выходили из Стерлигова, было тепло, ясно и очень тихо. И вдруг откуда-то появились рваные серые облака, которые стремительно гнал по небу южный ветер. Надо было поторапливаться, что мы и сделали.

Путь по каньону был легким: отвесные стены защищали от ветра, порывы которого шумели высоко вверху. Мы проскочили его, почти не ощутив непогоды. Но вот река вырвалась на простор приморской низменности, где километров 15 текла прямо на север, не делая поворотов и разливаясь в ширину почти на километр. Ветер на этом отрезке был попутным, он гнал воду вниз по течению, формируя волны, размеры которых неуклонно возрастали по мере нашего продвижения. Лодка на такой попутной волне вела себя довольно странно. Волна догоняла нас, вскидывала корму вверх, а потом "выбегала" из-под лодки, которая неспешно проваливалась в межволновую зону. Тут же новая волна ударяла в транец, разбиваясь множеством крупных брызг, значительная часть которых заплескивалась мне, сидевшему, как обычно, на корме у румпеля, прямо за шиворот, стекая струйками вдоль хребта в резиновые бродни. Вскоре я промок более чем основательно. Ветер был вообще-то весьма теплым для северной осени: плюс 10-12⁰. Но при такой температуре вполне комфортно прогуливаться сухому на солнышке, а сидеть мокрому, да еще и на ветру – очень даже неуютно!

По мере нашего продвижения волны становились все крупнее, а их удары – мощнее. Брызги не только обдавали меня, но и заливали лодку, и воду приходилось непрерывно отчерпывать. Наиболее крупные волны доплескивали до самого носа лодки, укрыться от брызг было негде и нечем, вскоре промокли насквозь и Ира с механиком... Но все же попутный ветер имел и свои преимущества – он систематически подгонял лодку, прибавляя нашу скорость. Хотя при такой волне мотор не мог развивать полную мощность, мы все же за пару часов преодолели этот плес, приблизившись к откосу, за которым находилась полярная станция, к тому месту, где нас встретил недавно вездеход с бочкой. Однако причалить на этот раз было очень трудно, почти невозможно: река на этом месте делала крутой поворот, резко меняя направление течения с северного на западное. Полутораметровые волны обрушивались на берег грозным прибоем, который размолотил бы лодку, да и запросто мог утащить нас обратным током на глубину, поскольку в сапогах, да еще и в меховых куртках, плыть было просто невозможно. К счастью, прямо по курсу оказалась укрытая водой отмель. Волны перекатывались через нее, но теряли при этом свою силу, и за этой отмелью прибоя не было. Подставив лодку слегка боком к волне, и получив в итоге очередную (к счастью – последнюю) порцию забортной воды, я смог обогнуть отмель и попасть в это относительно спокойное местечко. Мы уткнулись в берег, разгрузились и вытащили лодку на сухое место. Я помнил, что где-то здесь, у верхней кромки склона стоял балок радионавигационной службы (РНС). Мы стали взбираться по склону, и в самом деле увидели вскоре домик, а рядом с ним стоял почему-то вездеход с работающим двигателем, но людей не было. Мы вошли в балок. В средине стоял большой стол, накрытый пестрой клеенкой, вокруг которого сидело человек шесть. Они моментально прекратили жевать и обернулись в нашу сторону. Первым нарушил молчание вездеходчик:

– Вы откуда взялись? Неужто приплыли?!!

– Как видишь. А вы что тут делаете?

– Да я за вами еду. Тут, ведь, и ежу понятно, что при такой волне плыть невозможно. Вот мы и решили, что вы там сидите где-нибудь в скалах, пережидаете шторм. Но у вас нет палаток, и еды почти нет... Мы посовещались и решили, что нам нельзя ждать погоды, надо заводить вездеход и гнать за вами. Я выехал ближе к ночи. Часа через два думал добраться до водопада. А пока, вот, тормознул около моряков, чтоб они меня похмелили, а то накануне перебрал шибко!

После этого содержательного монолога все выскочили из-за стола, стали ощупывать нашу абсолютно мокрую одежду и дружно, не обсуждая даже этого вопроса с нами, приняли самое мудрое из возможных решений: снять с нас все мокрое, переодеть в сухое, напоить водкой и горячим чаем, накормить досыта и уложить спать. А уж наутро ехать на вездеходе до Стерлигова со всем нашим грузом. С переодеванием мужчин все решилось быстро и просто. Сложнее было с Ирой: таких маленьких штанов у них не было, а уж о юбках и речи быть не могло. Проблему решил старший навигатор. Он протянул Ире свою чистую шерстяную тельняшку двойной вязки. Когда Ира ее развернула и приложила к себе, оказалось, что та ей как раз по щиколотки. Она закрылась в спальной комнатке, именовавшуюся, по-флотски, кубриком, прикрыла за собой дверь, и через несколько минут вышла, одетая в тельняшку, как в длинное трикотажное платье. Тем временем и мы успели переодеться в сухое. Все уселись за стол. Моряки, естественно, были богаче не только нас, но и полярников: завоз у них был "системный", а потому они смогли шикануть жареной картошкой, которую гармонично дополнили таймырский малосольный хариус и охлажденная (но, тем не менее, неизменно согревающая тело и душу) столичная водка. Ира – человек непьющий, но ей все же налили полстакана сорокаградусной, объяснив, что делается это исключительно для профилактики, чтобы не проявились последствия переохлаждения. Храбро выпив свою долю, закусив картошкой прямо со сковородки, и завершив ужин горячим чаем, Ира ушла спать. Уснула она мгновенно, словно сработал выключатель. Мы же еще пару часов продолжали дружеское застолье, но усталость, а также тепло и водка, сморили наконец и нас.

Наутро мы вновь переоделись – на этот раз в собственную, высохшую за ночь, одежду и отправились в Стерлигово. Нашему благополучному возвращению все были рады. По этому случаю (благо событие это совпало с воскресением) полярники натопили баню, и мы наславу попарились, что окончательно сняло проблему возможных последствий недавнего переохлаждения.

Ветер успокоился так же неожиданно, как и начался. Чистое небо и полный штиль принесли нам еще один подарок – приблудный вертолет с красной звездой на борту. Военный! Я так и не понял, зачем он сел в Стерлигово – то ли привез кого-то, то ли попутно привез груз... Начальник полярки уговорил меня переговорить с командиром экипажа, чтобы они доставили меня в Диксон. Там, сидя рядом с авиадиспетчером, я смог бы оперативнее вмешиваться в схему полетов, чтобы первая же освободившаяся машина ушла за нами. Пилот согласился. Собственно, даже если он вылетел с места прежней своей посадки перегруженным, он сжег по пути немалое количество керосина и стал заметно легче, поэтому взять меня было ему не так уж трудно. Я наспех собрал портфель, планшетку, рюкзак и... показал себя явным нахалом:

– Вы знаете, у нас в отряде есть девушка. За лето она намерзлась, устала, а потому хочет поскорее домой. Возьмите, пожалуйста, и ее!

– А где она? Вот эта? Да о чем тут разговор: она же и на сорок кило не потянет. Конечно, берем!

Так, в итоге сложных и многоэтапных переговоров, мы с Ирой довольно неожиданно оказались в Диксоне. Феногенов открыл нам балок, с которым мы успели сродниться в начале июля, как с собственным домом. Наутро я отправился на вышку, к диспетчеру, "ловить оказию" – свободный вертолет для вывоза Толи и всего нашего груза. День прошел безуспешно. Один вертолет был занят традиционной осенней работой – обслуживанием маяков по трассе Севморпути. Собственно, как раз на него я и надеялся, но в данный момент он трудился на восточном побережье Таймыра, в районе моря Лаптевых, тогда как мы сидели на берегу Карского моря. Второй вертолет, как и положено в конце августа, "отлавливал" по тундре детей местных оленеводов-кочевников для доставки их в школу-интернат. Он был вообще вне нашей досягаемости. И все же непрерывное сидение принесло результат. Когда я в последний раз заглянул на вышку перед ужином, диспетчер с радостной улыбкой сообщил мне, что шанс заполучить вертолет у меня появился, но все теперь будет зависеть от везения и моей настырности: «Понимаешь, прибыла военная "восьмерка" (т.е. вертолет МИ-8). Она будет ночевать, а утречком уходит на задание. Куда он летит, я сказать тебе не имею права. Это, сам понимаешь, военная тайна, но летит туда, куда тебе надо. Найди пилота и договорись с ним, только не ссылайся на меня, не говори, кто тебе выдал эту информацию. Где искать пилота? Как где, конечно в летной гостинице, только не говори им и том, откуда ты узнал "тайну дислокации экипажа". Иди!».

Напоследок он назвал мне фамилию пилота и пожелал удачи. Я стремительно скатился с вышки по лестнице и побежал к гостинице. В лучах заходящего солнца я увидел, что по коробу отопления идет навстречу незнакомый мне человек в роскошной кожаной куртке на меху (классической канадке), в фуражке с голубым околышем. Когда мы почти поравнялись, я рассмотрел его погоны. Меня несколько смутило его воинское звание: три звезды при двух просветах – полковник! Для командира не такого уж большого одиночного вертолета это слишком солидно. Была бы хоть эскадрилья! Но, делать нечего – я поздоровался и обратился: