2013-12-31
672
- Извините, это Вы вылетаете завтра в район Эклипса?
- Да, я. А кто вам сказал?
- Мои тайные агенты. Но я вам не враг. Просто Вы очень нужны мне!
И я изложил ему суть просьбы, сводившейся к тому, что нужно забрать из Стерлигова парня-студента и килограммов 600 груза. Он наморщил лоб:
- Ничего не выйдет. Не смогу.
- Почему? Вы перегружены? Вы что-то вывозите в Диксон с ваших объектов?
- Да нет. Я везу кое-что туда, но и то совсем мало, а возвращаюсь практически пустым. Только с моим грузом я не имею права брать никого постороннего!
- Что же ты везешь? Взрывчатку?
- Какую там взрывчатку! Я везу нашего генерала. Командира дивизии. Он облетает точки с инспекторской проверкой. Ну и сам понимаешь. Командир-то не я, а он. Как решит, так и будет. Но если тебе очень нужно лететь... Завтра он с провожающими подъедет к вертолету. Я чуть "тормозну" с заправкой: начну заливать горючее только когда он появится. Это даст тебе минут 15. Подойди к нему и попроси помощи. Не говори только, что это я тебя научил. Скажи, как и мне, что подучили тебя твои тайные агенты. Сумеешь уговорить его – за мной дело не станет!
Окрыленный я пошел в наш балок, но тут мне встретился возвращавшийся с вахты диспетчер:
- Поговорил?
- Поговорил.
- Ну и как?
- Да, вроде, все нормально!
- Вот именно "вроде". Тут, понимаешь, из райкома партии позвонили. Просят срочно помочь Шпаро вывезти его группу из шхер Минина.
Я задумался. Дмитрий Шпаро, доцент Московского института стали, был самодеятельным, но весьма активным полярным путешественником. Частые выступления по радио, телевидению, статьи и интервью в газетах уже тогда принесли ему всесоюзную известность. Мне оттеснить такую фигуру было почти невозможно. Но все же чувствую, что не "совсем невозможно", а "почти". Почему? Засыпая, я долго думал об этом и, кажется, понял! Есть одно противоречие, и нужно на нем сыграть: за Шпаро будет ходатайствовать райком партии, а потому генералу придется принять решение не самому, а как бы подчиняясь высшей воле, воле партии. В случае со мной – никто и ничего не приказывает и даже не рекомендует. Я лишь прошу, а дальше генерал сам примет решение – помочь мне или нет. Он решит сам, и никто его неволить не будет. Генералы – люди самолюбивые. Подчиняться они не любят (особенно чужакам). Если уж подчинятся, то тому, кто выше по военной иерархии, а не штатским "шпакам". Вот на этом и надо попытаться сыграть. Поняв это, я, наконец, уснул.
Наутро я заблаговременно направился прямо к вертолету. Экипаж уже был там, но больше никого. Командир посоветовал мне не крутиться рядом, а отойти в сторону, к осветительному фонарю, и внимательно наблюдать. Вскоре подкатила пара УАЗиков. Из головной машины вышел довольно высокий, стройный и все еще молодой офицер в роскошной голубоватой шинели с генеральскими погонами. Я уже знал, что это командир дивизии ПВО, базировавшейся в Норильске. Целью его приезда была проверка подготовки к зиме локационных постов Таймырского сектора, включая хорошо знакомый мне Эклипс, откуда до Стерлигова всего-то 70 км.
Тем временем подошел заправщик, и пока баки вертолета заливали керосином, генерал со своей "свитой" отошел в сторонку. Командир вертолета выразительно подмигнул мне. Надо было приступать к решительным действиям. Я подошел к этой группе, представился и попросил генерала выслушать меня. Получив согласие, я изложил суть просьбы, но затем огорченно сказал, что у меня появился очень авторитетный конкурент, а потому я сознаю безнадежность ситуации, и отказ не вызовет у меня обиды.
- Что же это за конкурент у Вас?
- Дмитрий Шпаро.
- Ну, ты молодец, ты и вправду в курсе событий. Вчера вечером мне позвонили из райкома и просили посодействовать этой группе. Если бы у меня не было других дел, я выполнил бы эту просьбу. Однако, Шпаро – турист. Он храбрый человек, но все его арктические путешествия – чистая самореклама. Радио, телевидение, кино, газеты – его знают уже во всем мире. Тебя, может, вообще никто не знает, ну и что? Зато ты не турист, а работник. Ты пашешь тут не на себя, а на Страну. Ты на службе, как и я. У нас общее дело. А раз так, помогу я тебе, а не этому любителю славы и приключений. Вывезу я твоего парня и твой груз. Не переживай – вечером он будет тут. Только точного времени прибытия я не знаю: посадка будет не одна, в каждой точке состоятся беседы с офицерами, встречи с солдатами. Так что, справляйся у диспетчера, жди. Когда-нибудь прилетим!
Тем временем заправка окончилась, и генерал скрылся в машине. Вертолет улетел, а я, окрыленный удачей, побежал к Ире. Мы стали готовиться к встрече. После пяти вечера мы безвыходно сидели на диспетчерской вышке. Ждали. А когда вертолет совершил, наконец, посадку и подрулил к грузовому складу, я заглянул внутрь машины – там все было устлано коврами, и на этом парадном великолепии лежали наши грязные ящики с образцами и тюки с полевым снаряжением (надувные лодки, палатки, спальные мешки, рюкзаки). "Ну, чего стоишь? – сказал генерал. – Насмотрелся и хватит, оставайся внизу и принимай свое барахло!". И они вдвоем с Толей стали подтаскивать все к краю люка. Это ж надо! Генерал работал заправским грузчиком. А я вместе с дежурным по складу принимал все это внизу и оттаскивал в складское помещение. Не прошло и десяти минут, как все кончилось. Я едва успел поблагодарить этого славного человека, как подошла дежурная машина, и его увезли в воинский домик для приезжающего начальства, а мы отправились в свой балок. Усадив ребят ужинать, я уложил в полевую сумку пару бутылок армянского коньяка, и пошел в военный городок "с визитом вежливости". Генерал тоже ужинал, но не один – с ним сидели командир вертолета и еще какие-то офицеры. Мои бутылки протеста не вызвали. Их тут же откупорили, поставили на стол, на котором, как по волшебству, появились виноград, яблоки, сыр и свежайшая малосольная рыба. Мы уселись. Выпили за знакомство, за их работу, за нашу работу, за север, за Таймыр, за минеральное сырье и за охрану этого сырья от внешних врагов. Мой коньяк давно уже кончился, но на столе откуда-то возникали новые и новые бутылки, которые адъютант вытаскивал из стоявшей в углу картонки. Ушел я на рассвете. Чтобы я не заблудился, меня отвезли на машине. Генерал (могучий и крепкий человек!) вскоре улетел на мыс Челюскина, проверять посты восточного Таймыра, а я весь следующий день не мог оторвать голову от подушки. Все плыло и кружилось, а сердце то вырывалось из груди, то замирало так, что я его не слышал.
Когда я пришел в норму, судьба опять проявила свою благосклонность: в Диксон прибыл из Красноярска грузовой АН-26, возвращавшийся обратно пустым. Нас охотно взяли. Редко мне доводилось летать с таким комфортом: вместительный салон, в центре которого на подвижном поддоне покоился наш груз, а вдоль бортов вместо кресел тянулись откидные полки, широкие и мягкие, как в купейном вагоне. Сразу после взлета мы с удовольствием улеглись на них и продремали до посадки в Игарке, где нас встретила поздняя золотая осень березовых пролесков около аэродрома. А в Красноярске было вообще тепло, как летом.
Почти месяц ушел на предварительную обработку наших сборов. Они оказались весьма обширными для такой небольшой группы, и очень интересными. Надежно обоснована на материале конкретных обнажений и разрезов надвиговая природа Большого Таймырского разлома, обстоятельно охарактеризованы породы ядра Карского антиклинория – ультраметаморфиты и образования, переходные от амфиболитовой фации к гранулитовой, включая кальцифиры реки Тревожной. Установлено, что субщелочные гастингситсодержащие кристаллические породы горы Медвежьей являются не магматитами, как полагали ранее все (в том числе и я), а приразломными метасоматитами. Любой из этих трех блоков мог стать объектом основательных исследований. Словом, впереди была увлекательная работа, сулившая пересмотр ряда традиционных взглядов на геологию и историю развития Таймырского региона. Увы, Таймырская партия Красноярской геологосъемочной экспедиции уже начала ломку сложившихся стереотипов, но в ином направлении. У ее главного геолога В. В. Беззубцева сложилось представление, что главный этап ультраметаморфизма и гранитоидного магматизма приходился на Таймыре на поздний палеозой (карбон-пермь), тогда как наши материалы никак не сбивались с такой моделью. Утруждать себя какими-либо дискуссиями, согласованиями предлагаемых концепций на основе всестороннего изучения как новых, так и прежних материалов Валентин Васильевич и его коллеги не имели желания. Они хотели решить все разом, одним кавалерийским наскоком, а мы в такой ситуации только путались под ногами. К тому же, прежнее руководство экспедиции, которое было инициатором организации и развития наших совместных исследований Таймыра, покинуло Красноярск. Главный геолог экспедиции Д. И. Мусатов стал одним из ведущих сотрудников Всесоюзного Аэрогеологического треста в Москве, а ее начальник Н. В. Межеловский был приглашен на работу в Министерство геологии СССР, где возглавил отдел региональных исследований. Новый главный геолог А. К. Мкртчян и новый начальник М. Л. Кавицкий полностью подчинились капризам руководства Таймырской партии. Александр Карпович сказал после приемки наших полевых материалов, что все наши "новшества" не обоснованы, что достоверных оригинальных данных у нас мало, их собственные таймырские отряды собрали материала несравненно больше, поэтому от "пролонгации" договора на предстоящий год экспедиция отказывается. Нам предлагают представить до нового года, т.е. через три месяца, окончательный отчет, и на этом закончить тему.
До сих пор не пойму, почему нельзя было исходить из того, что представления о палеозойском (ордовикском) возрасте проявлений высокоградного метаморфизма на Таймыре разделяются не всеми, что есть геологи, относящие этот процесс к допалеозою. Думаю, что такая дополнительная информация была бы полезна уже в силу своей объективности. Если же говорить не об идеях, а об осязаемом материале, так ведь горные породы бассейна реки Непонятной вообще были представлены только нашей коллекцией, которая в силу этого была тогда уникальной в самом прямом смысле этого слова. Игнорировать эти сборы было просто недопустимо.
В конечном счете, спустя несколько лет, В. В. Беззубцев, лишившись какой-либо внутренней конкуренции, источников альтернативных идей, трансформировал свою предварительную схему в итоговую "Геологическую карту горного Таймыра м-ба 1:200 000". Геологи старших поколений, к которым я, естественно, отношу и себя, были воспитаны четко регламентированной государственной двухсоттысячной съемкой, не допускавшей никакой отсебятины, и для меня просто дико видеть на этой карте крупные гранитные массивы на правом берегу Непонятной, которых там нет и впомине. Я-то точно знаю, что это всего лишь поля лейкократовых гнейсов, дающие на высотных аэроснимках фототон, близкий к гранитному. Много на этой карте и других столь же нелепых "развязок". И что уж совсем скверно – мое имя фигурирует в списке редакционной группы этой карты. Получается, что я, вроде бы, если и не являюсь соавтором этой модели, то уж, во всяком случае, разделяю ее. А ведь на самом-то деле я – категорически против.
Совершенно неожиданно все эти проблемы, связанные с геологией бассейна реки Непонятной и нашим маршрутом 1980 года, вновь напомнили о себе, причем совсем недавно. В 1999 г. кафедра геологии Сыктывкарского университета приобрела в учебных целях несколько десятков только что изданных листов новой серии государственной геологической карты м-ба 1:200 000. Комплект к каждому листу состоял из набора карт (геологическая, четвертичных отложений, полезных ископаемых), объяснительной записки к ним и компакт-диска с компьютерной записью всего этого. В приобретенном наборе оказалась и карта... бассейна р.Непонятной (авторский коллектив – Красноярская геологосъемочная экспедиция, 1998 г.). После издания "Карты горного Таймыра" прошло 15 лет. Многое можно было изменить или дополнить, но... смотрю я на эту карту и не могу понять, как можно на серьезной карте рисовать то, что никак не согласуется с реальностью. Безусловно, в геологии много дискуссионного. И все же геологи моего поколения четко усвоили главный принцип государственных карт: могут быть расхождения в трактовке генезиса, в оценке возраста картируемых подразделений и в прочих спорных вопросах, но контуры геологических тел, вынесенные на карту, должны быть абсолютно достоверными. Тут нет места никакому «вольнодумству», это святая святых, это незыблемая основа карты! Лишь в исключительных случаях границы могут быть условными, но тогда и рисуются они не как «достоверно установленные», а иным знаком. На карте бассейна Непонятной в качестве достоверных нанесены, как и на карте горного Таймыра, несуществующие гранитные массивы. Зачем? И добро бы речь шла только о наших результатах, так нет же – составители этой карты проигнорировали и материалы геологов НИИГА, включая выполненную ими наземную двухсоттысячную съемку территорий, прилегающих к бассейну Непонятной с севера и востока (карты Г. А. Ковалевой, Ю. И. Захарова, О. Г. Шулятина). В результате сложилась совсем уж нелепая ситуация: на изданном год спустя (в 2000 г.) соответствующем листе Государственной геологической карты миллионного масштаба бассейн Непонятной "не стыкуется" с его рисовкой на двухсоттысячной карте. Миллионный лист составляли сотрудники ВНИИОкеангеологии во главе с Г. Э. Грикуровым. Уж они-то не могли игнорировать материалы собственных съемок. И поскольку карта В. В. Беззубцева плохо согласуется с ними, авторы миллионного листа отрисовали геологию бассейна р. Непонятной, в основном, по данным съемки, выполненной в этом районе еще в сороковых годах ушедшего века А. С. Пешехоновым. Да, я тоже полагаю, что карта А. С. Пешехонова лучше карты В. В. Беззубцева, но она безнадежно устарела, и уж никак "не тянет" на "карту нового поколения". И что же теперь делать бедному "потребителю"? Чему верить? А наши материалы сезона 1980 г. так и остались, в конечном счете, не только невостребованными, но и вообще никому, кроме В. В. Беззубцева и его коллег, не известными: поскольку те работы выполнялись на деньги Красноярской ГСЭ, я не имел права на самостоятельное опубликование их результатов...
ЗАВЕРШЕНИЕ ДОКТОРСКОЙ ЭПОПЕИ
Пришла пора рассказать о том, как я стал, наконец-то, доктором наук. После решения ВАКа о допущении моей рукописи к повторной защите, после внесения в нее всех дополнений, весной 1980 г. я приехал в Новосибирск. Диссертационные советы в соответствии с новой инструкцией, стали меньше по численности, не столь громоздкими, но главное – специализированными. Вместо единого геологического совета численностью более 30 человек, в котором защищались все соискатели от палеонтологов и петрологов до геохимиков и геофизиков, появилось несколько новых. В моей работе гранитогенез четко увязывался с тектонической эволюцией, поэтому предварительное рассмотрение работы прошло на совместном заседании лаборатории магматических формаций Ю. А. Кузнецова и лаборатории геотектоники, которую возглавлял К. В. Боголепов. На этом заседании в качестве специальности моей работы окончательно была определена “Общая и региональная геология”. Соответственно был определен и специализированный диссертационный совет, насчитывавший всего-то 18 человек. Часть из них (А. Л. Яншин, Ю. А. Кузнецов, Э. П. Изох, И. В. Лучицкий) входили ранее в состав прежнего единого "большого" совета, рассматривавшего мою работу при первой защите, но большинство было новых: К. В. Боголепов, А. И. Анатольева, В. И. Бгатов, Ю. Г. Щербаков, Л. В. Фирсов, а также литологи, стратиграфы... Новый совет принял работу, определил состав оппонентов, головную организацию и срок защиты. Оппонентом от членов совета был назначен Л. В. Фирсов – блестящий специалист по геохронологии, знаток магматизма и метаморфизма арктических регионов, а также великолепный поэт и художник. Внешними оппонентами утвердили автора популярного учебника "Геология СССР" Львовского профессора Е. В. Лазько, а также И. Б. Щербакова – моего единомышленника из Киева. Головной организацией был утвержден Институт литосферы (ИЛСАН), незадолго до того организованный Александром Васильевичем Сидоренко. Любопытно, но с Евгением Васильевичем Лазько нас некогда уже сводила судьба: я встречался с ним на Алдане, когда проходил там, будучи еще студентом, производственную практику в отряде М. Д. Крыловой и Н. Г. Судовикова.
До защиты, назначенной ориентировочно на начало ноября, было еще далеко, а потому, разослав оппонентам по экземпляру работы, я со спокойной душой отправился в очередную таймырскую экспедицию, в тот самый маршрут по р. Непонятной, о котором рассказано в предыдущем разделе. И все же защита оказалась под угрозой срыва: тяжело заболел Л.В.Фирсов. Летом в его лаборатории случился пожар, он до приезда пожарных сам вытащил оттуда тяжеленный баллон с ацетиленом (чтобы не было взрыва), вытаскивал, не щадя себя, и другое оборудование. Перенапряжение не прошло бесследно – на Льва Васильевича навалился инсульт с целым букетом осложнений, включая отслоение сетчатки. Он не мог ни читать, ни писать, а заменить его было невозможно, поскольку летом совет собрать было нельзя – кто в отпуске, кто в экспедиции... Но в сентябре Лев Васильевич вышел из больницы, А. А. Трофимук срочно отправил его для укрепления здоровья в санаторий, и вскоре он вытребовал туда и мою диссертацию. Каких трудов стоило ему прочитать эту работу – только Господу известно, но он ее прочитал. И свидетельство тому – обстоятельный отзыв, плотно напечатанный на двенадцати машинописных страницах. В заключительном абзаце было сказано: "Полагаю, что я достаточно ясно изложил свою точку зрения на работу Л. В. Махлаеа, которую без колебаний оцениваю как вполне отвечающую рангу докторских диссертаций, по значимости и объему темы, убедительности обоснования главных положений авторской концепции, по наполнению фактами".
Отличные отзывы пришли также от остальных оппонентов и от головной организации – автором последнего был известный специалист по палеолитологии метаморфических образований О. М. Розен. В связи с тем, что Е. М. Лазько не смог приехать из Львова, пришлось, в соответствии с тогдашним регламентом, назначить дополнительного (четвертого) оппонента. Эту обязанность согласился взять на себя Новосибирский профессор Н. Н. Амшинский.
Из отзывов, поступивших на автореферат, мне особо дороги были отзыв одного из моих бывших университетских учителей М. А. Гиляровой, отзывы коллег по НИИГА Ю. И. Захарова, Ю. Е. Погребицкого и, конечно же, Н. Н. Урванцева, отзывы В. В. Жданова (ВСЕГЕИ), С. П. Кориковского (ИГЕМ), Т. Г. Павловой (МГУ), Г. М. Заридзе и О. З. Дудаури (Тбилиси), В. С. Шкодзинского (Якутск), а также коллективный отзыв сотрудников бывшей папиной кафедры Криворожского горнорудного института. Уже о время защиты принесли отзыв очень уважаемой мною В. А.Макрыгиной из Иркутска, которая в своих исследованиях также уделяла много внимания проблемам наследования особенностей исходного вещества при ультраметаморфизме.
Заседание вел А.Л. Яншин. Делал он это, как всегда, с глубоким тактом, и в то же время не без юмора. Поскольку защита была все-таки (по сути) повторной, Александр Леонидович постарался сделать так, чтобы свое мнение о работе высказал (помимо оппонентов) каждый из членов совета. Первым выступил И. В. Лучицкий. Его строгость (и даже придирчивость) были хорошо известны всем новосибирцам. Вот и на этот раз он начал с того, что, приняв предельно сосредоточенный вид, изрек мрачным тоном: «В связи с диссертационной работой Л.В.Махлаева я считаю нужным высказать по крайней мере три очень серьезных замечания».
Все присутствовавшие (и я в том числе) насторожились, а Игорь Владимирович внимательно посмотрел на нас и, явно удовлетворившись произведенным впечатлением, хитровато улыбнулся, и стал хвалить и работу, и меня. Закончил он утверждением, что «...наиболее ценным в диссертации являются изолитогенные ряды, хотя именно они много еще будут вносить элементов раздражения в круг тех лиц, которые, вопреки своей воле, должны будут воспринять эту модель Льва Васильевича и, так или иначе, реализовать ее в своей дальнейшей работе». Александр Леонидович дополнил его, подчеркнув, как хорошо ложатся в эту схему соотношения гранитоидов и метаморфитов в Монголии. Затем дело дошло до голосования. На сей раз, в нем участвовало всего 13 человек, и все они проголосовали "за". Прошло еще несколько месяцев, и я получил из ВАКа официальное уведомление о присуждении мне докторской степени. Летом 1981 года я был приглашен в Новосибирск с группой других новых докторов для торжественного вручения докторских дипломов, которые мы получили из рук вице-президента Сибирского отделения АН СССР академика А. Г. Аганбегяна. Со времени моей первой защиты прошло (подумать страшно!) семь лет. Я понимаю, испытания закалили мою волю, укрепили характер, но все же они отняли у меня едва ли не самые лучшие для творчества годы: с 42 до 47 лет. Хорошо еще, что смена характера деятельности потребовала у меня чрезвычайно много времени и сил. Годы эти не прошли впустую. Я сумел также организовать и провести несколько полевых экспедиций на Енисейский кряж и Таймыр. И все же часть времени была потеряна безвозвратно. Так кто же от всего этого выиграл? Думаю, что никто. А потерял не только я, но и (пусть это не покажется чрезмерным!) моя любимая геология: если бы не все эти никому не нужные сбои с защитой. Я не против строгого соблюдения защитных норм и правил, я за строгую и всестороннюю апробацию диссертаций. Но я же прошел в 1974 году серьезную защиту в высококвалифицированном совете, с исключительно сильным составом оппонентов. Все это происходило в открытой борьбе мнений, в открытой дискуссии. И я победил тогда вполне честно и достойно. Зачем же понадобилось перечеркивать результаты той защиты?! И если бы я был один такой!
Хорошо, что все это завершилось, в конечном счете, благополучно. Но все же, положа руку на сердце, уверен, что гораздо лучше, если бы всего этого не было, не было этих потерянных лет. Хотя, лично для меня, как знать? Может, все так и надо было. Каждый должен прожить свою жизнь, реализовать свою судьбу. А завершись тогда все иначе, – иной была бы и моя судьба. А значит, она была бы уже не моей. Так что не будем роптать. Скорее всего, все шло так, как и было предначертано. И с другой стороны, разве причиной задержки моего "научного взросления" было только решение ВАКа? Разве не было в том моей собственной вины, причем даже в большей степени? Все положения, составившие основу диссертации, были сформулированы в 1968 году, в защищаемом тогда отчете. Что, кроме собственной лени и нерасторопности, помешало мне переработать третий том этого отчета в диссертацию не к концу 1973 года, а к началу 1970-го? Два года – это абсолютно реалистичный срок. И не совпала бы тогда моя защита с реформой ВАКа, прошло бы все легче и спокойнее. Так что винить во всем надо только самого себя, а еще правильнее – не винить никого. В истории любой отдельной личности, как и у истории вообще, не бывает сослагательного наклонения. Никто не может "переиграть" свою жизнь, прожить ее как-то иначе. Такого не дано. Только я все-таки не советую молодым транжирить свое время, разбазаривать опущенные судьбой возможности. И не надо завидовать удачливым. Удача приходит, как правило, к тем, кто ее ищет, кто своим трудом создает предпосылки для ее реализации. Самый главный талант настоящего ученого – это умение трудиться. Это не так уж просто: не зря слова "труд" и "трудно" являются однокоренными. Но легких и случайных успехов в науке не бывает, и все рассказы о них – это сказки для ленивых. За подлинной удачей всегда стоит труд. Все остальное – это лишь дополнение к нему.
Что же до профессорского звания, то с ним все прошло много проще. К моменту получения докторского диплома я уже более пяти лет заведовал кафедрой, подготовил и читал несколько лекционных курсов, по которым были составлены методические разработки, составлены учебные пособия. В такой ситуации получение профессорского звания становилось элементарной технической процедурой. Требовалось лишь ходатайство от руководства института. Оно было составлено, направлено в ВАК, рассмотрено, и через год после присуждения мне докторской степени я получил аттестат профессора "по кафедре общей геологии, минералогии и петрографии".
МАМОНТО-ШРЕНКОВСКИЙ БЛОК
Защита докторской существенно укрепила мое положение в структуре научного мира. В том же году я был приглашен к участию в крупном проекте Сибирского отделения Академии наук по составлению атласа тектонических карт и опорных профилей Сибири, получив возможность привлекать и других сотрудников своей кафедры. Однако, эта работа, при всей ее престижности, обеспечивалась финансированием только в рамках вузовских ассигнований на госбюджетную научную тематику, что составляло для кафедры около двух тысяч рублей в год. Эти средства позволяли оплатить две-три командировки для участия в научных совещаниях, но ни о каких экспедиционных работах не могло быть и речи.
Как сотрудник учебного заведения, деньги на экспедиции я мог получать только на основе хоздоговора с какой-либо производственной организацией. У меня был ранее такой договор с Красноярской геолого-съемочной экспедицией, но, как я уже писал, после нашего маршрута по реке Непонятной заказчик по совершенно непонятным причинам (простите за невольный каламбур) расторг его. Что делать? Я решил обратиться напрямую в Министерство геологии, а конкретно – в управление научно-исследовательских работ, которое возглавлял тогда Н. П. Лаверов, и в очередной свой приезд в Москву договорился о встрече с ним. Николай Павлович отнесся к моим проблемам с пониманием. Более того, он сразу же сказал, что мой таймырский опыт, приобретенные в этом регионе знания – это немалое богатство, которым министерство не собирается пренебрегать: оно постарается использовать этот капитал с максимальной эффективностью.
Обсудив основные цели и задачи исследований, которые, по моему мнению, можно было бы развернуть на Таймыре, Николай Павлович выбрал две наиболее интересные проблемы: изучение Мамонто-Шренковского блока на предмет обоснования его шарьяжной природы, и анализ перспектив золотоносности кислых магматитов Таймыра с целью оценки их возможного вклада в общий потенциал региона. Первая проблема интересовала министерство в методическом плане: длительное и почти безраздельное господство фиксистских концепций привело к тому, что в учебниках о шарьяжах (покровных надвигах) говорилось очень кратко, а в методических указаниях к геологической съемке они в те годы вообще не рассматривались. Поэтому любой новый конкретный материал по этой проблеме представлял несомненную ценность. Что же касается золота, то оно везде и всегда ценно само по себе. В последнем вопросе мне предлагалось тесным образом координировать работы с сектором геологии и металлогении Красноярского отделения СНИИГГиМС, что не должно было вызвать каких-либо осложнений, поскольку это были мои недавние коллеги.
Я сказал, что обе проблемы вполне можно совместить в рамках одной темы, и получил от Николая Павловича благословение на составление соответствующей программы с обещанием выделить необходимые средства для ее реализации. Через пару месяцев программа была одобрена на ученом совете КО СНИИГГиМС и утверждена Министерством геологии. На три года мне дали 120 тысяч рублей. По тем временам – вполне приличные деньги. Что ж, надо было формировать команду. Основу ее составили мои юные коллеги – Толя Уйманов и Ира Голубева. К тому времени они стали полноправными дипломированными специалистами: Толя закончил наш Цветмет, а Ира успешно защитила дипломную работу на заочном отделении Томского университета. Конечно, я взял их младшими научными сотрудниками в свою тему. Для изучения всякого рода минерагенических вопросов я пригласил и недавнего нашего выпускника, молодого аспиранта кафедры, Сережу Ананьева, которого специально "натаскивал" со студенческих лет на минералогических исследованиях. По моей просьбе, его несколько сезонов кряду брал в поле (в экспедицию на Памир) великолепный специалист, блестящий знаток редких и драгоценных минералов Лев Николаевич Россовский. Сережа работал с азартом, увлеченно, и всего через два года после окончания Цветмета уже подготовил к защите кандидатскую диссертацию о генезисе ювелирных разновидностей корунда. Таким образом, группа сложилась у нас идеальная по своей структуре: во главе ее – совсем еще не старый доктор наук, знаток региона и специалист по проблеме, его правая рука – молодой исследователь, без пяти минут кандидат, ну и дополняет этот дуэт пара вчерашних студентов – совсем юных, но уже достаточно проверенных геологов.
Постоянной проблемой был на Таймыре транспорт. Для успешного выполнения работ нужен вездеход. Купить новую машину, в принципе, было бы можно: на это денег хватало. Но вот доставить ее на Таймыр из Горького или из Рубцовска, где их делают... На это ушли бы все средства темы. Надо было искать машину на месте. Мои давние друзья-коллеги из НИИГА Коля Шануренко и Юра Захаров, также "сместившиеся" к этому времени в Мамонто-Шренковский район, написали мне, что в среднем течении Шренка находится база Иркутских топографов, которая весной будет ликвидирована в связи с завершением работ. На этой базе есть несколько вездеходов ГАЗ-47, причем два из них в приличном состоянии. Пришлось срочно ехать в Иркутск. Переговоры прошли успешно: топографы передали нам безвозмездно один вездеход, разрешив снять дополнительно (в случае необходимости) нужные детали с машин, подлежащих списанию.
