Введение. Демократическое государство можно разделить на три части: трутни, имеющие при демократии больше свободы, чем при олигархии. Здесь они «чуть ли не стоят во

Демократическое государство можно разделить на три части: трутни, имеющие при демократии больше свободы, чем при олигархии. Здесь они «чуть ли не стоят во главе: самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе». Вторая часть – богатые дельцы. «Третий разряд составляет народ — те, что трудятся своими руками, чужды делячества, да и имущества у них немного. Они всего многочисленнее и при демократическом строе всего влиятельнее, особенно когда соберутся вместе» (558c – 565a). Когда у имущих отнимают собственность, власти оставляют большую часть себе, а часть раздают народу. Имущие вынуждены защищаться, становясь приверженцами олигархии. Народ, привыкший возвеличивать кого-то одного, в качестве защитника своих интересов выдвигает тирана.

Тимократия основывается на честолюбии. Тимократическое правление может произойти из аристократического в результате раздора «внутри той его части, которая обладает властью». Причиной этого может стать то, что стражи «станут рожать детей в неурочное время». Для божественного потомства и потомства человеческого существует кругооборот, характеризуемый определенными числами. «Коль это останется невдомек нашим стражам и они не в пору сведут невест с женихами, то не родятся дети с хорошими природными задатками и со счастливой участью» (VIII 546d). Новое поколение не оценит должным образом мусическое, а потом и гимнастическое искусство. Стражи и дельцы согласятся установить частную собственность на землю и на дома, «а тех, кого они до той поры охраняли как своих свободных друзей и кормильцев, решили обратить в рабов, сделав из них сельских рабочих и слуг, сами же занялись военным делом и сторожевой службой» (547b-c). На государственные должности там будут назначать тех, что «попроще — скорее рожденных для войны, чем для мира». В этом государстве все смешано (расточительность соседствует с жадностью и т.д.), одно только бросается в глаза – соперничество и честолюбие.

«Тимократический» человек «ценит образованность и охотно слушает других, сам, однако, нисколько не владеет словом. С рабами такой человек жесток, хотя их и не презирает, так как достаточно воспитан; в обращении со свободными людьми он учтив, а властям чрезвычайно послушен». Чем он старше, тем больше любит деньги (548e – 549b).

Олигархия – «это строй, основывающийся на имущественном цензе; у власти стоят там богатые, а бедняки не участвуют в правлении. …Скопление золота в кладовых у частных лиц губит тимократию…Чем больше они ценят дальнейшее продвижение по пути наживы, тем меньше почитают добродетель». Главный порок олигархического строя – «это норма, на которой он основан. …Если кормчих на кораблях назначать согласно имущественному цензу, а бедняка, будь он и больше способен к управлению кораблем, не допускать... Никуда бы не годилось такое кораблевождение… Подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно – бедняков, другое – богачей» (550d – 551d). При олигархии развивается «величайшее из зол» – возможность продать все свое имущество и стать деклассированным элементом общества. Олигархия плодит трутней без жала (бедняков) и трутней с жалом (преступников).

«Олигархический» человек – это отпрыск разорившихся родителей. Он ударяется в стяжательство и бережливость. Он почитает только богатство и богачей. Он раздвоен: худшие вожделения берут верх над лучшими. При олигархии правители потворствуют расточительности, скупая имущество распущенных молодых людей. Что касается самих правителей и их окружения, то молодежь у них избалована, ленива духом и телом.

Демократия «осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при демократическом строе происходит большей частью по жребию. … Прежде всего это будут люди свободные: в государстве появится полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь. … В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь, или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь» (557a -557e). В демократическом государстве наблюдается снисходительность к преступникам, когда приговоренные к смерти или к изгнанию, продолжают вращаться в обществе. Человеку там оказывается почет, если он показывает расположение к толпе.

«Демократический человек» появляется из олигархического. Вожделения делятся на два вида: неизбежные и лишенные необходимости. Трутни преисполнены этими последними. Когда юноша попадет в их общество и отведает меда трутней, это и будет началом перехода от олигархического типа к демократическому. Так человек, воспитанный в границах необходимых вожделений, уже в юные годы переходит к развязному потаканию вожделениям, лишенным необходимости.

Тирания. Подобно тому, как олигархию губит ненасытное стремление к богатству, демократию губит чрезмерная жажда свободы. Граждан, послушных властям, там смешивают с грязью как ничего не стоящих добровольных рабов, зато правителей, похожих на подвластных, и подвластных, похожих на правителей, там восхваляют. Отец начинает бояться сыновей, учитель – учеников. «Душа граждан делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызывает у них возмущение как нечто недопустимое. А кончат они… тем, что перестанут считаться даже с законами — писаными или неписаными,— чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти». Но «все чрезмерное обычно вызывает резкое изменение в противоположную сторону… Из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство».

«Тиранический» человек, имея в своих руках послушную толпу, не может воздержаться от крови соплеменников. «Он тот, кто подымает восстание против обладающих собственностью». Имея много врагов, они требуют, чтобы народ дал им телохранителей. В первое время он притворяется милостивым ко всем. Если же он «заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю». Он уничтожит влиятельных людей, недовольных всем происходящим. Если же народ попытается избавиться от тирана, тогда он узнает, «что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил; он убедится, насколько мощны те, кого он пытается выгнать своими слабыми силами» (565d – 569b).

Книга девятая.← Эта книга содержит этическую теорию смысла жизни человека. Наиболее низменные вожделения вытеснены из нашего сознания и пробуждаются только во сне: «Какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными; это-то и обнаруживается в сновидениях» (572b). Именно эти вожделения овладевают тиранической душой. Демократический человек по своей природе лучше тех, кто его портит. «Он живет не низменной жизнью и не беззаконной и превращается из человека олигархического в демократа». Но «искусные чародеи и творцы тиранов» могут внушить его сыну страсть к праздности и растрате накопленного. Решающую роль при этом играет «тиран-Эрот», который «ведет за собой все желания, словно телохранителей». Под его властью юноша разоряет родителей, идет на преступления. «Раньше, пока человек подчинялся обычаям, законам и своему отцу и внутренне ощущал себя демократом, эти желания высвобождались у него лишь в сновидениях; теперь же, когда его тиранит Эрот, человек навсегда становится таким, каким изредка бывал во сне»*. «Когда в государстве наберется много таких людей и их последователей, и они ощутят свою многочисленность, то как раз из их среды и рождается тиран, чему способствует безрассудство народа. Это будет тот из них, кто сам в себе, то есть в своей душе, носит самого великого и отъявленного тирана» (572d – 575d).

Большинство полагает, что тиран – счастлив, так как удовлетворяет все свои капризы. Но если «рассматривать человека, вникая мысленно в его нрав, а не глядеть, как дети, только на внешность», то станет очевидным, что «кто подлинно тиран, тот подлинно раб величайшей угодливости и рабства, вынужденный льстить самым дурным людям. Ему не удовлетворить своих вожделений, очень многого ему крайне недостает, он оказывается поистине бедняком, если кто умеет охватить взглядом всю его душу. Всю свою жизнь он полон страха, он содрогается и мучается, коль скоро он сходен со строем того государства, которым управляет» (579d-e).

Из пяти представителей царского строя, тимократии, олигархии, демократии и тирании самым счастливым «будет человек наиболее царственный, властвующий над собой; самым несчастным… будет тот, кто и сам для себя худший тиран, да еще и до крайности тиранит свое государство».

Подобно тому, как государство подразделяется на три сословия, в душе человека есть три начала, которым соответствует три вида удовольствий. Вожделеющее начало Сократ соотносит со сребролюбием. Начало, «посредством которого человек распаляется» - это честолюбие. Начало, посредством которого мы познаем, называется «любознательным, философским». У разных людей душой правят разные начала, поэтому есть три типа людей: сребролюбцы, честолюбцы и философы. Сребролюбец находит, что в сравнении с наживой удовольствие от почета ничего не стоит. Честолюбец считает удовольствия, доставляемые деньгами, пошлыми. Философ считает удовольствием только познание истины. Философ может испытать удовольствия, доставляемые деньгами и почетом, «А какое удовольствие доставляет созерцание бытия, этого никому, кроме философа, вкусить не дано» (580b – 582c).

Душу человека с его противоречивыми страстями можно сравнить с многоголовым зверем, имеющим головы домашних и диких зверей, среди которых есть и голова человека. «Тот, кто признает полезность справедливости, тем самым утверждает, что нужно делать и говорить все то, при помощи чего внутренний человек сумеет совладать с тем [составным] человеком и как хозяин возьмет на себя попечение об этой многоголовой твари, взращивая и облагораживая то, что в ней есть кроткого, и препятствуя развитию ее диких свойств» (589a-b).

Человеку ставится в упрек занятия ремеслами, из-за того, что у него, как правило, ослаблена лучшая часть его души. «Всякому человеку лучше быть под властью божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере сил между всеми нами было сходство и дружба, и все мы управлялись бы одним и тем же началом» (590c-d). Справедливый человек, управляемый разумным налом, «не подчинит состояние своего тела и его питание звероподобному и бессмысленному удовольствию… Даже на здоровье он не будет обращать особого внимания, не поставит себе целью непременно быть сильным, здоровым, красивым, если это не будет способствовать рассудительности. Он обнаружит способность наладить гармонию своего тела ради согласия и гармонии души. …И в обладании имуществом у него также будет порядок и согласованность… Он будет соблюдать свой внутренний строй и будет начеку — как бы там что не нарушилось из-за изобилия или, наоборот, недостатка имущества… И в том, что касается почестей, он будет учитывать то же самое: он не отклонит их и даже охотно отведает, если найдет, что они делают его добродетельнее, но, если они нарушат достигнутое им состояние согласованности, он будет избегать их и в частной, и в общественной жизни» (591c – 592a). Что касается занятий государственными делами, то ими он будет заниматься лишь в том случае, если будет возможность строить совершенное государство.

Книга десятая.← Сократ вновь обращается к роли поэзии в совершенном государстве. Он утверждает, что «ее ни в коем случае нельзя допускать, поскольку она подражательна». «Придется это сказать, хотя какая-то любовь к Гомеру и уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют мне в этом… Однако нельзя ценить человека больше, чем истину, вот и приходится сказать то, что я говорю» (595b-c).

У каждой вещи есть ее идея. Мастер изготавливает вещь, всматриваясь в идею, но никто из них не создает саму идею. Живописец изображает вещь, созданную мастером, т.е. он создает произведение, стоящее на третьем месте от сущности. Также и поэт: он передает оттенки искусств и ремесел, хотя ничего в них не смыслит. Но поэтические вымыслы производят сильное впечатление – «так велико какое-то очарование всего этого».

Наше зрение нередко обманывает нас, порождая иллюзии. Измерение и счет помогают избавиться от них, а это дело разумного начала души. Но подражательное искусство творит произведения далекие от действительности, неподдающиеся измерению. Оно «имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности; поэтому такое искусство и не может быть сподвижником и другом всего того, что здраво и истинно… Стало быть, подражательное искусство, будучи и само по себе низменным, сочетаясь с низменным низменное и порождает».

Обычай говорит, что в несчастьях нельзя предаваться отчаянию, и лучшее начало нашей души охотно следует этому разумному соображению. Поэт, чтобы достичь успеха, изображает драматические события, возбуждая в людях сильные переживания. Этим «он пробуждает, питает и укрепляет худшую сторону души и губит ее разумное начало». «Будь то любовные утехи, гнев или всевозможные другие влечения нашей души… все это возбуждается в нас поэтическим воображением. Оно питает все это, орошает то, чему надлежало бы засохнуть, и устанавливает его власть над нами; а между тем следовало бы держать эти чувства в повиновении, чтобы мы стали лучше и счастливее, вместо того чтобы быть хуже и несчастнее… Это напоминание пусть послужит нам оправданием перед поэзией за то, что мы выслали ее из нашего государства, поскольку она такова. Ведь нас побудило к этому разумное основание…Тем не менее надо сказать, что, если подражательная поэзия, направленная лишь на то, чтобы доставлять удовольствие, сможет привести хоть какой-нибудь довод в пользу того, что она уместна в благоустроенном государстве, мы с радостью примем ее. Мы сознаем, что и сами бываем очарованы ею, но предать то, что признаешь истинным, нечестиво… И тем ее приверженцам, кто сам не поэт, но любит поэтов, мы дали бы возможность защитить ее даже в прозе и благосклонно выслушали бы, что она не только приятна, но и полезна для государственного устройства и человеческой жизни. Ведь мы обогатились бы, если бы она оказалась не только приятной, но и полезной… Если же не удастся ее защитить,тогда. нам остается поступить так, как поступают, когда сначала в кого-то влюбились, но потом рассудили, что любовь бесполезна и потому хоть и через силу, но все-таки от нее воздерживаются. Вот и мы: из-за воспитания, полученного нами в нынешних прекрасно устроенных государствах, в нас развилась любовь к подобного рода поэзии, и мы желаем ей добра, то есть чтобы она оказалась и превосходной, и вполне правдивой. Но до тех пор, пока она не оправдается, мы… будем повторять для самих себя как целительное заклинание то самое рассуждение, к которому мы пришли… Ведь спор идет… о великом деле… о том, быть ли человеку хорошим или плохим. Так что ни почет, ни деньги, ни любая власть, ни даже поэзия не стоят того, чтобы ради них пренебрегать справедливостью и прочими добродетелями (606d – 608b).

Величайшее воздаяние за добродетель связано с тем, что душа бессмертна. «Каждую вещь губят свойственные ей зло и негодность, но если это ее не губит, то уж ничто другое ее не разрушит… Порча тела — болезнь — измождает и разрушает тело… Так и все… приходит к небытию вследствие собственной порочности» (609c). Но даже величайшая несправедливость не убивает душу. А если собственные порочность и зло не способны убить душу, то от зла, назначение которого – губить другие вещи, вряд ли погибнет душа. Но раз что-то не гибнет ни от собственного, ни от постороннего зла, то оно существует, вечно, оно бессмертно (610е – 611а).

Ранее было найдено, что справедливость сама есть нечто лучшее для души. Поэтому постигнет ли справедливого человека болезни, нищета или что другое, что считается злом, все равно это будет ему во благо при жизни или после смерти. «Ведь боги никогда не оставят своего попечения о человеке, который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели, уподобляется богу, насколько это возможно для человека» (613a). И люди в конце концов воздадут должное и справедливым, и несправедливым. Но главные воздаяния ожидают людей после смерти. «В убеждении, что душа бессмертна и способна переносить любое зло и любое благо, мы все — если вы мне поверите — всегда будем держаться вышнего пути и всячески соблюдать справедливость вместе с разумностью, чтобы, пока мы здесь, быть друзьями самим себе и богам» (621с).

Социальная политика как ценность, как система представляет собой характеристику взаимосвязанных законодательных, экономических и социальных условий, при которых соблюдаются основные права человека и социальных групп населения в обществе, и отражает степень их опоры на институты государства. Социальная политика, направленная на защиту интересов человека, включает в себя систему мер, защищающих его от безработицы, потери или сокращения доходов в случае болезни, рождения ребенка, производственной травмы, инвалидности, старости и т. д., а также предоставление образовательных, медицинских услуг и пособий семьям с детьми.

Особая роль в эффективном социально-экономическом развитии страны принадлежит социальной политике государства, направленной на управление социальным развитием, умножение и распределение материальных и духовных благ для обеспечения достойного уровня и качества жизни всех слоев населения, каждого человека.

Государству отводится ведущая роль в создании гарантий безопасности в

социальной сфере, разработке программных и прогнозных документов, стратегии действий долгосрочного и краткосрочного характера с ориентированием на соответствующие приоритеты. От государства требуется обеспечение развития инфраструктурных отраслей экономики, подавление негативных проявлений рыночного механизма в их развитии, осуществление заботы о подрастающем и старшем поколении, поддержка образования, культуры общества, здравоохранения, так как многие социальные проблемы не могут быть решены в рамках саморегулирования рыночного механизма.