В том же сборнике, в котором находилось «Слово о полку Иго-реве», было помещено и «Сказание об Индии богатой», или «Сказание об Индийском царстве» 2. Повесть эта представляет собой послание индийского царя и пресвитера Иоанна к греческому царю Мануилу. Она возникла в Византии, а в XII в., в пору крестовых походов, в латинской обработке широко распространилась на Западе. Борьба Запада с магометанским Востоком, имевшая в своей основе экономическое соперничество, оживила фантастические представления о могущественном и богатом азиатском христианском царстве, которое должно было прийти на помощь христианской Европе. С другой стороны, в содержании памятника отразились мотивы борьбы церкви и государства, что придало «Сказанию» характер живого памфлета. Видимо, в первой половине XIII в. «Сказание» через посредство сербского перевода латинского оригинала стало известно в Суздальской Руси в результате её экономических и политических сношений с Западной Европой. Возможно, что появление его на русской почве было вызвано событиями татарского нашествия, побуждавшими русских, как это было и на христианском Западе, возлагать надежду на единоверное могущественное царство, которое могло помочь Руси в её борьбе с татарами.
В своём первоначальном виде ранняя редакция памятника до нас не дошла, но представление о ней даёт «Александрия» второй редакции в той её части, в которой использован текст «Сказания». В отдельных списках оно встречается у нас не ранее второй половины XV в., всего же до нас дошло свыше сорока пяти его списков на протяжении от XV до XIX в. Они свидетельствуют о непрестанных переработках, которым подвергалось «Сказание», уже в XIII—XIV вв. значительно обрусевшее.
В большей части списков «Сказание» начинается так: греческий царь Мануил отправил своего посла к царю индийскому Иоанну со многими дарами и с повелением расспросить Иоанна о количестве его силы и обо всех чудесах Индийской земли. Придя в Индийскую землю и одарив царя Иоанна, посол стал спрашивать царя о его земле. Иоанн, приняв дары и в свою очередь одарив посла, велел передать Мануилу, что, если он хочет узнать о его силе и о всех чудесах его земли, пусть он продаст всю свою Греческую землю и сам придёт к нему, чтобы послужить ему. И Иоанн сделает его вторым или третьим своим слугой, а после этого Мануил вернётся в свою землю. «Если бы ты был и в десять раз выше,— велит Иоанн передать Мануилу,— не описать тебе со всеми твоими книжниками на харатье (позднее — «на бумаге») моего царства дажедо исхода души твоей. А цены твоего царства не хватит тебе на покупку харатьи, потому что нельзя описать тебе моего царства и всех его чудес». Далее Иоанн говорит о себе: «Я, Иоанн, царь и поп, царь над царями и имею под собой 300 царей. Я поборник по православной вере христовой. Царство моё таково: идти в одну сторону — десять месяцев, а в другую — и дойти нельзя, потому что там сходится небо с землёй». Далее следует перечисление разнообразных чудес, которыми изобилует Индийская страна,— людей немых, рогатых, трёхногих, имеющих четыре и шесть рук, великанов в девять саженей, людей с глазами и ртом на груди, с пёсьей головой и т. д., необычайных зверей, птиц, растений, камней, в том числе птицы феникса, сгорающей и вновь возрождающейся, камня карбункула, господина всем драгоценным камням, светящегося ночью, как огонь. Нет в Индийской земле ни воров, ни разбойников, ни завистников, потому что она полна всякого богатства. Нет в ней и пресмыкающихся гадов, а если они входят в неё, то тотчас умирают. Есть в Индийской земле много и других чудес, перечисляемых Иоанном. Далее он описывает свои воинские походы: «Когда идём на рать, то впереди меня несут двадцать крестов и двадцать стягов, сделанных из золота, украшенных драгоценными камнями, осыпанных жемчугом. Кресты и стяги сопровождает войско в 100 000 конных и 100 000 пеших». Когда же начинается бой, перед Иоанном несут один деревянный крест с изображением распятия, чтобы напоминать муку и распятие Христа. И тут же несут золотое блюдо, на котором насыпана горсть земли, чтобы мы помнили, что из земли созданы и в землю вернёмся. А рядом — другое золотое блюдо, на котором положены драгоценный камень и четий жемчуг, напоминающие о силе и величии Индийского царства. Двор царя Иоанна таков, что для того, чтобы обойти его, нужно идти пять дней. В нём много золотых, серебряных и деревянных палат, украшенных, как небо, звёздами, и покрытых золотом. Одна золотая палата — на восьмидесяти золотых столпах в три сажени шириной и в восемьдесят саженей высотой, а на каждом столпе — по драгоценному камню. Обедает с Иоанном ежедневно 12 патриархов, 10 царей, 12 митрополитов, 45 протопопов, 300 попов и т. д., а стольничают и чаши подают 14 царей, 40 королей и 300 бояр; поварней же ведают 2 царя да 2 короля, кроме бояр и слуг. И лежит в Индийской земле апостол Фома.
В ряде списков «Сказание» оканчивается сообщением, что Иоанн после рассказа о чудесах своей земли отпустил греческого посла к царю Мануилу с великой честью и со многими дарами.
Один из вариантов «Сказания», видимо, оказал известное влияние на былину о Дюке Степановиче, и эта былина в свою очередь своим стихотворным ритмом отразилась на некоторых списках нашего «Сказания». Отголоски «Сказания» имеются и в некоторых вариантах духовного стиха о Голубиной книге, и в кое-каких деталях сказочного эпоса, не говоря уже о книжной литературе, начиная с «Александрии» второй редакции.
Татарское нашествие, видимо, создало подходящую почву для появления на русской почве восточной по своему происхождению и эсхатологической по содержанию повести — «Сказания о двенадцати снах царя Шахаиши» '. В ней приводятся сны Шахаиши и толкования этих снов мудрецом Мамером. В дальнейшем в русских списках произошло смешение имён царя и толкователя, и повесть получила заглавие «Сказание о двунадесяти снах Мамера царя». Как сны, так и в особенности толкования их очень мрачны и неутешительны. Всё сводится к тому, что должны настать последние злые времена, когда распространится мятеж по всей земле, правда исчезнет, прольётся кровь человеческая, земля перестанет питать людей своими плодами, брат пойдёт на брата, дети не станут почитать родителей, всюду водворятся разврат и неправосудие и т. д. Так, например, восьмой сон царя, которому приснился прекрасный конь, евший траву двумя горлами — передним и задним, толкователем объясняется так: «Царь, егда придет то время злое, князи и старцы судити станут по мзде, а не по правде, а бога не боящеся и человек не срамлящеся, у виноватого и у правого посулы емлюще, и те сами себе мучат во тме кромешной».
Повесть, известная у нас в большом количестве списков, начиная с XV в., становилась наиболее популярной на Руси в связи с усиливавшимися общественными бедствиями и с ожиданием конца мира и пришествия антихриста. Эти ожидания были особенно напряжёнными у нас в конце XV и (в старообрядческой среде) в XVII в.
Зародившись ещё на почве Индии и близко стоя к «Панчантан-тре» и арабской её обработке «Калила и Димна», «Сказание о снах Шахаиши», видимо, через персидскую версию перешло при посредстве богомилов в Византию, затем в Сербию, откуда попало в XIII—XIV вв. на Русь.
Литература XIIГ—XIV вв. в основном, как указано выше, развивалась на основе традиций, выработанных литературой киевского периода. Это нужно сказать не только о литературе галицко-волынской, но и о литературе северных русских центров. Всюду в памятниках этого периода используются те особенности художественного стиля, которые мы находим в оригинальных и переводных памятниках киевского периода, хорошо известных в XIII— XIV вв., как и позднее, на севере и на юге Руси. Говоря о литературном языке памятников северо-восточной Руси XIII—XIV вв., В. М. Истрин пишет: «Литературный язык продолжает свою историю здесь в новой обстановке, но сохраняя свой старый облик. Язык таких произведений северо-востока XIII века, как «Моление Даниила Заточника», «Послание Симона к Поликарпу» (вошедшее затем в состав Киево-Печерского патерика), «Поучения» Серапиона Владимирского, «Житие Авраамия Смоленского», ничем не отличается от языка таких памятников, как «Поучения» Феодосия, «Поучение» Мономаха, «Слова» Кирилла Туровского и т. п.; точно так же, например, самостоятельная часть «Летописца Переяславля Суздальского» (начала XIII века) по языку ничем не отличается от «Повести временных лет» как в её древнейшей части, так и в позднейших» '. Тема защиты Русской земли от вражеских посягательств на неё, занимающая такое большое место в киевский период (летопись, «Слово о полку Игореве»), является основной и в следующий за ним период. Борьба со шведами, немцами и особенно с татарами приходит теперь на смену борьбе с печенегами и половцами, разорявшими Киевскую Русь, и находит самый живой отклик в литературе. Состояние раздробленности не препятствовало в эту пору сознанию внутреннего единства Русской земли. Несмотря, например, на то, что у Галицко-Волынского княжества бывали порой воинские столкновения с иными русскими областями, Галицкая летопись, как и другие, очень последовательно отражает идею единства русских сил в их борьбе с общими врагами Русской земли — татарами. В повести о Калкской битве («Алец-кое побоище»), вошедшей в Галицкую летопись, говорится о съезде в Киеве русских князей, решивших сообща выступить против татар, не дожидаясь прихода их в русские области: «Луче ны бы есть прияти я на чюжей земле, нежели на своей»,— говорят князья.
О событиях татарского нашествия галицкий летописец повествует не только применительно к судьбам Галицко-Волынского княжества непосредственно, но и по связи этих событий с участью всей Русской земли: он с большим сочувствием говорит о разорении татарами Рязанской и Суздальской земель, городов Козельска, Переяславля, Чернигова, Киева. Очень показательно, что убийство татарами князя Михаила Черниговского и его боярина Фёдора вызывает скорбный отклик со стороны галицкого летописца, невзирая на то, что Михаил Черниговский не только враждовал с Даниилом Галицким из-за своих претензий на Киевское княжество, но по зову галицких бояр занял Галич, который вновь добыт был Даниилом лишь при поддержке верных ему горожан, не расположенных к боярам. И при всём том в сознании летописца обида на князя-захватчика уступает место скорби и возмущению, вызванными тем, что русский князь, пусть и не дружественный Даниилу, пал от руки ненавистных врагов-татар.
Показательно и то, что уже в самом начале XIV в. во Владимире, по инициативе митрополита Петра, создаётся общерусский летописный свод, доводящий изложение событий до 1305 г. и лёгший в основу всех вообще сводов XIV в.
Весьма существенно, что в рассмотренную нами эпоху появляется и такой острый памфлет-сатира, как «Моление Даниила Заточника», резко выдвигающий проблему социального неравенства и свидетельствующий о росте в эту пору классового самосознания среди угнетённых слоев русского общества.
Литература периода объединения Северо-Восточной Руси и образования Русского централизованного государства (с конца XIV до начала XVI в.)
Уже со второй половины XIV в. в политической, а вместе с тем и в культурной жизни северо-восточной Руси наблюдается значительное оживление. Оно обусловлено было прежде всего очень существенным экономическим подъёмом, сказавшимся в новом расцвете ремёсел, в укреплении внутреннего товарооборота и расширении внешних торговых связей, в росте городских посадов и посадского населения. Укрепление экономических связей между отдельными русскими областями неизбежно приводило к преодолению той раздробленности, какая характеризовала северо-восточную Русь в предшествующее время. Раздробленность эта, сопровождаемая усилением великокняжеской власти, постепенно преодолевается, в первую очередь — в пределах наиболее крупных политических образований: Московского, Тверского, Рязанского княжеств и Великого Новгорода.
Куликовская битва 1380 г., приведшая к победе русских войск над татарами, во-первых, содействовала росту национального самосознания русского народа и его сплочению ввиду общности политических интересов, так как в этой битве принимали участие почти все русские северо-восточные княжества, во-вторых, очень высоко подняла государственный престиж Московского княжества и московского великого князя, возглавившего коалицию русских князей, выступивших против татар. С этого времени Москва становится самым могущественным выразителем идеи общерусского единства и важнейшим средоточием культурного и, в частности, литературного развития на Руси. С Москвой соперничают такие крупные областные центры, как Тверь, Новгород, но и тут, наряду с узко местными тенденциями, в литературе выступают, как и в предыдущую эпоху, тенденции общерусские, проявляющие себя в тяге к объединению всех русских областей вокруг Москвы и обнаружившиеся в сознании преимущественно демократических слоев русского народа и в отдельных литературных произведениях, не связанных по своему происхождению с московской почвой.
К концу XV в., ко времени княжения Ивана III, относится образование Русского централизованного государства, окончательно покорившего удельные княжества, сломившего сопротивление таких своих соперников, как Новгород, Тверь. Псков и Рязань, сохранявшие лишь формально свою обособленность от Москвы до начала XVI в., фактически находились в зависимости от неё уже со второй половины XV в. В 1480 г. произошло полное освобождение Руси от татарской зависимости, длившейся почти два с половиной столетия. В международной обстановке Русь начинает играть очень крупную роль. Русское централизованное государство, возглавлявшееся великорусским народом, стало могучим фактором в деле не только политического, но и культурного развития страны. Только единое централизованное государство могло получить все возможности для серьезного культурно-хозяйственного роста, для полного утверждения своего независимого существования.
Явно обнаружившемуся с конца XIV в. литературному подъёму на Руси в значительной мере содействовало оживление её культурных связей с южнославянскими землями и с Византией, выразившееся в большом притоке на Русь новых южнославянских переводов с греческого, главным образом церковно-поучительнои литературы, и в проникновении русского рукописного материала к южным славянам, что было следствием литературного общения русских и южнославянских книжников '. Общение это происходило в результате пребывания южнославянских книжников на Руси и русских книжников на Афоне и в Константинополе, где те и другие работали во взаимном сотрудничестве.
Характерной особенностью стиля ряда литературных памятников этой поры является культивирование торжественной патетики, украшенной речи, избыточного панегиризма, часто переходивших в риторическое словоизвитие, объективно направленных, однако, к тому, чтобы повысить эмоциональную силу воздействия слова на читателя. Как мы знаем, риторическая украшенность стиля свойственна была и ряду русских произведений в предшествовавшую пору, но теперь она получила значительное усиление по сравнению с тем, что наблюдалось раньше. Это обстоятельство находится в непосредственной связи с назревавшим в господствующих кругах представлением о Руси как о преемнице политического и церковного наследства Византии, уже клонившейся к упадку.
Высота и торжественность самой этой идеи требовала и соответственного пышного словесного воплощения. Нужно сказать при этом, что вся эта стилистическая цветистость, укоренившаяся прежде всего у южнославянских книжников, по мере дальнейшего своего упрочения в произведениях русской литературы становилась тормозом в её развитии, поскольку часто самодовлеющие словесные ухищрения заслоняли и затрудняли непосредственное восприятие содержательной стороны произведения и затушёвывали его национальное своеобразие.
Усиленное проникновение в русскую литературу стилистической витиеватости сопровождалось усилением церковнославянской языковой стихии — фонетической, морфологической, синтаксической и лексической — в русских памятниках преимущественно церковно-публицистического характера.
Чисто русские грамматические нормы, обычные в языке наших ранних литературных памятников, уступают теперь в ряде случаев место грамматическим нормам, свойственным языку церковнославянскому. В письмо вводится чуждая русскому языку искусственная орфография, установившаяся в южнославянской письменной практике.
Обращение к традиционной церковнославянской стилистике и к нормам церковнославянского языка в значительной степени объясняется тем, что в этом—для усиления своих позиций — заинтересована была церковная верхушка. Культивируя архаическую церковнославянскую стилистическую и языковую систему, русские церковники тем самым отгораживались от живого народного языка. Они стремились монополизировать книжный язык, препятствуя проникновению в него языка демократических народных ело ёв, тем более, что не на них в ту пору ориентировались церковные