Определения свободы и ее пределы

«Под свободой, согласно точному значению слова, подразумевается отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом»315, – пишет Т. Гоббс. Отсюда «свободный человек – тот, кому ничто не препятствует делать желаемое, поскольку он по своим физическим и умственным способностям в состоянии это сделать»316.

Определение Гоббса можно считать классическим. В несколько иных выражениях оно встречается у Канта («независимость от принуждающей воли другого»), Б.Н. Чичерина («независимость от чужой воли во внешних действиях»), в Философском словаре (возможность поступать так, как хочется317). Речь идет о состоянии человека, его несвязанности внешними обстоятельствами, чужой волей. Л. Дюги замечает, что «индивидуальной свободой называют обыкновенно свободу, которую, быть может, было бы точнее назвать физической»318. Это определение удачно схватывает специфику явления, хотя оно не безупречно, так как состояние свободы зависит не только от физических, но и от общественных факторов.

Можно ли рассматривать так понимаемую свободу, содержание которой вполне соответствует пословице «что хочу, то и ворочу», как безусловное благо, как этическую ценность? Разумеется, нет! Гоббс видит в такой свободе безусловное зло, а не благо. Ее девиз «право на всё», т.е. на жизнь и собственность другого человека. Она равнозначна разнузданному проявлению эгоизма и ведет к войне всех против всех.

Отсюда вывод Гоббса: от свободы, которой человек обладал в естественном состоянии, нужно отказаться, полностью передав ее в руки государства. Гегель не призывает упразднить свободу личности. Он видит возможность ее сочетания с государственной властью на основе права. Но и в его представлении абстрактное право (возможное поведение лица, не связанного статусом гражданина, т.е. свободного от подчинения законам) включает наряду с собственностью и договором различные виды неправа, вплоть до преступления. Причем в триаде абстрактного права неправо выступает в качестве синтеза, т.е. своего рода завершения. Таким образом, и у Гегеля свобода, не связанная законами, т.е. дающая человеку возможность во всем действовать так, как ему хочется, порождает в конечном счете конфликты, диктующие необходимость вмешательства со стороны «морали» и «нравственности», понимаемых этим автором весьма своеобразно (см. гл. 2).

Подобные соображения побуждали даже самых убежденных защитников свободы признавать, что она не абсолютна. Р. Дворкин справедливо замечает, что «нет такого явления как одно общее право на свободу». Поэтому «доводы в пользу любой особой свободы могут совершенно не зависеть от доводов в пользу любой другой свободы, и нет никакой заведомой непоследовательности, и уж тем более нет ничего невероятного в утверждении одного вида свободы и в то же время в оспаривании другого»319. Иными словами, в мире и обществе нет, не может и не должно быть свободы полной, абсолютной, той, о которой говорил Гоббс применительно к естественному состоянию, а есть конкретная, особая свобода в одних отношениях и ее недопущение в других.

Для того чтобы свободой располагать, пользоваться, нужно ее ограничить. По словам В.С. Соловьева, «прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании»320.

Критерием определения пределов свободы служат другие ценности. «Требование личной свободы для собственного своего осуществления предполагает стеснение этой свободы в той мере, в какой она в данном состоянии человечества несовместима с существованием общества или общим благом»321, – пишет В.С. Соловьев Более широкое определение оснований ограничения свободы дал И. Берлин, чьи «Четыре очерка о свободе» приобрели широкую известность: «Пределы свободы человека или народа жить, как они хотят, должны быть соизмерены с требованиями многих других ценностей, среди которых равенство, или справедливость, или счастье, или безопасность, или общественный порядок, являются, возможно, самыми очевидными примерами. Поэтому свобода не может быть неограниченной. Р.Х. Тоуни правильно напоминает нам, что свободу сильного, является ли его сила физической или экономической, нужно сдерживать»322. Принципиальных расхождений между взглядами В.С. Соловьева и И. Берлина по данному вопросу нет, так как общее благо в интерпретации В.С. Соловьева, безусловно, включает все ценности, упоминаемые И. Берлиным.

С давних пор в качестве принципа ограничения свободы провозглашается разум. Приведя слова Фихте о том, что «никто не может обладать правами против разума» и риторический вопрос О. Конта («если мы не допускаем свободного мышления в химии и биологии, почему мы должны допускать его в морали или политике?»), И. Берлин заключает: «Этот аргумент использовался Фихте в конце его жизни, а после него другими защитниками власти, от школьных учителей викторианской эпохи и колониальных чиновников до позднейших националистических или коммунистических диктаторов…»323. Мысль о том, что всякая власть пытается оправдать вводимые ею ограничения свободы обращением к разуму и иными благородными соображениями, безусловно, верна, но проблемы введения свободы в определенные рамки она не снимает. Неизбежность ограничения свободы очевидна. Предмет спора составляют лишь его пределы и мотивы.

Понимание нереальности и недопустимости абсолютной свободы привело к философской формуле «свобода есть осознанная необходимость». Обычно она приписывается Гегелю, хотя по существу была известна Спинозе, Руссо и другим мыслителям, признающим «необходимую связь между явлениями». Четкое юридическое преломления так понимаемой свободы дает Монтескье: «В государстве, т.е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть… Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане»324. Подобные мысли свойственны и Руссо. По его мнению, человек свободен, когда он хочет исполнить свой долг, заключающийся в служении общему благу. Отсюда подчинение законодательствующей «общей воле». По Руссо, справедливо заставить человека быть свободным, т.е. подчиниться «общей воле».