Войцеху Гжимале в Париж

 

12 [марта 1839], Марсель

 

Моя Дорогая Жизнь.

Евреи всегда останутся евреями, а немцы — немцами (Шопен имеет в виду своих издателей.), это правда, но что поделаешь — я вынужден с ними иметь дело. Еще раз спасибо Тебе, Дорогой, за Твою доброту, и после инструкций, данных мною сегодня Фонтане, я сомневаюсь, чтобы мне пришлось вновь прибегать к Твоей помощи. Здоровье мое всё лучше — нарывной пластырь, диета, облатки [?], пилюли, ванны, а кроме того, неустанные заботы моего ангела (Так Шопен называет Жорж Санд.) ставят меня на ноги — на малость тонковатые ноги. Ты пишешь, чтобы я рассказал Тебе о своих планах — так вот, доктор не хочет выпускать меня из-под своего наблюдения раньше мая—июня, — Отсюда следует, что мы собираемся ехать в Ноан, где летний воздух должен мне очень пойти на пользу, — а будущей зимой, если позволят финансы, в Париж, — или, если того потребует мое здоровье, на юг Франции. — Я страшно похудел и плохо выгляжу, но сейчас отъедаюсь. К вечному моему кашлю прибавь всё раздражение, доставленное мне испанцами (См. письмо 185.), — и всё «удовольствие» видеть ее в постоянной тревоге — без чьей-либо помощи — вынужденной ухаживать за мной, так как господь упаси от тамошних докторов, — стелющей мне постель — убирающей комнату, — приготовляющей тизану, — во всём отказывающей себе ради меня, — без почты, — с детьми, требующими ее постоянного присмотра, — словом, живущей совершенно не свойственной ей жизнью. — Прибавь к этому, что сочинять музыку [продолжение письма не сохранилось].

 

[Приписка Жорж Санд:]

Здравствуй, дорогой супруг!

Ты теперь знаешь, что наш малыш чувствует себя очень хорошо и что доктор восхищен тем, как продвигается его выздоровление, и что после печали мы возрождаемся для радости. Мои дети также чувствуют себя превосходно. Я молотком вбиваю им в голову немного знаний, — что за подлая профессия, профессия педагога! — Ты согласен посетить нас лишь при условии, что один из нас будет при смерти? В таком случае я приму яд или проткну себя зонтиком.

 

На русском публикуется впервые. Автограф в Государственном театральном музее имени А. А. Бахрушина в Москве. Письмо сохранилось не полностью — недостает примерно семи строк. Адрес: «Monsieur A. Grzymala, Paris, 16, Rue de Rohan».

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель,] 17 марта 1839, воскресенье

 

Моя жизнь!

Спасибо Тебе за все Твои хлопоты. Плейель олух, Пробст мерзавец (никогда он за 3 рукописи не давал мне 1000 франков]). Ты, вероятно, получил мое длинное письмо о Шлезингере: вот я хочу и прошу Тебя, отдай мое письмо Плейелю (которому мои рукописи кажутся слишком дорогими). Если уж продавать их дешево, то предпочитаю Шлезингеру, чем искать новых, неподходящих уз. Поскольку Шлезингер всегда может рассчитывать на Англию, а с Весселем я в расчете, то пусть продает их кому хочет. То же самое с Полонезами в Германии, потому что Пробст — фрукт: я его давно знаю. Пусть Шлезингер продает их кому хочет, не обязательно Пробсту. Мне до этого нет дела. Он меня обожает, потому что обдирает. Условься с ним только хорошенько о деньгах и не отдавай рукописи иначе, как за наличные. Плейелю посылаю reconnaissance [расписку]. Дурень, не доверяет он, что ли, мне или Тебе. Боже мой, непременно приходится иметь дело с мерзавцами! И это Плейель, который говорил, что Шлезингер мне плохо платит, а теперь считает чрезмерной ценой 500 фр[анков] за рукопись для каждой страны! Вот уж предпочитаю иметь дело с настоящим евреем. А Пробст, мошенник, платит мне 300 фр [анков] за Мазурки! А ведь последние Мазурки, шутя, принесли мне 800: Пробст 300, Шл[езингер] 400 и Весс[ель] 100. Предпочитаю по-прежнему отдавать свои рукописи за бесценок, чем кланяться этим дуракам. Предпочитаю быть униженным одним евреем, а не тремя. Итак, к Шлезингеру. Надеюсь, что с Плейелем Ты покончил. О Скерцо (Третье Скерцо cis-moll, op. 39, посвященное А. Гутману.) не говори ни с кем. Не знаю, когда окончу его, я еще слаб, и мне не до писания. Мерзавцы, мерзавцы они, и пани Миньерон тоже! Но фолесо кортуны поворачивается... Еще, может быть, пани Миньерон будет Твоей... Если Ты станешь сапожником, не шей, пожалуйста, башмаков ни Плейелю, ни Пробсту: пусть ходят босиком. Я еще не знаю, когда Тебя увижу. Гжималу обними и дай ему, какую захочет, мебель, а Ясь пусть возьмет остальное. Не пишу ему, потому что не о чем. Всегда его люблю, скажи ему об этом и обними его. Водзиньский всё еще меня удивляет... Как получишь деньги от Плейеля, прежде всего заплати хозяйке, а 500 [франков] немедленно пришлешь мне. Обними Гжималу и Яся.

Твой Фрицек.

 

Сегодня получил Твое письмо. Никакого письма от Плейеля нет. В расписке Плейеля я не проставил op [us], потому что не знаю номера.

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель, конец марта 1839]

 

Мой милый.

Мне гораздо лучше. Начинаю играть, есть, ходить и разговаривать, как все; видишь, что и пишу легко, раз опять получаешь от меня несколько слов. Однако снова о делах. Я очень хотел бы, чтобы мои Прелюдии были посвящены Плейелю (вероятно, еще есть время, потому что они еще не напечатаны). А Баллада a Mr Robert Schumann, Полонезы — Тебе, как и были. Кесслеру — ничего. Если Плейель не захочет уступить Баллады, то Прелюдии посвяти Шуману (Вторая Баллада op. 38 была посвящена P. Шуману, два Полонеза op. 40 — Ю. Фонтане, Прелюдии ор. 28 — К. Плейелю (французское издание), немецкое же издание Прелюдий, вышедшее у Брейткопфа и Гертеля в Лейпциге, посвящено И. К. Кесслеру.). Вчера приезжал ко мне из Экса Гашиньский — единственный человек, которого я принял, так как двери заперты для всех любителей музыки и литературы. Об изменении посвящений скажи Пробсту, когда сговоришься с Плейелем. Яся обними. Из новых денег отдашь Гжимале пятьсот, а остальные 2500 [франков] пусть он пришлет мне. Не проспи, люби меня и пиши. Прости, если я слишком обременяю Тебя поручениями, но я искренне думаю, что Ты охотно делаешь всё, о чем я Тебя прошу.

Твой Ш.

 

Адрес: «Monsieur Fontana, 38, rue de la Chaussee d’Antin».