Раздел 1. Природа уголовного права 4 страница

При этом они могут выступать как господствующие в данном обществе или представляющие собой отклоняющиеся представления. При включении собственно в ткань уголовно-правовой науки они преобразуются в принципы уголовного права, правовые подходы и правовые позиции, а затем в текст уголовного закона и правоприменительных решений <1>.

--------------------------------

<1> О правовых подходах и правовых позициях см.: Жалинский А.Э. Введение в специальность "Юриспруденция". Профессиональная деятельность юриста: Учеб. 2-е изд. М.: ТК Велби, Изд-во "Проспект", 2007.

 

Следовательно, именно методологические основания, выступая в качестве явных либо неявных аргументов, наряду с иными предпосылками (политическая воля, организационно-ресурсные условия и пр.) определяют принятие уголовно-правовых решений и отношения к ним. Внутри этого механизма они проясняют участвующие в коммуникации тексты или действия как специфические послания к некоторому кругу адресатов, определяют понимание управленческих сигналов. Юристу совершенно понятно, что наиболее существенные формы взаимодействия осуществляются через тексты, а всякий текст в принципе не герметичен и предназначен для воздействия на поведение адресата. Наиболее наглядным примером этого являются важнейшие правовые тексты, а именно правовые нормы, являющиеся предписаниями, обращенными к неопределенному кругу лиц.

Таким образом, механизм методологических оснований представляет собой некоторую данность, различающуюся, по-видимому, во времени и по кругу лиц. Можно легко представить себе, как сильно различается действие методологических оснований уголовного права в периоды до 1917 г., в 1917 г. и в последнее десятилетие XX в. Столь же сильно оно различается у отдельных групп населения, занимающих разные места в социальной структуре общества.

В связи с этим необходимо исследовать в науке уголовного права:

- какие аргументы (посылки) лежат в основе уголовно-правовой интеллектуальной и предметной деятельности для отдельных групп лиц и в отдельные периоды;

- в какой форме и как они осознаны и восприняты сознанием определенных субъектов;

- насколько они устойчивы и являются ли они действительными в том смысле, что они признаются необходимыми с позиций различных систем социальных ценностей;

- как они воздействуют на уголовно-правовое поведение и какова интенсивность этого воздействия;

- существует ли необходимая инфраструктура социальных коммуникаций, в которой выявляются и реализуются методологические аргументы поведения (различные виды сообществ профессионалов юристов, средства массовой информации, профессиональное юридическое образование и т.д.).

Содержание методологических оснований уголовного права. Оно представляет собой в развиваемом здесь понимании систему онтологических и гносеологических аргументов, обеспечивающих осуществление интеллектуальной деятельности, т.е. получение понятий, оценок, выводов различного характера, в сфере формирования и реализации уголовного права.

Собственно методологические основания (аргументы) относятся к:

- тому, что субъект послания считается или предполагается фактически существующим (наличным, функционирующим), и основаниям этих суждений;

- возможности явления (процесса) перейти в иное состояние как в процессе саморегуляции, так и в результате определенного воздействия со стороны внешних факторов - в нашем случае уголовно-правовых норм, взятых в некотором контексте;

- необходимости определенных условий для реализации возможного представления о целях как желательном и средствах их достижения как допустимом.

В известном смысле такое понимание структуры методологических оснований уголовного права есть лишь подход, причем принципиальный, к попытке как-то определить каждое из них, не ограничиваясь указанием, как это делается при ссылках на диалектический метод познания, - на "диалектический материализм как всеобъемлющий, общенаучный и фундаментальный метод познания", которым необходимо руководствоваться при решении отдельных уголовно-правовых задач.

При этом необходимо считаться с тем, что исследователи, законодатель, правоприменители, предлагая определенные решения или осуществляя определенные действия, функционируют по общему правилу действительно в контексте общества, а это значит, что используемые аргументы предопределяются сознанием общества. Они должны быть адаптированы к обществу, его реальным или потенциальным возможностям и целям, быть так или иначе осуществимыми хотя бы в дальней перспективе и, наконец, не разрушать безосновательно, что очень важно, сложившиеся условия жизни общества.

Отсюда признание плюрализма методологии. Вполне допустимо, что существуют гораздо более эффективные приборы для забивания гвоздей, да и гвозди не являются лучшим средством скрепления предметов, но в очень многих ситуациях отказаться от молотка и гвоздей было бы безумием. Надо только выяснить, действительно ли гвозди пригодны для данной цели, т.е. скрепляют предметы, не разрушают ли они то, что должны скреплять, и могут ли быть чем-то вбиты в поверхность.

Наиболее остро нуждаются, на наш взгляд, в обсуждении такие методологические основания (посылки, аргументы), как:

- действительная ценность личности, взятая в своих бесчисленных проявлениях, существование человека, его цели, место в мире, процессы самореализации;

- логика выбора, содержание и характер ценностей, благ, свобода, парадоксы бунта и безопасности;

- разум и его проявления;

- развитие социума;

- государство как инструмент развития, слуга общества или "надорган", структура общества;

- закономерности развития и связи, включая причинные;

- императивы отношений и межличностные коммуникации;

- а также многие гносеологические посылки, в частности проблемы дискурса, аргументации, истинности или действительности суждений, их критерии и пр.

Специалисты в области уголовного права при оценке той или иной системы методологических оснований, в особенности философского характера, нередко без углубленного анализа используют такие понятия, как свобода, равенство, справедливость и пр., не учитывая, что реальное содержание этих понятий в определенной философской системе может быть крайне разрушительным для общества, и тогда приятный слуху понятийный аппарат оказывается обманкой, скрывающей болотную трясину.

Так, Г. Гегель действительно писал о философской идее права как свободы. Но свобода, по Г. Гегелю, достигла своего высшего развития в прусском правительстве. "Монархическая конституция, - писал он, - есть поэтому конституция развитого разума; все другие конституции принадлежат более низким ступеням развития и реализации разума" <1>.

--------------------------------

<1> Цитируется по кн.: Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М.: Феникс, Международный фонд "Культурная инициатива", 1992. С. 57.

 

Недаром А. Шопенгауэр писал о Г. Гегеле как о философе, который оказал "опустошающее или, точнее говоря, оглупляющее влияние не только на философию, но и на все формы немецкой литературы" <1>. А К. Поппер специально указывал на тождество гегелевского историцизма и философии современного тоталитаризма <2>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 95.

<2> Там же. С. 95.

 

Анализ содержания методологических основ уголовного права с неизбежностью приводит к постановке вопроса о его (права) легитимности и затем жесткости.

Проблема легитимности уголовного права. Суть этой проблемы, кратко говоря, состоит в уяснении того, кто, на каком основании и в каких пределах вообще вправе подвергать сограждан столь жестким мерам, как уголовное наказание. При этом ссылка на законодательный процесс социально не решает вопросов, ибо они могут быть отнесены и к праву законодательствовать, особенно когда членов законодательных органов демонстрируют гражданам по телевидению.

Действительно, текст уголовного закона, устанавливающего запреты, нарушение которых влечет санкции, является произвольным. Принимается он группой людей, имеющих определенный статус, управомочивающий их на принятие такого рода решений, но, очевидно, по практическим последствиям не обладающих исконной мудростью. К тому же сразу после принятия закона его начинают критиковать люди, занимающие такое же высокое положение, как и те, кто его принимал.

В итоге в разное время уголовный закон карал людей за самые различные деяния и самым различным образом. Хотя постепенно общество приходит к мысли о недопустимости массовых смертных казней, назначения каторги и пр., но до сих пор оно считает возможным держать в тюрьме, т.е. в условиях, принципиально противных природе человека, лицо, укравшее, скажем, пару обуви с прилавка магазина или не уплатившее налоги.

Действительно, существуют основания полагать, что защита жизни создает право изоляции убийц. Однако практически нет достаточно разумных аргументов, обосновывающих право большинства даже на основе соблюдения определенных процедур жестоко обращаться со многими другими нарушителями социальных норм. И жизненно важен вопрос, кто дал право держать за решеткой свыше миллиона российских граждан и можно ли это оправдать технико-юридическими соображениями.

В порядке гипотезы можно предположить, что неявным, возможно, не вполне осознанным, но работающим ныне основанием легитимации уголовного закона являются две плохо совместимые системы взглядов. Первая исходит из социального контракта, т.е. права индивида на автономию и соответственно защиту своих интересов, которую он вынужден в относительно структурированном обществе передать государству, т.е., по существу, из теории общественного договора. Люди желают неприкосновенности своих интересов, стабильности и жертвуют своей самостоятельностью. Вторая система связана с идеями мести и необходимости государственного насилия, которое обеспечивает искоренение греховности или несовершенства общества и индивида. В другой трактовке это закономерность движения от меньшего совершенства к большему совершенству в логическом и этическом планах, это роль насилия, являющегося "повивальной бабкой истории", обеспечивающего искоренение преступности путем ликвидации эксплуатации человека человеком. Это идея верховенства государства как органа насилия.

Первый подход естествен, но он на практике часто деформируется по следующим направлениям:

- гражданин, передав права на защиту, по существу лишается контроля за реализацией; действительные интересы потерпевших не защищаются;

- власть не несет реальной ответственности за свои ошибки и бездействие;

- объем переданных прав иногда крайне велик;

- правоохранительные органы нередко квазиприватизируются либо выступают не как сфера обслуживания, имеющая специальную компетенцию, а как власть, сама решающая, кого ей нужно воспитывать, исправлять, карать.

Второй подход также имеет позитивный смысл, поскольку индивид реально не может защитить себя от многих угроз. Но в процессе его практической реализации деформации оказываются более опасными. В сложном сплетении ветхозаветной морали, поведенческих норм и соблазнительных философских учений тех, кого позже назвали лжепророками, возникает и формируется концепция уголовного права как инструмента борьбы с негативными социальными явлениями, средства осуществления социальной утопии. В результате или, во всяком случае, в связи с таким методологическим основанием возникает идея искоренения преступности за счет неотвратимости наказания, а действие уголовного закона распространяется на сферы интеллектуальной деятельности, нравственности, политического поведения, выбора способа хозяйствования. В итоге уголовный закон деформируется во многих своих проявлениях.

Государство приобретает мистические свойства. Нередко считается, что достаточно определить те или иные меры как государственно необходимые, чтобы снять вопрос об их обоснованности. Но в современном обществе поневоле при этом возникают многие сложности. Государство невозможно считать единым субъектом, разделение властей предполагает и разделение интересов; субъекты государственной деятельности - чиновники - также имеют свои интересы, ограниченную квалификацию и сложную мотивацию. Технология государственной службы не позволяет решать любой объем задач; он ограничен. Отсюда - необходимость вначале на методологическом уровне проработать предпосылки легитимности, чтобы иметь возможность действовать последовательно.

Начнем с методологии социального контракта. Следует полагать, что в сложившихся условиях методология, основывающаяся на социальном контракте, должна включать в себя посылки, в большей мере выражающие ценность личности, возможность индивидуального искупления содеянного, социального и индивидуального прощения.

Они наличествуют в российской мыслительной (философской, социологической, политологической и пр.) светской и религиозной традициях и, вероятно, могут и должны быть противопоставлены учениям, рассматривающим историю человечества преимущественно как борьбу за ресурсы и статусы, как преодоление противоречий, в известной диалектической триаде ведущее к их снятию, что в социальной практике означает нередко уничтожение носителей этих противоречий <1>.

--------------------------------

<1> Неудивительны высказывания такого рода в литературе: "Следует отметить гуманизм уголовной политики после революции, переходивший часто в необоснованный либерализм. Так, за первое полугодие ВЧК расстреляла за контрреволюционные преступления лишь 222 человека" (см. Кузнецова Н.Ф. В кн.: Курс уголовного права. Т. 1. С. 27).

 

Впрочем, было бы крайне опасно и социально вредно сводить признание ценности личности к специфически понимаемому гуманизму либо к так называемой правоохранительной деятельности. Личность, в некотором смысле как земля, воздух, вода, есть носитель и ресурс жизни. Необязательное ограничение субъектных человеческих ресурсов страны, их несбережение означает наиболее эффективный подрыв основ ее существования, включая экономическую, оборонную и другие виды безопасности.

И в то же время данный подход не является препятствием к эффективной карательной политике, но такой, для которой уменьшение разреза при операции есть признак квалификации хирурга.

Легитимность уголовного права должна, следовательно, ограничиваться признанием социальной ценности личности, а затем обосновываться необходимостью защиты от реальной опасности, здесь, сейчас и в определенных ситуациях угрожающей жизни, основным правам человека и гражданина, фундаментальным условиям существования социального мира <1>. Состояние этой опасности должно анализироваться до принятия уголовно-правовых решений, исходя, в частности, из значимости ценностей, которым угрожает опасность, интенсивности, реальности, актуальности самой опасности.

--------------------------------

<1> Иногда это подчеркивается в литературе. Ю.П. Соловей и В.В. Черников отмечают: "Известно, что полицейская мера, наносящая ущерб правам и свободам граждан, оправдана лишь в той степени, в какой она вызвана необходимостью (принцип "экономии полицейского вмешательства"). В этой связи милиция должна вторгаться в права и свободы граждан только тогда, когда без этого не могут быть выполнены возложенные на нее обязанности" (см.: Комментарий к Закону РФ о милиции. М.: Проспект, 2000. С. 32).

 

Наконец, определение легитимности требует рассмотрения наказания в качестве "последнего довода", не имеющего альтернативы. Возможность сохранения в принципе нуждающихся в защите социальных ценностей, их восстановления либо эквивалентного возмещения ущерба без применения уголовного наказания в принципе исключает легитимность уголовного права.

Легитимность должна существовать применительно как к запретам, так и к правовым последствиям их нарушения. Легитимной является некоторая соразмерность деяния и наказания за него. Определяется она, как известно, крайне сложно. Попытки математического исчисления вне проговоренных и осознанных методологических оснований результата не дали. Нужны подходы на основе учета сложных моральных, рациональных и даже иррациональных посылок. Так, кажется необходимым обсудить в принципе возможность расплаты свободой человека за посягательство на имущество, не сопряженное с насилием или не повлекшее серьезного ущерба здоровью, чести, психическому состоянию потерпевшего.

Разумеется, при таком подходе риск для преступника уменьшается, поскольку совершение преступления становится более безопасным. Но это проблема правоохранительных органов, которые действуют отнюдь не для удовлетворения собственных представлений о справедливости, смахивающих на жажду мести или стремление повысить свою значимость, а выполняют возложенный на них долг.

При всем этом, разумеется, сохраняются общие уголовно-правовые требования к криминализации и декриминализации деяний.

Государство и его монополия на насилие. Общая посылка состоит в необходимости эффективного государства как условия легитимности уголовного права. Но характеристика государства и его возможностей осуществлять насилие при анализе легитимности уголовного закона также нуждается в осмыслении с позиций современной науки и социальной практики. Здесь, в частности, необходимо: проанализировать соотношение государства и публичной власти, что, очевидно, не одно и то же; учесть внутреннюю дифференциацию государства как системы властей (пока что теории государства несут на себе отпечаток абсолютной монархии <1>); жестче выявить служебную роль государства и ответственность государственных органов за выполнение социального контракта.

--------------------------------

<1> Об этом хорошо написал А.Б. Венгеров (см.: Теория государства и права: Учебник. М.: Новый юрист, 1988. С. 86 и след.).

 

Кажется социально упречным, когда государственные органы заявляют о невозможности обеспечить нормальные условия отбывания наказания. Если это чья-то расхлябанность, она заслуживает кары; если действительно нет условий, то по этой причине следует менять карательную практику.

С проблемой легитимации тесно связаны гносеологические предпосылки уголовного права. Убеждение в том, что социальная истина всегда достижима, а ее критерием является не столько практика, сколько формальная процедура признания, по существу снимает вопрос о совершенствовании механизма противодействия ошибкам, скрытым и деформированным мотивам принятия решений. Общество не может верить, что постоянно ошибающийся законодатель и слабо владеющие родным языком субъекты формирования законодательных решений действительно могут принимать решения со знанием дела, - оно должно их контролировать.

Бездумная вера обходится крайне дорого, а ограниченность методологических оснований уголовного закона способна быть жизненно опасной для самого существования народа и государства.

Проблема жесткости уголовного права. Она тесно связана с проблемой легитимности уголовного закона, но все-таки имеет определенную специфику. Легитимность в принципе определяет саму возможность выбора интенсивности, жесткости воздействия, т.е. санкции, а собственно выбор меры репрессивности, жесткости - это уже иная проблема. При этом трудности легитимации несколько смягчаются умеренностью законодателя и правоприменителя, их стремлением не навредить.

История человечества показывает, что интенсивность наказания, его жесткость часто выходили за пределы понимания среднего человека. Снижение репрессий требует специальных интеллектуальных усилий. Необходимо преодоление разрушительных взглядов, когда индивид рассматривается как враг, чужой, объект манипуляции. До сих пор, явно или нет, вслед за Кантом оправдываются и применяются в качестве аргумента идеи талиона, возмездия по принципу "око за око". Социальная справедливость в сфере наказания понимается как воздаяние насилием, измеренным с распределительных позиций. Субъект, назначающий наказание, выводится за рамки взаимообязывающих социальных отношений, и с него снимаются обязанности обеспечения правомерного поведения и правомерного наказания.

Это отнюдь не теория. Государство в прошлом, вводя плановую экономику, по смыслу вещей брало на себя обязанности обеспечения граждан - фактически подданных - тем, что необходимо для достижения декларированных целей социального развития. Эти обязанности не выполнялись. Дефицит был нормой жизни. К крушению плановой экономики общество пришло, не создав для граждан минимальных жизненных условий. Между тем государство позволяло себе наказывать граждан жестче, чем в других странах с развитой правовой системой, за встречное невыполнение гражданами лежащих на них обязанностей. При этом профессионалам хорошо известно, что собственно санкции за то или иное преступление еще не определяют жесткость наказания за него, хоть обычно и декларируется иное. В действующий УК РФ лукаво, если не бездумно, введены многочисленные средства усиления санкций, и в частности практический отказ от применения основных составов преступления с переходом на квалифицированные, поскольку сам перечень квалифицирующих признаков крайне широк и далеко не всегда указывает на повышенную вредность (общественную опасность) деяния. За пределы возможного разумного толкования на практике выходит бесконечное расширение и ужесточение уголовно-правовых запретов, пусть даже объясняемое значимостью для общества тех или иных интересов. Например, в сфере экономики это уголовная ответственность за невозвращение валюты, за незаконное использование товарного знака, за неиспользование акцизных марок и пр. Точно так же можно оценивать институт группового соучастия, влекущий резкое усиление наказания, равно как и сложение наказания как практически единственного начала при назначении наказания по совокупности преступлений и приговоров, причем в условиях полной теоретической непроясненности идеальной совокупности, усиление ответственности за неоднократность и др.

При формулировании этих уголовно-правовых предписаний, на наш взгляд, нередко работало именно иррациональное понимание жесткости как блага обязательного и социально одобряемого средства воздействия на лиц, нарушивших уголовный закон. Хотя не менее часто, быть может, работало обычное стремление угодить референтной группе и избавиться от подозрения в зарубежном либерализме. Свою роль играет и логика научной работы, стремление "нечто" внедрить в практику. Трудно найти диссертацию, в которой бы соискатель не предлагал усилить наказание за то или иное преступление. Причем во время ее защиты вопрос о необходимости этого обычно рассматривается как бестактная придирка.

Этот опыт должен повлечь отказ от постоянной ориентации законодателя на поиск различных средств ужесточения наказания и одновременно расширить возможности правоприменителя смягчать нормативную жесткость репрессии.

 

Уголовное право между символическим и рациональным

 

Постановка проблемы. Проблема символического и рационального в уголовном праве порождена необходимостью более глубокого понимания его природы, функций, возможностей и последствий.

Уголовное право как важнейшая составляющая уголовной и, шире, социальной политики, задачи и методы которой определены ст. 2, ч. 2 ст. 43 и рядом других статей УК РФ, традиционно и в принципе правильно рассматривается в качестве инструмента социального, охранительного и регулятивного воздействия. Вместе с тем механизмы и результаты уголовно-правового воздействия внутри общества остаются вечной проблемой. Невнятность, а иногда и мифологичность представлений о функционировании уголовного права естественно порождает и неясные представления о направлениях и способах его развития. Построить единую и достоверную модель действия уголовного права не удавалось и ранее; сейчас, в условиях социальных перемен, такая задача кажется непосильной. Видимо, стоит обсуждать различные подходы к пониманию уголовного права.

Следует оговорить, что использование здесь или в других работах категории "символическое действие уголовного права" не должно рассматриваться как нечто негативное, как указание на отсутствие эффективности, как признание иллюзорности и нечто совсем новое. Данная категория вписывается в российскую литературу и вообще в историческую тенденцию, в которой отнюдь не игнорируются многовекторность и многообразие последствий символического действия различных социальных акций, включая уголовное право. Организация процессов против "врагов народа" с подробным анализом соучастия, причинной связи, общественной опасности, с возрождением идущего от Французской революции понятия "враг народа" - эффективнейший образ негативной символики.

Тем не менее приходится признать, что понятие символического воздействия уголовного права в российской правовой, во всяком случае, уголовно-правовой, литературе не употребляется или почти не употребляется. Собственно говоря, это более чем удивительно, поскольку символике и действию символов в отечественной культуре придается большое, если не решающее, значение.

Уголовное право по природе вещей имеет символическое содержание, а поэтому воспринимается гражданами - своими адресатами - как некий символ, как "знак, в котором связь между ним и значением является более условной, чем естественной" <1>, как то, что несет определенное послание о намерениях государства, его политике, защищаемых ценностях и в то же время выступает как реальное явление, имеющее рациональные основания и следствия.

--------------------------------

<1> Гнездо понятий, связанных с исходным понятием "символ", весьма широко. В Толковом словаре русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой "символ" определяется как условный знак какого-то явления, знак чего-то, а "символичный" - как имеющий скрытый смысл, наводящий на ассоциации. В соответствующих специальных словарях понятия "символ", "символический", "символизм", "символика" передают широкий набор значений (см., например: Большой толковый социологический словарь. Т. 2. М.: Вече-Аст, 1999).

Проблематика символичности уголовного права, или символического уголовного права, ставилась в немецкой литературе. Проф. Б. Хаффке определял символическую составляющую как "существенно эмпатическое усиление средств, необходимых для достижения разрешенных целей", указывая, что логика инструментального мышления не есть логика уголовно-правового мышления (см. об этом: Haffke B. Die Legitimation des Staatliches Strafrechts zwischen Effizienz, Freiheitverbargung und Symbolik // Festschrift fur Claus Roxin zum 70. Geburtstag. Berlin - Bonn u.a.: Walther De Greyter, 2001. S. 955ff.).

 

И символическая, и рациональная составляющие уголовного права сопровождают друг друга, что объективно неизбежно и субъективно желательно. Актуальная и вполне практически значимая проблема состоит в:

- определении того, каким символом и символом чего должен быть уголовный закон, что он должен символизировать (силу, терпение, гуманность, либо агрессию или угрозу, либо успокоение и пр.), каким образом (четкость запрета, его связь с господствующей моралью, жесткость наказания или, напротив, неопределенность запрета, законодательная демагогия, наличие "мертвых норм");

- оценке достаточности существующего символического воздействия;

- разграничении необходимой, ложной и действительной (принимаемой) символики;

- осознании связи символического и рационалистического подходов;

- понимании содержания рационального подхода, рациональной составляющей.

Признание связи символического и рационального в уголовном праве отражает тот очевидный факт, что продукт действия уголовного права всегда и прежде всего символ, а затем - реальное изменение объективной реальности, проявляющееся, в частности, в возможности наказания и связанном с ним ограничении свободы, изменении статуса и поведения лиц, являющихся адресатами уголовного закона. В теории и на практике здесь возникает крайне трудная проблема разграничения необходимой и ложной символики уголовного права. Эта проблема имеет две стороны:

- выявление сознательной (с прямым или косвенным умыслом) подмены пустой символикой реального действия уголовного закона;

- сопоставление соотношения высоко символического, но мало применимого законодательства с законодательством, поддающимся реализации.

В каждой из этих ситуаций необходимы критерии излишнего (ложного) символического воздействия. На наш взгляд, основными критериями такого рода являются:

- неисполнимость предписания даже в наиболее благоприятных условиях, т.е. не зависящих от субъективного фактора;

- неопределенность предписания, проявляющаяся в оптимизации программирующего начала;

- перенос закона в подзаконные акты.

Практическое значение имеют вопросы о том, позитивным или негативным символом является современное уголовное право, в какой части и для кого; каково социальное значение уголовно-правовой символики; нет ли перекоса от реалий к символам; соответствуют ли позитивные проявления уголовного права затратам на него; рациональны ли эти затраты; каковы созидательные и разрушительные действия уголовного права.

Исходные предположения. Они таковы:

- современное уголовное право Российской Федерации действительно воздействует на своих адресатов и символической, и реальной, рациональной составляющей, но направленность, сила и эффективность такого воздействия не ясны;