Падение в белые цветы 3 страница

- Как-то тихо у тебя за дверью было – Микки что-то подозревает.

- Детка, я просто правильно питаюсь. Меньше слов. За дело. У нас осталось 28 минут.

Микки не знает, что перед каждой новой съёмкой я принимаю снег. Никто об этом не знает. Кроме Хэйзи. Она сама на амфетаминах сидит. Поэтому, от неё у меня секретов нет. Остальные думают, что я просто хороший фотограф, у которого есть странная особенность – работать первые 30 минут. Потом, я будто бы устаю, впадаю в депрессию. Одним словом, как сказал бы мой друг, приземляюсь в собственное гомно после затяжного прыжка вверх.

Для чего я принимаю кокаин? Я пытался ответить на этот вопрос. Я что-то ищу, как и любая творческая личность. Я ищу свой стиль, свой почерк, самого себя. Я хочу признания. Настоящего признания, а не похвалы от редакторов пошленьких журнальчиков и соседа-извращенца. Признания, которое в своё время получили Гьен Мили, Андре Картеш, Эдвард Уэстон, даже как тот же Стивен Мейзель с его вычурной любовью к деталям. Принимая кокс, я вижу то, что хочу снять. Я останавливаю время, ловлю момент. 30 минут я работаю, как заведённый. Как сумасшедший. Я стремлюсь передать красоту в своей манере. Именно красоту. Я работаю с красивыми моделями, у которых безупречное тело, которые отлично позируют и выкладываются на все 100. Но когда я смотрю на проявленный результат, я на него просто смотрю. И я ничего не вижу. Вернее, я вижу красивое тело. Оболочку. Но я не вижу во всём этом смысла. Как не вижу смысла в том, когда человек берет с полки первую попавшуюся книгу, чтобы хоть что-то почитать на досуге. Если уж сам автор не видит смысла в своей работе, то о каком признании может идти речь.

Один раз я оказался на выставке и увидел фотографию Андре Картеша. На ней был город, снятый через простреленное стекло. Я стоял и смотрел на этот снимок, как будто он был единственный в галерее. Я не мог отвести взгляд. «Как? Как он это сделал?» - думал я – «Что находится за этой дырой от пули? Что в этой пустоте? Почему там пустота? Пустота ли там? Почему она черная? Кто стрелял в стекло? Почему из дыры пробивается не свет, ведь за стеклом день и город?». Куча вопросов. Но именно они заставили меня поклоняться этому снимку, как великому божеству.

Почему же я принимаю кокаин? Потому что так мне лучше работается. Это первая причина. Вторая – зависимость. Это причина попроще. Но иногда я думаю над тем, что именно она – основная. Ведь творят же люди в трезвом уме. Значит, и я смогу. Но у меня ничего не получается, пока две тонкие дорожки снега не окажутся в моём носу. Я что-то вижу после дозы, ощущаю стимул, уверенность в своих возможностях, чувствую значимость своей работы и будто бы слышу восторженные отзывы от тех, кто пришел на мою, МОЮ выставку. Возможно, это глюки. Я принимаю кокаин не ради кайфа и не потому что жизнь – выгребная яма. Я боюсь потерять свою цель в жизни. Потерять её из виду. И я всячески борюсь с летящим снегом, сквозь который я могу видеть цель, но в котором умирает моё тело. Я разрываюсь. 

 Неделю назад мне было видение. Мои работы висели в огромном светлом зале. Люди оценивали и восхищались фотографиями. Обсуждали детали, разгадывали замысел. Искали смысл. А я лежал в белом костюме, в белом гробу, закинув ногу на ногу, и пил шампанское из изящного бокала. Я был так счастлив. Я ощущал свой триумф, свою победу, своё признание. А потом ко мне подошел мой друг, тот, что подсадил меня на кокс, и очень спокойно сказал: «Дружище Джеймс, я же предупреждал тебя. Вот теперь костюм в чистку сдавать придется». Я посмотрел на свои брюки. Чёрт, да я же в собственном дерьме лежу. И этим дерьмом постепенно наполняется гроб. А сверху на меня тихо падает снег. Нормальный снег. Тот, какой обычно падает с неба. К гробу подошла мама с половником. «Мамочка приготовила хороший пунш сегодня» - сказала она и зачерпнула дерьмо из моего гроба. Это оказывается вовсе не дерьмо, а пунш. Красивого, рубинового цвета.

 

***

- Почему ты работаешь только 30 минут? Это твой стиль? – спрашивает Микки. Она лежит обнаженная и распростёртая на двуспальной кровати в номере, продолжая мне позировать.

- Если бы – думаю про себя я, а сам отвечаю – Это не стиль, детка, это моё время.

- Но почему именно 30 минут? – не унимается Микки.

Мне так и хотелось ей ответить:

- Потому что, для продления кайфа, мне нужно повторить дозу, а это может вызвать тремор, приступы эпилепсии и судороги. Сомневаюсь, что в таком состоянии я смогу что-то сфотографировать.

Представляю, как бы удивилась Микки, если бы услышала такой ответ. Каково узнать, что человек, которому ты всецело доверяешь, является наркоманом.

Я знаю, что такое передоза. И я не хочу ещё раз испытать это состояние. Не слишком приятные ощущения, когда задыхаешься и одновременно с этим видишь кого-то, кто хватает тебя за руки и выкручивает их, вырывает из суставов. Кажется, что вот-вот кости вылезут наружу. В реальности же, никто тебя и пальцем не трогает. Просто передозировка вызвала глюк и болезненные судороги. И это ещё, можно сказать, что кокс сжалился над тобой. Я как-то раз видел хлынувшую носом кровь. Это было у Дюка. Кровь текла так, как течёт вишнёвый сок из автомата с напитками. В тот вечер мы решили неплохо расслабиться. Но Дюк принял повторные две дорожки, даже не дождавшись, пока отпустит первая доза. Он сидел на стуле. Вместе со стулом и упал. Сразу же. Моментально. Опрокинулся назад. Дюк упал рядом с Джимом, который сидел на полу и ещё был под кайфом. Когда хлынула кровь, Джим засмеялся и протянул, пуская слюни: «Джееем!». Мы посмотрели на Дюка. Глаза его были закрыты, из носа пузырилась кровь. Те, кто ещё не успел нюхнуть, схватили Дюка и понесли к машине. Я сел за руль. В больнице нам сказали: «Повышенная гипертензия. Спасти не успели». Краткий диагноз. И точный. Как дорожка снега по трубочке в нос.

Передоза – чудовищная и подлая сука, подложенная наркоману от жизни. На неё попадаются почти все новички, если рядом нет более опытного. Несправедливость кокса в том, что ощущение эйфории длится около 40 минут, а продукты распада этого наркотика сохраняются в крови несколько дней. Вот где прячется опасность передозы. К тому же ещё подстёгивает дикая депрессия, наступающая после кайфа. Убитое состояние длится почти 10 часов. Мучает бессонница, еда не лезет в глотку, лень даже встать и сходить в туалет. Один раз я обмочился, когда лежал на полу и скулил очередную песню Битлов. Потом пришел Джим и принёс крэк – дешёвый аналог кокаина. Чистый кокс смешивают с пищевой содой и водой, потом выпаривают, а полученный порошок курят. При этом раздаётся хруст. Отсюда и название – крэк. Голимое дерьмо, но неплохо спасает от депресняков. По цвету напоминает обоссанный снег. По сути, это и есть снег, только смешанный с щёлочью. Эффект крэка длится не более 10 минут. Мало, но при отходняковой депрессии и это покажется раем небесным. Но если вы думаете, что крэками можно спастись – ошибаетесь. Крэк, хоть и слабее кокса, но передозу можно и от него получить. Короче, лабиринт из которого нет выхода.

 

***

- Я никогда тебя не спрашивала… - заводит разговор Микки. Она лежит в белых трусиках и маечке. 2 минуты назад я закончил работу. Но Микки не торопится одеваться. Из-под тонкой ткани её маечки выпирают возбужденные соски. Меня это заводит. Хотя, я чувствую, что начинается вторая фаза кокса – апатия.

- Спроси сейчас – отвечаю я и ложусь рядом с Микки на кровать.

- Ты же нигде не обучался на фотографа. Ты самоучка. Какое же у тебя реальное образование?

«Реальное» - какое точное слово она применила. Я уже давно заблудился в своей реальности. Я уже не различаю её.

- Я врач-генетик – отвечаю я и вижу удивленный взгляд Микки.

Я ей солгал. Наполовину. Я просто недоучившийся врач-генетик. Меня турнули с третьего курса, как только моё увлечение коксом стало доминировать над учёбой. Я сам виноват. В тот самый период я решил закончить эти проклятые зимние месяцы в своем теле. Это было невыносимо, но вполне по силам. Что такое зависимость? Это привыкание центральной и периферической нервной системы работать в условиях «повышенного адреналина». Одним словом, мозг находится в постоянном состоянии возбуждения и тревоги. Как будто вы день за днём грабите банки и убегаете от полиции. Представьте состояние мозга. Да он просто в ауте от всего этого. И вдруг вы резко прекращаете всю эту сумасшедшую активность. Резко. Бежали-бежали и вдруг лицом в закрытую дверь. Бэмс! Уровень норадреналина и серотонина моментально падает. Снижение норадреналина вызывает судороги, понижает артериальное давление. Фактически, этот гормон отвечает за раздражение и ярость. При резком падении норадреналина наркоман может испытать страх, беззащитность, увидеть жуткие галлюцинации, забиться в угол, кричать, покрыться холодным потом. Серотонин – так называемый, «гормон радости» ставит более жестокую подножку, нежели просто упадок настроения. При снижении этого гормона повышается болевой порог и чувствительность. Даже слабый стук в дверь отзовется в голове отбойным молотком. Или как будто кто-то взял кувалду и со всей силы ударил вам по черепу. Вы даже услышите, как треснула кость. Неприятные ощущения, согласны?

Спустя неделю, как меня выперли из Рочестера, я занялся собой. Мне предстояло выдержать 7 чудовищных дней. Одному справиться почти нереально. Нужен кто-то, кто выдержит целый сумасшедший дом в одной запертой комнате. Для меня этим человеком оказалась мама. Мы начали с того, что повесили плотные шторы на окно в моей комнате. Любой источник света в период «отступления» вызывает резь в глазах и раздражительность. Окно не стали забивать досками, так как наша квартира находилась на 6 этаже. Если бы мы жили пониже, то пришлось бы окно заколотить. От ломки на стены лезешь и ищёшь всевозможные варианты побега за спасительной дозой. Потом мы с мамой вынесли все вещи и мебель из комнаты, оставив только кровать, стол и стул. И началось моё затворничество. Комната была заперта на ключ. Если мне нужно было в туалет, пить, есть – я звал маму. Она приносила еду, воду, отводила меня справить нужду, а потом вновь запирала в комнате. Первые три дня я почти не спал и ничего не ел. Я кричал, бегал по комнате, швырял стул, пока не разнёс его о стену. Я сдирал обои, ломал ногти под корень и вырывал их с мясом, чтобы они не свисали с пальцев. Температура моего тела и артериальное давление скакали. То жар, то озноб. Я проклинал всё на свете и хотел только одного – хотя бы маленькую кокаиновую дорожку. В итоге я вывихнул себе предплечье, когда пытался высадить дверь. От боли я вырубился прямо на полу.

Весь четвертый день я пролежал полностью опустошенным. Я видел Альпы. На их вершинах белый снег, как кокаин. Я хотел его слизать, втянуть в себя, купаться в нём, есть, запихивать в рот, в карманы, в носки, в штаны, под рубашку, чуть ли не в задницу… И я начал восхождение на Альпийские вершины. Я забрался очень высоко, пока не оступился. Но мою руку схватил Дюк. Улыбнулся и сказал: «Ничего тут интересного нет. Иди вниз. Только пешком».

Был ли это сон или глюк – я не знаю. Но, как только пришёл в себя, заплакал. С ничего. С пустого места просто заплакал. Вечером первый раз за четыре дня поел. Осилил только куриный бульон и рис. Больше ничего не лезло.

На 5-6 день полностью покидают силы, постепенно уходит бессонница и наркоман спит. Я проспал двое суток. Я ничего не помню. Не помню – снилось ли мне что-нибудь. Не помню – просыпался ли я, ходил ли в туалет, менял ли позу. Помню одно – когда я проснулся, с большим удовольствием помастурбировал. Это было утро 7 дня. Понедельник. О том, какой день недели, мне сказала мама. Она принесла стакан куриного бульона. Я выпил его почти залпом и попросил чего-нибудь мясного. Хороший стейк, например. В этот день я чувствовал себя прекрасно, хотя и осталось лёгкое чувство слабости. В этот день я спал с открытой дверью.

Заключительная фаза может длиться от недели до нескольких месяцев. В этот период ничего не хочется делать. Возникает равнодушие ко всему. Ощущаешь себя амёбой. К кокаину тянет вспышками. Но, чёрт возьми, эти вспышки настолько сильные, как если показывать мясо голодной собаке. Я держал себя в руках. Курил одну сигарету за другой. Я знал, что именно сейчас, в этот заключительный период - главное, не сорваться. Не сорваться. Не сорваться. Но я сорвался. Вновь выпал снег. И всё вернулось на привычный круг.

 

***

- Ты всегда снимаешь только красивых женщин? – спрашивает Микки.

- Всегда – уверенно отвечаю я.

- Почему? Разве в уродливом человеке нельзя найти что-то красивое? – удивляется Микки.

- Урод – он и есть урод. Кому-то суждено быть красивым и вызывать восхищение, а кому-то вечно прятаться в тени.

- А как же Диана Арбус? – спрашивает Микки.

- А что Диана? – спрашиваю я в ответ – Разве стоит восхищаться её работами?

- Диана снимала фриков. И эти фотографии прославили её.

- Диана снимала фриков, потому что хотела выделиться из общей массы других фотографов. Меня не вдохновляют её работы. Ни одна.

- Тем не менее, её фамилию ты знаешь – Микки пытается вывести меня из себя.

- Конечно, знаю. Я не понимаю, почему она стала снимать уродов. Честно. Вообще, не понимаю. Что ею двигало. Диана родилась в зажиточной еврейской семье, удачно вышла замуж, родила хороших дочерей. Вся её жизнь была наполнена положительными эмоциями. Хотя, она постоянно была недовольна своими работами.

«В этом мы с ней схожи» - думаю я.

- Это был её стиль. В то время, как все снимали красоту и пытались показать красоту, она снимала уродов – доказывает мне Микки.

- Так в том-то и дело. Неоднозначность мышления и видения – вот то, что нужно было миру. И Диана вовремя за это зацепилась. В некоторых её работах есть идея. Как, например, в сёстрах-близнецах. Ничего особенного, а атмосфера гнетущая получилась и какая-то покойницкая. Но ото всех её снимков веет холодом и отвращением. Не хочется наслаждаться снятым ею миром. Хочется сопереживать, изучать, вызывать внутри себя чувства страха.

- Её фотографии притягивают.

«В этом Микки права» - думаю я – «А как же красота? Красота нужна миру, а не уроды» - тут же отдёргиваю я себя. 

- Мне пора – произносит Микки и встаёт с кровати.

Она видит, что моя былая активность сменилась апатией. Микки не пытается меня приободрить и завести, а я не стремлюсь задержать её уход. Микки думает, что я просто выдохся, а я лежу и понимаю, что вновь пролетаю с сексом. А ведь Микки была так близка. Да всё равно в таком состоянии я ничего бы не сделал. Черт с ней. Пусть идет. Это не последняя фотосессия с ней.

- Позвонишь? – спрашивает Микки, стоя одетая у двери.

- Как обычно – отвечаю я.

- Свет потушить? – спрашивает Микки.

- Ага – отвечаю я.

Микки щелкает выключатель и уходит. Я остаюсь в комнате один. Закуриваю крэк и расслабляюсь под легкое потрескивание «обоссанного снега». Думаю о маме, которая умерла спустя год, как я вновь сорвался на кокс. Думаю о пустоте за простреленным окном Андре Картеша. Думаю о Ричарде Аведоне, о его умении показать в минимализме моду. Думаю о великолепной Довима ванн Клиф в окружении африканских слонов и в платье от юного Ив Сен-Лорана. Думаю о Диане Арбус. И понимаю, что заблудился в себе. Понимаю, что ни черта не понимаю – в чем мой стиль, в чем весь я, моя идея. Понимаю, что не понимаю – для кого я снимаю, что я снимаю. Где я снимаю! Как я снимаю! В голове, как и в фотографиях – хаос. Прихожу к одной интересной мысли: «Полнейший моральный урод пытается донести красоту людям! Как такое возможно?». Я состою из мыслей и абсурда. Мои работы состоят из тела и вещей, которые не принадлежат телу. Просматриваю недавно сделанные снимки с Микки и удаляю по одной фотографии.

«Для чего здесь кровать? Для чего окно? Что я должен здесь увидеть? Все эти предметы не принадлежат телу. А это тело не принадлежит душе. Полный бардак» - прихожу я к выводу. Затягиваю Битлов:

«Father McKenzie writing the words of a

sermon that no one will hear

No one comes near.

Look at him working. Darning his socks

in the night when there's nobody there

 

«Отец МакКинзи пишет текст проповеди,

Которую никто не услышит.

Никто не придет.

Посмотрите, чем он занят.

Он штопает носки ночью,

Когда рядом никого нет»

    Комната плывёт перед глазами. Я слышу голоса за стеной. Я узнаю эти голоса.

    - Мам, они дразнят меня жирным и говорят, что у меня сиськи, как у девчонки.

    - Скоро они будут тебе завидовать. Ты вырастешь очень красивым мальчиком.

    - Прекрати его жалеть! Ему нужно спортом заняться, а не комиксы целыми днями читать!

    Слышу скрип тормозов. Грозный мужской голос больше не звучит.

    - Джеймс, я люблю тебя таким, какой ты есть. Для меня ты всегда будешь красивым.

    - Почему?

    - Потому что я смотрю в твоё сердце.

    Слышу мерный скрип кровати и женский стон. Удар в дверь.

    - Чёрт тебя возьми, с каждым днём ты становишься невыносимее, Джеймс!

    - Почему? Что тебе ещё надо? Я привел своё тело в порядок. Ни это ли ты хотела?

    - Нет! Я хотела, чтобы ты оставался человеком!

    - А я кто, по-твоему?

    - Кусок железа, которое ржавеет. Я ухожу, Джеймс.

    - Что плохого в том, когда тело становится красивым?!

    - Ничего плохого! Но ты ничего не смыслишь в красоте!

    - Захлопни за собой дверь.

Плачь. Шаги. Два поворота ключа. Скрип двери. Удар.

Сигарета тлеет. Крэк трещит. Вижу, как открывается дверь, и в номер входят пять человек. Я их не знаю. Но чувствую себя абсолютно спокойно. Я даже не встаю с кровати. Последний закрывает за собой дверь.

    - Представьтесь – прошу я.

    Кто-то включает свет.

    О, Господи! Эти пятеро… Они похуже самых жутких кошмаров. Первый – весь покрыт волосами. С головы до ног. Он напоминает оборотня. Второй – низенького роста, как 10 летний ребёнок. Но он старый. Его кожа сморщена, как гнилое яблоко. Третий – обнажен. Его тело покрыто светло-коричневыми полосами. Он весь расчерчен, будто лабиринт на бумаге. Голова четвертого имеет непропорционально-большие размеры, ноги будто опухли, толстая кожа свисает, как наслоение на грибах. Пятый плачет кровавыми слезами. Всё это проявление генетических заболеваний. Одних из самых редких. Они мне знакомы. Гипертрихоз или синдром оборотня. Прогерия или ускоренный процесс старения. Линии Блашко – это заболевание впервые описал немецкий врач-дерматолог Альфред Блашко. Основные симптомы – появление странных узоров на теле. Синдром Протея или ускоренный рост черепа, костей и кожи. Гемолакрия или кровавые слезы – чаще всего вызывается опухолью слёзных желез.

    - Я не врач – кричу им – Я не смогу вам помочь. Уходите. Оставьте меня. Вам нужен врач. Врач!

Закрываю глаза и продолжаю шептать, как в бреду: «Оставьте меня. Оставьте меня. Оставьте меня».

 

***

До конца своей жизни Джеймс Хокс искал себя в жанре «портретной фотографии». В 31 год он сделал серию работ, на которых запечатлел генетические отклонения и уродства человеческого тела. Он сумел показать красивую аномалию, не вызвав при этом отвращение и страх. Стремясь к красоте, сам Джеймс постоянно балансировал между «уродливым» и «прекрасным» внутри себя самого. Он делал ещё несколько попыток избавления от кокаиновой зависимости. Но всегда срывался в знакомый лабиринт. На его фотографиях продолжали появляться красивые люди с уродливым телом, в то время, как красивое тело Джеймса пожирал его уродливый образ жизни. В 33 года, когда, казалось бы, карьера пошла вверх, Джеймс умирает в своей квартире от образовавшегося в организме кокаэтилена. У молодого фотографа остановилось сердце. В тот вечер Джеймс пил виски и употреблял кокаин. Всё закончилось внезапно. Это был его последний снег.

 

***

- Мам?

- Да, Джеймс.

- Какой он – чистый снег?

- Он красивый, но очень холодный.

 

Иногда всё зависит от того, кому мы задаем вопросы.

 

  Запись #4

«О вере в себя…»

 

«Если вам кажется, что выхода нет и сверху, будто, каменной плитой накрыли, вспомните одну простую вещь: даже хрупкие цветы пробиваются сквозь асфальт».

 

У каждой истории есть свой литературный жанр. Если бы меня попросили указать в скобках жанр этой истории, то я, не задумываясь, написал: «сказка». Хотя, по сути, ничего сказочного в ней нет. Просто однажды совершенно случайно, по какому-то странному совпадению, встретились два одиночества. Казалось бы, рядовой случай, но вся эта ситуация закрутилась таким образом, что невольно признаешься самому себе: «Чудеса случаются!».

Бетси – сколько я её знаю, она никогда не верила в чудо, как, собственно, и в судьбу. А в наиболее трудные жизненные моменты даже переставала верить в себя. То, что с ней произошло, я могу совершенно точно отнести к подарку свыше. Один шанс на миллион, и он выпал именно Бетси. У неё, кстати, всегда была лёгкая рука. Я неоднократно говорил ей об этом, а она твердила: «Случайность, не более».

 

 

 

…И ПРИШЛО СЕГОДНЯ «ЗАВТРА»

 «Восьмой этаж. Недолго лететь. Возможно, около десяти секунд. Смерть наступит мгновенно. Я даже не почувствую боли. А если при падении закрыть глаза, то всё случится внезапно. Но, боже, как же трудно сделать этот шаг» - эта мысль уже несколько минут крутилась в её голове.

Она стояла на подоконнике у раскрытого окна, наполовину высунувшись на улицу, держась обеими руками за металлопластиковую раму. Для своего последнего шага она выбрала длинное вечернее платье красного цвета, надела туфли на шпильке, сделала прическу в салоне красоты и забронировала номер в отеле.

«Не могу! Чёрт! Проклятье! Я не могу!» - мысленно кричала она.

За окном была зима, плюсовая температура. Вечер. Около 10 – 10.30.

Она погасила свет в номере ещё задолго до того, как забраться на подоконник – белый, узкий эшафот. Погасила свет, чтобы снизу никто не увидел её нерешительность на краю окна. Она понимала, что сделает шаг не сразу. Возможно, это произойдёт через несколько минут или через несколько часов. Всё зависит от того, насколько долгим окажется её прощание с жизнью.

Свежий ветер не внёс ясность в мысли, только потрепал прическу. Однако скоро и былая свежесть пропала, потому что кто-то из соседнего номера открыл окно, чтобы покурить. Она подумала, что неплохо было бы сделать то же самое, но, как назло, по дороге в отель она забыла купить сигареты. Выглядело бы смешно и несуразно, если бы она сейчас обратилась к жильцу из соседнего номера с просьбой угостить сигареткой. Он бы увидел женщину в красном длинном платье, стоящей на шпильках на краю окна, и естественно спросил бы: «Вам не страшно?». А она бы ему ответила: «Какая разница? Я всё равно собираюсь прыгать вниз».

Она не хотела привлекать к себе внимание. Поэтому, воздержалась от того, чтобы завести разговор с жильцом из соседнего номера. Окна располагались на одной прямой. Он бы никак не увидел её. Если, конечно, не захотел бы высунуться наполовину из окна. 

Она ещё раз посмотрела вниз.

«Господи, как же страшно. Как же страшно, Господи. Не хочу больше… Больше ничего не хочу» - она не плакала, но её внутренний голос срывался на плач – «Хочу только избавиться от этой боли в груди. Навсегда избавиться. Устала быть сильной, прощать, не спать по ночам. Я устала. Неужели я много прошу? Господи… Господи…».

В этот момент она слегка поддалась вперед, сдвинула ногу на сантиметр, ослабила руки и вдруг, почувствовав неизбежное падение, резко схватилась за оконную раму и сделала шаг назад. Она вскрикнула. Неосознанно и очень громко. Сердце бешено заколотилось в груди. Она повернула голову и вновь посмотрела вниз. Высота на этот раз показалась ей более устрашающей.

- С вами всё в порядке? – это был голос жильца из соседнего номера. Он услышал её испуганный выкрик.

- Да… да… спасибо… всё в порядке – несвязно ответила она, стараясь взять себя в руки.

- Вам нужна помощь? Что вы делаете? – спросил соседний жилец.

- Я? – не найдя ничего более логичного, она ответила первое, что пришло в голову – На птиц смотрю.

- Ммм – протянул мужчина из соседнего номера – Ну-ну…

Его удивление было, вполне, оправданным. За окном не было ни одной птицы.

- Что там, мой тигр? – послышался женский голос из того же номера.

- Да какая-то сумасшедшая решила выкинуться вниз – спокойно ответил мужчина, закрывая окно.  

Держась обеими руками за раму, женщина аккуратно спустилась с подоконника и скрылась в полумраке номера. Лунный свет, проникающий через окно, простёрся на ковре. Женщина в вечернем платье пересекла это неясное пятно не один десяток раз, и наконец, остановилась. Ей пришла в голову очередная идея: нужно позвонить бывшему и поставить его в известность, что она собирается сделать с минуты на минуту. Она хотела услышать тревогу в его голосе, раскаяние, вину, мольбу. Она хотела верить, что он уже дома, что он просто не увидел сообщение, которое она ему оставила.

Достав мобильный телефон из сумки, сжимая его в одной руке, она вновь появилась у окна. Начинался второй акт. Забираться на подоконник в длинном вечернем платье – дело нелегкое, но она нашла выход. Опрокинутая набок прикроватная тумбочка явилась единственной ступенью, ведущей на эшафот. Держась одной рукой за ручку открытого окна, самоубийца взобралась на место собственноручной казни, поправила платье, а потом села на подоконник, свесив ноги через окно вниз.

Листая список контактов в телефоне, она вспомнила, что удалила номер бывшего в день их последней ссоры. Мысленно обозвав себя дурой, она принялась вспоминать удаленный номер по памяти. С префиксом проблем не возникло. Четыре цифры были набраны. Осталось вспомнить остальные. Одно за другим на дисплее появлялись желанные числа. Номер был почти набран. Не давала покоя только последняя цифра.

«3 или 4? 3 или 4?» - колебалась она – «Черт, хоть считалку применяй! Пусть будет 4»

Она набрала четверку.

«Нет. Всё же 3. Точно. В конце тройка»

Она стёрла последнюю цифру и набрала 3. Потом ещё раз просмотрела весь номер на дисплее.

«Что-то не то… Нет. Это четверка. Черт, да какая разница?!» - наконец определилась она – «Ошибусь, значит, перезвоню по другому номеру»

Она стёрла цифру 3, вернула первоначальную четверку и нажала кнопку «Вызов».

Пошел первый длинный гудок.

«Надеюсь, я тебя не отвлекаю, дорогой?» - мысленно язвила она.

Пошел второй длинный гудок.

«Ты там спишь что ли или очередную шлюху притащил?»

Пошел третий длинный гудок.

«Только не вздумай сбросить вызов» - в её внутреннем голосе появилось отчаяние.

Пошел четвёртый длинный гудок.

- Алло? – раздался мужской голос на другом конце линии.

- Привет – облегченно поздоровалась она.

- Привет – но голос собеседника был удивленным.

- Ты меня узнал?

- Нет – ответил мужской голос – Кто вы?

Она промолчала.

- Алло?

- Всё-таки, тройка… - отрешенно произнесла она.

- Какая тройка? Кто вы?

Она уже хотела дать отбой, но какое-то странное чувство, возникшее внезапно внутри неё, не позволило прервать связь с незнакомцем. Всю свою жизнь она ненавидела и даже скептически относилась к слову «Судьба». Но именно сейчас, в эту минуту в её голове звучало именно это слово. Столкнувшись с такой ситуацией в любой другой момент своей жизни, она, не раздумывая, бросила бы трубку и заменила бы слово «Судьба» на «Случайность». В любой другой момент, но не в этот: свешивая ноги вниз с восьмого этажа и раздумывая над самоубийством.

«А может быть это судьба?» - мысленно спрашивала она себя.

- Вы меня слышите? – прозвучал мужской голос. Он не кричал, не гневался. Голос был абсолютно спокойный, ровный с бархатной хрипотцой.

- Представляете… - начала оправдываться она – я звонила совершенно другому человеку, а попала на вас.

- Что ж, бывает.

Ей показалось, что он сейчас бросит трубку.

- Только не бросайте трубку! – попросила она – У вас очень приятный голос.

- Вот как? – удивился он – Спасибо. И всё-таки, мне кажется, что мы знакомы или где-то встречались.

- Почему вам так кажется?

- Потому что, наверняка, вы меня разыгрываете. Кто вам дал мой номер? – в его голосе не было повелительных нот. Он просто интересовался.

- Я совершенно серьезно вам говорю. Я случайно ошиблась последней цифрой в номере и позвонила вам. Это обычная случайность – в этот момент она поймала себя на мысли, что вновь ушла от слова «Судьба». Видимо, судьба не терпит оправданий.

- Хм… Ну ладно. Случайность так случайность. Давайте тогда познакомимся, что ли? Меня зовут Гейб. Как зовут вас?

- Брук.

- Мисс или миссис? – спросил Гейб и, видимо, улыбнулся.

- Можно просто Брук – она улыбнулась в ответ.

- Ну, вот мы и познакомились, Брук. О чём ещё поговорим?

- Вы так легко пошли на контакт. Другой бы уже трубку бросил.

- Вы же попросили, чтобы я этого не делал. Значит, для вас это очень важно.

- В каком-то смысле, да – Брук вздохнула.

- Почему вы так тяжело вздыхаете? – поинтересовался Гейб.

- Настроение неважное. Что вы делаете, когда у вас плохое настроение?

- Интересный вопрос… - Гейб задумался – Скорее всего, стараюсь занять себя чем-нибудь.