2018-02-14
1345
Наиболее видными представителями, с которыми связывают антропологический поворот в философии, являются, на наш взгляд, М. Шелер, Х. Плеснер, А. Гелен. Их учения не ограничиваются рамками биолого-антропологического направления и скорее относятся к метафизической, то есть собственно философской школе антропологии.
Основные идеи философской антропологии Шелера были сформулированы им в работах зрелого периода: «Положение человека в космосе» и «Человек и история». …Человек, по мнению Шелера, - живое существо, бесчисленные черты сближают и роднят его с животными, и близость эта столь велика, что тысячелетиями человек ищет все новые формулы, чтобы отличить себя от животного. Один из сильнейших стимулов антропологии – стремление к такому различению. Животное может избегать человека, но оно не различает при этом себя и нас. Человек же - такое создание, которое неустанно проводит границы, отделяет себя от природы вне и внутри себя; это обездоленное животное, не управляемое уже надежными инстинктами, обреченное отстранять себя: оно не существует просто так, …неустанно ищет потерянные тропы и нуждается в определениях себя.
|
|
|
Шелер рассматривал человека в ряду развития живых организмов. Нижнюю ступень психического Шелер называл «чувственным порывом», в котором еще не различены «чувство» и «влечение», есть «простое туда» (например, к свету) и «прочь»; бессубъектное и безобъектное страдание суть два его единственных состояния. К этой нижней ступени относятся уже растения. То, что у животного можно назвать влечением, у растения проявляется только как общий порыв к росту и размножению, включенный в «чувственный порыв». …Животное занимает вторую ступень «в объективном порядке ступеней жизни», для него характерно инстинктивное поведение. Животное реагирует лишь на такие типично повторяющиеся ситуации, которые значимы для видовой жизни как таковой, а не для особого опыта индивида. …Инстинкт всегда соответствует только вариациям какой-либо мелодии, а не приобретению новой. Более высокий уровень, по сравнению с инстинктом, представляет собой интеллект; причем то, что в инстинкте неподвижно и привязано к виду, в интеллекте становится подвижным и индивидуальным. Человек, согласно Шелеру, представляет собой «пластический тип» млекопитающего, отличающийся наивысшим развитием интеллекта и ассоциативной памяти и имеющий сильно редуцированные инстинкты. Влечение, освобожденное от инстинкта и напоминающее интеллект, проявляется уже у высших животных.
…То, что делает человека человеком, лежит вне того, что в самом широком смысле можно назвать жизнью. Это принцип, противоположный всей жизни вообще. Греки называли его разумом. Шелер называет его духом, который включает в себя не только разум, но и доброту, любовь, раскаяние, почитание. В определение духовного существа входит экзистенциальная несвязанность, свобода. Духовное существо не привязано к влечениям и к окружающему миру, оно свободно от мира, от органического, от жизни, в том числе и от его собственного интеллекта, открыто миру, у такого существа есть мир. «Только человек – поскольку он личность – может возвыситься над собой как живым существом и, исходя из одного центра как бы по ту сторону пространственно-временного мира, сделать предметом своего познания все, в том числе и себя самого» (М. Шелер). Таким образом, человек – это существо, превосходящее самого себя и мир. …Если человека отличает от животных дух, то самую сокровенную и основополагающую часть духа, центр личности составляет порядок любви, «который куда более заслуживает называться сердцевиной человека как существа духовного, чем познание и воление».
|
|
|
Элементарные, низшие проявления человека – это порыв (или чувственный порыв), низшая ступень психического. Порыв энергетически мощен, самостоятелен, а дух бессилен. Порыв – это универсальное демоническое начало, синоним бесцельно-хаотических мощных сил мертвой материи и безудержного потока жизни. Согласно Шелеру, ошибкой классических теорий было мнение о том, что дух обладает «высшей степенью власти и силы». Классическая теория человека пронизывает всю метафизику Запада. Шелер согласен с Николаем Гартманом, утверждавшим, что высшие категории бытия и ценности – изначально более слабые, ибо все прекрасное и сложное кратковременно и редко в силу своей хрупкости и уязвимости. Низшее изначально является более мощным, высшее – более слабым.
С гордой независимостью стоит неорганический мир. С высоты своей укорененности в природе смотрят на человека растения и животные. И в человеческой культуре масса более постоянна, эпохи расцвета культуры кратковременны и редки, так же как кратковременно и редко все прекрасное. Дух может приобрести мощь, т.е. жизненные влечения могут войти в идейные и смысловые структуры, и тем самым сообщить силу духу. Культура – это сублимация, т.е. преобразование энергии порыва в своих целях с той или иной степенью интенсивности. Но в истории часто возникает тенденция к ресублимации – возвращению к природе, что является признаком старости и жизненного утомления. Это нашло особенно отчетливое выражение в современной эпохе, для которой характерным является «восстание природы в человеке и всего, что есть в нем темного, порывистого, импульсивного, - ребенка против взрослого, женщины против мужчины, масс против старых элит, цветных против белых, всего бессознательного против сознательного, самих вещей против человека и его рассудка - оно должно было когда-нибудь начаться» (М. Шелер).
Единственное средство против ресублимации, деградации духа, находится в самом духе, в сознании Бога, который входит неотъемлемой частью в структуру духа. Человек стал местом встречи порыва и духа, осознал свою богоподобность, и в этом смысле, считал Шелер, становление Бога и становление человека с самого начала предполагали друг друга. Божественность человеческой природы является гарантией невозможности возвращения в животное состояние.
* * *
Хельмут Плеснер (1892-1985) стремился к всестороннему охвату феноменов человеческого существования. Согласно Плеснеру, «…человек по природе своей, на основании формы своего существования, искусственен». Как эксцентричное существо, человек устроен таким образом, что всегда стремится стать иным, не таким, каков он есть в данный момент. Он не знает покоя, нигде не ведает пристанища, переходит от одного превращения к другому. «Даже в осуществлении мысли, чувства или воли человек находится вне себя самого. Ведь на чем основана возможность ложных чувств, неистинных мыслей, вовлеченность человека во что-либо, что им не является? На чем основана возможность актерства (хорошего или плохого), превращения человека в другого? Ни другие, ни он сам не могут сказать – не играет ли он роль даже в моменты полного самозабвения и увлечения? Свидетельства внутренней очевидности не устраняют сомнения в истинности собственного бытия. Они не устраняют изначального раскола, который поражает самобытие человека, ибо последнее эксцентрично, так что никто не знает о себе самом, он ли это плачет и смеется, думает и принимает решения, или это уже отколовшаяся от него самость, другой в нем, его двойник, или, может быть, антипод». Человек не находится «здесь и теперь», но позади этого «здесь и теперь», без места, в ничто. Его «действительный внутренний мир» – это разлад с самим собой, из которого нет выхода, нет компенсации. Жизнь человека снова и снова рассыпается у него в руках, он постоянно носит в себе раскол, перелом, пустоту, зияние, пропасть, конфликт. …Из эксцентричности ему остается только «прыжок в веру». «Последнюю связь и упорядочивание, место его жизни и смерти, укрытость и примирение с судьбой, истолкование действительности, родину, - дарит лишь религия» (Плеснер).
|
|
|
* * *
Арнольд Гелен (1904-1976) использовал тот же самый теоретический прием, что и Шелер, а именно сравнение человека с животным. У животного специализированность органов и среда соответствуют друг другу. В отличие от животного, человек лишен биологической специализации, т.е. органической приспособленности к существованию в определенной природной среде. «В противоположность ко всем высшим млекопитающим, человек определяется прежде всего недостатками, которые в точном биологическом смысле должны быть обозначены как неприспособленность, неспециализированность, как неразвитость – следовательно, в сущности негативно». В силу чего подобное чудовищное существо оказывается жизнеспособным? В отличие от животного, человек открыт миру, воспринимает действительность во всем ее многообразии, но это тоже негативное свойство. Открытость миру для человека в тягость: избыток возбуждений и впечатлений, избыток влечений слишком сильно действуют на человека. Но человек – активно действующее существо, и потому все свои недостатки он превращает в свои достоинства, в средства своего существования. Человек должен проявляться как проект особого рода уже со ступени его органического бытия. Существенны для понимания человека не его анатомическое строение (прямая походка и т.п.) и не способность производить орудия труда, добывать огонь, не дух, не сознание. Существенным отличием является его биологическая организация, которая самой природой предопределена как специфически человеческая. Отличие в элементарных, но специфически человеческих комбинациях восприятий и движений, исключительном своеобразии сенсомоторных процессов, обеспечивающих пластичность, свойственную только человеку. Природа предопределила человека у человеческому тем, что она не определила его животным.
|
|
|
Человек сначала действует, а потом видит, ощущает. Ребенок трогает, а потом научается видеть. Наше восприятие избирательно и символично, мы воспринимаем те свойства и детали, которые важны для действия. Например, человеческий глаз сразу схватывает всю картину, т.е. человек овладевает избытком возбуждений, подчиняет и организует его, сводит к минимуму непосредственный контакт с внешним миром. Инстинкты тормозятся или смещаются, поскольку человек чаще производит символические действия вместо реальных. Человек может пребывать в состоянии покоя, потому что заранее знает, что можно сделать с той или иной вещью. Животное все время занято или спит. Человек преодолевает или устранят избыток возбуждения. «Бедный в своих органах чувств, нагой, эмбрионообразный во всем своем строении, ненадежный во всех своих инстинктах, он есть существо, экзистенциально вынужденное к действию». Чтобы сохранить себя, он должен создать новые условия, новую среду, пригодную для его жизни. Человек занимает такое положение, которое делает мир доступным ему, позволяет человеку овладеть им. Он реагирует на вызовы бытия и творчески создает миры, которые являются постоянно развивающимися живыми мирами культуры. Но человек остается частью природы, ее вольноотпущенником. Диссонанс, возникший между человеком и природой, есть лишь выражение невозможности осуществления одного, определенного способа существования. Все равно остается некая высшая, изначальная, принципиальная гармония между природой и человеком.
У человека имеются многие, функционально друг от друга независимые инстинктоподобные импульсы – пружины социального поведения: инстинкт агрессии, взаимности, врожденной склонности действовать с учетом интересов другого. Отсюда вырастают все системы и институты человеческой общественной жизни. Они служат стабилизирующими силами, теми формами, которые находит «по природе своей рискованное, нестабильное и обремененное аффектами человеческое существо», для того чтобы сделать возможным существование в союзе с себе подобными. Институты (например, семья, общество, государство), обеспечивая стабильные формы общежития, восполняют то, чего человек не мог бы достигнуть в силу недостаточности своей инстинктивной оснащенности. Поэтому надо осмотрительно и осторожно изменят их. Социальные беспорядки развязывают инстинкты агрессии против членов своей же социальной группы. Может произойти антропопсихологическая катастрофа, если будет совершена попытка коренного изменения существующих институтов за короткий исторический период.
* * *
Взгляды Шелера, Плеснера, Гелена на природу и сущность человека – это построение метафизической антропологии, которая попыталась выявить вечные константы человеческого бытия, стать идейным средством примирения трагически напряженных противоречий нашего времени. Снятию напряжения должен способствовать процесс «выравнивания» России и Запада, примитивных и высокоцивилизованных видов ментальности. Процесс подобного выравнивания должен, с точки зрения Шелера, привести к появлению «всечеловека», который смог бы примирить «дух» и «порыв», смог бы в чистом виде проявить, наконец, человеческую природу. «Наивысшее метафизическое и религиозное, а потому также политически-социальное единение и примирение слоев возможно будет только на почве такой метафизики, такого воззрения на Я, Мир и Бога, которые охватывают в себе свет и тьму, дух и демонию определяющего судьбы людей порыва к бытию и жизни, – а человека и как духовное существо и как существо инстинктивное видят укорененным в божественной первооснове» (Шелер).
носителем – телом, а в случае гиперличности – со многими телами. Так личность выступает перед нами в своей многогранности и ускользает от нас за этими гранями. Она иллюзорна не только так, как иллюзорен всякий поддающийся множеству интерпретаций текст. Она более иллюзорна, чем всякий текст, так как это есть самочитаемый текст – текст, способный самоизменять себя. Иллюзорность личности – в ее спонтанности. Личность – это спонтанность. Спонтанность – это открытость вселенской потенциальности. Способность попадать в резонанс с ней. Смыслы неразрывно связаны со спонтанностью их появления. Издревле люди хотели преодолеть В.В. Налимов. Спонтанность сознания. М., 1989 (стр. 6, 102- 255).
Наверное, нельзя не согласиться с тем, что основная проблема философии – это проблема смыслов, проблема их проявленности в Мире и одновременно их вневрменной трансценденции. Смыслы распаковываются всегда через тексты. Человек для нас – это текст, или, точнее, многообразие текстов, грамматику и семантику которых мы хотим охватить единым, вероятностно задаваемым взглядом. М. Мерло-Понти: «В силу того, что мы находимся в мире, мы приговорены к смыслам». Ж.П. Сартр: «Ничто лежит, свернувшись, как червь, в сердцевине бытия… Человек осужден в каждый момент изобретать человека». Иными словами, человек все время должен творить себя заново.
Сознание человека выступает перед нами как некий текст. Всякий текст – это носитель смыслов. Наш текст особый – удивительно гибкий, динамичный, способный к изменению. Все время создающийся заново.
Сознание открыто Миру. Взаимодействуя с ним, оно управляет своей текстовой природой. Управляя, задает вопросы и прислушивается, получая ответы из ниоткуда, из Мира метасемантики. Создавая новые тексты, сознание порождает новые Миры – новые культуры. Сознание оказывается трансцендирующим устройством, связывающим разные Миры. Оно выступает в роли творца – микродемиурга.
Будем исходить из многоуровневой схемы функционирования человеческого сознания. Первый, высший уровень – это тот слой нашего сознания, где смыслы подвергаются раскрытию через обычную – аристотелеву логику. Это уровень логического мышления. Второй уровень – это уровень предмышления, где вырабатываются те исходные постулаты, на которых базируется собственно логическое мышление. Третий уровень – это подвалы сознания, там происходит чувственное созерцание образов. Там осуществляется встреча с архетипами коллективного бессознательного, если пользоваться терминологией Юнга. А дальше – четвертый, нижний слой, само физическое тело, общесоматическое состояние человека. Второй и третий уровни отождествимы с бессознательным. Здесь –существенное отличие от З.Фрейда. Для него не существовало второго уровня, поскольку он не рассматривал логику порождения смыслов как самостоятельную задачу. Для него бессознательное порождалось влечением, инстинктивным по своей природе, что означало, что в игру включался прежде всего четвертый уровень, а на третьем происходило лишь развитие пансексуальной доминанты.
Кроме трех уровней собственно сознания и четвертого уровня – уровня его телесной поддержки, есть еще и особый, двухслойный метауровень – уровень метасознания. Этот уровень не входит в семантически–телесную капсулу человека, а принадлежит уже трансличностному космическому сознанию. На этом космическом уровне происходит спонтанное порождение импульсов, несущих творческую искру. Так возникает миф, расширяющий границы личного сознания до существования того, что в какой-то степени напоминает ноосферу, о которой так любил говорить русский ученый и философ В.И. Вернадский. Двухслойность космического сознания интерпретируется так: нижний слой – это мир фиксированных архетипов, это как бы наружная, защитная оболочка космического сознания, или – иначе – «подвалы» этого сознания; верхний слой – область порождения творческих импульсов. Вход в него осуществляется через защитный слой коллективного бессознательного, где архетипы, по выражению самого Юнга, выступают в роли ключей.
Итак, в нашей модели новым, самым существенным моментом является введение второго уровня человеческого сознания и метауровня (космического сознания), ответственных за процесс предмышления. Нам представляется, что именно с помощью процессов, протекающих на этих уровнях, раскрываются смыслы в нашем сознании. Для того чтобы раскрыть процессы, происходящие на уровне предмышления, надо разработать язык, адекватный этим процессам. Оказалось, что таким языком может стать вероятностное исчисление смыслов. Оно позволяет дать формальное описание творческого процесса как некоего единого по своей природе акта, математическая структура которого остается инвариантной ко всем тем конкретным проявлениям, в которых этот акт осуществляется.
* * *
Будем считать, что весь воспринимаемый нами эволюционирующий мир можно рассматривать как множество текстов. Когда мы говорим о биосфере, то текстами оказываются отдельные особи, виды и другие составляющие биосферы. Когда рассматриваем ноосферу, то текстами становятся сознания людей как в их личных, так и в коллективных проявлениях.
Семантика определяется вероятностно задаваемой структурой смыслов. Смыслы – это есть то, что делает знаковую систему текстом.
Изначально все возможные смыслы мира как-то соотнесены с линейный континуумом Кантора – числовой осью м, на которой в порядке возрастания их величин расположены все вещественные числа. Иными словами, смыслы мира спрессованы так, как спрессованы числа на действительной оси.
Спрессованность смыслов – это не распакованный (непроявленный) Мир: семантический вакуум.
Распаковывание (появление текстов) осуществляется вероятностной взвешиваемостью оси m: разным ее участкам приписывается разная мера.
Соответственно, семантика каждого конкретного текста задается своей функцией распределения (плотностью вероятности) – р \(м). Функция р \(m) оказывается тем окном, через которое нам дана возможность всматриваться в семантический мир. Введение в рассмотрение вероятностной меры позволяет сделать смыслы соизмиримыми по своей значимости для человека, если принять постулат о возможной упорядоченности смыслов по оси м. Смысл того или иного текста, взятого в целом, оказывается заданным теми весовыми соотношениями, которые определяются функцией р\м. Смыслы, будучи по своей природе качественными, обретают количественную характеристику. Условная функция распределения р(у\м) дает плотность распределения случайной величины у (возникающей в нашем сознании в ситуации у) при данном значении м.
Принятая нами аксиоматика опирается на представление о континууме - множестве, не имеющем пустых мест. Здесь мы полагаемся на нашу интуицию. Сосредоточивая свое внимание на природе смыслов, мы начинаем видеть их в вездесущей неразрывной целостности. При таком построении мира семантической множественности каждый семантический квант-слово будет содержать весь семантический потенциал, различным образом взвешенный. Слова обретают смысловую размытость. Язык становится не логичным (в традиционном понимании того, что есть логика), а мифологичным, - он всегда остается открытым для спонтанной перестройки смысловых квантов. Такой язык свободен от закона исключенного третьего, соответственно, свободен от жесткого разграничения истинности и ложности. Как то, что кому-то представляется истинным, так и то, что представляется ложным, построено на одном и том же семантическом континууме и отличается только заданием вероятностных мер. При этом появляется возможность говорить о семантическом поле, представление о котором имеет в лингвистике долгую историю. Наш подход отличен от соответствующих разработок в лингвистике и стоит ближе к хорошо разработанным представлениям о поле в современной физике. У нас, как и в физике, поле при своем появлении не членится, а проявляется через задаваемую на нем величину.
Смысл – это самое важное понятие нашего тезауруса. Отметим здесь, что природа смысла оказалась недостаточно раскрытой в парадигме нашей культуры. Подчеркнем, что природа смысла может быть раскрыта только через анализ семантической триады: смысл, текст, язык. Мы можем сказать, что смыслы, порожденные человеком, оказались раскрывшимися во всем том многообразии культур – больших текстов, которые существовали когда-либо или существуют теперь. Текстовое раскрытие смыслов происходит через те знаковые системы, которые мы готовы воспринимать как языки. Таким образом, каждый элемент указанной выше триады раскрывается через два других. Включая в триаду язык, мы вносим представление о том, что сама триада становится возможной только когда есть наблюдатель – носитель сознания, воспринимающий тексты и оценивающий смыслы. Триада становится синонимом сознания.
Если мы теперь хотим говорить о смыслах нашего Мира в целом, то его природе надо будет приписать текстово-языковую структуру. Здесь мы перекликаемся с герменевтической философией Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире как о своеобразном онтологизированном тексте. Соответственно, сознание человека, раскрывающее смыслы через тексты, выступает перед нами как языковое начало, – нам становится понятной метафора Хайдеггера-Рикера: Человек есть язык.
Процесс порождения или понимания текста – это всегда творческая акция. С нее начинается создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодействуем с образами. Для нас, людей современной культуры, это чаще всего неосознаваемый процесс, скрытый под покровом логически структурированного восприятия Мира. Осознаваемый выход в подвалы сознания осуществляется в измененных состояниях, возникающих с помощью, скажем, медитации. Пережитое в подвалах сознания передается на уровень предмышления, где таким образом создается обстановка, благоприятная для появления тех или иных фильтров. Вновь возникающая система ценностных представлений, характеризуемая функцией р(м\у), огрубляясь, редуцируется к точечным – атомарным фактам (участки с малыми массами плотности вероятности просто опускаются – выходят из языковой игры). Точечные значения передаются на верхний уровень, где они выступают в роли исходных предпосылок, позволяющих строить логические высказывания уже в соответствии с логикой Аристотеля. Редукция – это серьезное огрубление смыслов. Но она необходима для построения изящных концепций. За строгость мысли приходится платить – потеря гибкости в переоценке смыслов теряется в надводной, видимой нами части айсберга сознания, и здесь легко соскользнуть к догматизму. Выход на вершину надводной части айсберга – это не единственно возможное, исконно заложенное проявление нашей природы. Скорее всего, это не более чем наследие эллинизма, закрепленное средневековым христианством (Августин, Фома Аквинский, монастырские схоласты, отточившие логическую мысль). Возможен диалог, а, следовательно, и само завершение мышления на уровне спонтанно возникающих представлений, не поддающихся логическому структурированию. Один из примеров – это дзенские приемы раскрытия смыслов, осуществляемые с помощью коанов, или мондо (беседы огневой скорости, при которой логически структурированная мысль не успевает созреть). Другой пример – логика гностицизма в раннем христианстве. В Евангелии от Филиппа (Трофимова, 1979) мы читаем высказывания, хорошо согласующиеся с тем, что мы говорили о логике вероятностного исчисления:
«Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое – братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга. Поэтому и хорошие – не хороши, и плохие – не плохи, и жизнь – не жизнь, и смерть – не смерть. Поэтому каждый будет разочарован в своей основе от начала. Но те, кто выше мира, – неразорванные, вечные».
Замыкание мышления на подвалы сознания позволяет связать нашу интеллектуальную деятельность непосредственно с телесным состоянием человека. Выход в те измененные состояния, где раскрываются процессы, происходящие в подвалах сознания, может осуществляться не только спонтанно (как это имеет место у творчески высокоодаренных личностей), но и направленно, через воздействие на телесное состояние – релаксацию, концентрацию на собственном дыхании и т.п.
* * *
В нашей модели понимание – это порождение новых фильтров, отвечающих новым ситуациям, задаваемым не только новыми текстами, но и новыми жизненными условиями. Это всегда порождение новых текстов, или, говоря словами Хайдеггера, проектирование, забегание вперед себя. Понимание смыслов -–это всегда овладение смыслами, осуществляемое путем распаковки исконно заложенного в мироздании. Новые тексты и раскрывшиеся через них новые смыслы создают новые условия бытия человека (здесь мы, кажется, опят подходим близко к представлениям Хайдеггера). Собственно понимание – это перепонимание того, что ранее уже было кем-то понято, т.е. распаковано на смысловом континууме. Собственно творчество – это непосредственная распаковка того, что оставалось на семантическом континууме еще скрытым под малыми весами.
Если мы теперь обратимся к философским и религиозно-философским текстам, то заметим, что они важны для нас не просто как некоторые факты истории, а как узловые точки человеческой мысли, которые можно без конца реинтерпретировать. Все уходит своими корнями в теряющиеся в тысячелетиях проявления общечеловеческой мудрости, связанной каким-то образом с юнговскими архетипами коллективного, или, в наших словах – космического бессознательного.
Все сказанное здесь свидетельствует лишь о том, что понимание – это сущность человека. Сущность, реализуемая в разноликости многих уровней сознания. В разных культурах, по-видимому, понимание различным образом распределялось по уровням сознания. В нашей – западной культуре логицизм, поддержанный в свое время христианской мыслью, оттеснил в Новое время на задний план медитационную практику, сохранившуюся, правда, главным образом в монастырях и орденах. Западная культура стала по преимуществу культурой аристотелевской логики. Обращение к глубинным уровням сознания, конечно, было всегда, иначе не было бы творчества. Но процесс обращения к дологическим уровням сознания протекал спонтанно – ему специально не обучали. И только в последние десятилетия возродился серьезный интерес к медитации.
Многие важные для нашего бытия представления остаются несхватываемыми на уровне аристотелева мышления. Одним из примеров может быть наше представление о свободе воли. Западный мыслитель, в соответствии с требованиями логики, всегда, и конечно тщетно, пытается отделить собственно свободное поведение от детерминированного. Если свобода состоит в свободе выбора фильтра, то свободным может быть только несвободный человек. В этом – парадоксальность понятия свободы. Но этот парадокс легко высвечивается, если мы скажем, что свобода – это не более чем один из модусов нашего Бытия, где все мы не свободны от смыслов. Овладевая смыслами, мы всегда становимся не свободными от них.
Если мы теперь обратимся к такому учению как Христианство, то увидим, что за 2000 лет его существования образовалось столь много организованно оформившихся вариантов интерпретации его первоисточников, что их даже трудно разумно классифицировать и кодифицировать. Среди них была и такая странная форма понимания, как, скажем, секта скопцов (в старой России она пользовалась достаточно широкой известностью). Легко видеть, что только совсем узкие – иглоподобные – фильтры пропускания могли породить такую своеобразную и изуверскую форму прочтения текстов. Впрочем, хорошо известно, что и Ислам – одну из мировых религий – можно рассматривать в каком-то смысле как вариант прочтения иудео-христианских источников. Вся история развития Христианства есть не более чем нескончаемое раскрытие потенциального многообразия скрытых в нем смыслов.
Понимание – это приближение понимаемого текста к самому себе путем порождения фильтра понимания, приближающего чужой текст, чужую смысловую ориентацию к своей собственной. Понимание – это способность найти в чужом тексте свое, или найти самого себя новым в чужом. Непонимание – это неспособность приблизить к себе чужой текст. Серьезно воспринимаемые, преобразующие личность тексты должны нести те смыслы, к пониманию которых понимающий был подготовлен, которые он смутно ожидал, но сам не мог найти. Между текстом и возможностью его понимания часто стоит сама культура, обычно яростно защищающая свою смысловую целостность. И тогда понимание оборачивается в бунт против парадигмы культуры. Ставшая теперь крылатой фраза Ницше, что «Бог умер», означает просто, что Христианство перестало быть понимаемым в своем непосредственном – традиционном – проявлении. Возникло великое парадигматическое противостояние. И вот что интересно: Запад, кажется, начинает заново открывать содержательность Христианства через философию Востока. Восточная мысль, будучи принятой, открывает путь к пониманию Христианства. Если же говорить о православии, то оно сжалось, обороняясь от Востока, - его функция распределения р(м) приобрела усеченный характер: все, что выходит за пределы усеченности, объявляется бесовщиной и потому просто снимается с обсуждения. Стремление к преднамеренному усечению своих смыслов – это одна из форм трусливого семантического самолюбования, своеобразного нарциссизма. Непонимание всегда вызывает агрессию Степень агрессивности, наверное, может быть мерой непонимания. Христианство возникло из непонимания, обернувшегося Распятием; через трагичность непонимания была обретена эмоциональная сила, сделавшая эту религию вселенской.
* * *
В соответствии с представлениями герменевтики, мы видим личность, прежде всего, как носительницу смыслов. Личность выступает перед нами как генератор и преобразователь смыслов. Личность оказывается владеющей исчислением смыслов. Личность открыта миру, она оказывается способной совершать действия, порождаемые новыми смыслами.
Видимая нами индивидуальность человека – его Эго – оказывается заданной плотностью вероятности р(м), построенной на семантической шкале м. Человек выступает перед нами как текст или, лучше, как слово – элементарное составляющее текста. Раскрываются смыслы Эго через его взаимодействие с Эго других людей, образующих в совокупности тексты более высокого порядка. Напомним, что также раскрываются смыслы слов обыденного языка – через их проявляемость во фразах, текстах более высокого порядка. Сам человек по своей сути оказывается языком, так же, как языком оказываются все человеческие взаимоотношения, так как через язык они раскрываются, в языке – носителе смыслов – они созревают. Каждому из нас присуще все многообразие семантики Мира. Иными словами, нам присущ «весь семантический генофонд» Мы носим в себе как изжитое прошлое, так и не реализовавшееся еще будущее, хранящееся в хвостовой части функции распределения (ради наглядности мы можем сказать, что прошлое хранится в левой хвостовой части, будущее – в правой). Мы можем возвращаться назад или заглядывать вперед, устремляясь в неизведанное будущее.
Если в привычных условиях Эго предстает перед нами как некий носитель более или менее установившихся смысловых оценок, то в экстремальных условиях, когда возникает необходимость принимать решение и действовать в острой ситуации, решающим оказывается выбор фильтра предпочтения. Критические ситуации создают те эволюционные толчки, которые приводят к изменению личности. Мы уверенно можем сказать, что на начальное формирование функции распределения р(м) существенное влияние оказывают как врожденные склонности, так и окружающая среда, воспитание и образование. Но что оказывает влияние на способность порождать нетривиальные фильтры? Нужно признать, что личность раскрывается в трагизме ситуаций, провоцирующих появление нетривиальных фильтров. Во французском персонализме трагизм рассматривается как изначальная, недоступная рациональному познанию предельность, расширяющая границы личности. И если мы готовы признать, что личность – это текст, через который происходит распаковывание семантического континуума, то нам придется согласиться с тем, что глубина и серьезность процесса распаковывания определяется степенью трагичности тех ситуаций, в которых приходится действовать человеку. Личность – это особый текст, способный к самореинтерпретации своей вероятностно задаваемой структуры. Эта способность делает человека микро-демиургом, а демиург должен быть трагичным – это зафиксировано во множестве легенд, посвященных этому мифологическому образу. Человек способен не только к пониманию, но и к непониманию – сопротивлению новому. Сопротивлению не своему, а чужому новому. Отсюда и динамизм в раскрытии смыслов, легко оборачивающийся трагизмом. Уайтхед: «Мир стоит лицом к лицу с тем парадоксом, что он ждет нового и в то же время охвачен ужасом перед потерей прошлого, знакомого и любимого». Новая, достаточно драматическая ситуация порождает новый фильтр, резко меняющий систему смыслов. Неприятие этой системы другими усиливает драматизм, доводя его до трагизма, провоцирующего появление новых, более радикально действующих фильтров.
Но здесь возникает новая проблема. Потребность в острых, доходящих до трагизма ситуациях – есть ли это исконное начало Мира, или это только особенность западного мироощущения? Оглядываясь на Восток, мы можем остановить свой взор на Буддизме. Его основная устремленность – выход из поля страдания (что естественно должно сопровождаться отказом от привязанностей) или, иначе, освобождение от смыслов, порождающих трагичность противостояний. Таким образом, Христианство и Буддизм выступают перед нами как два дополняющих друг друга начала. Трагичность – устремленность к ней как к пределу самого бытия, - это в природе человека; так же в его природе заложен протест против нее. И не можем ли мы здесь сформулировать еще такую мысль: смысл и трагичность – синонимы, т.е. слова с взаимно связанными значениями. Только отказавшись от смыслов, мы можем обрести великий покой. Мы его, наверное, и обретаем, уходя из жизни, погруженной в смыслы. Смысловая трагичность человека поддерживается его нескончаемой озабоченностью будущим.
* * *
Желая углубить наше представление о природе человека, мы можем ввести в рассмотрение многомерность семантического пространства. Скажем, в двухмерном пространстве Эго человека становится двумерным – р(м1, м2). С появлением в модели нового параметра распаковка семантического континуума становится более изощренной – веса придаются теперь уже не участкам числовой оси, а участкам плоскости, задаваемой осями м1 и м2. С увеличением размерности личности изощренность распаковки естественно увеличивается. Мы начинаем всматриваться в семантический мир через несколько связанных между собой окон.
Возможно, что неврозы, а может быть, и другие более сильные неполадки в существовании современного человека, связаны именно с тем, что две составляющие личности, эволюционно Прежде всего, обратим внимание на тот очевидный факт, что все личности, представляющиеся нам душевно здоровыми, практически всегда оказываются погруженными во внутренний диалог. Диалог с кем? – с самим собой. Но такой диалог возможен только тогда, когда личность способна к саморасщеплению на участвующие в диалоге субличности. Способность к непрекращающемуся диалогу, порождаемому многообразием вариантов вероятностно задаваемых расщепленностей – это одна из основных семантических особенностей человека. В отличие от всякого существующего (или мыслимого) компьютера, человек всегда способен находить оппонента в самом себе – оппонента разной степени близости или удаленности от самого себя. Обращаясь к диалоговой расщепленности личности, мы пытаемся проникнуть в тайну самого мышления. Наше сознание, по-видимому, изначально всегда двумерно хотя бы потому, что есть одна – дневная составляющая, заданная парадигмой культуры, и есть другая – ночная, несущая черты архаического прошлого. В ночном состоянии сознания мы ближе к потребностям своего тела и к окружающему нас чисто физическому Миру. Это состояние сознания, сохраняя примитивность первобытного, ярче и острее воспринимает угрозы организму и потому обладает прогностичностью, которую не всегда может с него считывать дневное сознание. Оба состояния сознания находятся в ортогональной расщепленности; надо думать, что именно поэтому и выработалась система их поочередного функционирования. Однако возможны и такие острые жизненные ситуации, когда две составляющие личности начинают вести явный и осознанный диалог.
развивавшиеся как две взаимно коррелированные структуры, теперь оказались ортогонализированными. Фрейд важен тем, что увидел и оценил удивительно остро вторую составляющую личности и пытался (в психоанализе) установить с ней контакт. Аскет-отшельник, в соответствии с избранным им идеалом, сознательно расширяет свою личность на две корреляционно связанные составляющие. Одна из них – негативная, обычно визуализируется в виде беса, демона и пр. Если аскету удается совершить некоторую психологическую операцию, то он нежелательную составляющую может безболезненно отбросить. Медитация – это, конечно, также один из способов расширения размерности семантического пространства личности. Если хотите, медитацию можно рассматривать как некоторую форму самогипноза, пользуясь которым, медитирующий разрушает свою личностную семантическую капсулу и отправляется в путешествие вглубь семантических пространств.
Итак, личность – это прежде всего интерпретирующий себя самого текст. Этот текст еще и способен к самообогащению, к тому, чтобы стать многомерным. Этот текст способен к агрегированию себя с другими текстами. Этот текст нетривиально связан со своим эту категорию, свести ее к чему-то более простому. Проще всего было свести ее к воле Творца. Но спонтанность не умолкала, и тогда понадобился образ всемогущего Дьявола. Потом была попытка заковать спонтанность в рамки Закона природы. И этого оказалось недостаточно. Тогда на сцене появилась случайность. Но случайность – все же еще не спонтанность. Мы до сих пор не понимаем природу спонтанности, а следовательно, и не понимаем смысловую природу человека. И философия Дао нам все же не раскрыла суть спонтанности. Она сделала другое – создала гимн спонтанности. Еще раз повторим: личность –это спонтанность!
Смысл этого термина может раскрыться через корреляционно связанную семантическую триаду: свобода – спонтанность – творчество. В этом термине заложено целое мировоззрение, чуждое привычному нам видению мира. По своей природе спонтанность – это вселенское, космическое, нигде не локализованное начало. Хочется думать, - человек к нему просто подключается. Индивидуальность личности проявляется здесь, может быть, только в том, что она, подключившись к космическим вибрациям вселенской семантики, может услышать то, что не слышат другие. Метаэго человека – это, может быть, не более чем способность человека слышать. Способность харизматическая.
* * *
Из нашей модели следует, что широта личности – ее открытость смыслам, противостоящим друг другу, осуществляется через образование многомерной личности. Именно в многомерности может осуществляться согласованная связанность двух (или нескольких) составляющих личности без стирания их индивидуальностей. Личность оказывается способной к трансценденции – выходу за пределы своих границ, без саморазрушения. Раскрытие личности в нарастающей ее многомерности – это не разрушение исходного Эго, а его нескончаемая дополняемость. Облик личности высокой многомерности может оказаться столь же обаятельным, сколь и невыносимым для многих других по своей широте. Не рисует ли нам евангельское предание Христа – такой, безбрежно многомерной личностью, ибо откуда иначе его способность к всепрощению? Как иначе могла бы прозвучать Нагорная проповедь? И не могло ли все это вызвать раздражение, переходящее в агрессию?
Мы расширяем свою личность, проникая в культуры прошлого, вживаемся в них, становимся гражданами вселенной – вневременной общинности. В устремленности к трансцендентности своей личности мы можем распорядиться временем и иначе, чем это положено нам в нашей парадигме. Отметим, что христианское понимание трансценденции (особенно в католичестве) заключено в переживании Христа, в сближении с Ним через обращенную к Нему любовь – в образовании общей с Ним Гиперличности. В нашей системе представлений Нирвана (одно из основных понятий философии Буддизма и Джайнизма) – это полное освобождение от смыслов, возвращение их в исходное – нераспакованное состояние. Это действительно высшая форма интеграции с вселенским началом – интеграция без каких-либо предпочтений. Здесь глубокое понимание того, что всякая система предпочтений преходяща, конфликта, иллюзорна. Но здесь и отказ от признания творчества жизненным началом мира.
Да, со смыслами не все просто. С одной стороны, они делают нашу жизнь содержательной, открывают для нас возможность действовать в этом Мире, связывают нас с вселенским началом. Смыслы делают нас активными – то есть психически здоровыми. С другой стороны, смыслы могут нас угнетать, подавлять, догматизировать. И чтобы этого не было, смыслы должны все время обновляться в соответствии с меняющейся ситуацией.
Трансценденция личности в нашем понимании – это не преодоление смыслов, а борьба за обретение способности их непрестанного обновления, борьба человека за открытость к глубинам самого себя, а через себя – и к космическому началу жизни, раскрепощение своего Метаэго. По-видимому, можно думать, что в пределе многомерная личность, так же как и буддийски ориентированная личность, сглаживающая свою привязанность к смыслам, придет к одному и тому же состоянию сознания. Иными словами – несмотря на разные пути, циклы замкнутся в одной и той же точке. А что потом? Начнутся другие циклы существования на базе внутренней обогащенности? Кто и что об этом знает? Здесь мы опять соприкасаемся с запредельной реальностью.
Культуры, как личности, несут свой смысловой облик. Может быть, каждую культуру можно рассматривать как некую гигантскую гиперличность. Мы знаем, как в культурах запечатлеваются духовные следы отдельных творческих личностей. Так же остаются и следы культур в духовном покрывале Земли. Вспомним здесь представление К.Юнга о коллективном бессознательном, или представление Тейяра де Шардена и В.И.Вернадского о ноосфере, нижним слоем которой оказывается семантический пояс Земли. Надличностная память должна существовать во времени значительно более протяженно, чем память отдельных личностей. Это утверждение следует из того, что культуры не уходят из жизни так легко, как уходят люди. Граница культуры во времени затухает – угасая, она переходит в другую культуру.
Смысл Мира – проявление всего потенциально заложенного в нем. Роль человека – участие в этом космогоническом процессе. Большего знать нам не дано. Тот поиск смыслов, который ведет личность, приводит ее к соприкосновению с предельной реальностью Мира. Но не слишком ли часто Воля к смыслам оборачивается насилием над тем, кто не приемлет наши смыслы?
Стремление к соприкосновению с Тайной Мироздания, наверное, в нас заложено изначально. Может быть, оно столь же изначально для нас, людей, как и владение языком. Язык сам по себе несет в себе тайну – тайну смыслов. Неразгаданность того, что есть смысл. У слова Тайна много синонимов. Один из них – Бог, другой – Истина, третий – Созерцание, далее – Воображение… и, наконец, Спонтанность. Тайна по своей сущности несхатываема. К ней
можно только прикоснуться.
