Задания для работы с текстом

 

Ответьте на вопросы:

1) О чем беседуют персонажи главы и кто они? Разделите их диалог на несколько содержательных блоков.

2) Как вы поняли из диалога, о чем нужно знать, чтобы обрести мудрость? Что важно для того, кто ищет истинный путь?

3) Как определяется в диалоге великое и малое?

4) Перечислите характеристики великого человека.

5) Какой ответ получает Хэ-Бо на свой вопрос «Где же проходит граница меж­ду ценным и ничтожным, между малым и большим — вне (свойств) вещей или внутри их»?

6) Какому взгляду на вещи учит Бэйхай Жо в своем рассуждении о различии великого и малого? Что значат его сравнения и сопоставления?

7) Какой ответ получает Хэ-Бо на свой вопрос «что мне делать и чего не де­лать? От чего отказываться и что принимать? К чему стремиться и что отбрасывать?»

8) Как представляют даосы существование и ценность всех вещей? Подтвердите свой ответ цитатами.

9) Почему познавший Дао неуязвим?

10) Что значит естественность? В чем разница между естественным и человеческим?

11) Выделите в тексте самую главную фразу, которую можно считать смысловым ключом текста.

 

Литература к теме «Философия Древнего Китая»

 

1. Восточная философия / Авт.-сост. М.В. Адамчик. – Минск: Харвест, 2006. – 320 с.

2. Дао дэ цзин / пер., вступ. ст., коммент. В.В. Малявина. – М.: ООО «Изд-во Астрель»; ООО «Изд-во АСТ», 2003. – 559 с. – (Philosophy).

3. Дао: гармония мира / М.: ЭКСМО-ПРЕСС; Харьков: Фолио, 1999. – 862 с. – Серия «Антология мысли».

4. Малявин, В.В. Китайская цивилизация / В.В. Малявин. – М.: Астрель, 2000. – 632 с., ил.

5. Чанышев, А. Н. Курс лекций по древней и средневековой философии / А. Н. Чанышев. - М., 1991. – 374 с.

6. Чжуан-цзы / пер. с китайского Л. Позднеевой; предисл. Е. Торчинова. – СПб.: Амфора, ТИД Амфора, 2005. – 367 с. – Серия «Александрийская библиотека».

 

ФИЛОСОФИЯ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

Платон

АПОЛОГИЯ СОКРАТА

Платон (428/427-347 гг. до н.э.) – древнегреческий философ, ученик Сократа, основатель объективного идеализма, автор свыше 30 философских диалогов (Софист, Парменид, Теэтет, Пир, Государство и др.). Во многих диалогах Платона как действующее лицо присутствует Сократ. Ранние диалоги действительно являются записью сократовских бесед, поздние содержат уже собственные идеи Платона. Диалог «Апология Сократа» является своего рода протоколом суда, в результате которого Сократа приговорили к смерти. Здесь акцент сделан именно на речах Сократа, реплики его обвинителей практически отсутствуют. Этот диалог позволяет нам представить события, предшествовавшие смерти символа философии – Сократа, - и составить представление о его личности. Платоном создан так же диалог, отражающий беседы Сократа со своими учениками в тюрьме и сцену его казни.

 

◘

 

… Р азберем же с самого начала, в чем состоит об­винение, от которого пошла обо мне дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жало­бу. Пусть будет так. В каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их обвинение, словно клятвенное показание настоящих обвинителей: "Сократ преступает закон и попусту усердствует, испытуя то, что под землею, да и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же"…

…Я сам поста­раюсь вам показать, что именно дало мне извест­ность и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду.

Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некоторой мудрости. Ка­кая же это такая мудрость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те, о которых я сейчас говорил, мудры или сверх- человеческой мудростью, или уж не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости не понимаю, а кто утвержда­ет обратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы оклеветать меня.

И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знае­те Херефонта. Человек этот смолоду был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом.

Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее. Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня.

Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конеч­но, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, со­бравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку — на­зывать его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, — так вот, когда я к нему присмот­релся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим дру­гим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присут­ствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рас­суждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совер­шенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие. Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова бога необходимо ставить выше всего.

…После государственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знаю­щими много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством, каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, само­го важного, и эта ошибка заслоняла собою ту муд­рость, какая у них была; так что, возвращаясь к изре­чению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя пред­почел, оставаться ли мне так, как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни невежественным их неве­жеством, или, как они, быть и тем и другим. И я отве­чал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть.

Вот от этого самого исследования, о мужи афиня­не, с одной стороны, многие меня возненавидели, при­том как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название мудреца, потому что присутствую­щие каждый раз думают, что сам я мудр в том, отно­сительно чего я отрицаю мудрость другого.

 

…Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, пос­ле того как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, — под Потидеей, Амфиполем и Делием, — если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя; это было бы ужасно, и тогда в самом деле можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не слушаюсь ора­кула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь ник­то же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество — думать, что знаешь то, чего не знаешь?

… Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повре­дите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет никако­го вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худше­му было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все пра­ва. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь де­лает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, о мужи афиняне, я защища­юсь теперь совсем не ради себя, как это может ка­заться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, боль­шой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду са­дится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убь­ете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь.

ПОСЛЕ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА

Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том, что вы убили Сократа, из­вестного мудреца. Конечно, кто пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близко смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило, толь­ко не слов, а дерзости и бесстыдства и желания го­ворить вам то, что вам всего приятнее было бы слы­шать… Но и тогда, когда угрожа­ла опасность, не находил я нужным делать из-за это­го что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо ско­рее предпочитаю умереть после такой защиты, неже­ли оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими спосо­бами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять пре­следующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее — уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настиг­нут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди силь­ные и проворные, — тем, что идет проворнее, — нрав­ственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они — при своем. Так оно, пожалуй, и должно было слу­читься, и мне думается, что это правильно.

…А рассудим-ка еще вот как — велика ли надеж­да, что смерть есть благо? Умереть, говоря по прав­де, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никако­го ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом гово­рят. И если бы это было отсутствием всякого ощу­щения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удиви­тельным приобретением. Мне думается, в самом деле, что если бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, срав­нить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни и ночи сравнительно с остальными ниче­го не стоит. Так если смерть такова, я со своей сто­роны назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше од­ной ночи. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоя­щих, тех, что, говорят, судят в Аиде, — полубогов, кото­рые в своей жизни отличались справедливостью, разве это будет плохое переселение? А чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Гесиодом, Гомером! Что меня касается, то я же­лаю умирать много раз, если все это правда; для кого другого, а для меня было бы удивительно вес­ти там беседы, если бы я встретился, например, с Аяксом или еще с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправед­ного суда, и мне думается, что сравнивать мою судь­бу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное — это проводить время в том, чтобы рас­познавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о мужи судьи, чтобы узнать доподлинно человека, который привел вели­кую рать под Трою, или узнать Одиссея, Сизифа и множество других мужей и жен, которых распозна­вать, с которыми беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством. Не может быть никакого сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего прочего тамошние люди блажен­нее здешних еще и тем, что остаются все время бес­смертными, если верно то, что об этом говорят.

Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ни­чего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бы­вает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах; тоже вот и моя судьба устроилась не сама собою, напротив, для меня очевидно, что мне лучше уж уме­реть и освободиться от хлопот…

Текст печатается по изданию: Платон. Апология Сократа // Платон. Диалоги / Сост. Г.В. Беляев. – Ростов-н/Д.: Феникс, 1998. – С. 314-149.