К проблеме греческого чуда

Феохарий Кессиди (1920) – русский философ греческого происхождения, ныне живущий в Греции, известен своими исследованиями античной философии. Общепризнанны его книги «Сократ», «Гераклит», «Этические сочинения Аристотеля». Самым важным его трудом является работа «От мифа к логосу. К истокам греческой мысли», где Кессиди исследует этап рождения философии, науки, и понятийного логического мышления в целом. Статья «К проблеме греческого чуда» посвящена этой же теме: в ней объясняется тот невероятный факт, что именно на территории древней Греции в VI-V веках до н.э. произошло рождение европейского рационализма, т.е. современного типа мышления.

 

◘

 

В обзоре состоявшейся в сентябре 1981 г. в греческом городке Цалка Грузинской ССР II научной конфе­ренции по проблемам древнегреческой филосо­фии («Аристотелевские чтения»), в частности, отмечалось сле­дующее: Афинское государство (свободное население которого составляло около двухсот тысяч человек) «только за одно сто­летие (V в. до н.э.) дало человечеству таких вечных «спутни­ков» его истории и культуры, как Сократ и Платон, Эсхил, Софокл, Еврипид и Аристофан, Фидий и Фукидид, Фемистокл, Перикл, Ксенофонт. Этот феномен, названный «греческим чудом », и по сей день ждет «своего объяснения».

На поставленный вопрос, по поводу которого в XIX в. ис­следователи ограничивались общей ссылкой на одаренность древних греков, попытался дать обстоятельный ответ совет­ский ученый А. И. Зайцев.

Согласно его концепции, «общей причиной» радикальных сдвигов в культуре греков, позволивших говорить о «гречес­ком чуде», явилось «распространение железа и связанных с этим социальных потрясений». А.И. Зайцев ссылается так­же на Ф. Энгельса, который распространение железа характе­ризовал как «последний и важнейший из всех видов сырья, игравших революционную роль в истории — вплоть до появ­ления картофеля. Бесспорно, выплавка железа и выращива­ние картофеля сыграли немаловажную роль в экономической жизни народов мира, тем не менее «взрыв интеллектуальной энергии» в Греции VI—V вв. до н.э. невозможно объяснить «диффузией железа», как и возникновение, например, мар­ксизма потреблением картофеля.

А. И. Зайцев поставил себя в затруднительное положение тем, что исключил из своего исследования такое ключевое, на наш взгляд, понятие, как национальный характер, на том основании, что оно само нуждается в объяснении. Более того, оспаривая ги­потезу о природной («расово-генетической») одаренности древних греков, автор пришел к выводу о том, что одаренность последних явилась результатом исключительно благоприятных социальных условий, в особенности установления демократического строя. Однако сложность этого вопроса в том и состоит, что благоприят­ные социальные условия, в том числе демократия, складывались не помимо воли и сознания древних греков, вне их национального характера, их ценностных ориентации и активной целенаправлен­ной деятельности. Иначе не было бы проблемы.

Историю делают сами люди. Однако не так, как им вздума­ется, а лишь сообразуясь со сложившимися обстоятельствами и своими возможностями. Иначе говоря, исторический про­цесс не предопределяется произвольными намерениями и же­ланиями людей, хотя нельзя сказать, что они (и даже капризы власть имущих) не играют никакой роли в истории. Но точно так же нельзя полагать, что исторический процесс фатален, т.е. предопределяется материальными (в том числе гео­графическими) условиями жизни людей, их генетическими задатками или же сложившимися у них социально-политичес­кими порядками, хотя вряд ли можно оспаривать влияние этих факторов на судьбы народов.

История многовариантна, в ней имеются разные возмож­ности и тенденции. Более того, сам человек обладает внутрен­ней автономией, свободой воли, относительной независимостью от окружающих условий. Человек свободен в выборе ценност­ных ориентации и видов деятельности в рамках сложившихся исторических обстоятельств. Отсюда и ответственность чело­века, людей вообще, за сделанный выбор. Таким образом, в историческом процессе нет ни произвольности, ни обреченнос­ти. Образ действия человека неравнозначен ни поведению бо­гов Олимпа, которые нередко действовали произвольно (как им вздумается), ни поведению животных, ни тем более закону падения камня или физических тел вообще.

Исторические судьбы народов определяются, при прочих равных условиях, разнообразием национальных характеров, каждый из которых представляет собой результат биологи­ческой наследственности, сложившихся традиций и выбора ценностных ориентации и предпочтений, накопленного ис­торического опыта и воспитания. Таким образом, являясь продуктом своеобразия исторического пути, пройденного нацией, национальный характер есть в то же время результат наслед­ственности, передачи природных особенностей, отличающих (как и приобретенный исторический опыт) психический склад од­ной нации от другой. Проще говоря, национальный характер (особенности психического склада) есть социобиологический феномен, продукт наследования генетических задатков и вос­питания, культуры в широком смысле слова.

Каждая нация отличается только ей одной присущим со­четанием и соотношением темперамента, типа мышления и мировосприятия. В уникальности внутреннего мира нации, устой­чивости ее психического склада, организующего определенным образом получаемую информацию, — и состоит ценность любой нации как сообщества людей и культурного фе­номена. И если задача заключается в раскрытии причин «гре­ческого чуда», то ясно, что без установления отличительных черт национального характера древних греков, и прежде все­го афинян, нам не обойтись.

Во всей истории человечества, пожалуй, не было и нет наро­да, более всего проникнутого агональным (состязательным, со­ревновательным, полемическим) духом во имя стяжания сла­вы, чем древние греки. Этот дух пронизывал почти все стороны жизни и деятельности последних, будь то публичное обсужде­ние законов или Олимпийские игры, театральные постановки или судебные тяжбы. У древних греков сами боги состязаются. Более того, согласно греческой мифологии, наблюдаемый миро­порядок возник в результате победы Зевса над Кроном, а затем над титанами. В честь этой славной победы бессмертный Зевс повелел устроить состязания смертных людей в Олимпии в знак почитания богов и их местопребывания на горе Олимп. Уста­новка на агон четко обозначена и в гомеровском эпосе, в родо-племенном периоде греческой истории: «Всегда первенствовать и превосходить других», — читаем мы в «Илиаде» Гомера (VI,203). Известно, что слава Мильтиада не давала спать честолю­бивому Фемистоклу (см. Плутарх. Сравнительные жизнеопи­сания. Фемистокл, III). Философ Гераклит из Эфеса, объявив борьбу источником всего происходящего, сказал, что «лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — тленным ве­щам». А его согражданин Герострат, горя желанием приобрести известность, поджег храм Артеми­ды Эфесской (одно из «семи чудес света»).

Погоня греков за славой и обретением бессмертия в памя­ти поколений была одним из ярких проявлений их острого чувства «скоротечности» человеческой жизни и неуемного желания преодолеть смерть. Отсюда и обостренное у эллинов чувство истории, их склонность к увековечиванию временно­го, к извлечению (можно сказать, спасению) людей и их дея­ний из неотвратимого потока времени. «Отец истории» Геро­дот начинает свой труд с мысли о том, чтобы «..прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности...». Платон вскрыл наиболее глу­бокие (антропологические, онтологические) корни одержимос­ти эллинов стяжанием «бессмертной славы». В уста мудрой мантинеянки Диотимы он вкладывает такие слова: «Бессмер­тия — вот чего они (люди. — Ф.К.) жаждут» (Платон. Пир, 208 с). Иначе говоря, культ славы, неуемное желание сохра­нить свое имя (onoma) в памяти поколений были для грека тем высшим (духовным) способом жизни, который неподвлас­тен закону смерти.

Для древних греков славное имя (onoma kai kleos, mega onoma) было нетленным, непреходящим; ценное (точнее, бес­ценное) само по себе, оно не покупается и не продается; слав­ное имя превосходит всякую материальную награду. Соглас­но легенде, когда Фалеса из Милета спросили, какой награды он желал бы за свое математическое открытие, он заявил, что самой большой наградой было бы для него сохранение в памяти поколений именно его имени как автора этого откры­тия, а не кого-либо другого. При­оритет, которым дорожил Фалес, свидетельствует о преобла­дании у греков духовных, нравственных и интеллектуальных интересов над материальными. Говоря о мудрости (sophia) как о знании и умозрительном постижении возвышенных по своей природе вещей и о рассудительности (phronesis) как умении разбираться в жизненных делах и извлекать пользу, Аристо­тель замечает: «...Анаксагора и Фалеса и им подобных при­знают мудрыми, а рассудительными нет, так как видно, что своя собственная польза им неведома» (Никомахова этика, VII, 1141 в 3—8). Аристотель продолжает в том смысле, что мудрые ведают о предметах исключительных и достойных удивления, сложных и божественных, но бесполезных, ибо «человеческое благо они не исследуют». В переводе на совре­менный язык сказанное означает, что мудрыми являются те исследователи, научные открытия которых, обычно беспо­лезные с практической точки зрения, рассчитаны на удовлет­ворение теоретического интереса, интеллектуальной потреб­ности и, так сказать, бескорыстной умственной игры. Так, если верить древним авторам, мудрыми считались Фалес, ко­торый открыл теорему, согласно которой во всяком равнобед­ренном треугольнике углы при основании равны, а также Пифагор, который доказал теорему, носящую его имя. Прав­да, сам Пифагор мудрым считал Бога, а себя лишь тем, кто любит мудрость, влечется к мудрости («философом»).

Современному человеку с его установкой на практическое использование достигнутых знаний (не говоря уже об идеоло­гии, согласно которой бесполезное не имеет права на сущес­твование), крайне трудно понять древнего грека, ценившего знание ради знания, истину ради истины. Между тем одной из психологических предпосылок фундаментальных открытий и творческих достижений вообще является бескорыстная любовь к истине, влечение к мудрости, говоря в духе древних фило­софов. Древние египтяне знали теорему Пифагора в качестве эмпирического знания, но лишь Пифагор теоретически дока­зал, что в прямоугольном треугольнике квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

Фалес и Пифагор стали одними из первых, кто стал опери­ровать не только фактами и опытными сведениями, но также понятиями и категориями, т.е. мыслить теоретически. Пере­ход от эмпирических представлений к понятийно-доказатель­ному знанию ознаменовал собой открытие науки как нового вида интеллектуальной активности.

Бесспорно, свойственные древним грекам дух соперничес­тва и стремление к славе, требовавшие огромного напряже­ния духовных и физических сил, способствовали достиже­нию многих выдающихся результатов в различных областях жизни и культуры. Однако ко многим вещам следует подхо­дить диалектически — видеть, так сказать, обе стороны од­ного и того же явления. Например, терпение само по себе положительная черта характера, чего нельзя сказать относи­тельно долготерпения. Древние греки были мудры, призывая соблюдать «меру во всем». (Говорят, что, изречение — meden agan — было высечено на колонне при входе в храм Аполло­на в Дельфах.) Но сами они редко следовали этому разумно­му правилу: сказывались такие черты их характера, как чрез­мерная склонность к соперничеству, излишнее честолюбие и жажда славы.

Читая древнегреческих историков, в частности Фукидида, трудно отделаться от впечатления, что жизнь древнегреческих полисов (городов-государств) — это ожесточенная борьба пар­тий, которая порой доходила до открытых столкновений, и почти непрекращающиеся раздоры и войны между ними, каж­дый из которых свою независимость ставил выше общегречес­ких интересов. В отличие от древних римлян, древние греки — народ гражданской общины, но не государственный в собствен­ном смысле слова. Во всяком случае, грекам так и не удалось объединиться в какую-либо форму государства, федеративную или конфедеративную, говоря в современных терминах. И со­всем поражает в истории древних греков тот факт, что этот талантливейший из народов хладнокровно сам себя истреблял именно на почве соперничества партий и государств. Дух со­перничества, стимулируя к активной деятельности и творчес­ким поискам, является не только созидательным началом, но также и разрушительным. Злосчастная Пелопоннесская война, явившаяся, по пророческим словам Фукидида, великим бед­ствием для всех эллинов, — яркий тому пример. Говоря в духе историка Геродиана, старинная болезнь греков — «любовь к несогласию» — погубила Элладу.

Наконец, отметим, что на политической арене греческих полисов чаще появлялись честолюбивые и своекорыстные де­магоги (популисты, сказали бы мы сегодня), чем государствен­ные деятели типа Аристида или Перикла. Аристид в своей деятельности руководствовался «не стремлением к популяр­ности и славе, но благом государства» (Плутарх. Цит. соч., III; Перикл же «не потворствовал гражданам, а мог, опираясь на свой авторитет, и резко возразить им... Из преемников Перик­ла ни один не выдавался как государственный деятель среди других, но каждый стремился к первенству и потому был го­тов, потакая народу, пожертвовать даже государственными интересами» (Фукидид. История. II 65, 8—10).

«Состязание в речах», говоря словами Платона, борьба мне­ний и свобода критики явились той идейно-духовной атмосфе­рой, в которой родились греческая философия и наука, в час­тности диалектика как искусство доказывать и опровергать какой-либо тезис. Древнееврейский историк Иосиф Флавий (Jos. Contra Ар. 3—4), видя в бесконечных спорах греков лишь дестабилизирующий фактор, замечает, что греки не признают никаких авторитетов, не считаются с заветами предков, пред­писаниями старины. Если иметь в виду широкие слои демоса, то вряд ли Иосиф Флавий прав, перенося, так сказать, ниги­лизм древнегреческих интеллектуалов на всех греков, тем не менее он прав, говоря о страсти греков к спорам как черте их характера, а также об отсутствии у них непререкаемых авто­ритетов, будь это даже сам Гомер, на произведениях которого воспитывалась вся Эллада.

Известно, что Ксенофан из Колофона резко отзывался о Гомере за то, что тот приписал богам все человеческие недо­статки и даже пороки, а Гераклит Эфесский требовал даже «наказать» исполнителей стихов Гомера. Софисты же нашли в «Илиаде», начинающейся словами «Гнев, богиня, воспой Ахил­леса...», противоречие: если Гомер уважает богиню, он не до­лжен обращаться к ней в повелительном наклонении...

Поистине, диалектика — оригинальный продукт греческой национальной культуры. Метафизическим (онтологическим) фундаментом тезиса о том, что «в споре познается истина», явилась высокая оценка греками свободы как ни с чем не срав­нимого дара и уверенность в том, что свободный человек мо­жет добиться счастья в рамках возможного собственными уси­лиями. Свобода была для греков признаком, отличающим их от остальных людей. Именно высокой оценкой свободы объяс­няется «сенсационное» во всем древнем мире (и не только в древнем) событие: победа маленьких городов-государств над персидским колоссом в греко-персидской войне. Да и надпись-изречение III в. до н.э. гласит: «Oyten meizon anthropois helle-sin eleythey theries» («Среди людей лишь греки более всего ценят свободу»).

Внешним выражением внутренней свободы греков явилась их демократия. Становление греческой демократии, начиная с «военной демократии» гомеровских времен, затем реформы Солона и Клисфена и, наконец, афинской демократии в «золо­той век» Перикла — все это есть не что иное, как этапы борь­бы демоса греческих полисов за свободу, завоевания граждан­ских прав и установления демократического политического строя. Однако давно замечено, что нет достоинств без недо­статков, более того, нередко недостатки представляют собой лишь продолжение наших достоинств. Я имею в виду тот факт, что предмет гордости греков — свобода (и основанная на ней демократия) нередко выходила, так сказать, «из своих бере­гов», порождая вседозволенность и, говоря словами Платона, «потребность» в тирании. Сказанное также означает, что греки не смогли осилить (или, по крайней мере, ограничить влия­ние) недостатков, присущих их демократии, в частности тен­денцию к «всеобщему поравнению», означавшую не только равенство перед законом, но также равенство неравных людей в имущественном отношении, не говоря уже о существовав­шей практике назначать на многие важные государственные должности по жребию, т.е. независимо от компетентности дан­ного лица.

Впрочем, как политический строй демократия греков — явление редкое, если не сказать исключительное в древнем (и не только в древнем) мире. Можно сказать, что древние греки совершили нечто невероятное для своего времени, да и для последующих времен. Уверовав в свободу как в высшую цен­ность, они выбрали социально-политический строй, названный ими демократией. На демократическом пути развития они до­стигли успехов в различных сферах жизни и деятельности, которым нет равных в истории. Демократическая парадигма греков вдохновляла людей в период Возрождения и западноев­ропейских буржуазных революций. Она и поныне вселяет уве­ренность в человеческие возможности. По справедливому за­мечанию Ф.Энгельса, мы вынуждены каждый раз возвращать­ся в философии, как и во многих других областях, к достиже­ниям того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечила ему в истории развития че­ловечества место, на которое не может претендовать ни один другой народ. Мутация, обусловившая «универсальную ода­ренность» древних греков, уникальная; маловероятно, чтобы она могла повториться по воле случая.

Здесь хотелось бы коснуться генетических предпосылок не­обычайной одаренности древних греков, в особенности афи­нян. Речь идет об открытии функциональной асимметрии моз­га. Установлено, что в левом полушарии локализовано логи­ческое мышление, а в правом — художественное. «Среднеста­тистический» человек обладает обоими типами мышления, т.е. способами организации материала (словесно-знакового или образного), характером переработки информации. Иначе об­стоит дело, когда мы сталкиваемся с художником, который мыслит по преимуществу образами, и ученым, для которого характерно мышление понятиями. «Левополушарное» мыш­ление является дискретным и аналитическим, словом, логи­ческим, которое довольно чутко реагирует на противоречия в суждениях, чего нельзя сказать относительно художественного мышления, являющегося «правополушарным». Это и понятно: «правополушарное» мышление — образное, непрерывное и син­тетическое, позволяющее одновременно «схватывать» единство как различий, так и противоположностей, обеспечивая тем са­мым целостность восприятия. В художественном образе воспро­изводимое явление дано сразу, полностью и целиком.

Судя по всему, универсальная одаренность древних греков, говоря словами Энгельса, в том и состояла, что у них оба типа мышления были необычайно развиты. Этот факт — один из самых уникальных феноменов в истории человечества. И Пла­тон служит как бы олицетворением греческого гения. В его личности и творчестве совмещаются черты поэта и мыслителя, мечтателя и политика, умозрительного философа и родоначаль­ника «идеального» государства — парадигмы всех последую­щих социальных утопий. Платон — несравненный стилист и тонкий диалектик, виртуозно оперирующий понятиями.

Как это ни парадоксально, но в «универсальной одареннос­ти», в типе мышления греков, темпераменте и чертах характе­ра — источник не только их успехов, но также и бед... Иначе говоря, древние греки — не баловни судьбы. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить их с римлянами, в частности со­поставить образ мышления и ценностные ориентации тех и других.

К примеру, спортивные игры греков были направлены по преимуществу на стяжание славы, приобретение известности, а не на военно-утилитарные цели. Римляне же, создавшие могущественную армию в древности и завоевавшие едва ли не весь известный в те времена мир, не только не увлекались атлетическими состязаниями, но даже рассматривали их как занятия, недостойные римлянина и воина. За крайне редки­ми исключениями, римские граждане не принимали участия и в столь популярных у них гладиаторских боях.

Как было уже отмечено, для многих греческих мыслите­лей самоценность знания, любознательность, словом «созер­цательная жизнь» (bios theoretikos), не связанная с утили­тарными соображениями, являлась наилучшей формой жиз­ни, ибо она посвящена познанию и поиску истины — высше­му виду творческой деятельности (см. Аристотель. Метафи­зика. II, 988а 10). Римляне же, отличаясь практическим (рас­судочным) складом ума, были далеки от философствования, считая его праздным занятием. Если Сократ, забросив все домашние дела, занялся поиском истины, особенно этичес­ких определений, то известный римский государственный деятель Катон Старший усердно занимался домашним хозяй­ством, восхваляя крестьянский труд и презирая философию. Неудивительно, что римляне преуспели в политике и юрис­пруденции.

Необычайный взлет фантазии эллинов дал миру замечатель­ную по богатству и оригинальности мифологию, в то время как прозаичный подход к жизни римлян, надо полагать, не содействовал созданию более или менее разработанной мифо­логии. Древние эллины ставили театральные представления, где разыгрывались драмы, трагедии и комедии; римляне же, со свойственным им, так сказать, натуралистическим воспри­ятием жизни, театру предпочитали цирк, где нередко проис­ходили смертельные поединки гладиаторов или единоборство людей со зверями. Можно сказать, что греки были в извест­ном смысле «витающими в облаках» мечтателями и теорети­ками, занятыми отвлеченными проблемами, а римляне — су­ровыми реалистами и расчетливыми прагматиками. Они не изменяли себе даже тогда, когда обращались к греческой фи­лософии, заимствуя в основном только практическую ее часть — «учение о нравственности и государстве, т.е. то, что было ближе их национальному вкусу и к восприятию чего они были уже подготовлены своей собственной историей». Итак, греки, превосходя римлян в одном отношении, уступали им в другом. Эллины, давшие миру великих философов и ученых, поэтов и художников, были на редкость высокоодаренным народом. Од­нако это не обеспечило им никаких преимуществ в историчес­кой судьбе. Более того, римляне, казавшиеся менее интеллек­туально одаренными, покорили эллинов, доказав своеобразное «превосходство» ориентированного на практику рассудка над теоретическим разумом. Мы берем слово «превосходство» в кавычки, ибо римляне одержали победу над эллинами во внеш­ней социально-политической жизни, а не во внутренней сфе­ре, т.е. в собственно культурной области. Именно это пораже­ние имело своим последствием постепенное угасание в гречес­ких полисах культурной жизни.

Если древние греки не сумели ответить на вызов истории, преодолев свой партикуляризм, полисную систему, и потому в конце концов потерпели поражение, то римляне — народ госу­дарственный, более того — имперский. Завоевав все Средизем номорье и создав на почве беспощадной эксплуатации провин­ций своеобразное общество массового потребления, римляне стали народом-паразитом, требовавшим «хлеба и зрелищ». Не­удивительно, что деградировавшие и разложившиеся в гедо­низме римляне не могли устоять перед натиском «варваров» — германских племен.

Итак, в генетически и социально обусловленном националь­ном характере древних греков — первопричина как «гречес­кого чуда», так и падения созданного ими мира. Перефразиро­вав древнего Гераклита, можно сказать: характер народа — его судьба.

Текст набран из книги: Кессиди, Ф. К проблеме греческого чуда // Культурология: Учебн. пособие для студ. высш. учебн. заведений / Под. ред. Г.Драча. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. – С. 593 – 603.