2018-02-14
270
бы на земле оставался только нейтралитет, то тем самым конец пришел бы не только войне, но и нейтралитету как таковому, равно как и всякой политике, в том числе и политике по избежанию войны, которая кончается, как только реальная возможность борьбы отпадает. Главное значение здесь имеет лишь возможность этого решающего случая, действительной борьбы, и решение о том, имеет ли место этот случай или нет.
Исключительность этого случая не отрицает его определяющего характера, но лишь она обосновывает его. Если войны сегодня больше не столь многочисленны и повседневны, как прежде, то они все-таки настолько же или, быть может, еще сильнее прибавили в одолевающей мощи, насколько убавили в частоте и обыденности. Случай войны и сегодня — "серьезный оборот дел". Можно сказать, что здесь, как и в других случаях, исключение имеет особое значение, играет решающую роль и открывает сердцевину вещей. Ибо лишь в действительной борьбе сказываются крайние последствия политического разделения на группы друзей и врагов. От этой чрезвычайной возможности жизнь людей получает свое специфически политическое напряжение.
Мир, в котором была бы полностью устранена и исчезла бы возможность такой борьбы, окончательно умиротворенный < рагШаеЛе > Земной шар, был бы миром без различения друга и врага и вследствие этого — миром без политики. В нем, 'быть может, имелось бы множество весьма интересных противоположностей и контрастов, всякого рода конкуренции и интриги, но не имела бы смысла никакая противоположность, на основании которой от людей могло бы требоваться самопожертвование и давались бы полномочия людям проливать кровь и убивать других людей. И тут для определения понятия политического тоже не важно, желателен ли такого рода мир без политики как идеальное состояние. Феномен политического можно понять лишь через отнесение к реальной возможности разделения на группы друзей и врагов, все равно, что отсюда следует для религиозной, моральной, эстетической, экономической оценки политического.
Война как самое крайнее политическое средство вскрывает лежащую в основе всякого политического представления возможность этого различения друга и врага и потому имеет смысл лишь до тех пор, пока это представление реально наличествует или, по меньшей мере, реально возможно в человечестве. Напротив, война, ведомая по "чисто" религиозным, "чисто" моральным, "чисто" юридическим или "чисто" экономическим мотивам, была бы противна смыслу. Из специфических противоположностей этих областей человеческой жизни вывести разделение по группам друзей и врагов, а потому и какую-либо войну тоже, невозможно. Войне не нужно быть ни чем-то благоспасительным, ни чем-то морально добрым, ни чем-то рентабельным; ныне она, вероятно, ничем из этого не является. Этот простой вывод по большей части запутывается тем, что религиозные, моральные и другие противоположности усиливаются до степени политических и могут вызывать решающее образование боевых групп друзей или врагов. Но если дело доходит до разделения на такие боевые группы, то главная противоположность больше уже не является чисто религиозной, моральной или экономической, она есть противоположность политическая. Вопрос затем состоит всегда только в том, наличествует ли такое такое разделение на группы друзей и врагов как реальная возможность или как действительность или же нет, все равно, какие человеческие мотивы оказались столь сильны, чтобы ее вызвать.
Ничто не может избежать этой настойчивой последовательности < Копкедиепг > политического. Если бы вражда пацифистов против войны стала столь сильна, что смогла бы увлечь их в войну против не-пацифистов, в некую "войну против войны", то тем самым было бы доказано, что она имеет действительно политическую силу, ибо крепка настолько, чтобы группировать людей как друзей и врагов. Если воля воспрепятствовать войне столь сильна, что она не пугается больше самой войны, то она, значит, стала именно политическим мотивом, т.е. она утверждает, пусть даже лишь как крайнюю возможность < ЕуепШаШаЧ >, войну — и даже: смысл войны. В настоящее
44
Вопросы социологии. Т. 1 № 1 1992 РгоЫетз о/ 5осю1о§у Уо1. 1 № 1 1992
время это кажется самым перспективным способом оправдания войны. Война тогда разыгрывается в форме "последней окончательной войны человечества". Такие войны — это войны, по необходимости, особенно интенсивные и бесчеловечные, ибо они, выходя за пределы политического, должны одновременно умалять врага в категориях моральных и иных и делать его бесчеловечным чудовищем, которое должно быть не только отогнано, но окончательно уничтожено, то есть не является более только подлежащим водворению обратно в свои пределы врагом*. Но в возможности таких войн особенно явственно сказывается то, что война как реальная возможность еще наличествует сегодня, о чем только и идет речь при различении друга и врага и познании политического.
4.
Всякая религиозная, моральная, экономическая, этническая или иная противоположность превращается в противоположность политическую, если она достаточно сильна для того, чтобы эффективно разделять людей на группы друзей и врагов. Политическое заключено не в самой борьбе, которая опять-таки имеет свои собственные технические, психологические и военные законы, но, как сказано, — в определяемом этой реальной возможностью поведении, в ясном познании определяемой ею собственной ситуации и в задаче правильно различать друга и врага. Религиозное сообщество, которое как таковое ведет войны, будь то против членов другого религиозного сообщества, будь то войны иные, есть, — помимо того, что оно является сообществом религиозным, — некоторое политическое единство. Оно является политической величиной даже тогда, когда лишь в негативном смысле имеет возможность влиять на этот решающий процесс, когда оно в состоянии препятствовать войнам путем запрета для своих членов, то есть решающим образом отрицать качество врага за противником. То же самое относится к покоящемуся на экономической основе объединению людей, например, промышленному концерну или профсоюзу. Также и "класс" в марксистском смысле слова перестает быть чем-то чисто экономическим и становится величиной политической, если достигает этой критической точки, то есть принимает всерьез классовую "борьбу", рассматривает классового противника как действительного врага и борется против него, будь то как государство против государства, будь то внутри государства в гражданской войне. Тогда действительная борьба необходимым образом разыгрывается уже не по экономическим законам, но — наряду с методами борьбы в узком техническом смысле — имеет свою политическую необходимость и ориентацию, коалиции, компромиссы и т.д. Если внутри некоторого государства пролетариат добивается для себя политической власти, то возникает именно пролетарское государство, которое является политическим образованием не в меньшей мере, чем национальное государство, государство священников, торговцев или солдат, государство чиновников или какая-либо иная категория политического единства. Если по противоположности пролетариев и буржуа удается разделить на группы друзей и врагов все человечество в государствах пролетариев и государствах капиталистов, а все иные разделения на группы друзей и врагов тут исчезнут, то явит себя вся та реальность политического, какую обретают все эти первоначально, якобы, "чисто" экономические понятия. Если политической мощи класса или иной группы внутри некоторого народа хватает лишь на то, чтобы воспрепятствовать всякой войне, какую следовало бы вести вовне, но нет способности или воли самим взять государственную власть, самостоятельно различать друга и врага и в случае необходимости вести войну, — тогда политическое единство разрушено.
Политическое может извлекать свою силу из различных сфер человеческой жизни, из религиозных, экономических, моральных и иных противоположностей; политическое не
Иными словами, Шмитт здесь противопоставляет урегулированные международным правом европейские войны Нового времени войнам современным, образцом которых стала для него, как для многих людей его поколения, первая мировая война — война на уничтожение.
45
Карл Шмшпт ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО Стр. 35-67
означает никакой собственной предметной области, но только степень интенсивности ассоциации или диссоциации людей, мотивы которых могут быть религиозными, национальными (в этническом или в культурном смысле), хозяйственными или же мотивами иного рода и в разные периоды они влекут за собой разные соединения и разъединения. Реальное разделение на группы друзей и врагов бытийственно столь сильно и имеет столь определяющее значение, что неполитическая противоположность в тот самый момент, когда она вызывает такое группирование, отставляет на задний план свои предшествующие критерии и мотивы: "чисто" религиозные, "чисто" хозяйственные, "чисто" культурные и оказывается в подчинении у совершенно новых, своеобразных и, с точки зрения этого исходного пункта, т.е. "чисто" религиозного, "чисто" хозяйственного или иного, — часто весьма непоследовательных и "иррациональных" условий и выводов отныне уже политической ситуации. Во всяком случае, группирование, ориентирующееся на серьезный, военный оборот дел <Егп51Ы1> является политическим всегда. И потому оно всегда есть главенствующее* разделение людей на группы, а политическое единство, вследствие этого, если оно вообще наличествует, есть главенствующее и "суверенное" единство, в том смысле, что по самому понятию именно ему всегда необходимо должно принадлежать решение относительно главенствующего случая, даже если это — случай исключительный.
Тут хорошо подходит слово "суверенитет", равно как и слово "единство". Оба они отнюдь не означают, что каждая частность существования каждого человека, принадлежащего к некоторому политическому единству, должна была бы определяться, исходя из политического, и находиться под его командованием, или же что некая централистская система должна была бы уничтожить всякую иную организацию или корпорацию. Может быть так, что хозяйственные соображения окажутся сильнее всего, что желает правительство, якобы, хозяйственно нейтрального государства; в религиозных убеждениях власть, якобы, конфессионально нейтрального государства равным образом легко обнаруживает свои пределы. Речь же всегда идет о случае конфликта. Если противодействующие хозяйственные, культурные или религиозные силы столь могущественны, что они принимают решение о серьезном обороте дел, исходя из своих специфических критериев, то именно тут они и стали новой субстанцией политического единства. Если они недостаточно могущественны, чтобы предотвратить войну, решение о которой принято вопреки их интересам и принципам, то обнаруживается, что критической точки политического они не достигли. Если они достаточно могущественны, чтобы предотвратить войну, желательную их государственному руководству, но противоречащую их интересам или принципам, однако недостаточно могущественны, чтобы самостоятельно, по своим критериям и по своему решению назначать < ЪезШптеп > войну, то в этом случае никакой единой политической величины в наличии больше нет. Как бы там ни было: вследствие ориентации на возможность серьезного оборота дел, т.е. действительной борьбы против действительного врага, политическое единство необходимо является либо главенствующим для разделения на группы друзей или врагов единством и в этом (а не в каком-либо абсолютистском смысле) оказывается суверенным, или же оно вообще не наличествует.
Когда стало понятно, какое огромное политическое значение присуще хозяйственным объединениям внутри государства, и в особенности, когда заметили рост профсоюзов, во власти которых такое хозяйственное средство принуждения, как стачка, против которой во многом бессильны были законы государства, тогда несколько преждевременно объявили о смерти и конце государства. Это, сколько я могу видеть, стало настоящей доктриной лишь с 1906-1907 гг. у французских синдикалистов. Самый известный из теоретиков государства в этом контексте — Дюги; начиная с 1901 г., он пытался опровергнуть понятие суверенитета и представление о личности государства, причем некоторые его аргументы очень метко поражали некритическую метафизику государства
Как "главенствующее" мы переводим здесь и далее немецкое "таВ§еЬепо"', буквально: "задающее меру"
46
Вопросы социологии Т. 1 № 1 1992 РгоЫетя о/ 5осго/о#у Уо1. 1 № 1 1992
и его персонификацию, что, в конечном счете, было лишь пережитком эпохи княжеского абсолютизма, однако в существенном эти аргументы все-таки бьют мимо, не затрагивая собственный политический смысл идеи суверенитета. То же самое можно сказать и о так называемой плюралистической теории государства Дж.Д.Г.Коула и Гарольда Дж. Ласки, появившейся несколько позже в англосаксонских странах. Ее плюрализм состоит в том, чтобы отрицать суверенное единство государства, т.е. отрицать политическое единство, и все снова и снова подчеркивать, что отдельный человек живет в многоразличных социальных связях и контактах: он — член религиозного общества, нации, профсоюза, семьи, спортивного клуба и многих других "ассоциаций", которые от случая к случаю по-разному сильно распоряжаются им и обязуют его во "множественности обязательств верности и лояльностей", причем ни об одной из этих ассоциаций нельзя будет сказать, что она — безусловно главенствующая и суверенная. Напротив, разные "ассоциации" могут оказаться, каждая в разной области, самыми сильными, и конфликт обязательств лояльности и верности может разрешаться лишь от случая к случаю. Можно, например, было бы представить себе, что члены профсоюза, если это объединение выкидывает лозунг "не посещать больше церковь", тем не менее, в церковь идут, однако же одновременно, равным образом, не следуют они и выпущенному церковью воззванию выйти из профсоюза.
В этом примере особенно бросается в глаза та координация религиозных обществ и профессиональных объединений, которая, вследствие их общей противоположности государству, может превратиться в альянс церквей и профсоюзов. Она типична для появляющегося в англосаксонских странах плюрализма, теоретическим исходным пунктом которого, наряду с теорией товарищества Гирке, прежде всего стала книга Дж. Невилла Фиггиса о церквах в современном государстве (1913). Исторический процесс, к которому все снова и снова обращается Ласки и который явно произвел на него большое впечатление,— это одновременное и равно безуспешное наступление Бисмарка на католическую церковь и на социалистов. В "борьбе за культуру"* против Римской церкви обнаружилось, что даже государство, мощь которого — как империи Бисмарка — несокрушима, не было абсолютно суверенным и всесильным; ничуть не больше преуспело оно в борьбе против рабочих-социалистов, а в области хозяйственной — не смогло вырвать из рук профсоюзов власть, заключенную в "праве на забастовки".
Эта критика в значительной степени верна. Высказывания о "всесилии государства" в действительности суть лишь поверхностная секуляризация теологических формул о всемогуществе Бога** а германское учение о "личности" государства в XIX в. есть частью полемическая антитеза, направленная против личности "абсолютного" князя, частью же — уклонение и переключение на государство как на "высшего третьего" дилеммы: князь или же народ является сувереном. Но тем самым еще не дан ответ на вопрос, какое "социальное единство" (если мне здесь будет позволено разок воспользоваться неточным, либеральным понятием "социального"**) принимает решение о конфликтном случае и определяет главенствующую разделение на группы "друг/враг". Ни церковь, ни профсоюз, ни какой-либо союз их обоих не мог бы запретить или предотвратить войну, которую намерен был вести Германский Рейх при Бисмарке.
* Борьба за культуру (КиНигкатрГ) — целая серия мероприятий правительства Бисмарка против католической церкви в 1870-х гг. В середине 1880-гг. по существу постепенно сошла на нет.
** Этот тезис более подробно развит в работе Шмитта "Политическая теология". (РоЦйксЬе ТЬеоЬре. У1ег Карие! гиг ЬеЬге уоп <1ег ЗоиуегашШ. 2. АиП. МйпсЬеп и. Ье1ра§, 1934.) Он стал предметом длительной дискуссии, продолжавшейся даже и в наши дни. Среди тех, кто полемически оспаривал тезис Шмитта — крупнейший историк философии и культуры Х.Блюменберг и видный теолог ЭЛетерсон. Шмитт защищал свою позиции в последней работе, вышедшей при его жизни отдельной книгой: РоШвсЪе ТЬесЖэре II. Вег1т, 1970.
*** Либеральное понятие социального — это концепция мирного солидарного сосуществования людей, находящихся в отношениях взаимовыгодного обмена.
47
Карл Шмшпт ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО Стр. 35 - 67
Конечно, Бисмарк не мог объявить войну Папе, но. только потому, что сам Папа не располагал уже больше ]из ЪеШ*; также и социалистические профсоюзы не думали о том, чтобы выступить в качестве "рагпе ЬеШ§ёгап1е"** Во всяком случае, немыслима была бы никакая инстанция, которая бы могла или желала выступить против какого-либо решения тогдашнего немецкого правительства относительного военного оборота дел < ЕгпзйаИ >, сама не становясь в силу этого политическим врагом и не навлекая на себя все последствия, которые из этого вытекают, и, напротив, ни церковь, ни какой-либо профсоюз не были готовы к гражданской войне. Этого довольно, чтобы обосновать разумное понятие суверенитета и единства. Политическое единство именно по своей сущности есть главенствующее единство, все равно, какими силами питаются его последние психические мотивы. Оно существует или оно не существует. Если оно существует, то оно есть высшее, т.е. в решающем случае определяющее единство.
То, что государство есть единство, и именно единство главенствующее, основывается на его политическом характере. Плюралистическая теория — это либо государственная теория такого государства, которое достигает единства через федерализм социальных союзов, или же теория разложения и опровержения государства. Если она оспаривает его единство и ставит его как "политическую ассоциацию" рядом с иными, однородными ему ассоциациями, например, религиозными или экономическими, то прежде всего она должна ответить на вопрос о специфическом содержании политического. Ни в одной из многочисленных книг Ласки нельзя найти определенной дефиниции политического, хотя речь все время идет о государстве, политике, суверенитете и "Ооуегпетеп!"**? Государство просто превращается в ассоциацию, конкурирующую с другими ассоциациями; оно становится обществом наряду и меж многих иных обществ, существующих внутри и вне государства. Таков "плюрализм" этой теории государства, все остроумие которой направляется против ранних преувеличений государства, против его "царственного достоинства" <"НоЬе11"> и его "личности", против его "монополии" быть высшим единством, в то время как неясным остается, чем же вообще должно еще быть отныне политическое единство. То оно являет себя старым либеральным образом как всего лишь слуга, в сущности, экономически определенного общества, то, напротив, — плюралистически, как особый род общества, т.е. ассоциация рядом с другими ассоциациями, то, наконец, как продукт федерализма социальных союзов или некоторого рода ассоциация, являющаяся крышей для других ассоциаций. Но прежде всего следовало бы объяснить, на каком основании люди образуют наряду с религиозными, культурными, экономическими и иными ассоциациями также еще и политическую ассоциацию, "ёоуегшпепЫ аваоаайоп" и в чем состоит специфически политический смысл этого последнего вида ассоциации. Здесь невозможно выявить определенный и четкий ход мыслей, а в качестве последнего, охватывающего, совершенно монистически-универсального и отнюдь не плюралистического понятия у Коула появляется "зоаегу", а у Ласки — "Ъшпапйу"***.*
Эта плюралистическая теория плюралистична прежде всего сама в себе, т.е. не имеет единого центра, но извлекает свои мыслительные мотивы из совершенно разных кругов идей (религии, хозяйства, либерализма, социализма и т.д.); она игнорирует центральное понятие всякого учения о государстве, понятие политического, и даже не рассматривает такую возможность, что плюрализм союзов мог бы привести к федералистски выстроенному политическому единству; она целиком застревает в либеральном индивидуализме, ибо в конечном счете, услуживая свободному индивиду и его свободным
Правом объявления и ведения войны (лат.)
** Воюющей стороны (фр.)
*** Правительстве (англ.)
****Общество; человечество (англ.)
48
Вопросы социологии Т. 1 № 1 1992 РгоЫетз о/ 5осю1о§у Ко/. 1 № I /992
ассоциациям, она совершает не что иное, как противопоставляет одну ассоциацию другой, причем для разрешения всех вопросов и конфликтов исходным пунктом является индивид. В действительности же нет никакого политического "общества" или "ассоциации", есть лишь политическое единство, политическое "сообщество"*. Реальной возможности разделения на группы друзей и врагов достаточно, чтобы выйти за прг-делы просто общественно-ассоциативного и создать главенствующее единство, которое есть нечто специфически иное, а по отношению к остальным ассоциациям — нечто решающее. Если само это единство при неких обстоятельствах не состоится, то не состоится и само политическое. Лишь покуда сущность политического не познана или не принята в расчет, возможно плюралистически ставить политическую "ассоциацию" рядом с религиозной, культурной, экономической или иными ассоциациями и заставлять ее вступать с ними в конкуренцию. Конечно, как будет показано ниже (раздел 6), из понятия политического следуют плюралистические выводы, но не в том смысле, что внутри одного и того же политического единства место главенствующего разделения на группы друзей и врагов мог бы заступить плюрализм и притом вместе с единством не было бы разрушено и само политическое.
5.
Государству как сущностно политическому единству принадлежит }ш ЬеШ, т.е. реальная возможность в некотором данном случае в силу собственного решения определить врага и бороться с врагом. Какими техническими средствами ведется борьба, какая существует организация войска, сколь велики виды на победу в войне, здесь безразлично, покуда политически единый народ готов бороться за свое существование и свою независимость, причем он в силу собственного решения определяет** в чем состоит его независимость и свобода. Развитие военной техники ведет, кажется, к тому, что остаются еще, может быть, лишь немногие государства, промышленная мощь которых позволяет им вести войну, в то время как малые и более слабые государства добровольно или вынужденно отказываются от ]их ЬеШ, если им не удается посредством правильной политики заключения союзов сохранить свою самостоятельность. Это развитие отнюдь не доказывает, что война, государство и политика вообще закончились. Каждое из многочисленных изменений и переворотов в человеческой истории и развитии порождало новые формы и новые измерения политического разделения на группы, уничтожало существовавшие ранее политические образования, вызывало войны внешние и войны гражданские и то умножало, то уменьшало число организованных политических единств.
Государство как главенствующее политическое единство сконцентрировало у себя чудовищные полномочия: возможность вести войну и тем самым открыто распоряжаться жизнью людей. Ибо ]и$ ЬеШ содержит в себе такое полномочие; оно означает двойную возможность: возможность требовать от тех, кто принадлежит к собственному народу, готовности к смерти и готовности к убийству и возможность убивать людей, стоящих на стороне врага. Но эффект, производимый нормальным государством, состоит прежде всего в том, чтобы ввести полное умиротворение <ВеГпес1ип§> внутри государства и принадлежащей ему территории, установить "спокойствие, безопасность и порядок" и тем самым создать нормальную ситуацию, являющуюся предпосылкой того, что правовые нормы вообще могут быть значимы <§е!1еп>, ибо всякая норма предполагает нормальную
Шмитт имеет в виду классическую в то время оппозицию '-сообщество/общество" восходящую (в данной формулировке) к Ф Теннису.
** Здесь, как и вышр, где речь шла о том, чтобы "назначить" войну, используется глагол 'Ьезпттеп'' Иными словам (еще в одном случае ниже это будет совершенно очевидно) речь идет не об отыскании чего-то независимо данного, но активном утверждении врага; определение в том смысле, как говорят, например, об "определении цели".
