Вопросы социологии № 1

Карл Шмшпт                                     ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО                                      Стр. 35 - 67

ситуацию, и никакая норма не может быть значима <Се111т§ ЬаЬеп> в совершенно ненормальной применительно к ней ситуации.

В критических ситуациях эта необходимость внутригосударственного умиротворения ведет к тому, что государство как политическое единство совершенно самостоятельно <уоп зюЬ аиз>, покуда оно существует, определяет и "внутреннего врага". Поэтому во всех государствах в какой-то форме есть то, что государственное право греческих республик знало как объявление лоЛёщск'ом, римское государственно право — как объявление лоуйу'ом, более резкое или,более смягченное, наступающее 1р5о Гас1о или действующее на основании особых законов в образе юстиции, явные или скрытые в общих описания виды опалы, изгнания, проскрипции, объявления вне закона <Рпес11о5-1е§ип§>, Ногх-1а-1о1, одним словом, внутригосударственного объявления врагом*, Это, в зависимости от поведения того, кто объявлен врагом, является знаком гражданской войны, т.е. разрушения государства как некоторого в себе умиротворенного, территор­иально в себе замкнутого и непроницаемого для чужих, организованного политического единства. Через гражданскую войну решается затем дальнейшая судьба этого единства. К конституционному гражданскому правовому государству это относится не в меньшей степени, чем к любому другому государству, а пожалуй даже считается тут еще более несомненным, несмотря на все ограничения, налагаемые конституционным законом на государство. Ибо в "конституционном государстве", как говорит Лоренц фон Штейн, конституция является "выражением общественного порядка, выражением существования самого государственно-гражданского < 5(:аа1:8Ъиг§ег11сЬеп > общества. Так как атака идет именно на него, то поэтому и борьба должна решиться вне конституции и вне права, то есть силой оружия.

Знаменитейший пример из греческой истории — пожалуй, псефисма Демофанта" это народное решение, принятое греческим народом после изгнания Четырехсот в 410 г. до Р.Х., объявляло каждого, кто предпринимал попытку разрушить афинскую демократию, "врагом афинян" (лоХецюз еотсо 'АВтр>а1№ ); другие примеры и литературу см. у Ви8о11-8\уоЪоо'а, ОпесЬксЬе ЗшавЬто'е, З.АиП. 1920, 3. 231, 532; см. там же, 8. 670 о ежегодном объявлении спартанскими эфорами войны живущим внутри государства илотам. Об объявлении ьобйб'ом в римском государственном праве см. Моттзеп, Кот. ЗтайгесЫ: Ш, 5. 1240 Г.; о проскрипциях см. там же и П, 5.735 Г.; об объявлении вне закона, опале и изгнании см., наряду с известными учебниками немецкой истории права, прежде всего: Ей. Е'сЬтапп, АсЬ1 иш1 Вапп ип КекйкгесЫ йея М1йе1а11ег5, 1909. Из практики якобинцев и Сопмгё <1е ка!и1 риЬНс***можно найти у Олара в Истории Французской революции многочисленные примеры объявления Ъоге-1а-1сн; следует выделить цитируемое в: Е-РпевепЬаЬп, Пег роийзсЬе Е10¹, 1928, 8. 16, сообщение Согшгё йе &а1и(риЫю: "Перш5 1е реор!е Ггап9а1х а тапире за уо1оп1ё (ои(се дш 1ш е$1 оррозв е& Ьоп 1е зоимегшп; (ои(се дш ез1 1юк 1е 5оиуегап, е$г еппепп... ЕШге 1е реор!е е1 бсб еппегшв и п'у а р!и$ пеп <1е соттип дие 1е §1а1уе."**** Объявление вне закона может быть предпринято и таким образом, что в отношении сторонников определенных религий или партий предполагается отсутствие мирных или легальных убеждений. Здесь можно найти бесчисленные примеры в политической истории еретиков, для которой характерна следующая аргументация Николая Вернулия (№1со1аз бе

* Шмитт приводит понятия разных языков и правовых культур, из которых более всего соответствует нашему словоупотреблению французское — "вне закона"; немецкое понятие буквально говорит о лишении мира (покоя). В свою очередь, ВеМедип§ точнее всего переводится как "упокоение". Шмитт был очень чувствителен к лингвистическим тонкостям; позже он в духе эпохи выводил из некоторых этимологических дистинкций целую философию истории. См. хотя бы: ЗсЬгшП С. Нешпеп/Теиеп/ШеШеп. Еш УегхисЬ, Ше Огипс1Гга§еп ^дег 8оаа1-ипд \У1г18сЬаЙ:5ога'тш§ уош Мопк>8 пег псЬй§ ги 51е11еп// С.8сшшП. УегГакип^згеспШсЬе АиГхаие аи$ деп 1аЬгеп 1924-1954. ВегПп, 1958. 8. 489-504.

** "псефисма" (трцфюисс ) — решение народного собрания (от грг/ф1^о/и.а1 — отдавать свой голос при помощи брошенного в урну камешка); Демофант — афинский гражданин, предложивший решение, по которому смертной казнью должно было караться нарушение основ политического устройства города или занятие официальной должности при беззаконных правителях.

*** Комитета общественного спасения (фр.)

****С тех пор как французский народ ясно выразил свою волю, всякий, кто противостоит ему, есть вне суверена; всякий, кто есть вне суверена, есть враг... Между народом и его врагами нет больше ничего общего, кроме войны <меча>. — (фр.)

50

Вопросы социологии Т. 1 № 1 1992                                        РгоЫепя о/ 8осю1о%у Ко/. 1 № 1 1992

УепниХ Ое ипа е1 сНуег8а геН§юпе, 164^»): Еретика не можно терпеть в государстве даже тогда, когда он мирен (расШцие), ибо такие люди как еретики мирны вообще быть не могут (цитировано в: Ю.ЕПак, Ь'ё^Нке е1 Гё(а(, К.еуие Ье1§е йе рЫ1о!о§1е е1 «ГЫзьйге, V (1927), N 2/3). Ослабленные формы объявления Но5(л5'ом многочисленны и разнообразны*: конфискации, экспроприирование, запрет на организации и собрания, увольнения с государственних должностей и т.д." — Цитированное выше место из Лоренца фон Штейна находится в его изложении общественно-политического развития Реставрации и Июльской монархии во Франции. См.: Ь.у.51еш, СевсЫсМе (Зег 8сша1еп Ветуе§ип{; ш РгапКгеюЬ, Вд.1: Вег Ве^пГГ бег СезеИзсЬаП, Аи8§аЬе уоп О.5а1ошоп, 3. 494.

Полномочие в форме судебного приговора распоряжаться жизнью и смертью человека, ]ш V^^ае ас пеан* может причитаться и другому объединению, существующему внутри политического единства, допустим, семье, или же главе семьи, но этого не может быть, покуда политическое единство наличествует как таковое, применительно к ]из ЬеШ или праву объявления побитом. Также и право кровной мести между семьями или родами должно было бы, по меньшей мере, на время войны, приостанавливаться, если вообще должно существовать политическое единство. Объединение людей, которое бы захотело отказаться от таких последствий политического единства, не было бы политическим объединением, ибо оно отказалось бы от возможности главенствующим образом решать, кого оно рассматривает и трактует <Ъе1гасЪ1е1: шк! ЪеЪшк1е11:> как врага. Благодаря этой власти над физической жизнью людей политическое сообщество возвышается над всякого иного рода сообществом или обществом. Тогда внутри сообщества опять-таки могут существовать образования < Т_1п1:ег§еЫЫе > вторичного политического характера со своими собственными или перенесенными полномочиями, даже с ]из уйае ас пет, ограниченным членами более узкой группы.

Религиозное сообщество может потребовать от своего члена, чтобы он умер за веру смертью мученика, но только — ради спасения своей собственной души, а не за церковное сообщество как находящееся в посюстороннем властное образование; иначе же оно станет политической величиной; его священные войны и крестовые походы суть акции, которые основываются на решении по поводу врага, как и иные войны. В экономически определенном обществе, порядок которого, т.е. надежное < ЬегесЬепЬагев > функционирование совершается в области хозяйственных категорий, ни с какой мыслимой точки зрения невозможно потребовать, чтобы какой-либо член общества пожертвовал жизнью в интересах его бесперебойного функционирования. Обосновывать такое требование экономической целесообразностью именно противоречило бы индивидуалист­ским принципам либерального хозяйственного порядка, и нормами или идеалами автономно мыслимого хозяйства этого бы никогда обосновать не удалось. Отдельный человек может добровольно умереть за что хочет; это, как и все существенное в индивидуалистски-либеральном обществе, — совершенно "частное дело", т.е. дело его свободного, неконтролируемого, никого, кроме него самого, не касающегося решения

В экономически функционирующем обществе достаточно средств, чтобы выставить за пределы своего кругооборота и ненасильственным "мирным" образом обезвредить побежденного, неудачника в экономической конкуренции или даже "нарушителя спокойствия", говоря конкретно, уморить его голодом, если он не подчиняете^ добровольно; в чисто культурной или цивилизационной общественной системе не будс недостатка в "социальных показаниях", чтобы избавить себя от нежелательных угроз или нежелательного прироста. Но никакая программа, никакой идеал, никакая норма и никакая целесообразность не присвоят права распоряжения физической жизнью других людей. Всерьез требовать от людей, чтобы они убивали людей и были готовы умирать, дабы процветали торговля и промышленность выживших или росла потребительская способность их внуков-, — жестоко и безумно. Проклинать войну как человекоубийство, а затем требовать от людей, чтобы они вели войну и на войне убивали и давали себя

Право распоряжения над жизнью и смертью (собственно, право отца семейства относительно лиц, находящихся под его семейной властью, в римском праве) (лат.)

51

Карл Шмитт                                         ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО                                         Стр. 35 - 67

убивать, чтобы "никогда снова не было войны", — это явный обман. Война, готовность борющихся людей к смерти, физическое убиение других людей, стоящих на стороне врага, — у всего этого нет никакого нормативного смысла, но только смысл экзистенциальный, и именно в реальности ситуации действительной борьбы против действительного врага, а не в каких-то идеалах, программах или нормативностях. Нет никакой рациональной цели, никакой сколь бы то ни было правильной нормы, никакой сколь бы то ни было образцовой программы, никакого сколь бы то ни было прекрасного социального идеала, никакой легитимности или легальности, которые бы могли оправдать, что люди за это взаимно убивают один другого. Если такое физическое уничтожение человеческой жизни совершается не из бытийственного утверждения собственной формы экзистенции в противоположность столь же бытийственному отрицанию этой формы, то его именно и нельзя оправдать. Также и этическими и юридическими нормами нельзя обосновать никакой войны. Если действительно имеются враги в бытийственном значении, которое здесь предполагается, то имеет смысл — но смысл только политический — в случае необходимости физически отражать их и биться с ними.

Что справедливость не принадлежит к понятию войны, общепризнано со времен Греция. Конструкции, содержащие требование справедливой войны, обычно служат опять-таки какой-либо политической цели. Требовать от образовавшего политическое единство народа, чтобы он вел войны лишь на справедливом основании, есть именно либо нечто само собой разумеющееся, если это значит, что война должна вестись только против действительного врага; или же за этим скрывается политическое устремление подсунуть распоряжение ]из ЬеШ в другие руки и найти такие нормы справедливости, о содержании и применении которых в отдельном случае будет решать не само государство, но некий иной третий, который таким образом будет определять, кто есть враг. Покуда народ существует в сфере политического, он должен — хотя бы и только в крайнем случае, но о том, имеет ли место крайний случай, решает он сам — самостоятельно определять <Ье81ш1теп> различение друга и врага. В этом состоит существо его политической экзистенции. Если у него больше нет способности или воли к этому различению, он прекращает политически существовать. Если он позволяет, чтобы кто-то чужой предписывал ему, кто есть его враг и против кого ему можно бороться, а против кого — нет, он больше уже не является политически свободным народом и подчинен иной политической системе или же включен в нее. Смысл войны состоит не в том, что она ведется за идеалы или правовые нормы, но в том, что ведется она против действительного врага. Все замутнения этой категории "друг/враг" объясняются смешением с какими-либо абстракциями или нормами.

Итак, политически существующий народ не может отказаться от того, чтобы на собственный риск при известных условиях различать посредством собственного определения <Ве81шшшп§> врага и друга. Он может сделать торжественное заявление, что он осуждает войну как средство решения международных споров и отказывается от нее как от "инструмента национальной политики", как это имело место в так называемом пакте Келлога 1928 г. Тем самым он не отказался от войны как инструмента интернациональной* политики (а война, служащая интернациональной политике может быть хуже, чем война, которая служит только одной национальной политике), не "осудил" или "объявил вне закона"** войну вообще. Во-первых, такое заявление предполагает совершенно определенные оговорки, которые, явно или неявно, разумеются сами собой, например, собственное государственное существование и самозащита, соблюдение существующих договоров, права на свободное и независимое продолжение существования и т.д.; во-вторых, эти оговорки, что касается их логической структуры, это не просто какие-то исключения из нормы, но они вообще только и придают норме ее конкретное

Чтобы сохранить в переводе смысл противопоставлений, выдвигаемых Шмиттом, мы пошли на отказ от привычно! о словоупотребления. Так, у нас принято говорить не об интернациональной политике, но о международной.

Мы не нашли лучшего аналога для: "уегйаттГ ойег "§еасЫеГ, ниже соответственно переводя и АсЫип§.

52

Вопросы социологии Т. 1 N° 1 1992                                        РтоЫепк о/ 5осю1оцу Уо1. 1 N° 1 1992

I

содержание, это не периферийные ограничения, оговаривающие исключения, но лишь определенные люди, народы, государства, классы, религии и т.д., которые "объявлением вне закона" <Ас1шш§> должны быть объявлены врагом. Таким образом, и торжественное "объявление войны вне закона" не устраняет различения друга и врага, но только, благодаря новым возможностям международного объявления /го.уй'.у'ом, придает этому различению новое содержание и новую жизнь.

Если пропадает это различение, то пропадает и политическая жизнь вообще. Политически существующий народ отнюдь не волен, заклиная и провозглашая, уклониться от этого судьбического различения. Если часть народа объявляет, что у нее врагов больше нет, то тем самым, в силу положения дел, она ставит себя на сторону врагов и помогает им, но различение друга и врага тем самым отнюдь не устранено. Если граждане некоего государства заявляют, что у них лично врагов нет, то это не имеет отношения к вопросу, ибо у частного человека нет политических врагов; такими заявлениями он в лучшем случае может хотеть сказать, что он желал бы выйти из той политической совокупности, к которой он принадлежит по своему тут-бытию <Ва8еш> и отныне жить лишь как частное лицо. Далее, было бы заблуждением верить, что один отдельный народ мог бы, объявив дружбу всему миру, или же посредством того, что он добровольно разоружится, устранить различение друга и врага. Таким образом, мир не деполитизи-руется и не переводится в состояние чистой моральности, чистого права < КесЬШсЪЪей > или чистой хозяйственности. Если некий народ страшится трудов и опасностей политической экзистенции, то найдется именно некий иной народ, которой примет на себя эти труды, взяв на себя его "защиту против внешних врагов" и тем самым — политическое господство; покровитель <8сЬи1гЬегг> определяет затем врага, в силу извечной взаимосвязи защиты <8сЬи1г> и повиновения.

{На этом принципе покоится не только феодальный порядок и отношение сюзерена <Ье1шБ11егг> и вассала, вождя и последователя, патрона и клиента, только лишь позволяющее ему выступить особенно четко и открыто и ничем его не маскирующее <шсЫ уег5сЫе1ег1 >, но и вообще нет никакого порядка субординации, никакой разумной легитимности или легальности без взаимосвязи защиты и повиновения. Рго1е§о ег§о оЬИ^о — это со§Ио егцо зит* государства, и учение о государстве, которое не имеет систематического осознания этого положения, остается недостаточным фрагментом. Гоббс (в конце английского издания 1651 г., с. 396) назвал подлинной целью своего "Левиафана" показать людям вновь "Ле ти1иа! геЫюп Ье1шееп Рго1ес1юп апс! ОЪеШепсе", нерушимое соблюдение коего требуется равно человеческой природой, как и божественным правом*?

Эту истину Гоббс постиг в скверные времена гражданской войны, ибо тогда пропадают все легитимистские и нормативистские иллюзии относительно политической действительности государства, которыми люди охотно обманывают себя во времена безмятежной безопасности. Если организованные партии внутри государства в состоянии обеспечить для своих сторонников больше защиты, чем государство, то государство становится в лучшем случае придатком этих партий и отдельный гражданин государства знает, кого он должен слушаться. Это может оправдать рассмотренную выше (в разделе 4) "плюралистическую теорию государства". Во внешнеполитических и межгосударственных отношениях элементарная правильность этой аксиомы о защите и послушании проявляется еще лучше: международно-правовой протекторат, гегемонистская федерация государств < 31аа(епЪшк1 > или федеральное государство < Випс1е5з1аа1 >, договоры о защите и гарантиях находят тут свою простейшую формулу.

Лишь нетвердо держась на ногах можно верить, что безоружный народ имеет только друзей, и лишь спьяну можно рассчитывать, будто врага тронет отсутствие сопротивления. Никто же, например, не станет верить, будто, отказавшись от всякого эстетического или хозяйственного производства, люди смогли бы перевести мир в состояние чистой моральности; но в еще меньшей мере некий народ мог бы, отказавшись от всякого

*  защищаю — следовательно, обязую; мыслю — следовательно, существую (лат.)

** См. в русском переводе: "Трактат этот <...> не имеет другой цели, как лишь показать людям воочию взаимоотношение между защитой и повиновением, ненарушимого соблюдения которого требуют состояние человеческой природы и божественные законы (естественные и положительные)." [Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М., 1936. С. 495.] Шмитт был крупным исследователем Гоббса. В конце тридцатых годов он выпустил книгу о его политической философии: 5сшш«С. Вег т йег 51аа1з1еЬге дек ТЬотая НоЬЪез. Кеш1гис1С Ко1п, 1982.