Раздел 4. Неспециализированный рыночный менеджмент в городах Западной Европы в Х1-по ХУ вв

4.1. Вебер М. Средневековый город.       

Промышленный город в средние века, собственно говоря, не есть город, потребность которого в сельскохозяйственных про­дуктах покрывается только путем сбыта продуктов соб­ственной промышленности, но такой, у которого концент­рация свободной промышленности составляет существенную основу города как потребительного района и в то же время специфическую особен­ность города сравнительно с сельской территорией. Горо­да, существование которых покоится на доходах (рентах) с земли, лежащей внутри страны, и с рабов, как Москва до нынешнего столетия, их противоположный экономический полюс, города, которые, подобно Генуе, имеют своим бази­сом доход от морской торговли, помещение капитала в за­морские предприятия и колониальное плантационное хо­зяйство, стоят, и те и другие, ближе к античному полису, чем тот, который находится между этими крайними пунк­тами, именно средневековый промышленный город в только что разъясненном смысле. Что промышлен­ный город и торговый город по временам сливаются друг с другом (Венеция и, прежде всего, Фландрия и многие верх­негерманские и рейнские города), также вполне несомнен­но, равно как и то, что в древности промышленность мог­ла иметь большое значение для развития полиса. Тем не менее остается очень большое различие. И — что имеет са­мое важное и решающее значение — положение античной промышленности, как социальное, так и экономическое, не поднимается с развитием богатства, нигде не достигает вы­соты крупных средневековых промышленных центров, тог­да как все специфически современное (тонете) капитали­стическое развитие, развитие промышленного капитализ­ма, примыкает как раз к этим «промышленным города­м» созданным правовым формам, следова­тельно, к тому, чего не достает античному полису. «Деми­ург» ранней поры античного полиса теряет значение с раз­витием капиталов в рабах. Напротив, та смесь свободных и несвободных мелких людей, которая к началу средних веков, совершенно так же презираемая, как и в древности, совершенно так же и тогда, в противо­положность купцам, не допускавшаяся к занятию должно­стей, конституирует «ремесла», поднимает­ся экономически и политически. …

Как в античном полисе отсутствует как раз самое харак­терное для городского развития средних веков, — цех с его борьбой против патрициата и конституирование специфи­чески цеховых городов, так у средневекового города отсут­ствует всякая аналогия с самым характерным явлением свободного городского развития древности: с борьбой крес­тьян против патрициата и с конституированием того, что было обозначено выше как «полис гоплитов», — господства над городом способных нести военную повинность крестьян. Типический средневековый город сна­чала принципиально не допускает крестьянина к участию в праве гражданства, и, когда впоследствии он хочет взять его под свою защиту как «чужака», ему в этом препятствуют дворянство и князья. И земельное вла­дение, которое приобретают богатейшие бюргеры, не озна­чает расширения сельской территории. Конечно, и здесь встречаются «переходы», как и везде в истории. Что в древ­ности «город гоплитов» нигде не является в действительно чистом виде, ни в Афинах после Клисфена и Эфиальта, ни в Риме после закона Гортензия, ни где бы то ни было, по­казал предшествующий очерк; и дальше не следует, конеч­но, упускать из виду, что в состав «гоплитов» все же в ка­честве очень существенной части их входили и мелкие го­родские бюргеры, в частности домовладельцы, (о «демиур­гах» и их роли была речь в предшествующем изложении). С другой стороны, не следует забывать и значения мелких горожан-землевладельцев в средние века и ад­министративно-правовую роль «отдельных общин» в городах, тем более роли сельской территории в итальянских городах-государствах. Но тот, кто исключи­тельную задачу «истории» видит не в том, чтобы сделать ее излишней, доказав, что «все уже было», и что все или почти все различия суть лишь различия меры — что, ко­нечно, справедливо, — тот будет делать ударение на разли­чиях, которые выступают, несмотря на все параллели, и будет пользоваться сходствами для того толь­ко, чтобы выяснить своеобразие каждого из обоих кругов развития по отношению друг к другу.

А оно действительно достаточно велико. Где в средние века цехи приобретают господство над городом и для поли­тических целей принуждают городскую знать, как и каж­дого, кто хочет пользоваться политическими правами, за­писываться в какой-нибудь цех, чтобы им облагаться налогами и подлежать его контролю, там в древности стоит де ревня, которая — например, почти во всем кругу афинского владычества — для политических целей упот­ребляет такое же принуждение. Где Древность распреде­ляет обязанность иметь военное вооружение среди владельцев земельной ренты, там средние века распределя­ют ее по цехам. Различие бросается в глаза, и уже одно это показывает, что «средневековый», т. е. являющейся специ­фическим для средних веков, город экономически и соци­ально в решающих пунктах был совершенно иначе консти­туирован, чем античный. И хотя бы в том смысле, что сред­ние века задолго до возникновения форм капиталистиче­ской организации ближе стояли к нашему капиталистиче­скому развитию, чем полис.

Это выступает там и здесь на передовых позициях соци­альной борьбы. В древности типической противоположно­стью является просто имущественная противоположность: помещик и мелкий владелец. Борьба прежде всего вращается около политического уравнения и распределе­ния повинностей. Где она заключает в себе экономическую напряженность между классами, там она, если оставить в стороне вопросы о государственной земле, в конце концов может быть сведена почти совер­шенно к противоположности: 1) землевладелец и декласси­рованный или же 2) предшествующая этому ступень — кредитор и должник. Должником при этом является, прав­да не исключительно, но главным образом, крестьянин, живущий у   города. Противоположность цехов и знат­ных родов первоначально в самой высокой точке нашего Средневековья (XIII—XIV вв.), пожалуй, еще мож­но сравнить с борьбой внутри полиса в эпоху античного «средневековья»: лишение политических прав, финансово-политическое угнетение и стеснения в пользовании альмендой стоят на первом плане. Но не крестьяне, живущие у го­рода, но живущие внутри его ремесленники составляют отборное войско оппозиции. А когда затем начинает давать себя знать капиталистическое развитие, то при возникаю­щей теперь борьбе речь идет уже не просто о противопо­ложностях величины владения или о простых отношениях кредитора и должника, как это было в античном мире. Но, чем яснее обозначаются специфически экономические несо­гласия, тем определеннее вырисовывается в древности ни­когдане встречавшаяся в таком виде противоположность:­ купец и ремесленник. Античный крестьянин не хочет быть кабальным холопом и вместе с этим сельско­хозяйственной рабочей силой живущего в городе владельца земельной и денежной ренты. Ремесленник городов позднего Средневековья не хочет стать кустарем и тем самым промышленной рабочей силой капиталиста- «предпринимателя». А после победы цехов выступает кроме того еще новый социальный контраст, которого древность не зна­ла — контраст между «мастером» и «подмастерьем», Античный барщинный рабочий на Восто­ке «бастует» с криком: «дай на наш (традиционный) хлеб». Античный сельскохозяйственный раб восстает, чтобы опять стать свободным; напротив, о восстаниях и борьбе античных промышленных рабов мы ничего не слышим. Как раз промышленность была в антич­ном мире благоприятна для положения раба: она, в проти­воположность сельскому хозяйству, предоставляла ему шансы выкупиться. Тем более для социальных требований свободных «ремесленных подмастерьев» здесь нет никакой почвы (см. выше), потому что здесь нет самих подмастерь­ев» (или же, где они и существовали, они не составляли социально значимого класса).

Почти все античные социальные столкновения являют­ся, и ведь как раз в городах-государствах, в конечном счете, борьбой за владение землей и за земельное право, — пробле­ма, которая в этом виде и как специфически городская про­блема в средние века совсем не существует, но по существу относится к конфликтам между сидевшими на земле клас­сами — крестьянином и стоящими над ним негородскими слоями, порой сеньорами, порой политически­ми властителями — как они решались в полной превратностей, в большинстве случаев неудачей борь­бе крестьян за свободу в Англии, Франции, Германии…..

Широкая масса средневековых городов возникла путем поселения на территории князя или сеньора, ко­торый надеялся получать от этого земельные чинши, ры­ночные пошлины, судебные доходы, — прямое продолже­ние простых «рыночных» концессий, которые уже пресле­довали подобную же цель. Спекуляция при основании горо­дов, как прежде при основании рынков, иногда терпела и неудачу. Если она удавалась, тогда уступленная сеньором территория населялась смесью свободных и несвободных поселенцев, которые получали усадебную землю, сад, пользование альмендой и право торговли   на рынке города, скоро и торговые привилегии — штапельное право, право заповедной ми­ли и т. д. Это поселение сразу или в течение ко­роткого времени превращается в укрепление и мало-пома­лу приобретает, конечно, в каждом отдельном случае очень различную по величине, меру независимости по отноше­нию к своему основателю, иногда полное освобождение от его власти, а иногда только экономическую и полицейскую автономию, в больших же городах, как общее правило, полную внутреннюю и, фактически, внешнюю автономию с сохранением прав на земельный чинш и судебных прав за сеньором, который, таким образом, остается заинтересован­ным в них и политически, но главным образом экономиче­ски (как получавший пошлины и чинши).

То, что городское гражданство все более и более расши­ряло свою автономию внутри государственных союзов до самого XV в., тогда как эллинистические и римские города все более и более теряли свою внутри монархических госу­дарств, имело свою причину в противоположности струк­туры государственных образований, в русло которых было введено и то и другое. Монархическое государство Древно­сти есть бюрократическое государство (или становится им). В Египте, как мы видели, из царской клиентелы уже во II тысячелетии до Р. X. выросло универсальное господство бюрократии. Это господство и теократия сообща подавили развитие на Востоке свободного полиса; Римская империя при монархии (см. выше) пошла тем же путем. На средне­вековом Западе превращение министериалитета в систему должностей идет параллельно с образованием территори­альной власти, которая в сущности начинается с XIII в., в XVI в. окончательно укрепляется и с тех пор, уже с началом XV в., все более и более уничтожает автономию горо­дов и вводитих в состав династического бюрократического государства. Но в течение всего раннего периода средних веков и в самый расцвет эпохи развивающемуся городу пре­доставлена была возможность развернуть свои основные осо­бенности: он является в эту эпоху главным носителем не только денежного хозяйства, но, в связи с этим, и управле­ния в силу должностного долга, и в то же время он со всех сторон окружен иерархией покоящихся на принципе лена и ленной службы властей, в которой (говоря вообще) нет места его бюргерам как таковым.

Это имеет важные последствия: в полисе, с его расчлене­нием на филы, фратрии и несущие военную повинность, каждый в меру своего экономического положения, сосло­вия, в котором милитаризм пронизывает решительно всё, военная повинность и право гражданства просто тождест­венны, и также решительно все — торговые монополии, шансы на спекуляции землей, наконец, и, прежде всего, вла­дение землей — зависит от военного успеха в хронической войне одного города против, в конечном счете, всех других городов. Полис представляет собой в классический период самую совершенную военную организацию, какую только создала древность. Он основан по существу для военных целей, подобно тому как масса средневековых городов осно­вана по существу для экономических целей. …

Средневековый город не представляет собой, как город в раннюю пору в древности, совершеннейшего военного орга­низма: города, расположенные внутри страны, в период рыцарского военного строя, в средневеко­вую эпоху в собственном смысле, могут приобретать и отстаивать свою независимость и общественный порядок лишь для своих торговых интересов, и то лишь в союзе друг с другом. Впервые эпоха кондотьеров и наем­ного войска дает даже в Италии преобладание их перед де­нежной силой там, где капитализм достаточно развит для того, чтобы дать для этого средства (даже борьба за незави­симость нидерландских городов на суше — не говоря о защи­те стен — велась всецело с помощью наемных войск, совер­шенно так же, как и территориальное расширение Флорен­ции). Город (внутри страны) при всем значении, какое долж­но было придаваться способности горожан нести военную повинность, все же с самого начала и, чем дальше, тем все больше и больше, носит «бюргерский» характер, сложив­шийся на почве мирного добывания средств к жизни на рынке. «Бюргер» в средние века с самого начала есть в го­раздо более высокой мере «человек эко­номический», чем гражданин античного полиса хотел или мог быть. Прежде всего, что представляет самый резкий контраст с античным полисом, завоевание земли для выво­да клерухий обычно находится совершенно вне поля его зрения уже просто потому, что в средневековом городе нет тех, кому они были бы нужны — деклассированных, ли­шенных своего земельного владения, впавших в неоплатные долги или ищущих для своих потомков земли крестьян в качестве движущего элемента городской поли­тики; а городской патрициат, совершенно как и в древно­сти часто мог помещать свои деньги в имения.

И даже для проникновения крестьян в глубину перво­бытных лесов и на восток в средние века совсем не имела места завоевательная территориальная экспансия для ок­купации земли, наподобие того, какое бывало в древности, потому что движение это совершалось в рамках феодальной организации. Территориальная экспансия, здесь совершав­шаяся, находилось теперь в руках сеньоров и владетелей территорий. Как цель политики (нормального) средневекового города «клерухия» была бы невозможна как в военном смысле, так и экономически, тогда как для античного полиса она является нормальной. Интерес средневекового бюргерства — кроме немногих горо­дов, которые эксплуатировали заморские отношения для торговли и колонизации — был и остался направленным на мирное расширение — местного и межрегионального — сбыта товаров. Конечно, свои шансы на очень круп­ные доходы (как справедливо подчеркивает Зомбарт)вовторой половине средних веков возникающий капитализм находил и теперь там, где ему попадали в руки государ­ственные откупы (Генуя, Флоренция) или — что главное — покрытие финансовых нужд короля. Но это явление и все те фигуры, которые стоят с ним в связи — Аччьяджоли, Барди, Медичи, Фуггеры и т. д. — не представляют собой ничего нового по сравнению с древностью, которая, начиная с «денежных людей» Хаммурапи и, заканчивая Крассом, также была вполне знакома с ними; не здесь и не в вопросе о способе накопления первых крупных денежных состояний заключена проблема происхождения особенностей хозяйственного строя позднего Средневековья и Нового вре­мени и, в конце концов, следовательно, современного капи­тализма. Но решающие вопросы связаны, с одной стороны, с развитием рынка, как развивался в средние века покупа­тель для впоследствии капиталистически организованной промышленности — с другой — с направлением органи­зации производства, как в своем стремлении к получению прибыли капитал нашел путь создания таких организа­ций «свободного» труда, каких древность не знала? Здесь не место рассматривать эти проблемы. К сказанному до сих пор еще следует прибавить лишь несколько замечаний о противоположности средневекового развития античному поскольку в этом играют роль аграрные условия.

Медленный, но постоянный подъем экономического по­ложения средневекового крестьянства, который заканчива­ется лишь с остановкой внутренней колонизации, в лесной области и в направлении к востоку, но который в средние века означал возникновение медленно расширявшегося рынка для городов — как, наоборот, развитие городов означало возникновение возможности сбыта для крестьянских про­дуктов — связан, как уже последние замечания позволяли предполагать, в конце концов, как и перед тем рассмотрен­ное специфически «бюргерское» развитие средневековых го­родов в противоположность античным, с жизненными усло­виями, какие в это время представляла крестьянам конти­нентальной Европы установившаяся за пределами городов феодальная организация общества. Представляется здесь уместным бросить взгляд на ее противоположность парал­лельным явлениям Древности.

Мы видели, какое большое значение имели феодальные элементы в течение всей древности. Мы видели всевластие религиозно окрашенных клиентских отношений в Египте, и при страшной силе религиозного элемента в повседнев­ной жизни людей античного мира, где даже искусственное, чисто рациональное образование фил и т. п. сейчас же при­обретало религиозную значительность, нельзя и для более поздней поры недооценивать живучести феодальных отно­шений верности. И исходный пункт фео­дального развития в обоих случаях один и тот же. В начале развития стоит в средние века, как и древности, дружина  областного князя, которая потом опять появляется в большем масштабе, как дружина короля здесь, как и в древности, часто рассматриваемая как чуждая стра­не или, во всяком случае, стоящая вне земского права, находящаяся под защитой принудитель­ной власти короля. Здесь, как и там, мы находим зачатки королевского магазинного управления, снабжение войска из магазинов, мероп­риятия, направленные против дороговизны и т. д. Здесь, как и там, наконец, из этой дружины — хотя при использовании и разных других, вне специально дру­жинных отношений лежащих правовых институтов — раз­вивающаяся рыцарская знать, благодаря своему могущест­ву и невозможности без нее обойтись, все более и более свя­зывает короля, делает его зависимым от себя, иногда низ­водит его до положения чисто выборного короля и получа­ет господство над страной. Но, как и король не есть город­ской король, так и знать не есть городская знать и ею — по крайней мере в континентальной области, в противополож­ность отчасти берегам Средиземного моря — в средние века не сделалась.

Также и крупные поместья. В древ­ности, до императорской эпохи включительно, они состав­ляют основу существования городских рантье. Это прежде всего просто потому, что то, что мы называем древностью, обнимает область береговой культуры: уже фессалийское крупное поместье носит, по-видимому, ближе стоящий к средним векам характер, — собственно о территориях внутри материка мы узнаем кое-что впервые в эллинистическую и особенно в император­скую эпоху (см. ниже). В средние же века, напротив, центр тяжести того исторического целого, которое продолжается от фараонов до нашей культуры, при­ходится на страны внутри материка. Масса крупных поместий здесь составляет не пригородные, но на­стоящие деревенские образования, которые должны слу­жить основой существования для постоянно живущих в деревне людей и их свиты (князей и свободных вассалов с их рыцарями-министериалами). Эту функцию крупные по­местья отправляют вовсе не исключительно, а очень круп­ные — не всегда и преимущественно, в натурально-хозяй­ственной форме. Напротив, король, князья, крупные васса­лы, все они и здесь хотят извлекать выгоды и из обмена. Основание рынков и городов представляет собой, как уже было упомянуто, княжескую и сеньориальную спе­куляцию на пошлины и ренты. Но знать и сеньоры не являются как таковые, как это было в древно­сти, городскими гражданами; напротив, они стремятся свои барские дворы охранить от включения их в «сво­бодную» общину города, изолируя их, и отнимать у горо­дов право включать в свой состав. Сельские и городские круги интересов также стремятся разъединить­ся. То, что этого они далеко не вполне достигают, понятно; но они все же приближаются к этому в такой мере, в какой это нигде и никогда не было возможно в полисе Древнего мира, этом военном экзерцицплаце и постоянном лагере.

Также и внутреннее социальное расчленение феодаль­ных слоев иное, чем в древности. Ленники восточных князей, илоты, ойкеи, клиенты, прекаристы и колоны сеньоров берегов Средиземного моря являются в эпоху античного рыцарства, как мы видели, мелкими людьми, которые в качестве обоза и, во всяком случае, легких пехотинцев сопровождают едущего в битву на колеснице единоборца. В эпоху тяжеловооруженного войска одетый в панцирь полный гоплит нуж­дается лишь в одном или двух людях (илоты, рабы) в каче­стве носильщиков и для услужения. Напротив, (вплоть до классической эпохи не знавшая стремени) конница Древ­него мира технически стоит низко до самой эпохи парфян. Напротив, ленное войско средних веков с самого начала яв­ляется конным войском и остается им все это время, с по­степенным усовершенствованием панцирей, вооружения и дисциплины. Такие крестьянские, какие возделыва­ли и т. д. Востока или (вероятно!) клиенты в Риме, вообще такое угнетенное социальное положение, в какое попадают находящиеся в союзе античной клиентелы лен­ники, нельзя было поэтому предложить даже стоящим на самом низком конце ленной иерархии министериалам, если они вооруженные также должны были отправляться на войну. Их лен должен был всегда доставлятьим «рыцар­ский» образ жизни. Все, что есть «крестьянин», остается под этим слоем, который по существу необходимо является как слой рантье.

И как раз то, что уже самый низший над крестьянином расположенный слой представляет собой сословие рантье, с сословными интересами, которые уже ста­ли далеки от всего экономического, тогда как, с другой сто­роны, крестьяне сами все более и более становятся невоенным классом, определяет характер развития континенталь­ного крестьянства в эпоху раннего Средневековья. …

На почве средневековой торговой и промышленной орга­низации, отчасти рядом с ней, отчасти в ее рамках, но всег­да, несмотря ни на какую борьбу против цехов, пользуясь созданными ими путями и правовыми формами, современ­ный капитализм создал себе условия для своего роста. Из господствовавшей в торговле со времен Хаммурапи до ХШ в. включительно комменды он создал коммандитное товари­щество (зачатки его в древности — что характерно — только в обществах, организовывавшихся на почве государственного откупа). Существовавшая в древности только в грубых артелеобразных формах солидарность пайщиков приняла уже очень тонкие формы права в торговых и промышлен­ных обществах позднего Средневековья: отдельного имуще­ства, фирмы (Ритца) и т. д. Теперь возникают правовые фор­мы для прочного капиталистического торгового и промыш­ленного предприятия, тогда как древность, во всяком слу­чае в чисто частном обороте, оставалась при тех правовых нормах, которые сложились на почве спорадического случайного помещения капитала. В средние века капитал, лишь только он захватывает область промышлен­ного производства, тотчас же начинает производить синтез мелких ремесленных хозяйств. От организации сбыта и за­тем доставки сырья он безостановочно идет внутрь произ­водственного процесса и постепенно сочетает соответствую­щие рационализирования техники, искусственные, все бо­лее и более отделяющиеся от семьи производственные еди­ницы, все увеличивающиеся в размере и — говоря вообще — со все увеличивающимся благодаря разло­жению и соединению труда внутренним расчленением.

В древности мы ничего подобного не замечаем в области чисто частных производств. Мы видели, что скопление дю­жин, даже тысяч рабов в одном состоянии, даже там, где рабы принадлежат к одной и той же промышлен­ной отрасли  не создавало «крупного производства» в экономическом смысле, так же, как теперь поме­щение состояния в акции разных пивных заводов не озна­чает создания нового пивного завода. Ибо о помещении имущества шла речь и там, как мы видели: экономика и техника производства этим совсем не была затронута. …

Весьма характерным является по существу и тот факт, что стремление капитала к получению дохода в древности наталкивалось на рабский труд, кото­рый тормозил это развитие. Что в средние века это было иначе, зависело, помимо чисто исторических причин, глав­ным образом от перемещения географической сцены капи­талистического развития. Климатом обусловленное, совер­шенно иное развитие потребностей, вызванная климатом связанность с домом северных людей в течение длитель­ных периодов в году в противоположность склонности про­водить время вне дома, «ходить на рынок», свой­ственной античному человеку (которой соответствует жизнь в кафе нынешних испанцев и итальянцев), различия «тем­перамента», объясняемые — без всяких «расовых» гипо­тез — уже прямо для каждой новой генерации заново данных климатических условий жизни, прежде всего, мно­гочисленные центры оборота внутри страны с их исключа­ющим всякие скачки постоянным расширением потребле­ния и производства, — все это новые условия, в которые влились технические традиции древности, и с ними долж­но было считаться вновь пробуждавшееся стремление капи­тала к прибыли.

Не только применение рабского труда вследствие более высоких расходов на его содержание было само по себе убыточно.

Описанная выше военная структура Сред­невековья исключает возможность для местопребывания промышленности, для городов войн для добывания рабов на манер полисов Древности; военные же распри рыцарства континентальных стран давали в качестве воен­ного приза перемену сеньора оброчных крестьян, расшире­ние собственного земельного и территориального верховен­ства за счет другого, но не увод людей, как это было в мор­ских хищнических войнах античной береговой культуры. Рабство с ростом культуры внутренних стран, по крайней мере относительно, шло на убыль, тогда как развитие «свободного» труда извлекало выгоды из всех перечисленных выше моментов (более близкое обоснование этого завело бы нас слишком далеко).

Наконец, в то время, как в военных столкновениях поли­сов Древности до конца Римской республики каждая война в принципе означала насильственное уничтожение всех вла­дельческих отношений, гигантские конфискации и новые поселения, и полис в этом отношении, таким образом, за­костенел на времени германского переселения народов, — средние века, несмотря на всю свою страсть к раздорам, а тем более начинавшееся Новое время все же были эпохой замиренной» общины народов, если ее мерить античным, пожалуй, и эллинисти­ческим масштабом. Конечно, современный капитализм в средние века и в Новое время — как уже было упомянуто выше — самый большой свой доход извлекал из «военных потребностей». Но то, что было новым, имен­но капиталистическая организация производства продук­тов промышленности покоилась на том «замирении», кото­рое при всех политических перипетиях все же обеспечива­ло непрерывность экономического развития, и в котором, наряду с большими ленными государствами, прежде всего участвовала общая для всех церковь. В древности, напро­тив, уже основание полиса являлось мотивированным воен­но-политическими причинами актом, и его дальнейшее раз­витие также зависело от военных обстоятельств, и поэтому капитализм жил там, в конечном счете, только политическими условиями, он был, так сказать, не прямо экономическим: политический подъем и упадок поли­са с его варьирующимися шансами на государственные откупы, на захват людей и (особенно в Риме) земли был его эле­ментом. Когда в эпоху эллинизма и в эпоху Римской импе­рии вселенная была замирена, тогда и на почве античного города, который стал теперь в большей мере носителем ис­ключительно экономических интересов, сильно развились до тех пор лишь в зачатках существовавшие профессио­нальные союзы торговцев и ремесленников. Их, использо­ванных позднеантичным государством для своих целей, можно проследить до первых зачатков средневековых це­хов. Но для античного капитализма пробил смертный час: мир и монархическое государство, переход от береговой культуры к культуре внутренних стран задавили его, где только он существовал, вместо того, чтобы, как можно было бы думать, лишь способствовать его расцвету. Но этот переход к миру и к культуре внутренних стран окончательно осуществила римская императорская эпоха. …

Всякая бюрократия имеет тенденцию путем расшире­ния своей сферы достигать такого же действия. Также и наша. И в то время, как в древности политика полиса дол­жна была составлять «ускоряющее колесо» для капитализма, в настоящее время капитализм является ускоряющим колесом бюрократизирования хозяйства. Ес­ли мы вспомним об угле, железе и всех горных продуктах, о всех отраслях металлургической индустрии, далее о спир­те, сахаре, табаке, спичках и по возможности о всех, в на­стоящее время в высокой степени картелированных массо­вых продуктах, взятых в государственные или (о госу­дарством контролируемые производства; о владении доме­нами и о фидеикомиссах и государством контролируемых платящих ренту поместьях, все умножающихся; о проекте «Каница», проведенном со всеми своими последствиями, для надобностей войска и государственных чиновников госу­дарством руководимых мастерских и потребительных обще­ствах; о внутреннем судоходстве, тянущемся на буксире у государства; о морском судоходстве, находящемся под кон­тролем государства; о всех взятых в казну железных доро­гах и т. д.; к этому еще о ввозе хлопчатой бумаги, регули­руемом государственными договорами и руководимом госу­дарством, и обо всех этих производствах, ведущихся в бю­рократическом порядке; о «контролируемых» государством синдикатах и обо всем прочем, регулируемом цеховым спо­собом, посредством бесчисленных академического и иного рода удостоверений правоспособности, об обобщенном типе «мирный рантье», то, при милитаристи­чески-династическом режиме, мы получим состояние эпо­хи позднейшей империи, только на технически более со­вершенной основе. Из качеств своих предков эпохи городс­ких союзов современный немецкий «бюргер» имеет, в кон­це концов, не очень многим больше, чем афинянин эпохи цезарей из качеств участников битвы при Марафоне. «По­рядок» — его знамя, — в большинстве случаев, даже если он «социал-демократ». Бюрократизация общества у нас по всей видимости когда-нибудь также одолеет капитализм, как и в древности. И у нас тогда на место «анархии произ­водства» наступит тот «порядок», который, в принципе сходный, отличает римскую императорскую эпоху и, еще больше. Новое царство в Египте и владычество Птолемеев. И ведь не думают только о том, что служба в бюрократи­чески снабженном военными машинами, одетом, содержи­мом, вымуштрованном, командуемом казарменном войске может представить «противовес», и что вообще современная военная принудительная работа в династических госу­дарствах имеет внутреннее родство с гражданской боеспо­собностью далекого прошлого.

Но эти перспективы сюда не относятся. Континуум средиземноморского европейского культурного развития не знал до сих пор ни замкнутых круговых дви­жений», ни однозначно ориентированного «прямолинейно­го» развития. На время совершенно потонувшие явления античной культуры впоследствии опять всплывают в им чуждом мире. С другой стороны, как города поздней антич­ной эпохи, в частности эпохи эллинизма, в области про­мышленности, так позднеантичные поместья в аграрной области были подготовительными ступеня­ми средних веков. Что это действительно было так, и в ка­ком смысле, должно быть выяснено в другом месте (ср. статью «Колонат»).