Андреев Ю.В. Греция в XI-IX вв. до н. э. по данным Гомеровского эпоса

Следующий за микенской эпохой период греческой истории принято называть «гомеровским» по имени великого поэта Го­мера, две поэмы которого, «Илиада» и «Одиссея», являются для нас важнейшим источником информации об этом времени. Воп­рос о происхождении гомеровских поэм (так называемый гоме­ровский вопрос) относится к числу еще не решенных научных проблем. Как личность Гомера, так и его произведения были предметом ожесточенных споров и в древности, и в новое время. Эта полемика не была бесплодной. Ученым удалось установить, хотя бы приблизительно время и место создания поэм. Судя по ряду признаков, обе поэмы, приписываемые Гомеру, были соз­даны в VIII в. до н. э. («Илиада», видимо, несколько раньше, чем «Одиссея») в одном из греческих городов малоазийского, или, как оно называлось в древности, ионийского, побережья Эгейского моря. Однако гомеровский эпос возник не на пустом месте. У великого поэта были многочисленные предшественни­ки — безымянные народные сказители — аэды, которые па про­тяжении многих столетий изустно, без помощи письма, переда­вали от одного поколения к другому песни и сказания о Троян­ской войне и связанных с нею событиях. Гомер, который, воз­можно, и сам был одним из аэдов, собрал и переработал эти ска­зания, создав на их основе две эпические поэмы большого мас­штаба и выдающихся художественных достоинств. Исторический материал, вошедший в гомеровское повествование, отличается большой сложностью. В нем несомненно есть элементы, восходя­щие к микенской эпохе, возможно даже ко времени более ран­нему, чем сама Троянская война. Так можно объяснить встречающиеся в поэмах упоминания о бронзовых мечах и другом оружии (хотясам поэт, судя по всему,жил уже в железном ве­ке), о боевых колесницах, вышедших из употребления в конце II тысячелетия до н. э., о таких важнейших центрах погибшей цивилизации, как Микены, Тиринф, Пилос, Кеосс и др. Напом­ним, что некоторые из этих городов во время дорийского наше­ствия были стерты с лица земли и никогда уже больше не восста­навливались, другие превратились в деревушки, не заслужива­ющие даже упоминания. Однако, взятая в целом, микенская эпо­ха остается для Гомера весьма отдаленным прошлым, о котором он имел лишь самые смутные и неясные представления. Говоря о событиях «Героического века», поэт, как правило, переносит их в гораздо более позднюю историческую среду, вероятно отде­ленную от его собственного времени лишь небольшим промежут­ком. На это указывают упоминания о технике обработки железа, которая стала известна в Греции не ранееXI в. до н. э., о фини­кийских мореплавателях и торговцах, проникших в воды Эгей­ского моря примерно в это же время или даже позже, о сравни­тельно позднем обычае кремации (сожжения) покойников и мно­гие другие детали в тексте поэм. Все это требует от историка большой осторожности в обращении с материалом эпоса. Читая Гомера, мы всегда должны помнить, что перед нами не историче­ский документ в строгом значении этого слова, а художественное произведение, в котором разновременные мотивы и образы, отно­сящиеся к весьма удаленным друг от друга историческим эпохам, оказываются в самом близком соседстве и образуют причудливые и подчас неожиданные сочетания.

Свидетельства гомеровского эпоса существенно дополняет и расширяет археология. Раскопки показали, что так называемое дорийское завоевание отбросило Грецию на несколько столетий назад, почти к тому состоянию, в котором она находилась в на­чале II тысячелетия до н. э., до зарождения микенской цивили­зации. Как материальная, так и духовная культура этого време­ни песет на себе печать упадка. Микенские дворцы и цитадели были заброшены и лежали в развалинах. В их стенах никто уже больше не селился. Даже в Афинах, по-видимому не пострадав­ших от дорийского нашествия, акрополь был покинут жителями уже в XII в. до н. э. и после этого долгое время оставался не­заселенным. Создается впечатление, что в гомеровский период греки разучились строить дома и крепости из каменных блоков, как это делали их предшественники в микенскую эпоху. Почти все постройки этого времени были деревянными или сложенны­ми из необожженного кирпича. Поэтому ни одна из них не со­хранилась. Остались лишь выложенные из камня фундаменты, по которым можно представить себе конструкцию греческого дома той эпохи и его внешний облик. Чаще всего это была лишь не­большая хижина, прямоугольная или овальная в плане с прими­тивным каменным очагом в центре, земляным полом и тростни­ковой или соломенной крышей. Погребения гомеровского периода, как правило, чрезвычайно бедны, даже убоги, если сравни­вать их с микенскими могилами. Весь их - инвентарь составляют обычно несколько глиняных горшков, железный меч или нож, наконечники копий и стрел в мужских могилах, дешевые укра­шения в женских. В них почти совсем нет красивых, ценных ве­щей. Отсутствуют предметы чужеземного, восточного происхож­дения, столь частые в микенских погребениях. Все это говорит о резком упадке ремесла и торговли, о массовом бегстве квали­фицированных мастеров-ремесленников из разоренной войною и нашествиями страны в чужие края, о разрыве торговых морских путей, соединявших Микенскую Грецию со странами Ближнего Востока и со всем остальным Средиземноморьем. Изделия грече­ских ремесленников гомеровского периода заметно уступают как по своим художественным качествам, так и в чисто техническом отношении произведениям микенских, а тем более критских минойских мастеров. Это особенно бросается в глаза, если сопоста­вить керамику XI—IX вв. до н. э. с более ранними ее образцами. В росписи сосудов этого времени безраздельно господствует так называемый геометрический стиль. Изысканный рисунок и коло­рит, отличавшие крито-микенскую вазовую живопись, уступают теперь свое место незатейливому геометрическому узору, состав­ленному из концентрических кругов, треугольников, ромбов, квад­ратов. В более позднее время (VIII в. до п. э.) из этих простей­ших элементов начинают создаваться многофигурные компози­ции, изображающие сцены войны, погребения, скачек на колес­ницах и т. д. Своим схематизмом и примитивизмом эти «карти­ны» на вазах напоминают детские рисунки или вышивки на по­лотенцах. От великого искусства критских и микенских дворцов их отделяет целая пропасть.

Сказанное, разумеется, не означает, что гомеровский период не внес в культурное развитие Греции совсем ничего нового. История человечества не знает абсолютного регресса, и в мате­риальной культуре гомеровского периода элементы упадка при­чудливо переплетаются с целым рядом важных новшеств. Важ­нейшим из них было освоение греками техники выплавки и об­работки железа. В микенскую эпоху железо было известно в Гре­ции только как драгоценный металл и шлю главным образом на изготовление разного рода поделок вроде колец, браслетов и т. д. Древнейшие образцы железного оружия (мечи, кинжалы, нако­нечники стрел и копий), обнаруженные на территории Балкан­ской Греции и островов Эгейского моря, датируются XI в. до н. э. К этому же времени относятся и первые находки шлаков, свиде­тельствующие о том, что железо выплавлялось уже в самой Гре­ции, а не импортировалось из других стран. Открытие способа обработки железа и широкое внедрение этого металла в производство означали в условиях того времени настоящий техниче­ский переворот. Металл впервые стал дешев и широко доступен (месторождения железа встречаются в природе гораздо чаще, чем месторождения меди и олова — основных компонентов бронзы). Отпала необходимость в опасных и дорогостоящих экспедициях к местам добычи руды. В связи с этим резко возросли производ­ственные возможности наименьшей экономической ячейки обще­ства — отдельной семьи. С помощью железного топора, косы и других орудий каждая семья могла расчистить под пашню гораз­до более значительные площади, чем это было доступно ей прежде, в эпоху господства бронзы. Уже в конце гомеровской эпохи (вто­рая половина IX в. до н. э.) греческие кузнецы овладели искусством закалки железа и превращения его в сталь. Таким обра­зом Греция вступила в железный век. Однако благотворное воз­действие технического прогресса на общественное и культурное развитие древней Греции сказалось далеко не сразу, и в целом культура гомеровского периода стоит намного ниже, чем хроно­логически предшествующая ей культура крито-микенской эпохи. Об этом единогласно свидетельствуют не только предметы, добы­тые археологами во время раскопок, но и те описания жизни и быта, с которыми мы сталкиваемся, читая гомеровские поэмы.

Уже давно замечено, что «Илиада» и «Одиссея» в целом изо­бражают общество, стоящее гораздо ближе к варварству, культу­ру гораздо более отсталую и примитивную, нежели та, которую мы можем представить себе, читая таблички линейного письма Б или рассматривая произведения крито-микенского искусства. Гомеровские герои — а они все, как один, цари и аристократы — живут в грубо сколоченных деревянных домах с двором, окру­женным частоколом. Типично в этом смысле жилище Одиссея, главного героя второй гомеровской поэмы. У входа во «дворец» этого царя красуется большая навозная куча, на которой Одис­сей, вернувшийся домой в обличье старого нищего, находит свое­го верного пса Аргуса. В дом запросто заходят с улицы нищие и бродяги и садятся у дверей в ожидании подачки в той же па­лате, где пирует со своими гостями хозяин. Полом в доме служит плотно утоптанная земля. Внутри жилища очень грязно. Стены и потолок покрыты сажей, так как дома отапливались без труб и дымохода, как курные избы. В доме отсутствует такое, каза­лось бы, необходимое помещение, как кухня. Все приготовления к обеду происходят либо во дворе, либо прямо в трапезной пала­те. Здесь убивают и разделывают животных, обреченных на съе­дение, здесь же их жарят на вертеле. На полу валяются кости, объедки, свежесодранные бычьи и бараньи шкуры. Гомер явно не представлял себе, как выглядели дворцы и цитадели «герои­ческого века». В своих поэмах он ни разу не упоминает ни о сложнейших фортификационных сооружениях и грандиозных циклопических стенах микенских твердынь, они об украшавших их дворцы фресках и расписных полах. Он ничего не знает о водопроводе и канализации. Даже поразивший Одиссея своим бо­гатством и роскошью дворец царя феаков Алкиноя имеет мало общего с подлинными дворцами микенской эпохи и, скорее всего, является продуктом поэтического вымысла Гомера.

Да и весь жизненный уклад героев поэм очень далек от пыш­ного и комфортабельного быта микенской дворцовой знати. Он намного проще и грубее. Богатства гомеровских «царей-басилевсов» не идут ни в какое сравнение с состояниями их предшественников — ахейских ванак. Этим последним нужен был целый штат писцов, чтобы вести учет и контроль их имущества. Типичный гомеровский басилей сам отлично знает, что и в каком количе­стве хранится в его кладовой, сколько у него земли, скота, рабов я пр. Главное его богатство состоит в запасах металла: бронзо­вых котлах и треножниках, слитках железа, которые он заботли­во хранит в укромном уголке своего дома, В его характере дале­ко не последнее место занимают такие черты, как скопидомство, расчетливость, умение из всего извлекать выгоду, В этом отно­шении психология гомеровского аристократа мало чем отличается от психологии зажиточного крестьянства той эпохи (см. ниже о Гесиоде). Гомер нигде не упоминает о многочисленной раз­битой по степеням и рангам придворной челяди, которая окружала ванак Микен или Пилоса. Централизованное двор­цовое хозяйство с его рабочими отрядами, с его надсмотр­щиками, писцами и ревизорами ему совершенно чуждо. Правда, численность рабочей силы в хозяйствах некоторых басилеев (Одиссея, Алкиноя) определяется довольно значительной цифрой в 50 рабынь, но даже если это не поэтическая гипербола, такому хозяйству еще очень далеко до хозяйства пилосского или кносского дворца, в котором, судя по данным табличек, были за­няты сотни пли даже тысячи работников. Трудно представить себе микенского ванаку разделяющим трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткацким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичная картина жизни его героев. Гомеровские цари не чураются самой грубой физической работы. Одиссей, например, ничуть не меньше гордится своим умением косить и пахать, чем своим воинским искус­ством. Царскую дочь Навспкаюмы встречаем впервые в тот мо­мент, когда она со своими служанками выходит на взморье сти­рать одежду, для своего отца Алкиноя. Факты такого рода гово­рят о том, что рабство в гомеровской Греции еще не получило сколько-нибудь широкого распространения и даже в хозяйствах самых богатых и знатных людей рабов было не так уж много. Следует также учитывать, что основную массу подневольных работников составляли женщины-рабыни. Мужчин в те времена в плен на войне, как правило, не брали, так как их «приручение» требовало много времени и упорства, женщин же брали охотно, так как их можно было использовать и как рабочую силу, и как наложниц (последнее не считалось предосудительным и при на­личии законной жены). У Одиссея, например, двенадцать рабынь заняты тем, что с утра до позднего вечера мелют зерно ручными зернотерками (эта работа считалась особенно тяжелой, и со часто поручали строптивым рабам в виде наказания). Рабы-мужчины в тех немногих случаях, когда они - упоминаются на страницах поэм, обычно пасут скот. Классический тип гомеровского раба воплотил «божественный свинопас» Евмей, который первым встретил и приютил скитальца Одиссея, когда тот после много­летнего отсутствия вернулся на родину, а затем помог ему рас­правиться с женихами. Маленьким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом свиного стада. Евмей рассчитывает, что его усердие будет возна­граждено и еще больше. Хозяин дает ему кусок земли, дом и жену — «словом, все то, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье его наградили». Евмей может считаться образцом «хорошего ра­ба» в гомеровском понимании этого слова. Но поэт знает, что бы­вают и «плохие рабы», не желающие повиноваться своим госпо­дам. В «Одиссее» их представляют козопас Меланфий, который сочувствует женихам и помогает им бороться с Одиссеем, а так­же двенадцать рабынь Пенелопы, вступившие в преступную связь с врагами своего хозяина. Покончив с женихами, Одиссей и Телемах расправляются и с изменниками-рабами; рабынь ве­шают на корабельном канате, а Меланфия, отрезав ему уши, нос, ноги и руки, еще живым бросают на съедение собакам. Этот эпизод красноречиво свидетельствует о том, что чувство собственника-рабовладельца уже достаточно сильно развито у героев Го­мера, хотя рабство едва начинает зарождаться.

Типичная гомеровская община (демос) ведет довольно обособ­ленное существование, сравнительно редко вступая в соприкос­новение даже с ближайшими к ней другими такими же община­ми. Торговля и ремесло играют ничтожную роль. Каждая семья сама производит почти все необходимое для ее жизни: продукты земледелия и скотоводства, одежду, простейшую утварь, орудия труда, возможно, даже оружие. Специалисты-ремесленники, жи­вущие своим трудом, в поэмах встречаются крайне редко. Гомер называет их демиургами, т. е. «работающими на народ». Многие из них, по-видимому, не имели даже своей мастерской и постоян­ного места жительства и вынуждены были бродить по деревням, переходя из дома в дом в поисках заработка и пропитания. К их услугам обращались только в тех случаях, когда нужно было из­готовить какой-нибудь редкостный вид вооружения, например бронзовый панцирь, пли щит из бычьих шкур, или же драгоцен­ное украшение. В такой работе трудно было обойтись без помощи квалифицированного мастера-кузнеца, кожевника или ювелира. Греки гомеровской эпохи редко и неохотно занимались торговлей. Нужные им чужеземные вещи они предпочитали добывать силой и для этого снаряжали грабительские экспедиции в чужие края. Моря, омывающие Грецию, кишели пиратами. Морской разбой, так же как и грабеж на суше, не считался в те времена предо­судительным занятием (на это обратил внимание уже великий греческий историк Фукидид в V в. до н. э.). Напротив, в пред­приятиях такого рода видели проявление особой удали и молоде­чества, достойных настоящего героя и аристократа. Ахилл откры­то похваляется тем, что он, сражаясь на море и на суше, разорил двадцать три города в троянских землях. Телемах гордится теми богатствами, которые «награбил» для него его отец Одиссей. Но даже и лихие пираты-добытчики не отваживались в те времена выходить далеко за пределы родного Эгейского моря. Поход в со­седний Египет казался грекам той поры фантастическим пред­приятием, требовавшим исключительной смелости. Весь мир, ле­жавший за пределами их маленького мирка, даже такие сравни­тельно близкие к ним страны, как Причерноморье или Италия и Сицилия, казался им далеким и страшным. В своем воображе­нии они населяли эти края ужасными чудовищами вроде сирен или великанов-циклопов, о которых повествует Одиссей своим изумленным слушателям. Единственные настоящие купцы, о ко­торых упоминает Гомер,—это «хитрые гости морей»—финикий­цы. Как и в других странах, финикийцы занимались в Греции в основном посреднической торговлей, сбывая втридорога диковин­ные заморские изделия из золота, янтаря, слоновой кости, фла­кончики с благовониями, стеклянные бусы. Поэт относится к ним с явной антипатией, видя в них коварных обманщиков, всегда готовых провести простодушного грека.

Среди других достижений микенской цивилизации; в смутное время племенных вторжений и миграций было забыто и линей­ное слоговое письмо. Весь гомеровский период был периодом в полном смысле этого слова бесписьменным. До сих пор археоло­гам не удалось найти на территории Греции ни одной надписи, которую можно было бы отнести к промежутку с XI по IX в. до н. э. После длительного перерыва первые известные пауке грече­ские надписи появляются лишь во второй половине VIII в. Но «этих надписях используются уже не знаки линейного письма Б, которыми были испещрены микенские таблички, а буквы со­вершенно нового алфавитного письма, которое, очевидно, только зарождалось в это время. В соответствии с этим мы не находим в поэмах Гомера никаких упоминаний о письменности. Герои поэм все, как один, неграмотны, не умеют ни читать, ни писать. Не знают письма и певцы-аэды — «божественный» Демодок и Фемий, с которыми мы встречаемся на страницах «Одиссеи». В са­мих гомеровских поэмах, как мы уже говорили, явственно ощу­щается их тесная связь с устным народным творчеством — фоль­клором, который в Греции, как и в других странах, историче­ски, несомненно, предшествовал зарождению письменной поэзии. Сам факт исчезновения письма в послемикенскую эпоху, конеч­но, не случаен. Распространение линейного слогового письма на Крите и в Микенах диктовалось в первую очередь потребностью централизованного монархического государства в строгом учете и контроле над всеми находившимися в его распоряжении материальными и людскими ресурсами. Писцы, работавшие в микенских дворцовых архивах, исправно фиксировали поступ­ление в дворцовую казну поборов с подвластного населения, вы­полнение трудовых повинностей рабами и не рабами, а также раз­ного рода выдачи и отчисления из казны. Гибель дворцов и цита­делей в конце XIII—XII в. сопровождалась, вне всякого сомне­ния, распадом группировавшихся вокруг них больших ахейских государств. Отдельные общины освобождались от своей прежней фискальной зависимости от дворца и переходили на путь совер­шенно самостоятельного экономического и политического разви­тия. Вместе с крахом всей системы бюрократического управ­ления отпала и надобность в письме, обслуживавшем нужды этой системы и оно было надолго забыто.

Полагаясь на свидетельство Гомера, мы можем сказать, что на развалинах микенской бюрократической монархии возникла довольно примитивная территориальная община — демос, зани­мавшая, как правило, очень небольшую территорию. Политиче­ским и экономическим центром общины был так называемый по­лис. В греческом языке классической эпохи это слово выражает одновременно два тесно связанных между собой в сознании каж­дого грека понятия: «город» и «государство». Интересно, однако, что в гомеровском лексиконе, в котором слово «полис» встречает­ся довольно часто, отсутствует слово, которое можно было бы пе­ревести как «деревня». Это означает, что реальной противоположности между городом и деревней в то время в Греции еще не существовало. Сам гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней. С городом его сближают, во-первых, ком­пактная, скученная на небольшом пространстве застройка, во-вторых, наличие укреплений. Такие гомеровские полисы, как Троя в «Илиаде» или город феаков в «Одиссее», ужеимеют сте­ны, хотя по их описанию трудно определить, были это настоящие городские стены из камня или кирпича или же всего лишь зем­ляной вал с частоколом, И все же полис гомеровской эпохи едва ли можно признать настоящим городом ввиду того, что основную массу его населения составляют крестьяне-земледельцы и ското­воды, а отнюдь не торговцы и ремесленники. Полис окружают безлюдные поля и горы, среди которых глаз поэта различает лишь одинокие пастушьи хижины да загоны для скота. Как пра­вило, владения отдельной общины не простирались далеко. Чаще всего они были ограничены или небольшой горной долиной, или маленьким островком в водах Эгейского или Ионического моря. «Государственной» границей, отделяющей одну общину от дру­гой, служили обычно море или ближайший горный кряж, гос­подствующий над полисом и его окрестностями. Вся Греция, та­ким образом, предстает перед нами в поэмах Гомера как страна, раздробленная на множество мелких самоуправляющихся окру­гов. В дальнейшем на протяжении многих столетий эта раздроб­ленность оставалась важнейшей отличительной чертой всей по­литической истории греческих государств. На жителей ближай­шего соседнего полиса смотрели в гомеровское время какна вра­гов.Их можно было безнаказанно грабить, убивать, обращать в рабство. Обычным явлением были ожесточенные распри и погра­ничные конфликты между соседними общинами, нередко пере­раставшие в кровопролитные затяжные войны. Поводом к такой войне могло послужить, например, похищение соседского скота. В «Илиаде» Нестор, царь Пилоса и самый старый из ахейских героев, вспоминает о подвигах, совершенных им в молодые годы. Когда ему не было еще и 20 лет, он напал с небольшим отрядом на соседнюю с Пилосом область Элиду и угнал оттуда огромное стадо мелкого и крупного рогатого скота, а когда через несколько дней элейцы двинулись к Пилосу, Нестор убил их главного бога­тыря и разогнал все войско.

В общественной жизни гомеровского полиса немалую роль играют все еще сильные традиции родового строя. Объединения родов — так называемые филы и фратрии, составляют основу всей политической и военной организации общины. По филам и фрат­риям строится общинное ополчение во время похода или сраже­ния. По филам и фратриям народ сходится на собрание, когда нужно обсудить какой-нибудь важный вопрос. Человек, не при­надлежащий ни к какой фратрии, стоит, в понимании Гомера, вне общества. У него нет очага, т. е. дома и семьи. Его не за­щищает никакой закон. Поэтому он легко может стать жертвой насилия и произвола. Между отдельными родовыми союзами не было прочной связи. Единственное, что заставляло их держаться друг друга и селиться вместе в стенах полиса,— это необходи­мость в совместной защите против внешнего врага. В остальном филы и фратрии вели совершенно самостоятельное существова­ние. Община почти не вмешивалась в их внутренние дела. От­дельные роды постоянно враждовали между собой. Широко прак­тиковался варварский обычай кровной мести. Человек, запятнав­ший себя убийством, должен был бежать в чужую землю, спа­саясь от преследования сородичей убитого. Среди героев поэмы нередко встречаются такие изгнанники, покинувшие отечество из-за кровной мести и нашедшие приют в доме какого-нибудь царя. Так, Патрокл, ближайший друг Ахилла, еще в ранней юно­сти нечаянно убил одного из своих сверстников во время игры в кости. Из-за этого ему пришлось оставить родную Локриду и бежать на север, в Фессалию, где его радушно принял отец Ахил­ла. Если убийца был достаточно богат, он мог откупиться от ро­дичей убитого, уплатив им пеню скотом или слитками металла. В XVIII песне «Илиады» представлена интересная сцена суда из-за пени за убийство (поэт включает ее в число изображений, украшающих щит Ахилла, сделанный богом кузнечного ремесла Гефестом):

Далее много народа толпится па торжище; шумный

Спор там поднялся; спорили два человека о пене,

 Мзде за убийство; и клялся один, объявляя народу,

 Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.

 Оба решились, представив свидетелей, тяжбуих кончить.

Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;

Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские

Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;

Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;

С ними встают, и один за другим свой суд произносят.

В круге пред ними лежат два таланта чистого злата;

Мзда для того, кто из них справедливое право докажет,

Как мы видим, общинная власть, которую представляют в этом эпизоде «старцы градские», т. е. старейшины, выступает здесь всего лишь в роли третейского судьи, примирителя тяжу­щихся сторон, с решением которого они не обязательно должны считаться. В таких условиях при отсутствии сильной централизо­ванной власти, способной подчинить своему авторитету враждую­щие роды, межродовые распри нередко вырастали в кровавые гражданские усобицы, ставившие общину на грань распада. Та­кую критическую ситуацию мы видим в заключительной сцене «Одиссеи». Родственники убитых женихов, озлобленные гибелью своих сыновей и братьев, павших от руки Одиссея, устремляют­ся к загородной усадьбе его отца с твердым намерением отомстить за погибших и искоренить всю царскую семью. Обе «пар­тии» с оружием в руках выступают навстречу друг другу. Завя­зывается сражение. Лишь вмешательство богини Афины, покро­вительствующей Одиссею, останавливает кровопролитие и застав­ляет врагов пойти на примирение.

Характеризуя греческое общество гомеровской эпохи, Ф. Эн­гельс писал: «Мы видим, таким образом, в греческом строе герои­ческой эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствовало на­коплению богатств в семье и делало семью силой, противостоя­щей роду» (Ф. Э н г е л ь с. Происхождение семьи, частной собственности и госу­дарства.— К. Маркс и Ф. Э н г с л ь с. Сочинения. Изд. 2 е. Т. 21, с. 108.) Патриархальная моногамная семья — ойкос была главной экономической ячейкой гомеровского общества. Родовая собственность на землю и другие виды имущества, судя по всему, была изжита еще в микенскую эпоху, хотя пережитки ее продол­жали существовать в Греции еще длительное время спустя. Так, во многих греческих государствах действовал еще в начале VI в. до п. э. закон, по которому имущество умершего при отсутствии у него прямых наследников переходило к его близким или более отдаленным родственникам. Завещать имущество лицам, не свя­занным родством с завещателем, было строжайше запрещено. Ос­новной вид богатства, каким была в глазах греков гомеровского времени земля, считался собственностью всей общины. Время от времени в общине устраивались переделы принадлежащей ей земли. Теоретически каждый свободный общинник имел право на получение надела (эти наделы назывались по-гречески клера­ми, т. е. «жребиями», так как их распределение производилось при помощи жеребьевки). Однако на практике эта система зем­лепользования не препятствовала обогащению одних членов об­щины и разорению других. Гомер уже знает, что рядом с бога­тыми «многонадельными» людьми (поликлерой) в общине есть и такие, у которых совсем не было земли (аклерой). Очевидно, это были крестьяне-бедняки, у которых не хватало средств для того, чтобы вести хозяйство на своем небольшом наделе. Дове­денные до отчаяния, они уступали свою землю богатым соседям и таким образом превращались в безземельных батраков-фетов. Обездоленные феты бродили по деревням и, чтобы не умереть с голоду, просили подаяния или нанимались на работу в богатые хозяйства на самых тяжелых кабальных условиях. Один из же­нихов Пенелопы, Еврмах, говорит, обращаясь к Одиссею, кото­рый неузнанным, в обличье нищего бродяги вернулся в свой дом:

Странник, ты, верно, поденщиком будешь согласен наняться

 В службу мою, чтоб работать за плату хорошую в поле,

Рвать для забора терновник, деревья сажать молодые;

Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу,

Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь.

 Думаю только, что будешь худой ты работник, привыкнув

 К лени, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь:

Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее.

Оторванный от своей общины, лишенный поддержки сороди­чей, фет был совершенно беззащитен перед произволом «сильных людей». Любой из них мог безнаказанно убить бродягу или сде­лать его своим рабом. Если он нанимался на работу, его могли прогнать, не заплатив условленной платы, да еще и изувечить, если он был слишком настойчив в своих домогательствах.

Феты, положение которых лишь немногим отличалось от по­ложения рабов, а возможно, было и еще хуже, так как они были лишены той защиты, которую рабу давал его хозяин, стоят в са­мом низу той общественной лестницы, на вершине которой мы видим господствующую группу родовой знати, т. е. тех людей, которых Гомер постоянно именует «лучшими» (аристой— отсюда наше «аристократия») или «добрыми», «благородными» {агатой), противопоставляя их «скверным» и «низким» {какой), т. е. рядо­вым общинникам. В понимании поэта, природный аристократ стоит на голову выше любого простолюдина как в умственном и моральном, так и в физическом отношении. В «Илиаде» аристо­крат Одиссей с презрением обращается к «мужу из народа», со­провождая свою речь палочными ударами (дело происходит на народном собрании ахейцев):

Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай,

Боле почтенных, чем ты!

Невоинственный муж и бессильный»

Значащим ты никогда не бывални в боях, ни в советах.

Свои претензии на особое, привилегированное положение в обществе аристократы оправдывали ссылками на свое якобы бо­жественное происхождение. Поэтому Гомер обычно называет их «божественными» или «богоподобными». Многие аристократиче­ские семьи не только в гомеровский период, но и в гораздо более позднее время (например, в классических Афинах V—IV вв. до н. э.) возводили свою родословную по прямой линии к одному из олимпийских богов, а то и к самому Зевсу — верховному олим­пийцу. Разумеется, реальной основой могущества родовой знати было вовсе не «кровное родство с богами», а большое богатство, резко выделявшее представителей этого сословия из среды рядо­вых членов общины. Знатность и богатство для Гомера — поня­тия почти нерасторжимые. Знатный человек не может не быть богатым, и, наоборот, богач обязательно должен быть знатен. Аристократы кичатся перед простонародьем и друг перед другом своими обширными полями, несметными стадами скота, богаты­ми запасами железа, бронзы и драгоценных металлов. Так, у Одиссея, по словам его свинопаса Евмея, было двенадцать стад одних лишь быков и примерно такое же количество свиней овец и коз. Аристократический ойкос выделяется среди семей рядовых общинников не только богатством, но и "размерами. В его состав входят взрослые сыновья главы семейства вместе с их женами и потомством, но также и рабы, и так называемые слуги (как пра­вило, это были чужеземцы, принятые в дом из милости на пра­вах младших членов семьи). Кроме того, каждая знатная семья имела при себе целый штат приверженцев и клиентов из числа малоземельных крестьян, попавших в экономическую зависимость от аристократа-«благодетеля», оказавшего им в трудную минуту материальную поддержку, или просто заинтересованных в по­кровительстве «сильного» человека. В случае надобности богатый и знатный человек мог сколотить из зависимых от него люден вооруженный отряд, с которым он пускался в очередное пират­ское предприятие или ввязывался в какую-нибудь междоусобную распрю в своей общине.

Экономическое могущество знати обеспечивало ей командную позицию во всех делах общины, как во время войны, так и во время мира. Решающая роль на полях сражений принадлежала аристократии уже в силу того, что только богатый и знатный че­ловек мог в те времена приобрести полный комплект тяжелого вооружения (бронзовый шлем с гребнем, панцирь, поножи, тяже­лый кожаный щит, обитый медью), так как оружие вообще было очень дорого. Лишь самые состоятельные люди общины имели возможность держать боевого коня. В природных условиях Гре­ции при отсутствии богатых пастбищ это было далеко не просто. К атому следует добавить, что в совершенстве владеть тогдаш­ним оружием мог лишь человек, получивший хорошую атлетиче­скую подготовку, систематически упражнявшийся в беге, мета­нии копья и диска, верховой езде. А такие люди могли найтись опять-таки только в среде знати. У простого крестьянина, с утра и до захода солнца занятого тяжелым физическим трудом на своем наделе, попросту не оставалось времени для занятий спор­том. Поэтому атлетика в Греции долгое время оставалась приви­легией аристократии. Во время сражения аристократы в тяжелом вооружении пешие или верхом на конях (у Гомера — на колесни­цах) становились в первых рядах ополчения, а за ними беспоря­дочной массой толпился «простой народ» в дешевых войлочных панцирях с легкими щитами, луками и дротиками в руках. Когда войска противников сближались, промахай (букв. «сражающиеся впереди»—так называет Гомер воинов из знати, противопостав­ляя их рядовым ратникам) выбегали из строя и завязывали оди­ночные поединки. До столкновения основных плохо вооружен­ных масс воинов дело доходило редко. Исход сражения обычно решали промахой. В древности место, занимаемое человеком в боевом строю, обычно определяло и его положение в обществе. Являясь глав­ной решающей силой на поле брани, гомеровская знать претен­довала также и на господствующее положение в политической жизни общины. Какмы уже видели, аристократы презрительно третировали простых общинников как людей, «ничего не знача­щих в делах войны и совета». В присутствии знати «мужи ив на­рода» должны были сохранять почтительное безмолвие, прислу­шиваясь к тому, что скажут «лучшие люди», так как считалось, что по своим умственным способностям они не могут здраво су­дить о важных «государственных» делах. На народных собраниях, описания которых неоднократно встречаются в поэмах, с реча­ми, как правило, выступают цари и герои «благородного проис­хождения». Народ, присутствовавший при этих словопрениях, мог выражать свое отношение к ним криками или бряцанием оружия (если собрание происходило в военной обстановке}, по­добно зрителям в театре или болельщикам на стадионе, но в само обсуждение обычно не вмешивался. Лишь в одном случае, в ви­де исключения, поэт выводит на сцену представителя народной массы и даст ему - возможность высказаться. На собрании ахейского войска, осаждающего Трою, обсуждается вопрос, кровно затрагивающий всех присутствующих: стоит ли продолжать вой­ну, тянущуюся уже десятый год и не сулящую победы, пли же лучше сесть на корабли и всем войском вернуться па родину, в Грецию. Неожиданно берет слово рядовой ратник Терсит. Поэт, явно сочувствующий знати, не скупится на бранные слова и уничижительные эпитеты, изображая этого «смутьяна». Терсиг на редкость уродлив:

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;

Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади

 Плечи на персях сходились; глава у него подымалась

 Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.

В то же время он выскочка и крикун, постоянно нарушаю­щий порядок в собрании, не считающийся с искони заведенны­ми правилами приличия, в соответствии с которыми он и ему по­добные не должны были выступать перед народом:

В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи,

 Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность,

Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.

Терсит смело обличает алчность и корыстолюбие Агамемнона, верховного предводителя ахейского воинства, и призываетвсехнемедленно отплыть к родным берегам, предоставив гордомубасилею одному сражаться с троянцами:

Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы!

В домы свои отплывем, а его оставим под Троей,

Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает,

Служим ли помощью в брани и мы для него,— иль не служим.

«Крамольные» речи Терсита резко обрывает Одиссей, один из ахейскнх царей. Осыпав его грубой бранью и пригрозив рас­правой, если он будет продолжать свои нападки на царей, Одис­сей в подтверждение своих слов наносит горбуну сильный удар своим царским жезлом:

Рек и скипетром его по хребту и плечам он ударил.

Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы;

Вдруг по хребту полоса под тяжестью скиптра златого;

 Вздулась багровая; сел он от страха дрожа, и, от боли.

Вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах,

Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись.     \

Этот любопытный эпизод наглядно показывает, каково было подлинное соотношение сил между народом и аристократией внутри гомеровской общины. Стоило простому человеку ска­зать хотя бы слово наперекор воле правящей знати, как ему тотчас же зажимали рот, не останавливаясь при этом и перед прямой физической расправой. Сцена с Терситом, как и многие другие эпизоды гомеровских поэм, красноречиво свидетельству­ет о глубоком упадке и вырождении первобытной демократии. Народное собрание, призванное по самой своей природе служить рупором воли большинства, здесь оказывается послушным орудием в руках небольшой кучки царей. Терсит, хотя он, без­условно, выражает мысли и чувства большей части ахейского войска, становится посмешищем в его глазах, и вскоре мы видим, как ахейцы, только что в панике бежавшие к кораблям, стремясь как можно скорее вернуться на родину, громким криком привет­ствуют предложение Одиссея остаться на месте и продолжать войну до победного конца.

Для сильного и своенравного аристократа, располагающего немалым числом слуг и приверженцев, готовых встать на его защиту, воля народа, даже выраженная открыто и прямо, отнюдь не имела обязательной силы закона. Так, Агамемнон вопреки ясно выраженной воле всего ахейского войска отказывается вернуть Хрису, старому жрецу бога Аполлона, его дочь Хрисеиду, которая досталась ему при разделе добычи, и этим навлекает неисчислимые беды на всю армию: разгневанный Аполлон насылает на ахейцев страшную болезнь, от которой гибнут люди и скот. Встречая среди народа открытое противодействие своим замыслам, «лучшие люди» могли просто разогнать собрание. Именно так поступают в одной из песен «Одиссеи» женихи Пенелопы. Народное собрание на Итаке не созывалось ни разу с тех пор, как Одиссей отплыл со своей дружиной в поход на Трою (с этого времени минуло уже 20 лет). Но вот наконец сын героя Телемах созывает граждан на площадь, чтобы пожаловать­ся им на те безобразия, которые творят в его доме женихи (чтобы принудить Пенелопу к браку с одним из них, они ис­требляют на своих пирах скот и вино, принадлежащие Одиссею). Народ собирается, но при первой же попытке обуздать их женихи приказывают италийцам разойтись по домам, и народ послушно выполняет их приказ. Авторитет народного собрания стоит здесь еще ниже, чем в сцене с Терситом. В наиболее драматичных и напряженных сценах «Илиады» и «Одиссеи» народ остается пассивным и безмолвным свидетелем бурных столкновений между главными действующими липами поэм (такова, например, «сцена ссоры царей» в I песне «Илиады»), Лишь в немногих эпизодах более поздней «Одиссеи» народ предстает перед нами как грозная карающая сила, с яростью обрушивающая свой гнев на преступившего ее волю индивида. Так, италийцы собираются расправиться с Одиссеем, чтобы отомстить ему за истребление женихов, составляющих цвет юношества Итаки. Однако в крити­ческих ситуациях такого рода народ обычно действует не само­стоятельно, а повинуясь подстрекательству кого-нибудь из аристократов, стремящегося разделаться со своими врагами. В только что упомянутой сцене из «Одиссеи» в роли подстрекате­ля выступает отец погибшего предводителя женихов Антиноя, Евпея, которого Одиссей в свое время спас от озверевшей толпы граждан Итаки, порывавшейся разграбить его дом и убить его самого за преступление, совершенное им против общины. Народ­ное собрание, таким образом, нередко превращалось в арену, которую враждующие группировки знати использовали для того, чтобы сводить счеты со своими противниками. Каждая из них старалась привлечь народ на свою сторону и выдать свою волю за волю всей общины.

Учитывая все эти факты, приходится признать, что полити­ческая организация гомеровского общества была очень далека от подлинной демократии. Реальная власть сосредоточивалась в то время в руках наиболее могущественных и влиятельных представителей родовой знати, которых Гомер называет басилеями. В произведениях более поздних греческих авторов слово басилей обозначает обычно царя, например персидского пли македонского. Внешне гомеровские басилеи действительно напо­минают царей. В толпе басилея можно было узнать по знакам царского достоинства: скипетру и пурпурной одежде. «Скипетродержцы» — обычный эпитет, используемый поэтом для характе­ристики басилеев. Они именуются также «зевсорожденными» или «вскормленными Зевсом», что должно указывать на особую благосклонность, которую проявляет к ним верховный олимпиец. Басилеям принадлежит исключительное право хранить и толко­вать законы, внушенные им, как думает поэт, опять-таки самим Зевсом. «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамем­нон,— обращается к Агамемнону Нестор,— многих народов ты царь, и тебе вручил олимпиец скиптр и законы, да суд и совет произносишь народу». На войне басилей становились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратникам. Во время больших общенародных празднеств басилей совершал жертвоприношения богам и молил их о благе и процветании для всей общины. За все это народ обязан был чтить «царей» дарами: почетной долей вина и мяса на пиру, лучшим и самым обширным наделом при переделе общинной земли и т. д. Формально «дары» считались добро­вольным пожалованием или почестью, которую басилей получал от народа в награду за свою воинскую доблесть (или за справед­ливость, проявленную им в суде). Однако па практике этот старинный обычай нередко давал в руки «царей» удобный пред­лог для лихоимства и вымогательства, так сказать, «на законном-основании». Таким «царем — пожирателем народа» представлен в первых песнях «Илиады» Агамемнон.

При всем могуществе и богатстве басилеевих власть не может считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно. В понимании Маркса и Энгельса, которые присоединяются в этом вопросе к мнению знаменитого американского этнографа Л. Г. Моргана, басилей был вождем племени или рода. Это пред­положение позволяет объяснить одно весьма странное на первый взгляд обстоятельство. Давно уже замечено, что в каждом гоме­ровском полисе было несколько или даже много лиц, носивших титул басилея и, очевидно, пользовавшихся связанными с ним привилегиями. Так, сказочным островом феаков, куда Одиссеи попадает во время своих скитаний, правят тринадцать «славных басилеев». Один из них, Алкиной, радушно принимает скитальца в своем доме и помогает ему вернуться на родину. Можно пред­положить, что каждый басилей возглавлял одну из тринадцати фил или фратрий, составлявших в совокупности феакийский де­мос. В Афинах еще и в гораздо более поздние времена было четыре так называемых «филобасилея» в соответствии с числом древних родовых фил (племен), на которые делился афинский народ.

В пределах своей филы или фратрии басилей выполнял глав­ным образом жреческие функции, заведуя родовыми культами (у каждого родового союза был в те времена свой особый бог-покровитель). Все же вместе басилеи составляли какое-то по­добие правящей коллегии или совета и сообща решали все на­сущные вопросы управления, прежде чем представить их на окончательное утверждение в народное собрание (эта послед­няя формальность соблюдалась далеко не всегда). Время от времени все басилеи общины собирались на городской площа­ди (агора) и там в присутствии всего народа разбирали судеб­ные тяжбы, как это показано в уже упоминавшейся сцене суда, изображенной на щите Ахилла. Во время войны один (иногда два) из басилеев избирался на народном собрании на долж­ность военачальника и возглавлял ополчение общины. В походе и в сражении басилей-военноначальник пользовался очень широ­кой властью, включавшей даже право жизни и смерти по отно­шению к трусам и ослушникам, но по окончании похода он обычно слагал свои полномочия. Бывали случаи, когда воена­чальник, прославившийся подвигами и к тому же выделявшийся среди других басилеев богатством и знатностью рода, добивал­ся продления своих полномочий. Если же к его военным функ­циям присоединялись также функции верховного жреца и глав­ного судьи, такой человек становился «царем», т. е. фактически главой общины. Такое положение занимает, например, среди феакийских басилеев, Одиссей среди других басилеев Итаки, Агамемнон среди предводителей ахейского войска, Положение верховного басилея, однако, было очень непрочным. Лишь немногим из них удавалось закрепить за собой власть на длительное время, а тем более передать ее своим детям. Обычно этому препятствовало соперничество и враждебные происки других басилеев, ревниво следивших за каждым шагом правителя и стремившихся во что бы то ни стало не допустить его чрезмерного усиления.

Типичной для политических отношений гомеровской эпохи гложет считаться ситуация, сложившаяся за время отсутствия Одиссея на его родном острове Итака. Власть на острове захватили женихи супруги Одиссея — Пенелопы. Тот из них, ко­торому удастся сломить ее упорство, станет и преемником про­павшего без вести Одиссея. У Одиссея есть сын, уже взрослый юноша Телемах. Казалось бы, он-то как законный наследник своего отца и должен занять освободившийся «царский трон». Телемах, однако, не выказывает никаких претензий на престол. Правда, беседуя с женихами, он признает, что вообще «царем быть не худо», так как «богатство в царевом доме скопляется скоро и сам он в чести у народа». За этими словами следует, однако, странная оговорка: «Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется много достойнейших власти и старых и юных (в подлиннике сказано «много басилеев, молодых и старых»);

меж ними вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея. В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах». Создается впечатление, что Телемах гораздо больше дорожит своим имуществом, чем «царской» властью и связанными с нею почестями. Характерно также, что ни Телемах, ни сам Одиссей нигде не обвиняют женихов в узурпации, незаконном захвате власти, измене «главе государства» и тому подобных преступлениях; обращаясь к же­нихам с краткой обвинительной речью перед тем, как начать их избиение, Одиссей ставит им в вину лишь разграбление его имущества, насилие над рабынями и попытки принудить к незаконному браку его жену, ни словом не упоминая об оскорблении его «царского сана» и покушении на его власть. Очевидно, узур­пация «царской власти» не считалась в то время преступлением, так как не было никаких норм или законов, определявших порядок наследования престола. На практике «царем» мог стать любой из племенных или родовых вождей (басилеев) или даже просто богатый и знатный человек, располагавший достаточным числом приверженцев в народном собрании. С их помощью он мог добиться признания народом. Впрочем, сам акт провозглаше­ния нового «царя» в народном собрании не давал ему прочных гарантий власти. Спустя короткое время народ мог «передумать» и передать «престол» другому претенденту (в действительности решение этого вопроса зависело, конечно, не от воли народа, а от сложившегося в данный момент соотношения сил "между враж­дующими группировками знати). Таким образом, как сложивший­ся и прочно укоренившийся политический институт монархия в это время еще не существовала.

Гомеровский период занимает особое место в греческой ис­тории. Классовое общество и государство, уже существовав­шие в Греции во времена расцвета микенской цивилизации, те­перь зарождаются здесь снова, но уже в иных масштабах и формах. Во многом это было время упадка и культурного застоя. Но вместе с тем это было и время накопления сил перед новым стремительным подъемом. При внешней видимости покоя и неподвижности в недрах греческого общества происходит в этот период упорная борьба нового со старым, идет интенсивная ломка традиционных норм и обычаев родового строя и не менее интенсивный процесс образования классов и государства. Огромное значение для последующего развития греческого об­щества имело происшедшее в течение гомеровского периода ко­ренное обновленце его технической базы, что нашло свое отра­жение прежде всего в широком распространении железа и его внедрении в производство. Все эти важные сдвиги подготовили переход греческих полисов на совершенно новый путь истори­ческого развития, вступив на который они смогли в течение трех или четырех ближайших столетий достигнуть еще невиданных в истории человечества высот культурного и социального прогрес­са, оставив далеко позади всех своих соседей как на Востоке, так и на Западе.

Андреев Ю.В.

Греция в Х1-1Х вв. до н.э. по

данным гомеровского эпоса. В Кн.

История Древнего мира. Ранняя древность.

М.,1983. С.296-314.

 

3.2. Неронова В.Д. Экономическая система Римской державы со 11 в. до н.э. по 11 в.н.э.

Последние два века до нашей эры и первые два века нашей эры явились в Римской державе эпохой наибольшего развития рабовладельческой формации. За четыре указанных столетия в развитии римской экономической системы проявились такие об­щие черты, как широкое территориальное распространение рабо­владельческого способа производства в пределах Римской, державы, главными очагами которого были города, максимальное развитие частного сектора экономики за счет сокращения госу­дарственного, сильная классовая поляризация в обществе Рим­ской державы — увеличение классов рабовладельцев и рабов и в то же время сокращение класса свободных мелких собствен­ников, наибольшее распространение классической формы рабст­ва, рост специализации и товарности производства в различных отраслях хозяйства.

К концу республиканской эпохи владения Римской державы охватили почти все Средиземноморье. Завоеванные Римом вне италийскне владения стали называться провинциями, т. е. стра­нами завоеванными, побежденными. Первыми провинциями были Сицилия, Сардиния, Корсика, Цизальпинская Галлия, Аф­рика (территория бывшего Карфагенского государства), Ближ­няя и Дальняя Испании, Иллирия, Македония, Греция, которая в качестве провинции была названа римлянами Ахайей. В 133 г. до н. э. Рим поглотил Пергамское царство в Малой Азии, став­шее провинцией Азия. В 63 г. до н. э. во время похода полковод­ца Помпея на Восток была превращена в провинцию Сирия, а в Малой Азии была создана новая провинция — Вифиния и Понт. В 58—50 гг. до н. э. римские войска под командованием Юлия Цезаря завоевали Трансальпийскую Галлию. В 30 г. до н. э. при вступлении войск Октавиана в Египет пало это древнейшее цар­ство Ближнего Востока, последнее эллинистическое государство: Египет стал римской провинцией. В период ранней империи, как упоминалось в этой лекции, Рим подчинил себе значительную часть Британии, ряд стран в Подунавье — Паннонию, Мёзию, Фракию, Дакию — и некоторые другие области, так что Средиземное море стало внутренним морем Римской державы.

В эпоху республики римская провинциальная система осно­вывалась на почти неограниченном ограблении и эксплуатации завоеванных народов. Ограбление провинции начиналось с мо­мента ее завоевания. Римское войско захватывало казну преж­них правителей и богатства храмов; население завоеванной стра­ны обязывали сдать золото и серебро; Рим конфисковал часть земель в покоренных странах, а также 'рудники, соляные про­мыслы и другие важнейшие предприятия. Значительная часть награбленных ценностей шла в казну (эрарий) римского госу­дарства, другая часть делилась среди воинов, причем львиную долю добычи получали полководцы. Некоторые провинции, как, например, Египет, были императорскими, и доходы с них посту­пали не в сенатский эрарий, а в императорский фиск. При завое­ваниях римляне захватывали много пленных с целью получения за них выкупа или для продажи их в рабство. Конфискованные в провинциях земли пополняли фонд аger риblic.

Для управления каждой провинцией назначался наместник из числа бывших консулов или преторов, который и назывался соответственно проконсулом или пропретором. При наместнике имелись канцелярия и войско. Провинциальный административ­ный аппарат в значительной степени состоял из привилегирован­ных императорских рабов и вольноотпущенников. Содержание наместника, его штата и войска ложилось на провинцию.

Провинциалы составляли самую бесправную часть свободно­го населения Римской державы. Они платили Риму налоги, ко­торые были особенно тяжелы потому, что римляне, не имея до­статочного государственного финансового аппарата, поручали сбор налогов в провинциях частным лицам — откупщикам (публиканам). Богатые дельцы, например из числа римских всадни­ков, вносили в казну всю полагающуюся, сумму налога с той или иной провинции, а затем с помощью наемных солдат и сборщи­ков собирали налог с ее населения с превышением в свою поль­зу. Сборщики налогов — мытари — были самыми ненавистными людьми в провинциях. Многие провинциалы попадали в рабство за долги из-за неуплаты налога. Провинциалы имели перегринский⁽Перегрин (лат.) — «чужеземец, иностранец») статус, а поэтому на них не распространялось запре­щение обращать должников в рабство, касавшееся только рим­ских граждан (впрочем, фактически и для них не всегда соблю­давшееся). Наместники, откупщики и арендаторы конфискован­ных в провинциях земель и других имуществ хозяйничали, по су­ществу, бесконтрольно, обогащаясьза счет ограбления про­винциального населения.

Хотя ко времени римского завоевания на островах и побе­режьях Западного Средиземноморья имелись развитые классо­вые общества в виде греческих и финикийских городов, все же большинство населения западных провинций находилось на раз­ных стадиях разложения первобытнообщинного строя. В Восточ­ном Средиземноморье, напротив, римляне завоевали ряд стран с древними цивилизациями. Соответственно различалосьи влияниеримлян в западных и восточных провинциях.

В западных провинциях начался интенсивный процесс рома­низации: на отнятых у местного населения землях основывались колонии римских граждан, получавших земельные наделы; бо­гатые римские граждане арендовали крупные земельные участ­ки из фонда ager publicus и заводили на них рабовладельческие хозяйства; под влиянием римского завоевания ускорялось соци­ально-имущественное расслоение провинциального населения и развитие рабовладельческих отношений в провинциях; началось распространение латинского языка и римской культуры.

В конце республиканского периода и особенно во времена им­перии римляне стали практиковать массовый вывод колоний ве­теранов в провинции, а соседские и племенные общины провин­циального населения стали получать права автономных горо­дов — муниципиев и превращаться в подобия античных полисов. Гражданские и ветеранские колонии явились опорными пункта­ми романизации провинций. Конечно, степень романизации от­дельных западных провинций была различной. Так, завоеванная в I в. н. э. Британия, находившаяся тогда на стадии первобытно­общинного строя, вследствие сравнительно слабого хозяйствен­ного освоения острова римлянами и малочисленности римских поселенцев подверглась лишь поверхностной романизации, следы которой почти полностью стерлись после вывода из этой страны римских легионов в начале V в. и последовавшего вскоре за этим завоевания Британии германскими племенами англов, саксов и др. Сильной романизации подверглись завоеванные в период ранней империи придунайские провинции, например Дакия, куда стекались колонисты со всех концов империи.

В густонаселенных восточных провинциях со множеством го­родов и высоким экономическим и классовым развитием была невозможна широкая римская аграрная колонизация. Проникно­вение римлян на Восток в основном ограничивалось чиновниками, воинами, купцами, откупщиками, которые селились здесь и при­обретали земельные владения. Римляне не изменили внутренней структуры городов и сельских общин, но они по своему произволу перекраивали городские территории, изымая их из-под власти одних полисов и передавая другим. В вопросы местного самоуп­равления римляне вмешивались редко — когда затрагивались их интересы, но в этих случаях, они не считались ни с местными ор­ганами, ни с местными правовыми традициями. Самоуправление городов ограничивалось финансово-экономическими вопросами, дарованием местных гражданских прав, предоставлением поче­стей. В условиях постоянных грабежей со стороны римских от­купщиков, наместников, полководцев города стремились исполь­зовать свои общественные фонды для сохранения гражданского коллектива, предотвращения полного разорения граждан. На­пример, в малоазийских гражданско-храмовых общинахв I в. до н. э. широко использовалась храмовая землядля сдачи в аренду гражданам на сравнительно легких условиях.

При завоевании Средиземноморья Рим захватил ряд стран, превосходивших его по уровню экономического развития. Это в первую очередь относится к восточным провинциям Рима. При­ток квалифицированных рабов и свободных ремесленников из этих стран способствовал экономическому развитию Италии. Усиление экономических контактов между различными страна­ми, объединенными в составе Римской державы, благоприятство­вало развитию в ней территориального разделения труда, а, сле­довательно, товарного сельского хозяйства, ремесла, торговли, сравнительно дешевого кредита. Торговлей и ростовщичеством занимались не только всадники, но и сенаторы, хотя это им за­прещалось: они действовали через подставных лиц, обычно через своих вольноотпущенников.

В период поздней республики возрос удельный вес рабов в производстве, хотя численного перевеса их в производстве по сравнению со свободными трудящимися не наблюдалось и в эту эпоху. Рабы были основной рабочей силой на тяжелых работах в строительстве и в рудниках, причем в последних они подверга­лись особенно тяжелой эксплуатации и жестокому обращению. Техническими достижениями этого периода были изготовление стальных орудий и оружия, широкое применение обожженного кирпича, изобретение бетона, строительство хороших мощеных дорог, углубление рудников до 150 м и применение в них венти­ляции и водоотливных сооружений. Во II—I вв. до н. э. многие италийские города становятся центрами ремесла и торговли. На­блюдается узкая и глубокая специализация в ремесле. Рабы-ре­месленники использовались либо в господском доме, либо в спе­циальных мастерских, в которых могло быть от нескольких рабов до нескольких десятков их. Известно наделение рабов-ре­месленников пекулием, т. е. господским имуществом, данным во владение рабу. Раб с пекулием, например в виде мастерской, са­мостоятельно вел производство, в частности мог сам приобретать рабов, и уплачивал определенную долю дохода своему господи­ну. Практиковалась сдача рабов-ремесленников внаем, причем договор о найме заключался либо между господином и нанима­телем, либо между рабом и нанимателем. В последнем случае раб сам получал заработную плату, определенную часть кото­рой отдавал своему господину. Наделяя рабов пекулием или сда­вая их внаем на условии личных расчетов между нанимателем и рабом, господин стремился экономически заинтересовать ра­бов в их труде. Некоторым рабам удавалось при этом скопить деньги для выкупа на волю. Рабы-ремесленники, за исключе­нием эксплуатируемых в господском доме, в эпоху поздней рес­публики начинают сближаться с ремесленниками из вольноот­пущенников и свободнорожденных. Это проявилось, например, в их совместном участии в культовых коллегиях, объединявших ремесленников одной профессии. На средства, составлявшиеся из паевых взносов, эти коллегии «маленьких людей» устраивали совместные трапезы в праздничные дни и организовывали похо­роны своих сочленов. Государственная власть разрешала существование подобных коллегий. Они же фактически способст­вовали приобщению разноплеменной массы рабов к официальной римской идеологии. Труд свободных сохранился в ремесле боль­ше, чем в сельском хозяйстве.

Массовое применение рабского труда в сельском хозяйстве было вызвано коренной перестройкой этой отрасли экономики — ростом сельскохозяйственных комплексов и широким распростра­нением культур, требовавших большого труда в течение всего года. Массовое рабство пришло в Италию с культурой винограда и оли­вок. Выращивание зерновых культур — дело сезонное, и большому числу рабов в промежутках между севом и жатвой нечего было делать. Но со II в. до н. э. в Италии уменьшается удельный вес зернового хозяйства (а в то же время растет ввоз хлеба из про­винций) и увеличивается удельный вес интенсивных отраслей хо­зяйства — виноградарства, оливководства, садоводства, овощевод­ства, скотоводства и птицеводства,— требующих довольно боль­шого числа рабочих рук в течение круглого года. Товарные сель­ские хозяйства, основанные на рабском труде, поставляли свою продукцию на городской рынок.

Италия, став политическим центром Римской державы, оста­лась страной аграрной по преимуществу. Развитие италийского сельского хозяйства вызвало к жизни обширную сельскохозяйст­венную литературу, из которой до нас дошли трактаты Катона (II в. до н. э.), Варрона (I в. до н. э.), Колумеллы и Плиния Старшего (оба жили в I в. н. э.). Их труды служат основой для изучения италийских поместий соответствующих столетий.

В период поздней республики и ранней империи в Италии су­ществовало три типа сельских хозяйств: вилла, латифундия и мел­кое крестьянское хозяйство.

Вилла — мелкое или среднее поместье размером в несколько десятков или сотен югеров (югер=1/4 га). Условия рыночных связей определяли степень товарности, а вместе с тем и весь характер поместного производства. По этому признаку различа­лось три вида вилл: пригородные, средние и дальние. Приго­родные имения, которые нередко были узкоспециализирован­ными, поставляли на городской рынок виноград, свежие фрукты и овощи, живую рыбу и птицу, поросят и ягнят, мед, молоко и др. Все необходимое для жизни самих обитателей имения и даже корм для скота и птицы было выгоднее купить на городском рын­ке, нежели производить в имении. Товарное пригородное хозяй­ство основывалось целиком на рабском труде; производство в доходных виллах было интенсивным: собственник виллы старался выжать все возможное и из рабов, и из сельскохозяйственных культур путем усиленной эксплуатации рабов и отчасти применения передовых хозяйственных методов. Сочетание мер наказания поощрения при неукоснительном надзоре за сравнительно небольшим числом рабов-специалистов (один-два десятка), занятых на вилле, позволяло добиться довольно высокой производительноеих труда. Расположенные дальше от обширных городских рынков имения не могли полностью специализироваться на одной или не­многих отраслях хозяйства и полностью отказаться от других. Здесь производились для продажи продукты, хорошо переносящие перевозку: виноградное вино, оливковое масло, маринованные оливки и др.; выращивались зерновые культуры, особенно пшени­ца, оттеснившая менее ценные, хотя и неприхотливые ячмень и полбу. Скот разводили главным образом рабочий — волов и ослов. В трактатах римских агрономов наиболее подробно описана именно такая вилла, которых было больше всего. Хозяйство здесь было основано на труде рабов, но в периоды уборки урожая использо­вались и наемные работники со стороны, из числа соседних кре­стьян. На средней вилле было обычно от 15 до 50—60 рабов, заня­тых круглогодичной работой. Управляющий (вилик) был тоже из числа рабов; ему помогала жена. Они действовали под строгим контролем хозяина. Рабы, за исключением вилика, по-видимому, не имели семьи, и им не позволяли выходить из поместья (вилику это разрешалось лишь по особому распоряжению хозяина). Суще­ственных нововведений в земледельческих орудиях не наблюда­лось. Процесс совершенствования производительных сил шел глав­ным образом за счет повышения квалификации работников и на­копления навыков обработки почвы (включая удобрение) и ухода за растениями и животными. По сравнению с мелкими хозяевами и арендаторами владельцы вилл могли п