Легитимность, запрет на критику

Какой бы ни была власть, с которой люди имеют дело, возникает вопрос: “В каких условиях они подчиняются и почему? На какие внут­ренние оправдания и внешние средства опирается это господство?”. Вебер в числе этих условий называет прежде всего военную силу, на­пример, политику, связанную с армией, или экономический интерес. Далее, на основании общепризнанного права, скажем, выборов или наследования, подчинение авторитету, лицу, призванному командо­вать другими. Следовательно, с одной стороны, насилие в различных формах, с другой - легитимность, оправдывающая и освящающая господство...

Внутренняя вера, дополняющая в различных пропорциях внешнее насилие, - вот формула легитимности. Согласно тому, что мы уже знаем, Вебер рассматривает господство - и в этом основа его теории - исключительно с данной позиции. Не в том смысле, что он пренеб­регает экономическим или вооруженным давлением, но в том, что, чем больше доверия и любви внушают носители власти, тем более полных повиновения и возможностей командовать они достигают...

Независимо от причин подчинения, оно в конце концов тож­дественно доверию... зерно сомнения у миллионов людей приводит к низвержению даже самого могущественного тирана. Диктатуры про­тиворечат не только правам человека, но и подлинной природе вла­сти. Постоянное насилие порождает апатию, безразличие и враждеб­ность¼

Короче, власть партии над нацией, учителя над классом, вождя над массой осуществляется при том условии, что нация, класс или масса верят в них, не оспаривают их легитимность.

Эта вера выражает давление общества на индивида, оно навязы­вает ему дисциплину и учит, что хорошо или плохо, верно или невер­но, вплоть до того, что правила и ценности становятся в конце концов частью его самого, инкорпорируются в его конституцию. Он верит в то, во что от него требуют верить, и соответственно действует, побуж­даемый невидимыми силами, исходящими от него самого, по крайней

мере от его собственной воли. Власть, центром тяжести которой яв­ляется такая дисциплина, легитимна. Немецкий социолог Юрген Хабермас дает ей более общее определение. На мой взгляд, оно в то же время исчерпывающе и поэтому я его воспроизвожу: “Легитимность политического порядка измеряется верой в нее тех, кто подчинен его господству...

Доверие, следовательно, главная проблема господства. Но это доверие особого рода, которое не может опираться, как в иных случа­ях, только на чувство и мнение. Мы не поймем его полностью, если удовлетворимся столь расплывчатыми показателями. Удивительно, что столько социологов и политологов так же мало проясняют этот вопрос, как и сам Вебер. Каким образом доверие поддерживается во­преки колебаниям в настроениях и суждениях? В том, что касается доверия, постоянство является императивом... Несомненно, доверие по своей природе представляет собой согласие по поводу верований и ценностей. Но если согласие возникает из обсуждения и обмена ар­гументами, обладающими убедительной силой, оно не может опи­раться на них. Ибо оно нуждалось бы тогда в постоянном испытании своего влияния, дабы сохранять сплоченность членов группы и в лю­бой момент получать их поддержку. Вера в согласие, в консенсус ме­жду управляемыми и правящими, ее признание, напротив, опирается как раз на отсутствие дискуссии. Другими словами, ее особенность в том, что она основана на запрете, молчаливом, но вездесущем запре­те на критику. Этим способом общество избавляется от беспокоящих его споров и диссонансов, во всяком случае публичных. Определен­ные убеждения и правила жизни выделяются в особую группу и ста­вятся над всеми другими подобно тому, как золото вознесено над бу­мажными деньгами. Можно спорить о лучшей избирательной системе, но сам принцип выборов остается неприкасаемым. Можно устанавли­вать определенные ограничения свобод, и кодексы их устанавливают, например, кодекс прессы. Но сама свобода неприкасаема, и никто не осмелится стереть ее с фронтонов наших мэрий. То же относится и к равенству, от каких бы искажений ни страдало оно на практике.

Запрещенное для критики также не надо доказывать, как нельзя опровергать. В этой области каждый подчиняется обобщенному пра­вилу: “Не спорь”.,. Любой, кто робко пытается поставить под вопрос неоспоримое, встречает самое свирепое озлобление. Посмотрите, с какой быстротой церкви или партии отлучают за малейшее дисси­дентство и даже за спор, и вы поймете, о чем идет речь. В принципе

утверждается, что право на критику запечатлено в наших законах и нравах. Это так, но совершенно очевидно, что запрет ограничивает это право, чтобы заставить уважать те и другие, легитимировать их власть. Это подразумевается неувядающими банальностями вроде “Права она или нет, но это моя страна”, “Вне церкви нет спасения”, или “Молчание - знак согласия”.

Сила запрета! Перед ним безмолвны совесть и воля к проверке. “Но молчание, - писал датский философ Серен Кьеркегор, - или уро­ки, которые мы пытались из него извлечь, искусство молчать, являет­ся истинным условием подчинения”. Молчанием, которое каждый умеет хранить в любой момент, мы делаем себя заложниками покор­ности и выражаем наше доверие.

Я понимаю, что упрощаю дело. Тем не менее приходится при­знать, что запрет на критику не является достоянием лишь древней истории- Повсюду и всегда он обнаруживает - и в этом его особен­ность - существование легитимности и гарантирует ее. Ибо он ставит выше сомнения и возражения те верования и практику, которые необ­ходимы для господства. Было бы неверно приравнивать такое молча­ние к незнанию или скрытности, которые якобы превращают нас, большинство общества, в невинных слуг силы, задрапированной сим­волами. Не знак и не символ, власть коренится столь же в явно про­возглашенном и недвусмысленном запрете, который делает ее непо­грешимой в наших глазах, сколь и в насилии, призванном ее выра­зить...

Говорить значит не соглашаться. Ибо согласное молчание есть имманентное условие подлинной власти. Австрийский философ Люд­виг Витгенштейн определил его емкой формулой могущества языка:

“Надо молчать о том, о чем нельзя говорить”.

Внедренный в каждое сознание, запрет выхолащивает сомнения и глушит сердечные перебои. Ибо власть, которую оспаривают и про­тиворечиво интерпретируют, уже не власть. Люди и группы, которые сумели дольше всего сохранить авторитет, обязаны этим умению убе­речь сферу принципов от контроверз и своевременно отвести их от нее. У власти вкус запретного плода, все хотят ее отведать, но лишь немногие смеют вкусить ее...