2018-02-14
182
Лагерь Семнадцатого Морского живет обычной жизнью. Шумит, скрипит, брякает железом, чихает, орет, перекликается на разные голоса. Пахнет дымом, пшенной кашей и потом.
Я слышу глухой гул за стенами своей палатки. А уж запахи... Куда от них деться?
- Нет, пропретор такого приказа не отдавал, - говорю я. Хлопает клапан, пламя факелов дергается. Проклятье. Порыв ветра приносит холод - я невольно ежусь. Напротив, от жаровни с углями расходятся волны тепла.
Только человеку, стоящему передо мной, одинаково наплевать и на холод, и на жару. Он - железный.
- Мы не можем оставаться здесь дольше, - говорит Эггин. - Наступает осень, у меня больных и простуженных прибывает по сорок человек в день. А дальше будет только хуже. Нам нужно в зимний лагерь, легат.
Это верно. Легионы до сих пор в летних лагерях, а время идет. И легионеры начинают мерзнуть.
Почему Вар медлит?
- Хорошо. Я переговорю с пропретором. У вас все, префект? Можете идти.
- Легат, - он склоняет упрямую голову. И выходит.
Это мой заместитель. В случае моего отсутствия в легионе (или героической смерти, что с легатами в нашем роду случается) он примет командование на себя.
|
|
|
Его зовут Спурий Эггин.
Он - префект лагеря. Заслуженный солдат, прошедший весь путь от тирона, новобранца, до второго по старшинству командира в легионе. Он - профессионал.
В отличие от меня, любителя, назначенного легатом по личной прихоти принцепса Августа.
Таких, как я, называют "тога". Гражданский.
Таких, как Эггин - гордостью армии.
* * *
Вечер. Закат окрашивает красным городок, связывающий лагеря трех легионов в одно уродливое целое.
Улица, публичный дом. Судя по некоторой претензии на роскошь, этот лупанарий предназначен для трибунов и центурионов.
- Рыжая, - говорит Эггин. - Где ты, Рыжая?!
Префект лагеря с трудом поднимается по скрипящей лестнице, спотыкается, ругается вполголоса. Проклятые ступеньки. Он чудовищно пьян. Его голос плывет, словно плохая песня - певец слишком далеко, голос его слаб, и ветер относит в сторону слова.
Вот и нужная дверь. Она закрыта.
- Рыжая! - зовет Эггин. - Выйди ко мне!
Он размахивается и ударяет кулаком. Еще раз. И еще.
* * *
Удары. Глухие, сильные...
Дверь сотрясается.
Ее все зовут Рыжая. Его Рыжая. Руфина.
Тит Волтумий стискивает зубы. Он не очень высок, да, но зато быстр, силен и он, о боги, старший центурион. Он словно кусок железа, стальной меч, выкованный кельтами. Или черная бронза, которую мало что может сломать.
Рыжая - вот что делает его мягким, как овечий сыр.
А удары что? Удары только сделают его крепче. Как и раны. Как и походы...
Тит встает с кровати, протягивает руку к одежде. Пора разобраться с Эггином - раз и навсегда.
|
|
|
- Не надо, - говорит Рыжая. - Не трогай его.
У нее распухшие от поцелуев губы, на нижней - маленькая царапина. Точеный нос - в мелких капельках пота.
Тит останавливается. Руки его висят у бедер - мощные и, одновременно, бессильные.
- Он несчастен. И болен.
Это я болен, думает Тит. Я - удачливый соперник Эггина, но кто скажет, что я счастлив?! Никто. Даже я этого не скажу. Эггин болен. Я болен.
Мы все здесь, Дит тебя побери, больны.
Схватка двух кровавых зверей. Каждый раз, каждый проклятый раз.
И неизвестно, кто побеждает.
- Рыжая! - голос Эггина. - Зачем?!
Вот и я не знаю, думает Тит. Рыжая улыбается.
* * *
Ализон, дворец Вара. Сентябрьские иды.
Гости в белых тогах -- "пагани", гражданские. Чиновники, судьи, адвокаты, сборщики налогов. Что удивительно, это очень важные люди. Гораздо важнее солдат. Германия оплачивает наше пребывание здесь своими деньгами, а деньги надо считать. Побежденные - платят.
Это политика Рима.
Гости в военных туниках - легаты и трибуны. Они стоят отдельно.
Военные редко смешиваются с чиновниками.
И только я -- "тога", гражданский, назначенный легатом, могу примкнуть к любой из партий.
Когда я приехал в Германию, мне пришлось столкнуться с презрением и даже ненавистью офицеров моего легиона. Легатов, назначенных сверху, не очень любят. Каждый из моих трибунов отслужил годы. Каждый участвовал в нескольких военных кампаниях. Они шли к своим должностям через сражения и долгую утомительную службу на окраине, в окружении врагов и дешевых женщин. Их звания политы кровью и потом. И отполированы до блеска скукой лагерной жизни...
За что им любить выскочку?
Меня.
Но кое-что изменилось. Как оказалось, я тоже могу убивать германцев.
И даже делаю это с определенным изяществом.
- Друзья! - обращается к присутствующим Квинтилий Вар. Запах шиповника - сегодня едва уловимый. - У меня хорошие новости из Паннонии. Тиберий...
Гул голосов.
- Тише вы!
- Тише!
Вар продолжает:
- Тиберий разгромил мятежников.
Тишина. Затем поднимает гул. "Слава Тиберию! Слава Августу!" Это действительно хорошие новости. Война в Паннонии длится уже несколько лет - с переменным успехом. Мятежники собрали чудовищную армию - около ста тысяч воинов - и всерьез угрожали Италии. Риму. Попытки подавить мятеж не увенчались успехом...
Так что пришлось Тиберию, пасынку Августа, взяться за дело.
Только тогда мы начали побеждать.
Он хороший полководец - осторожный, решительный, расчетливый. Тиберий ничего не оставляет без должного внимания. Легионеры его не любят, но обожают, когда он ими командует. Интересный парадокс. Как человек, Тиберий жесткий и равнодушный - словно кусок пемзы. Он смотрит сквозь тебя и, кажется, забудет твое имя сразу же, едва за твоей спиной закроется дверь... Но нет.
Тиберий ничего не забывает.
Теперь он победил мятежников в Паннонии. И, значит, будет праздник.
- Вина! - требует Вар. - Выпьем за доблестного Тиберия!
Мы пьем вино. Вар пьет подкрашенную воду.
Я качаю головой. В какое интересное время мы живем. С сарматами у нас мир, с германцами мир, даже с парфянами согласие... Теперь и мятеж в Паннонии подавлен. Везде тишина и покой.
Даже не верится.
Когда я выхожу из дворца, уже темнеет.
Высокая фигура выступает из тени. Я поднимаю голову и вздрагиваю. Голубой огонь варварского взгляда окатывает меня - с головы до ног.
- Кажется, пора нам побеседовать, - говорит Арминий негромко.
Я киваю.
Давно пора.
* * *
Фигурка лежит на столе. Маленькая серебристая птичка. В этом есть нечто зловещее.
- Как такое может быть? - говорю я. - Как?!
Арминий улыбается.
- И об этом спрашивает человек, регулярно оживляющий мертвецов? - он берет чашу с вином, но не пьет. - Знаешь, что делает твоя фигурка? Воробей возвращает душу. Ненадолго. Чтобы поговорить.
|
|
|
- Это понятно.
На самом деле я не очень понимаю, как это работает. Но это работает.
...молния пронизывает меня насквозь - с головы до ног. Ветвится внутри моего тела. Волосы встают дыбом...
Фигурка на ладони подрагивает. Она - ледяная.
- Срок жизни возвращенного зависит от возможностей тела и силы воли. Если человек серьезно ранен, потерял много крови, изрублен на куски - то это будет мучительный разговор, - Арминий медлит, - И очень короткий.
- Тогда что произошло с тобой? Ты ведь жив?
Арминий медлит.
- Пожалуй.
- И ты - другой. Ты - варвар.
Арминий усмехается. Морщинки вокруг глаз выдают его возраст.
Двадцати с чем-то летний германец улыбается, как сорокалетний старик...
Хотя Луцию было всего тридцать два года.
Смешно.
- О. Тут все гораздо хитрее.
- Правда? - говорю я с сарказмом. Арминий пожимает плечами:
- Почти три дня я был мертв, брат.
* * *
- Ты не понимаешь, Гай. Дело не в том, что Воробей возвращает мертвых, а Орел дает власть повелевать людьми. У фигурок могут быть самые разные свойства. Самые глупые и странные. Вытирание носа без платка, волосы в носу растут быстрее, чем у остальных людей, или невозможность утонуть в луже. Это, в общем-то, неважно. Дело в другом.
- И в чем же?
Арминий... Луций смотрит на меня. Из-за освещения кажется, что глаза у него - разного цвета. Но этого не может быть.
Потому что Воробей сейчас у меня.
Это мои глаза разного цвета. Это я возвращаю мертвых.
Беру на себя дело богов...
В которых, между прочим, я не верю.
- Дело в другом, - повторяет Луций. - Эти фигурки... Они заставляют тебя действовать. Нет, не так. Не заставляют. Как бы сказать, Гай? Они тебя пробуждают. Вот правильное слово. Пробуждение. Словно до этого момента ты спал, а сейчас проснулся. Понимаешь?!
В этом все дело. Пока у меня не было фигурки, я умирал. Каждый день и каждую секунду. А с ней я понял, что умирать -- необязательно.
Теперь я здесь.
Он молчит, перебирает пальцами. Мне жутко привыкать к мысли, что моего друга Арминия больше нет.
|
|
|
Двойная потеря.
Сначала я потерял брата. Затем - друга.
Теперь передо мной незнакомец. Полубрат, полудруг, полуримлянин, полугерманец.
Я даже не знаю, как его теперь называть. Луций? Арминий? Как правильно?!
- А ты, Гай -- разве ты не начал действовать, получив фигурку? - Луций-Арминий смотрит на меня в упор. - Разве тебе не кажется, что Воробей ведет тебя к великой и достойной цели?
- Нет, не кажется.
Луций-Арминий моргает. Потом запрокидывает голову и хохочет. Сверкают белые красивые зубы.
- Узнаю тебя, брат. Ты всегда был упрямым.
Я дергаю щекой.
- Правда?
- Я должен был это сделать, Гай. Понимаешь?!
Я начинаю смеяться.
Ему все еще требуется мое понимание. Вот в чем проблема: когда мы могли выяснить отношения между собой по-простому, кулаками или пинками, валяясь в пыли, мы не находили особых противоречий. Теперь же, когда противоречия такие, что альпийские ущелья кажутся не шире ручейка, мы даже не можем дать друг другу в глаз. Это обидно.
А еще обиднее: мы знаем это и все равно хотим друг от друга понимания.
Смешно.
* * *
" Если ты читаешь это послание, то меня уже, скорее всего, нет в живых. Не печалься, брат. Это не так страшно. Если считать, что где-то там есть боги и загробный мир, то у меня сейчас все хорошо ".
Почему Луций написал мне письмо?
Неужели хотел оправдаться? Или -- рассказать правду единственному человеку, который выслушает его и не осудит?
Не знаю.
И кто из них написал то письмо?
Луций или Арминий?
Луций Деметрий Целест -- сенатор Рима, прожженный политик, опытный военачальник, усталый и умный человек.
У него часто болело колено. В детстве Луций упал с лошади и повредил правую ногу. С тех пор он слегка прихрамывал в сырую погоду. А здесь, в Германии, погода всегда сырая...
Или письмо написал варварский вождь Арминий? Молодой красавец, дерзкий воин, герой войны в Паннонии. Римский всадник, награжденный браслетами за отвагу и венком за спасение товарища в бою...
Тот, в чьем теле сейчас обитает душа моего старшего брата.
- Ты избегаешь меня, Гай? - спрашивает Арминий.
Я качаю головой: нет.
Хотя вру. Действительно избегаю.
* * *
- Почему Воробей? - спрашиваю я.
- Иногда предметы можно использовать... неправильно, - говорит Арминий.
- Например?
- Например, Саламандра дает бессмертие. Но если обладатель Саламандры решит по дну моря перейти из Италии в Африку, это будет -- не совсем верное использование предмета. Согласен?
Логическая задачка. Подобные задавали нам в Греции.
- Разве Саламандра не спасет владельца?
- Спасет. И не раз. Но дышать под водой -- это не относится к возможностям фигурки. Человек будет умирать тысячи и тысячи раз, но останется на дне. Это трудно представить. Но это совершенно жуткая вещь.
Я закрываю глаза и представляю, как захлебываюсь морской водой. Бьюсь в синеватой гудящей темноте. Пузыри вырываются изо рта и уносятся вверх. Булб! Бу-улб!
И так тысячи раз. Тысячи тысяч...
Значит, Луций использовал предмет неправильно?
* * *
- Я был болен, - говорит Луций. - Финикийская болезнь - неизлечима. А я столько всего не успел сделать. Поэтому я стал искать спасение... лекарство... что угодно! И нашел.
Мой умный старший брат.
Мой настойчивый старший брат.
- На самом деле мне нужна была фигурка Саламандры. Бессмертие. Но найти ее оказалось невозможно. Существует предмет, что может вылечить любую болезнь. Но - снова это слово. "Невозможно". Владелец неизвестен. И тогда они предложили мне Воробья.
"Почему?"
- Я плохо представляю, как можно вылечить кого-либо с помощью Воробья, - говорю я.
- Я сказал примерно то же самое. Но Пасселаим... стеклянный человек...
- Сын Посейдона?
- Да. Пасселаим сказал, что можно сделать...
* * *
Неправильное использование предмета. Ловкость рук.
Фокус.
Нужно за миг до того, как отправиться в мир иной, приказать Воробью вернуть твою душу. Тогда тело и душа будут вместе, но - разъединены. Человек будет жив, но - в нестареющем, практически вечном, теле. Главное здесь: угадать момент.
Это риск, конечно, - но риск оправданный. Особенно для того, кто обречен.
Правда, тело самого Луция не годится. Он болен. Но есть варианты...
- Арминий, - говорю я.
- Да, - Луций встает, начинает ходить по комнате. - Мой друг, молодой и отважный варвар. Он учил меня верховой езде. Это было довольно болезненно, с моим-то коленом. И моим, - он криво усмехается, - страхом перед лошадьми. Но я справился. Хотя Арминий был, между нами говоря, неважным учителем.
Я дергаю щекой.
- И как это произошло? Этот... обмен?
- Я позвал его на встречу. Мы пили вино. В вине был яд - хороший, из Парфии. Он убивает без боли. Просто засыпаешь. Арминий много выпил и умер первым. Когда я почувствовал, что начинаю засыпать, то приказал Воробью вернуть мою душу обратно. По идее, душа должна была вернуться в первое же свободное тело. В тело Арминия - молодое и здоровое. Но я опоздал. Промедлил. Вот она, сила воли!
Луций усмехается. Это больше похоже на судорогу.
- Это была ошибка, Гай. Или воля судьбы, называй, как хочешь. В результате моя душа переместилась - в тело Арминия, как было задумано, но... не сразу.
Поэтому я и говорю, что был мертв целых три дня.
Арминий умер. Херуски решили, что это ловушка. Перебили легионеров, а тело Арминия забрали с собой. Херуски собирались замести следы бойни, но тут...
Неудачное совпадение.
Нагрянул отряд римской конницы и спугнул их. Воробей остался в моей руке. В мертвой руке легата Луция.
Херуски принесли тело Арминия в родную деревню. Готовились к похоронам. Но вдруг через два дня, на третий, перед самой церемонией - Арминий очнулся. Чудо! Чудо! Видел бы ты их лица, Гай. Варвары решили, что отец богов Тиваз вернул Арминия в мир людей, чтобы тот завершил некое важное дело. Теперь они называют царя херусков, то есть, меня - Дважды-Рожденным.
Избранным.
Потом я узнал, что фигурка пропала. А дальше -- что мой родной брат Гай едет легатом в Германию.
Так что встретились мы неслучайно.
А теперь, Гай, скажи мне, что ты об этом думаешь?
* * *
"Смотри, Гай. Кузнечик", крутится в голове.
Нечестно, думаю я.
Луций всегда был умнее, но теперь он к тому же выше ростом, сильнее и красивее. У Квинта, нашего младшенького, при всей его неотразимости хотя бы нет мозгов - поэтому с его достоинствами можно смириться.
А как быть тут?!
Старший брат моложе меня. Больше не хромает. И отлично ездит верхом...
Если, конечно, меня нагло не обманули.
Кровь бросается мне в лицо.
А что - если обманули?!
- Там погибло несколько хороших солдат. Римлян. Из-за тебя. Это ты мне можешь объяснить?!
- Не кричи, - говорит Арминий.
* * *
Римская дорога. Вдоль нее - ряд крестов с распятыми германцами - светловолосыми и рыжими. Крестов -- много.
Молот опускается. Бух!
Раз удар, два удар. Железный гвоздь входит в запястье человека. Крик. Из ранки вытекает тонкая струйка крови.
Голос - хриплый, привычный к командам - приказывает:
- Поднимайте.
- Осторожнее! Давай! - легионеры налегают на веревки.
Поднимается крест. На нем -- измученный человек. Жилистый, с длинными светлыми волосами и бородой. Варвар. Легионеры поднимают крест на фоне рассветного неба. Они не торопятся. Зачем? Наконец крест установлен и закреплен, как положено.
Римский чиновник, холеный, толстый, в меховом плаще поверх белоснежной тоги. Редкие волосы завиты со всем тщанием и уложены.
- Это будет вам уроком, варвары! - провозглашает он.
Германец вдруг оскаливается. Плюет кровью. Красный сгусток летит по дуге вниз и размазывается по плечу римлянина.
Тот возмущенно оборачивается.
- Проклятый варвар! - у чиновника маслянистый, жирный, очень высокий голос. Легионеры переглядываются. Они терпеть не могут таких чинуш. А варвар сделал отличную вещь.
Германец смеется.
Они все смеются -- на всех крестах. Чиновник оглядывается, смотрит вправо, влево. Он испуган. И, к тому же, очень обижен.
Затем варвары начинают плеваться - каждый, даже самый слабый, стремиться попасть в толстяка. Тот дергается и взмахивает пухлыми руками.
Легионеры делают серьезные лица, но чувствуется, что им смешно. Хорошая шутка. Гем - смелый парень.
Варвары презирают смерть. И презирают таких, как этот жирный.
Центурион подходит к чиновнику.
- Нам лучше уйти. Местные нас не слишком любят...
Чиновник небрежно взмахивает пухлой рукой с короткими пальцами, унизанными перстнями:
- Ерунда, центурион. Мы приведем их к покорности... - он замолкает, подыскивая слова: - Нужно лишь побольше крестов.
* * *
В стороне деревни - движение.
Центурион видит это краем глаза. Он стоит -- с непокрытой головой, в одной подшлемной повязке, не раз стиранной, с неровными разлохмаченными краями. Лицо со шрамами, рубленое, впалые щеки, жесткая складка губ. Центурион смотрит, как ветер треплет остатки одежды на варварах -- резкие порывы, как хлопки в ладоши.
Словно аплодисменты.
Центурион наклоняет голову набок, как большая собака. Он видит: изуродованные ноги германца, грязные, пробитые гвоздями. На них садится муха, снова взлетает.
Центурион моргает. Надевает шлем. Синий гребень, начищенный металл. Нащечные пластины свисают свободно. Центурион начинает завязывать ремни под подбородком...
Затягивает узел.
Грубые пальцы. Но достаточно ловкие, чтобы справиться с ремешками шлема. Ногти обломаны и в грязной кайме. Широкие браслеты на запястьях -- из грубой кожи, потертой и старой.
Вдалеке слышны голоса.
Центурион смотрит на казненных, переводит взгляд в сторону, откуда ему послышался шум.
Центурион медлит. Разглядывает приближающихся людей.
"Проклятье". Он даже не удивлен. Рано или поздно это должно было случиться.
Поворачивается к солдатам и приказывает негромко:
- К бою.
Короткая заминка.
В следующее мгновение легионеры четко и быстро строятся. Они молчаливые и серьезные, улыбок больше нет. Но никакой паники, никакой лишней суеты. Спокойно и деловито проверяют доспехи и оружие. Щит, дротики. Гладий у правого бока, чтобы было удобно вынуть его одной рукой.
Они - профессионалы.
Толстый чиновник беспомощно смотрит на приготовления.
- Что случилось? Что?
Центурион медлит, разглядывая этого "паганца", затем кивает в сторону германской деревни.
- Что? - говорит чиновник. - Я не понимаю...
Он поворачивает голову. И видит.
Чиновник стремительно бледнеет. Словно вся кровь из него вытекла. Это не какая-то простая бледность, а желтушная синева, как у покойника.
- Боюсь, что крестов нам все-таки не хватит, - говорит центурион без всякой насмешки.
Чиновник вздрагивает. Со стороны деревни к ним идут германцы. Целая толпа. У некоторых копья и дубины, у других - ничего, кроме голых рук.
Они плохо вооружены, но их много. Слишком много для маленького римского отряда.
И они не кричат, не ругаются, а идут молча. Это самое пугающее.
Лицо молодого солдата бледнеет.
- О, боги, сколько их.
Центурион говорит негромко:
- Стой крепко, зелень. Бей по приказу. И держись. Сейчас будет жарко.
Лицо молодого легионера бледнеет на глазах.
- Я... я не хочу умирать. Пожалуйста! Пожалуйста!
- Встать в строй! - резкий окрик заставляет новичка подскочить. Он, наконец, вспоминает, что боится центуриона больше, чем любого варвара. Занимает свое место. Его с двух сторон подпирают плечами опытные солдаты.
Старый центурион подходит и говорит негромко:
- Мальчик, никто не хочет умирать. Даже я. В этом вся хитрость. Именно поэтому - стой крепко и бей по приказу. И... - он медлит, - и надейся на своих богов, мальчик. Они нам пригодятся.
Центурион неторопливо поправляет завязки шлема, достает гладий из ножен. Осматривает клинок, стирает крошечное пятнышко с металлической поверхности. Пробует пальцем заточку лезвия. Потом убирает меч в ножны.
Легионеры ждут. Центурион краем глаза видит, как натягивается кожа на их скулах.
Они стоят и ждут, когда человеческая волна докатится до них.
* * *
- Проклятье! - серебряная чаша падает. Со звоном улетает куда-то под стол.
Я вздрагиваю и опускаю руку. Арминий лежит на полу. Рядом растекается кровавая лужа. Но это всего лишь вино.
С чужого красивого лица смотрят на меня знакомые глаза.
- Брат? - говорю я. Звучит неловко и фальшиво.
- Брат, - говорит Арминий. Глядит на меня снизу вверх. Затем протягивает руку...
Пальцы зависают в воздухе.
Я медленно беру его за запястье - оно крепкое и надежное - сжимаю пальцы. Тяну на себя. Вставай!
Если это мой брат, то весу в нем изрядно прибавилось.
Арминий поднимается на ноги. Мы стоим и смотрим друг на друга. Как-то все очень странно вышло...
Я подхожу к столу и забираю Воробья. Вешаю фигурку на шею.
"Это твой выбор", сказал прозрачный. Очень смешно... Очень. Прозрачный человек знал, что на самом деле случилось с Луцием.
Воробей. "Он принесет тебе только горе".
Я поворачиваюсь. Медленно. Что ж... пора нам начать все с самого начала.
- Привет, Луций, - говорю я. - Рад тебя видеть, брат.
Глава 7. Восстание
Цирюльник стирает с моего подбородка остатки оливкового масла. Прикладывает полотенце, смоченное в отваре шалфея -- горячо! От чаши с кипятком тянутся изгибы пара...
Когда цирюльник заканчивает, я оглядываю себя в зеркале. Сойдет.
Бритье - довольно болезненная процедура. Особенно с местной водой, от которой лицо сохнет.
А мне пора тренироваться.
После того как мы с Титом Волтумием встретились в бою с шестью "гемами", я понял: нужно вернуть форму. А случай в таверне "Счастливая рыба" убедил меня внимательней отнестись к занятиям.
Потому что одних навыков уже недостаточно. Тело отвыкло. Нужна практика.
Глядя, как центурионы третируют новобранцев, как гоняют их целыми днями, я могу только качать головой. Такие нагрузки уже не для меня... нет, спасибо.
Я бы умер просто. Мне даже не верится, что когда-то я выдержал целый месяц в школе наравне с настоящими гладиаторами...
И меня даже не убили.
Хотя не сказать, что совсем не пытались.
А сейчас тренировка - единственное, что помогает мне не думать о дурацком Воробье и перемещении душ.
* * *
- Надо тебе больше мяса есть, - говорит Метелл. - Ты какой-то вялый.
Качаю головой. Я насквозь мокрый от пота. В легатской палатке места для тренировок хватает, и тут - в отличие от улицы - тепло. Поэтому уже полтора часа мы с Метеллом фехтуем.
- Тут ты промахнулся, дружище. Настоящие гладиаторы не едят мяса.
Метелл поднимает брови.
- Серьезно?
- Совершенно.
Метелл -- самый молодой трибун в Семнадцатом легионе. Высокий темноволосый парень.
Мой начальник конницы.
Он энергичен, обаятелен и обожает дурацкие шутки. Поэтому мысль заехать своему легату палкой по ребрам кажется ему ужасно забавной...
- Совсем не едят? - он потирает подбородок. Темные глаза блестят от смеха.
- Именно. Все гладиаторы, которых я знал, питались в основном тушеными овощами и овсяной болтушкой. Такая еда помогает набрать вес и оставаться большим и страшным.
Метелл качает головой. Я усмехаюсь. Еще бы, я тоже сначала не верил.
- Ответь мне на один вопрос: кто, по-твоему, выносливее - волк или бык?
Тут я понимаю, что бык - не самый удачный пример.
Германец Стир. Полусумасшедший великан с разными глазами.
Серебристая фигурка Быка, вымазанная кровью...
Я морщусь.
- Пожалуй, бык, - говорит Метелл. - А что?
- Гладиаторы - это сражающиеся быки, а не волки.
- Хорошо, что не коровы.
Что я говорил про дурацкие шутки?
Сейчас в Риме существуют четыре государственных школы гладиаторов.
Большая школа и Утренняя школа специализируются на бестиариях, убийцах зверей. Там бойцов готовят четыре года. В школах Галлов и Даков срок обучения в два раза короче.
Конечно! Человека убить гораздо проще.
Я же регулярно упражнялся с оружием на Марсовом поле. Это традиция. Кто из римской молодежи этого не делал?
Ну, многие не делали - если уж быть честным.
Времена изменились.
Сейчас молодого римлянина проще застать в банях, чем на поле боя.
Впрочем, Марсово поле - это так, баловство. И даже гладиаторская школа - баловство. Главному меня научили в доме моего отца. Бывшие гладиаторы - изрубленные, искалеченные, изуродованные, но сумевшие выжить - приходили к нам каждый день. И мы старались. Вместе с молодыми гладиаторами мы, сыновья Луция Деметрия Целеста, главы рода Деметриев, набивали синяки и шишки.
Впрочем, это все равно бы ничего не дало...
Не будь одной мелочи.
У меня - талант.
* * *
Мы занимаемся.
Я хватаю воздух ртом. Деревянный меч в руке весит больше, чем сорокалибровый мешок с солью.
Ничего, ничего. Еще немного. Я этому наглецу покажу, как надо драться!
Метелл, молодой и дерзкий префект конницы, щурится, наклоняет голову. Выставляет деревяшку, идет ко мне. Я жду.
Жду, когда он по-особому поведет головой. Я изучил его привычки. Когда Метелл готовится ударить, он делает резкое движение подбородком... вот оно!
Отбой, удар. Выпад! Моя деревяшка глухо ударяет его в грудь. Бум! Он отшатывается...
Я поднимаю меч, салютую Метеллу. По деревянному клинку четким узором идут следы ударов.
- Ты убит, - говорю я.
Метелл качает головой.
- Как ты это сделал?
- Это просто.
Я показываю. Это действительно просто.
При этом с меня пот льет ручьями.
В палатку входит один из эквитов. Он весь пропах конским потом. Лицо в пятнах дорожной грязи. Когда он хлопает себя по груди кулаком, взлетает облачко пыли.
- Приказ пропретора! - чеканит он. - Где ваш хозяин?
- Кто ты? - спрашиваю я.
Он презрительно оглядывает мою грязную тунику, мое потное и раскрасневшееся лицо. Деревянный меч, который я по-прежнему держу в руке...
- А кто ты, раб? - спрашивает гонец. Метелл хмыкает.
- Легат Семнадцатого.
...Хохот префекта конницы прямо-таки режет уши.
Всадник на мгновение теряет дар речи. Затем выпрямляется и салютует - четко и энергично. Словно ничего не произошло.
- Нума Деций, - докладывает он. - Первая турма, Восемнадцатый Верный легион.
Мгновение я вспоминаю, кто есть кто.
- Декурион, в чем дело?
- Вас просят на военный совет, легат. Пропретор сейчас в лагере Восемнадцатого легиона.
- Хорошо, - говорю я. "Какого черта Вара принесло сюда, в летние лагеря?"
Я бросаю деревянный меч Метеллу. Он ловит его в воздухе, улыбается.
- Дела, - говорю я. - В другой раз получишь по шее, префект.
- Хорошо, легат.
Метелл хохочет, скаля отличные зубы. Словно он лошадь.
- Хорошая причина увильнуть, легат. Иначе я бы крепко настучал тебе... вам по... хмм... афедрону.
Угу, самое время блеснуть знанием греческого.
- Хвастун самнитский.
- Простите, легат, - говорит всадник. - Вас просили поспешить. Дело срочное.
Мы с Метеллом переглядываемся.
- Что случилось? - спрашивает он серьезно.
Всадник медлит.
- Ну!
- Германцы восстали.
Сначала я думаю, что ослышался. "Они откусят нам пальцы", вновь слышу я голос Нумония Валы.
- Что-о?!
* * *
Марсы - небольшое племя германцев. Они поклоняются какой-то своей Богине. Это все, что я о них знаю.
- Марсы перебили римских судей и легионеров, что были посланы вершить суд на месте, - докладывает гонец. - Гемы обошлись с ними... очень жестоко, пропретор.
Вар поднимает голову. Лицо усталое и нездоровое, левый глаз подергивается. Запах шиповника настолько сильный, что меня начинает мутить.
- Как? - говорит Вар. - Как они обошлись с нашими воинами и судьями?
Гонец бледный, словно сам это видел.
- Они...
- Говори же! - кричит пропретор.
Гонец вскидывает взгляд, на щеках - красные пятна.
- Гемы их распяли.
Всеобщий вздох.
Я вспоминаю, как приехал в Германию. Кресты с распятыми германцами вдоль дороги. Мухи, кружащие над изуродованными ступнями, синие пальцы. Десятки казненных. Это был ответ на смерть моего брата.
Мы распинали варваров - по римскому праву. Гемы ответили нам тем же.
Все честно.
Крики, ярость, гнев. Лица трибунов искажены.
Распятие - позорная казнь.
- Теперь дело за нами, - Арминий, который на самом деле Луций, прерывает молчание. Все оборачиваются на этот негромкий сильный голос. - За Римом. Ответ должны быть мгновенным... и сокрушительным. Пугающим. Иначе это будет воспринято как слабость, пропретор.
Мой мертвый старший брат.
Мой...
- Варвар прав, - говорит легат Девятнадцатого легиона, изнеженный и чахлый побег от ствола Ромула и Рема, Гортензий Мамурра. В каштановых кудрях вяло переливается отсвет лампы. - Мы должны наказать мятежников. Задавить восстание в самом начале, в зародыше! Чтобы Германия ужаснулась. Чтобы варварские матери пугали детей вашим именем, пропретор!
Вар опускает голову и бродит по палатке. В покоях Нумония несколько мраморных бюстов - в основном это философы. Пропретор останавливается и задумчиво рассматривает каждый.
Платон, Аристотель, Сократ, еще несколько бородатых мужиков. Греки. Даже я не всех помню.
Вот уж не думал, что Нумоний интересуется философией. Я смотрю в затылок легата Восемнадцатого легиона - там толстый шрам. Памятка от сарматов, с которыми легат сражался, будучи молодым префектом конницы.
Мы ждем.
- Пропретор? - повторяет Гортензий Мамурра.
Вар вздрагивает. Поднимает голову.
- Где царь марсов?
- Исчез, - отвечает Нумоний.
Вар облизывает губы.
- Я принял решение, - голос у него внезапно сел. - Мы не можем оставить это без внимания. Поэтому... - он медлит. - Кажется, у нас есть заложница из племени марсов?
Я вздрагиваю. Заложницы!
Туснельда, прекрасная германка. Она тоже одна из них.
Правда, царь хавков, Сегест, до сих пор был верен Риму. Я сжимаю зубы. Надеюсь, так оно и останется.
Но почему - марсы?
* * *
- Римлян - резать! Бей! Убивай!
Бьется в истерике человеческая толпа. Бежит человеческая толпа. Рвет и мечет человеческая толпа.
Словно мутный дождевой поток, сметающий все на своем пути.
Хлодриг выступил вперед, поднял римский меч. Трофейный. Хлодриг забрал его у патрульного легионера -- мальчишки лет семнадцати. Это было просто. Даже слишком. Кровь забулькала, когда мальчишка упал. Хлодриг с интересом наблюдал, как она пузырится и течет на землю. Мальчишка хрипел и дергался. Лицо юное, еще в подростковом пушке. Глаза широко раскрыты.
Хлодриг присел рядом, наблюдая, как пыль намазывается на смуглую кожу легионерчика. Тот зажимал руками горло, но кровь все равно текла. Смешной все-таки они народ, римляне...
Хлодриг положил фрамею на землю.
Старое верное оружие. "Давно я ее не доставал". Еще с того набега за Рений, когда большим отрядом они прошли по Галлии и разворошили несколько римских поселений. Сейчас по всем германским землям пошел зов -- восстание близко. Римлян -- убивать. Но первыми... Первыми восстать должны были марсы, племя, к которому принадлежал Хлодриг.
Восстать и - первыми попасть под удар Рима.
Затылок свело. Неужели легионы дотянутся и сюда? Раньше им удавалось. Но сейчас все будет по-другому.
Или нет?
Человек в маске говорит, что время римлян ушло. Сейчас наше время. Племена хаттов, бруктеров, лангобардов, гиперов, херусков, ангривариев и фризов -- все должны восстать. И повернуть оружие против Рима.
Так же, как марсы.
Паренек-римлянин продолжал дергаться. Хорошо, что догадался зажать артерию руками. Иначе бы уже истек кровью, а это неинтересно.
Хлодриг поморщился. Поднял меч римлянина и осмотрел клинок. Железо. Не очень хорошее, но отлично заточено. Гнется, но и режет.
Пожалуй, этот меч все-таки может пригодиться.
- Варвар! - позвали сверху.
Хлодриг выпрямился. Тщательно отряхнул пыль со штанов. Поднял голову.
Старого центуриона приколотили к кресту - не очень умело, но для начала сойдет. Седые волосы, лицо, черная от синяков грудь и подшлемная повязка - в запекшейся крови. Край повязки разлохматился. Ветер теребит ниточки с багровыми комочками.
Разбитые губы центуриона шевельнулись.
- Оставь... мальчишку... в покое. Ты... я убью.
Хлодриг засмеялся. Этот старик еще угрожает!
- Я... те... бя найду... ты... ублюдок.
Хлодриг покачал римским мечом, ловя отсветы. Забавно.
- Я видел ваших орлов, старик. Они из золота, правда? - полузабытая латынь. Служба в германской когорте в Паннонии многому научила Хлодрига, в том числе и языку. А еще - снимать добычу с трупов, пока не подоспели мародеры из числа легионеров.
- Орел... выклюет тебе... - старик задохнулся, закашлял. - Гла... за...
- Лучше бы твоему орлу быть из золота, - продолжал Хлодриг. - Мы убьем много римских свиней в этот раз. Я раздобуду себе такого орла - и стану богаче. Вот увидишь, старик. Ах, да... ты этого не увидишь. Прости, старик.
Римлянин поднатужился и плюнул.
Красно-черный сгусток плюхнулся в пыль рядом с ногой Хлодрига.
Германец расхохотался.
- Эх, старик, старик... Все у тебя не так, не по-человечески.
Он кончиком римского меча срезал полоску кожи с бедра легионерчика. Потекла кровь, красным заливая смуглую кожу. Мальчишка забился, открыл рот... Булькнуло. Хрип. Но больше - ни звука. Хлодриг кивнул. Очень удобно. Перерезаешь горло, потом они тихие.
Хлодриг резал и смотрел. Наконец, в глазах мальчишки медленно погас огонек. Кончено. Жаль.
- У... бью, - центурион все еще не успокоился. Упрямый старик.
- Не накаркай, - сказал Хлодриг и вытер меч о синюю тунику мальчишки.
* * *
Ализон, провинция Великая Германия.
Девушку выводят. Помост возвышается над площадью - поэтому кажется, что девушка ступает босыми ногами по головам зрителей.
Казнь.
Легионеры охраняют помост. Они стоят с невозмутимыми каменными лицами.
Палач привязывает девушку к столбу,
Она юная и симпатичная. Короткий нос. Веснушки - болезненно яркие на белом лице.
Она виновата только в том, что она дочь царя марсов. Марсы - германцы, что нарушили клятву на верность Риму.
И значит, заложница должна умереть.
Веревочная петля сжимает ей горло. Глаза девушки расширяются от ужаса.
Палач заходит девушке за спину и вставляет деревянную палку в петлю.
Ожидание. Долгое и мучительное. Площадь замирает.
- Можно начинать, пропретор? - спрашивает чиновник вполголоса.
Квинтилий Вар моргает, словно только что проснулся. У него утомленный больной вид. Он делает вялый жест - давайте.
Чиновник машет палачу. Тот кивает: понял. Это крепкий, но совершенно обычный с виду человек, увидев такого в толпе, даже не подумаешь, что перед тобой - тот, кто отнимает жизни.
Палач берется двумя руками за концы палки.
Начинает закручивать.
Раз оборот, два, три...
Петля сжимается. В конце концов, она сожмется до предела и удавит жертву.
Отчетливый, жуткий скрип веревки.
Общий вздох.
- Будьте вы прокляты, римляне! - доносится из толпы одинокий голос. - Будьте вы прокляты!
* * *
В легионах царит оживление.
Германцы взбунтовались? Нормально. Ничего нового.
Отправят какую-нибудь когорту для усмирения бунтовщиков, остальной легион будет дальше делать свои дела.
Так всегда бывает. Не стоит беспокоиться раньше времени.
Солдату положено думать одним днем.
* * *
После казни заложницы Вар выглядит еще более бледным и потерянным. Кожа напоминает старый пергамент.
Арминий, как всегда бодрый и собранный, излагает план. Он младший по званию, поэтому говорит первым:
- По пути в зимний лагерь легионы пройдут по землям марсов. Нужно воспользоваться временем, пока погода еще теплая. Тогда мятеж будет подавлен в этом году, а не останется тлеть до следующего лета. Воля и решительность - это то, что заставит германцев принять власть Рима, пропретор. Германцы презирают слабость.
- Зачем столько? - спрашивает Нумоний. Его глаза холодно ощупывают лицо германца. - Три легиона? Может, вполне хватит и пары когорт? Для одного небольшого племени?
Арминий невозмутимо встречает взгляд легата. Он снова выглядит большим римлянином, чем все настоящие римляне вокруг него. И теперь я знаю, почему.
- Вы совершенно правы, легат. Двух когорт было бы вполне достаточно... будь это только марсы. Нельзя недооценивать противника. Что, если восстало не одно племя?
Молчание. С ним трудно не согласиться. Любой, даже случайный, успех мятежников вызовет в провинции новые волнения. А Великая Германия - далеко не самое спокойное место изначально.
Вар думает.
- Наказать марсов... и сразу в зимний лагерь?
- Да, пропретор.
- Хорошая идея, - говорит Квинтилий Вар наконец. Похоже, он доволен, что не пришлось выдумывать план самому. - Так и сделаем. Приказываю: Семнадцатому, Восемнадцатому и Девятнадцатому легионам сворачивать лагеря. Готовить обоз. Собирать вещи. Мы идем в земли марсов, а затем - в Ализон, на зимние квартиры.
- Зимний лагерь - это хорошо, - говорит Нумоний. - Но...
- Но сначала мы должны наказать варваров за неповиновение! - закачивает Вар.
Мы с Нумонием переглядываемся. Похоже, спорить бесполезно. Наш "великий судья", как прозвали Вара солдаты за страсть к судилищам, уже принял решение.
А план... План хороший. Но даже прекрасные планы могут пойти наперекосяк.
Я поворачиваю голову и встречаю спокойный взгляд Арминия. Голубые глаза. "Ты со мной?" словно спрашивает он.
Луций - мой старший брат. Он знает лучше... наверное.
- Да, пропретор, - говорю я медленно. - Я согласен с префектом Арминием.
- Конечно, пропретор, - Гортензий Мамурра, легат Девятнадцатого, манерно улыбается. - Как скажете, пропретор. Думаю, это прекрасная мысль.
Нумоний Вала молчит. Затем кивает. И только позже, словно забывшись, поднимает руку и пальцами проводит по багровеющей ленте шрама.
* * *
Легионам дан приказ: всеобщий сбор. Переезжаем! И - война.
Лагерь Семнадцатого Победоносного превращается в гудящий муравейник.
Префект Эггин, трибуны, центурионы - заняты настолько, что даже ненавидеть меня у них нет времени. Тысячи вещей должны быть собраны. Тысячи дел - решены.
Соседний городок - уродливый нарост, связавший три лагеря вместе - тоже бурлит. Вслед за легионами пойдет обоз. Оставлять ничего нельзя. Все - от колышка палатки до последней шлюхи - последует за легионами.
Так положено.
Легионеры оживились.
Зимние лагеря - это Ализон, там хорошо. Там тепло и каменные стены. Там весело и безопасно...
Наверное.
Но до него еще нужно добраться.
