2018-02-14
282
Тит Волтумий, 43 года, старший центурион Семнадцатого легиона
- Вперед, обезьяны, или вы хотите жить вечно?!
Мы умираем здесь, посреди германских болот и лесов. Среди варваров. Лучшие легионы Рима -- дайте нам море, мы покажем, как умеет драться морская пехота! -- но сейчас нам приходится идти туда, где ноги вязнут в мокром песке, доспехи мешают, где германские дротики летят с небес каждую минуту...
Где чертовы командиры не способны ни на что, кроме барахтанья в грязи, как свиньи.
Где варвары -- торжествуют.
Я не сдаюсь. Встать, командую я. Поднять оружие! Я, Тит Волтумий, старший центурион, первый манипул второй когорты Семнадцатого легиона... первая германская кампания, вторая германская, имею награды. Встать!
Я говорю: вперед, зелень! Подтянись, милит! Двигай жопой, арматура!
Я кричу: четче шаг, сукины дети.
А когда снимаю шлем, чувствую пальцами влагу на подкладке.
* * *
Гаю Деметрию Целесту от Квинта Деметрия Целеста.
Радуйся, брат!
Дорогой брат, надеюсь, ты скоро получишь это письмо.
|
|
|
После похорон Луция, в глубокой печали, я вернулся в Равенну, где, как ты знаешь, находится стоянка нашего флота. Дел у меня по горло. По приказу Божественного Августа, да продлят боги его дни, я принял под командование либурну "Харон". Оцени название. И гонясь на ней за пиратами.
Это весело.
Ты знал, что пираты неистребимы? Хуже того - они неуловимы. Когда пират сходит на берег, он уже неотличим от местных. А любой местный, ступив на палубу пиратского корабля, сразу начинает выглядеть, как пират. Так что мой успех в борьбе с пиратством пока довольно сомнителен.
И еще, чуть не забыл: из-за моего роста -- я выше их всех наголову -- матросы прозвали меня Гумилий, то есть Короткий. Меня это скорее забавляет. Матросы народ не слишком образованный, но меткий в словах и наблюдательный, они замечают все. Ни один дурак или подлец не сможет скрыться от их глаза. Как я уже упоминал, меня они прозвали Коротким. Как ты думаешь, не оставить ли мне это прозвище как часть имени? А, брат?
Квинт Деметрий Целест Гумилий -- звучит!
Впрочем, что все это шутки. Как ты там, в дикой Германии? Есть ли там прекрасные женщины, ради которых стоило ехать в эту глушь?
Или ты, как обычно, обходишься "волчицами"?
С приветом,
Квинт
ПРОВЕРЕНО СЛУЖБОЙ СПЕКУЛАТОРОВ Б.АВГУСТА
* * *
Мы все -- лишь те, кто встречает рассвет под проливным дождем. Нет больше страха, суеты, исчезли сомнения, и уже не пью. Любовь больше не жжет меня изнутри. Я хочу жить -- развлекаться и делать глупости. Теперь я понимаю Квинта -- оболтуса, моего младшего брата.
Я вспоминаю письмо и улыбаюсь.
|
|
|
Гумилий? Выдумает тоже, верзила.
Смешно.
У Восемнадцатого Галльского легиона остался цел орел, но нет командира, моральных дух его "мулов" чудовищно низок. Солдаты Восемнадцатого чаще других идут сдаваться гемам - и делают это целыми контуберниями. Мы не всегда успеваем их остановить. А если успеваем, толку от них, как от солдат, немного. Увы. Предательство Нумония Валы, в которого они верили и которым гордились, уничтожило легион надежней, чем череда поражений.
У Девятнадцатого Счастливого нет ни орла, ни командира. Его солдаты влиты в ряды двух оставшихся легионов (в основном, конечно, в Семнадцатый). И только мой Семнадцатый Морской сохраняет некое подобие порядка. И будет сохранять...
Пока есть я, Гай Деметрий Целест, последний легат, стоящий под золотой птицей.
Пока я улыбаюсь.
Льет дождь. Мы медленно продвигаемся вперед - к Ализону. Раскисшая грязь чавкает под калигами и сапогами, застревает между пальцев ног...
Теперь на стороне гемов еще и погода.
* * *
Бертхильда, германка, дева-воительница, 23 года
- Чужие боги, - говорит старая Альбруна. - Они пришли, чтобы погрузить наш мир в лед и холод. Навсегда.
Когда наступит время, они поднимут мертвецов. Заморозят всю воду в мире. Тогда, чтобы человеку напиться, придется грызть ее зубами и растапливать осколки в израненном рту. И у всей воды будет привкус крови...
Ваны. Вот как их зовут, чужих богов. Когда-то давно, на западе отсюда, была их земля. Огромная земля, окруженная океаном. Но однажды асы сделали так, что океан поглотил эту землю.
Теперь ванам нужен Ледяной Волк. Потомок чудовищ и богов, не мертвый и не живой.
Наполовину ван, наполовину ас.
Волк превратит всю землю в ледяной мир Ванов.
Сейчас с юга пришли люди огня. Римляне. Они служат Локи - тому, кто принес пламя из подземного мира. Люди огня называют его Титаном или Прометеем.
Слышишь, Берта?
Берта слышит.
На самом деле ее полное имя Бертхильда: от берт - медведь и хильда - битва. Еще в детстве, маленькая, розовая и пухлая, она была очень сильной. Чудовищно сильной. Как маленький медвежонок. Дочь хунно, мать умерла при родах. Однажды Берта схватила ручкой грудь кормилицы и сжала. И не отпускала, пока на крик несчастной кормилицы не сбежались люди и не примчался сам хунно - сотник, глава нескольких деревень. С трудом взрослые мужчины смог разжать хватку семимесячной девочки.
Грудь у кормилицы посинела. Затем почернела, пошли пятна, началось заражение и горячка.
Кормилица умерла через несколько дней в страшных мучениях.
"Ты сжимала ее грудь и звонко смеялась, - сказал хунно, когда Бертхильде исполнилось семнадцать лет. - "Никогда не забуду твое лицо в этот миг".
Кажется, он так и не научился видеть в ней свою дочь.
Он видел только маленькое чудовище, сжимающее грудь красивой молодой женщины.
- Такая сила не бывает человеческой, - решили старейшины. - Девочка посвящена богам.
И маленькую Бертхильду отдали старухам, в священную рощу.
Теперь она воин. В отличие от других девушек, отданных в обучение к великим матерям, ее не учили гадать, ее учили сражаться. И убивать.
- Римляне думают, что мы их убиваем, - говорит вредная старуха. - О, нет. Мы их не просто убиваем. Мы приносим их в жертву.
Старуха щурится. Корявые пальцы с распухшими суставами берутся за жертвенный нож, сжимают рукоять. Старая Альбруна очень сильна, несмотря на внешнюю дряхлость. Иначе как бы она могла приносить жертвы?
Жертвы, думает Бертхильда. Она смотрит, как старуха перебирает круглые плашки с рунами, ссыпает их в кожаный мешок. Затем Альбруна снова начинает возиться с ножом - лезвие из черного стекла, обсидиана, отсвечивает в тусклом свете. Кажется, на ноже навсегда застыла кровь, а внутри переливающихся черных граней живут души мертвых.
|
|
|
Руны всегда дают ответ, но его нужно проверить гаданием по птицам. Другое надежное гадание - с помощью коней.
Ослепительно белые кони, живущие в священных рощах. Их запрягают в колесницу и объезжают на ней вокруг рощи. Фырканье коней и будет ответом. Его только нужно уметь растолковать...
Но можно гадать и на внутренностях пленных врагов. Это надежнее всего. Бертхильда пожимает плечами. Особенно, когда врагов так много, как римлян.
- Асы когда-то завоевали и сделали своим мир Ванов, - говорит старуха. - Теперь он называется Асгард или Верхний мир. Мы же живем в Миддгарде - Среднем мире.
Бертхильда терпеливо кивает. Это знают даже дети.
- Ваны проиграли в прошлый раз. - старуха не умолкает. - И Ваны хотят обратно свой ледяной мир. Они снова хотят дышать льдом и туманом. Они мечтают превратить наш мир в свой замерзший Вангард.
Бертхильда смотрит на старуху сверху вниз. Она высокого роста, крепкая, с длинными белыми косами.
Как у любого воина, ее лицо в шрамах. Их даже слишком много - для молодой женщины, которой бы давно пора замуж.
Но - нет. Она умрет девственницей. И умрет - в бою. Так предназначили боги.
Тиуториг, думает Бертхильда невольно.
Глядя на него, ей хочется плакать.
Про него говорят, что он сам отрубил себе руку. Теперь она служит ему, как собака. Бегает по ночам и приносит добычу.
А еще ночью эта рука подползает и душит его врагов.
Поэтому никто из германцев не рискует связываться с Тиуторигом.
Однорукий воин, обладающим даром впадать в священное воинское безумие. И еще он - колдун.
Потому что от одного его взгляда у Берты тянет внизу живота и слабеют колени.
-...но, боюсь, - говорит старуха, - пытаясь отсрочить явление Ледяного Волка, мы незаметно для себя начали его подкармливать.
Волк уже вырос, Берта.
Он огромен, и злобен, и вонюч.
И он воет, Берта. Слышишь?
Берта кивает. Хотя и не слышит.
- Мне нужно идти, Великая мать.
Альбруна поднимает голову, смотрит на нее с хитрецой.
- Что, опять к своему Сияющему?
Берта чувствует приступ раздражения.
|
|
|
Тиу - это имя бога сияющего неба. А "ториг" означает, что этот человек из дружины Тора, бога с молотом. Бог яркого неба из людей Тора.
- Мы воюем с римлянами, - говорит Бертхильда.
- О, я не забыла, девочка.
* * *
Сотни разноцветных круглых щитов. Правильный строй.
Похоже, в этот раз гемы решили дать нам серьезное сражение. Это то, чего мы добивались от них долгие два дня.
Очень вовремя. Когда от нас осталось полтора легиона, измученных долгим маршем, непогодой и постоянными стычками, и совсем нет конницы.
Тит Волтумий стоит рядом со мной.
- Кто это? - говорю я.
- Хатты. Отличная пехота. Из германцев, пожалуй, что и лучшая. Видите первый ряд, легат?
Я прищуриваюсь.
- Вижу. А что это у них у всех блестит? Цепи?
Центурион кивает.
- Железные цепи, верно. Знак позора, который превратился в знак доблести. Самые храбрые юноши хаттов надевают на себя железную цепь - знак пленника, раба - и носят ее, пока не убьют первого врага. Но самые отчаянные продолжают носить такую цепь до старости. Цепеносцы всегда стоят в первом ряду фаланги хаттов. Это лучшие и самые опасные воины. Их храбрость беспредельна. Я не шучу, легат. Вообще, пехота у хаттов отличная, а первый ряд - самый страшный и умелый в сражении.
- А всадники? - я показываю на отряд, выезжающий из-под прикрытия рощицы. Их человек двести.
Тит Волтумий приглядывается. Чешет затылок.
- Это, видимо, тенктеры. Их конница - лучшее, что может выставить Германия. Хотя кони у них неважные, говорят. Наши испанские гораздо лучше.
Испанские кони - у когорт Арминия. Мы сами их ему дали.
Я сжимаю зубы.
- Хавки?
- Хавков тут нет.
Верно. Сегест, царь хавков - союзник Рима.
- А вон тот отряд, дальше к лесу, это кто?
- Херуски. Это народ Арминия.
- Говорят, царь гемов должен сражаться в первых рядах?
Тит прищуривается. Затем смотрит на меня внимательно.
- Говорят.
* * *
Мы сталкиваемся. Грохот от столкновения слышно на пол Германии.
- Они размолотили вторую когорту в прах, легат!
- Легат, они смяли наше левое крыло!
- Легат, они повсюду, легат!
- Легат! Быстрее! Прикажите...
- Легат! Они прорвали фронт шестой центурии!
Вести теснятся, толкают друг друга локтями, раскровавливают носы и дергают меня за полу военной туники.
Кажется, пора.
- Эггин? - говорю я. Префект лагеря хмуро смотрит на меня.
- Я справлюсь. Идите.
Легат! Легат! Легат! - летит по рядам.
Там, где иду я, мулы подтягиваются и сражаются так, что хваленая хаттская пехота гнется и отступает. Мы медленно продавливаем строй варваров.
Как оказывается, многого стоит личное участие!
Все то, чему меня учили изрубленные, уродливые, но живые и заслужившие свободу старые гладиаторы, вдруг пригодилось.
Я живу.
Я убиваю.
"Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!"
Германец взмахивает фрамеей. Поздно.
Я выдергиваю гладий из его тела. Иду дальше.
* * *
Однорукий.
Мы оказываемся напротив, лицом к лицу.
И некоторое время с удивлением разглядываем друг друга.
Какие у него удивительно неживые глаза. Ярко-голубые, словно выложенные кусочками цветной мозаики.
- Эй, римлянин, - говорит однорукий гем. - Ты ничего не забыл?
- Это мой меч, - говорю я.
Гем усмехается.
- Логично. А это - мой.
Мы идем навстречу друг другу. Я вижу окровавленную спату в его левой, живой руке. И скрюченные, розоватые пальцы другой руки - мертвой.
* * *
Темнота.
- Легат!
ЛЕГАТ. ЛЕГАТ. ЛЕГАТ.
Сотни голосов.
Тысячи тысяч голосов.
* * *
Гонец, пошатываясь, вошел в палатку. Шлем в крови, голова забинтована. С трудом выпрямился...
Отсалютовал.
- Семнадцатый, пропретор!
Вар похолодел.
- Что Семнадцатый?
Гонец покачнулся, но устоял. Помедлил.
Вар не выдержал:
- Что там?! Говори, как есть!
- Гай Деметрий Целест убит, - доложил всадник. - Орел Семнадцатого легиона захвачен варварами. Гемы побеждают, пропретор.
Квинтилий Вар бледен, как тень недавно умершего. Словно его лицо -- открытая рана, откуда вытекла вся кровь.
- Мы погибли, - сказал пропретор шепотом. - Теперь все. Все кончено.
Один к одному, думает Вар. Неудача за неудачей. Боги отвернулись от нас.
Нумоний предал нас, бросил на растерзание. Почему он так сделал? Почему?! Может, он еще вернется? Он же храбрейший воин! Может, это всего лишь маневр, чтобы усыпить бдительность германцев и нанести им неожиданный удар?
Гай Деметрий Целест убит. Мальчишка посмеялся над его решением броситься на меч - и где он теперь? Погиб.
Квинтилий Вар закусывает губу. Желудок ноет нестерпимо. Рана в бедре пульсирует, словно в ней все еще осталось железное острие германской фрамеи...
Гемы - побеждают.
То, что казалось просто небольшим возмущением варварского царька, крохотным ручейком, теперь напоминает бурный грязевой поток, что сметает на своем пути все.
Все.
* * *
Темнота шевелится, дышит красным, черным. Резкий запах паленого. На меня падает горящая доска - я вижу язычки пламени вокруг обуглившихся краев. Я отдергиваю голову. И просыпаюсь.
- Убит?
- Да не знаю я.
Голоса.
Я открываю глаза. Это не так сложно, как я думал.
- Легат! Вы живы?
- Кажется... да.
Голос словно чужой.
Я сажусь, вытираю рукой со лба пот. Ладонь становится мокрой и красной. Зато хоть что-то вижу. В брови щекочет.
Подходит Тит Волтумий, смотрит на меня с прищуром. Глаза его расширяются. Затем он ругается - грязно и длинно, разными словами. Я жду, пока центурион закончит.
- Медика сюда! - кричит Тит. - Быстро! И пусть возьмет клещи!
Клещи? Зачем? Я улыбаюсь центуриону -- все в порядке, Тит. Я уже в норме. Только голова немного болит... но это ерунда. Кажется, только волосы защемило.
Я моргаю. Это почему-то больно делать. Едва не теряю сознания.
- От шлема что-нибудь осталось? - говорю я.
Тит оглядывает меня, не меняясь в лице.
- Нет.
Подбегает хирург с помощниками. Меня дергают, наклоняют, тормошат - так, что я пару раз снова проваливаюсь в темноту. Наконец, с меня стаскивают это - словно отдирают половину черепа.
От моего легатского шлема с высоким гребнем осталось нечто смятое, перекошенное и окровавленное. А этот однорукий очень крут. Очень. Как он меня... одной левой.
- Мне нужен другой шлем, - говорю я. В правом ухе звенит все сильнее.
Центурион молчит.
- Тит, мне нужен шлем.
- Да, легат. Как прикажете, легат.
Центурион оборачивается и кивком головы показывает Виктору - займись. Легионер медлит, глядя на меня.
- Иди, - говорит Тит Волтумий. - Слышишь?
- Понял, цен.
Некоторое время я наблюдаю, как Виктор задумчиво бродит среди трупов. Затем он приседает на корточки, протягивает руку... что-то там ворошит.
Тит не выдерживает и орет:
- Виктор, ради всех богов, дай ему шлем!
Легионер задумчиво:
- В этом чья-то голова...
* * *
В палатке Вара - уныние и мрак.
- Центурион, я прошу: одолжите мне ваш меч.
"Одолжите". Какое мерзкое слово, подумал Вар. Вот так неудачно выберешь слово и...
Какая уже разница?
Центурион посмотрел на пропретора с усмешкой, которую даже не пытался скрыть.
Все равно неловко, подумал Вар.
- Центурион?
Тот вынул гладий из ножен и протянул пропретору.
В первый момент Вар едва не выронил его. Тяжелый. Удивительно, как такая небольшая вещь может быть такой тяжелой.
Странно.
Она не выглядит убийственной. Она выглядит... уютной, что ли.
Вар усмехнулся. Деревянная рукоять, темно-коричневая от долгого использования.
- Как с ним нужно... - пропретор не договорил. Центурион взял гладий из его руки, небрежно показал, куда нужно упирать и как падать на меч. Вот так, грудиной на острие.
И вложил гладий в ладонь Вара.
- Это просто, - сказал центурион. У Вара от звука его голоса едва не пропала решимость. Все это превращается в какой-то фарс, подумал Вар. Нужно поскорее заканчивать.
Он протянул меч центуриону. В горле застыл ком, Вар сглотнул. На языке ощущался проклятый привкус шиповника.
- Я прошу: помогите мне.
Центурион помедлил. Кивнул.
"Как хочется вина", подумал Вар. Напоследок. Хотя бы глоток...
- Подождите... Вино, - он обернулся к трибунам. - У кого-нибудь есть вино?
Короткий переполох.
- Нет, пропретор. Простите, вина нет совсем.
Обоз утрачен. Легионы утрачены. Все утрачено. Вар поджал губы. И даже вина теперь нет.
Центурион вышел на короткое время и сразу же вернулся. Вручил пропретору солдатскую кожаную фляжку.
- Что это?
- Попробуйте.
Вар сначала даже не смог выдернуть пробку. Ему помогли. Из горлышка - резкий запах.
- Что это? - повторил Вар. От странного, кислого до сведения скул, напитка ударило в голову. Все вокруг слегка закружилось. И стало не так страшно. И даже - Вар удивленно поднял брови - почти весело.
- Поска, - объяснил центурион. - Солдатское пойло. Четверть светлого вина на три четверти воды - и шагай до заката. Вам еще повезло, пропретор, вместо вина там мог быть уксус. Ну что... начинаем?
Вар в последний раз оглядел палатку, трибунов и слуг. Допил поску - до капли. Выпрямился. Странно, даже желудок не болит, подумал он. Хотя от такой бурды должен болеть обязательно...
Центурион ждал. Тусклый блеск солдатского клинка в его руке.
- Начнем, пожалуй, - сказал Вар спокойно. - Я... я готов.
* * *
Я иду медленно, чтобы лишний раз не взбалтывать то, что у меня уже взболтано под черепной костью. Голова болит так, что меня подташнивает. Но шагаю твердо. Расступитесь! Легат Семнадцатого идет. Тит пытается помочь, подставить руку... Я с раздражением выдергиваю локоть.
Перед палаткой Вара я выпрямляюсь. Навстречу мне выходит центурион. Я не помню, как его зовут, он, вроде бы, из Восемнадцатого... или я путаю.
Центурион салютует.
- Легат? - кажется, он удивлен. Что-то в нем не так.
Я говорю:
- Центурион? В чем дело?
- Вам лучше поспешить, легат. Хотя... - он медлит. И от этой заминки мое сердце переходит на ускоренный бег.
- Что? Что случилось?!
Он качает головой.
- Думаю, все равно уже поздно.
И я внезапно понимаю, что он забрызган кровью - с головы до ног.
* * *
Я расталкиваю людей, стоящих у входа в палатку Вара.
- Наведите порядок, - приказываю охране. Тит Волтумий кивает. "Будет сделано". Теперь вместо преторианцев, которых я, как всадников, отдал Нумонию, у меня охрана из простых солдат моего легиона. Как была у моего брата в день смерти.
Смешно.
- Пропретор!
Я вхожу в палатку. Я останавливаюсь.
Я - опоздал.
Некоторое время продолжаю смотреть, затем поворачиваюсь на пятках и выхожу прочь.
Перед глазами все еще маячит растерянное лицо Вара, с кровью, запекшейся в ноздрях.
Трус и слабак. Сбежал.
Кажется, мне все еще мерещится жуткий запах шиповника, витающий над всем этим побоищем. Интересно, болел ли у Вара желудок в последние мгновения перед смертью?
Надеюсь, что нет.
- Выставить стражу у входа, - приказываю я хрипло. - Никого не впускать, никого не вы...
Я вспоминаю бездыханные тела. Два трибуна, префект лагеря Девятнадцатого легиона и четыре центуриона - мертвы. Вряд ли кто-то из них захочет на свежий воздух.
- Никого не впускать, - говорю Титу. - Все.
* * *
Самоубийство - это как чума. Стоило легионерам узнать о гибели Вара, как еще несколько центурионов Восемнадцатого Верного падают на свои мечи. Потом тоже делают два десятка легионеров. Затем еще несколько. И еще.
- Эггин? - говорю я.
Префект лагеря Семнадцатого легиона хмуро поворачивает ко мне багровое лицо:
- Не дождетесь.
Падающий на трупы снег. Огромные хлопья падают -- тяжелые, мокрые... падают на моих солдат.
Я моргаю. Снег исчезает. Почудилось?
Мой Семнадцатый легион в тяжелом состоянии. Потерял половину состава минимум. Когда я упал от удара однорукого, мы едва не утратили даже нашего орла... а Восемнадцатый легион - утратил. Именно его орла вестник принял за орла Морского Победоносного. И донес пропретору.
Квинтилий Вар мертв. Самоубийство.
Нумоний Вала предал легионы и бежал со всей конницей.
Гортензий Мамурра, легат Девятнадцатого, убит в бою. Мне рассказал об этом один из уцелевших центурионов Счастливого легиона. Мамурра возглавил атаку, пытаясь пробиться к обозу и любой ценой спасти женщин и детей.
Герой?
Как ни странно.
Изнеженный городской хлыщ в отличие от Вара выполнил свой долг до конца.
Он умер в бою. Сделав все, что мог -- и даже больше.
Кстати... Я потираю лоб.
Теперь я командую римской армией в провинции Великая Германия.
Я один.
Какое нелепое и страшное повышение.
- Какие будут приказания, легат?
Я оглядываюсь. Какие еще приказания? О чем вы? Все кончено...
- Легат!
Я поднимаю голову и вижу Тита Волтумия. Центурион смотрит на меня в упор. В глазах - плавятся мед и золото.
- Тит, что ты...
- Какие будут приказания, легат? - настаивает он. "Ну же, легат!"
"Ты слишком импульсивный, Гай".
Я усмехаюсь.
- Снимаем лагерь, - приказываю я. - Идем до заката и строим новый. А завтра вырвемся из окружения и поубиваем всех гемов. Ты это хотел услышать, центурион?!
Тит Волтумий медленно кивает.
- Именно это, легат. Разрешите выполнять?
- Выполняйте.
* * *
Холод. Меня трясет так, что зуб на зуб не попадает. Пар дыхания вырывается, рассеивается в воздухе облаком. Когда я пытаюсь подняться, ноги подкашиваются. Словно на моих плечах - груз свинца.
Пламя. Огонь.
Вот что нам нужно.
Где вы там, боги?! Слышите нас?!
Легионы просят огня.
И тут я вспоминаю... Не главное, но -- важное.
- Сложить костер, - приказываю я. Центурион кивает. - Соберите все, что может гореть. Все.
И что не придется отжимать. Дождь идет и идет, превращая наш лагерь в садок для угрей.
- Тела пропретора и... остальных, не должны достаться варварам.
Центурион кивает.
Я наклоняюсь к нему. Его небритая щека оказывается совсем рядом.
- Когда костер догорит, соберите все, что останется, и закопайте. Лично.
Центурион вздрагивает, отшатывается и расширившимися глазами смотрит на меня.
- Да, центурион, да. Вы сделаете это. Тайно закопайте, чтобы указать место захоронения могло как можно меньше человек. Вы лично этим займетесь. И ответите передо мной. Действуйте.
Когда он уходит, я пытаюсь почувствовать хоть что-то, кроме усталости. Бесполезно.
Публий Квинтилий Вар, пропретор Великой Германии.
Трус, говорю я сквозь зубы, чтобы разозлиться. Трус и подлец!
Не получается. Он всего лишь оказался не на своем месте.
Доверенный человек Августа, его родственник, военачальник, усмиритель Иудеи...
Сбежал. Оставив легионы умирать здесь, посреди проклятой Германии...
Возможно, к рассвету мы уже будем мертвы.
Какая приятная перспектива.
- Легат!
Передо мной стоит человек с непокрытой головой. Изможденное лицо. Седые волосы развеваются, как у безумца.
- Легат! Это архив легиона. Канцелярия и все важные бумаги. Их нужно обязательно спасти. Обязательно!
Я смотрю на него, не понимая, что он от меня хочет. Потом, наконец, понимаю:
- В огонь все! Пускай Вар летит в Эреб на долговых расписках.
- Но легат!
Прости, старик.
Вар. "Сукин сын". Будь ты проклят. Сбежал, оставив легионы умирать в одиночестве.
Самое время.
Странно, никогда не думал, что Вару достанет храбрости броситься на меч.
Иногда такая запоздалая храбрость - хуже предательства.
Когда пламя взвивается над неудачливым правителем Великой Германии, с треском разбрасывая искры и облизывая оранжевым языком темноту, я чувствую только одно...
Тепло. Блаженное, желанное, долгожданное тепло.
Мулы идут ближе к костру, выставляют руки, чтобы согреть ладони. Лица в багрово-красных отсветах.
Есть ли надежда для легионов?
Надежда - это сон наяву, говорил Аристотель. Что ж... дайте нам хоть немного поспать.
* * *
- Легат, спать нельзя. Легат!
До чего противный голос. Я вздергиваю голову - жуткая невероятная усталость клонит ее обратно.
Но спать нельзя.
Не... спать. Не... льзя.
Я проваливаюсь в черноту, падаю, падаю... И тут меня безжалостно выдергивают наверх.
Сердце замирает.
- Легат! Вставай, твою мать! - голос знакомый.
- Тит?
В первый момент я думаю, что они все - мертвы. Что я остался один.
Вместо рядов легионеров - поле, усеянное телами. Люди лежат вповалку, пар дыхания почти не виден, словно поле окутано прозрачным туманом. А некоторые уже и не дышат, может быть. Не знаю. Я уже ничего не знаю.
Мы шли до упора.
Мы убивали. Нас убивали.
А это - привал.
Темнеет. Хмурые тучи над Германией и не думают расходиться. Дождь зарядил надолго. Проклятый мелкий дождь оседает на железе, на грубой шерсти плащей, на небритых серых лицах. Если так и останется, ночью нас перережут всех до одного.
* * *
- Строить лагерь. Колья вбивать! Слышите?!
Они молча сидят. Никто не шевелится.
Я беру лопату и втыкаю в землю. Тяну на себя.
От усталости сводит пальцы. Туман в голове. Сквозь этот туман проскальзывают редкие звуки - словно незваные гости.
Ничего не хочу.
Просто лечь и уснуть.
Ноги не держат. Я заваливаюсь, падаю на колени -- в грязь. Лопата стоит рядом, воткнутая до половины лезвия.
Что, легат?! Тяжко?
Встать, легат. Встать.
"Время империи заканчивается, когда граждане вместо того, чтобы..."
Встать!
"...умирать за нее лично", - слышу я негромкий голос Луция.
"...нанимают для этого варваров".
Встать!!
Меня шатает, и весь мир кружится вокруг меня. Сворачивается в клубок вокруг моей головы.
Глаза закрываются. Одно веко опережает другое.
ВСТАТЬ, ГАЙ.
...варваров. Варваров. Вар...
Холод.
Я мотаю головой. Лоскутья тумана застряли в моей голове, словно осколки стекла. Держаться.
- Ты... вставай, - говорю я "мулу". Он поднимает голову и смотрит на меня стеклянным равнодушным взглядом. Затем снова опускает голову.
- Ах, так!
От вспышки ярости я почти просыпаюсь.
Иду на непослушных столбах вместо ног, передвигаю их силком, рывками... нахожу и нагибаюсь, чтобы поднять.
Падаю в грязь. Рычу от ярости. Встать, встать, встать.
Встать, легат!
Ряды легионеров -- моих "мулов" -- сидят, серые и безучастные. Идет дождь. Я вижу, как капли разбиваются на помятом железе шлема сидящего рядом легионера.
В грязи лежит деревянный кол для частокола.
Я снова делаю попытку. И только усилием воли могу сомкнуть ледяные пальцы вокруг колышка.
Вверх. Еще чуть-чуть... не торопится.
Есть.
- Не так, - говорит чей-то голос. У меня из руки вынимают кол и упирают в землю. Затем следует удар деревянным молотком. Раз! Раз! Раз! И колышек вбит.
- Теперь я, - мои губы едва шевелятся.
Я строю лагерь.
Мы строим.
* * *
Закат алеет над черным лесом.
Мы строим полевой лагерь. Под градом камней, дождем и наскоками гемов.
Гемы атакуют постоянно - словно с цепи сорвались. Волна следует за волной. Порой солдаты не успевают схватить мечи. Отбиваются мотыгами и лопатами, кольями и камнями, затем - продолжают копать. Вокруг лежат трупы римлян и гемов.
Темнеет. Скоро я перестану видеть даже свои руки - на расстоянии фута уже не разглядеть ничего.
Этот лагерь - последнее, что мы смогли построить. Каждый фут рва, каждый кол в частоколе полит нашей кровью. Кровью Рима.
Я -- не Вар.
Я сражаюсь.
* * *
- Римляне заперлись в своем лагере. Утром мы возьмем его штурмом, - Арминий лаконичен.
- Что делать мне?
- Ничего. Ты мне здесь больше не нужен. Я отправляю тебя в Ализон. Скажи фокуснику, что... впрочем, ты сам знаешь.
- Ты спрашивал, зачем мне это? - Тиуториг понюхал вино, но отодвинул чашу в сторону. Как обычно. Он никогда не пьет. - Хорошо, я отвечу. Но сначала - почему тебе нужно знать, чего я хочу?
- Мотивы - это важно.
- Почему мотивы важнее человека?
- Ну... - Арминий улыбнулся. - Считается, если знать, чего человек хочет, то можно понять, что он в итоге сделает. Я хочу знать.
Тиуториг усмехнулся в ответ. Жесткие голубые глаза смотрели равнодушно. Арминию стало не по себе. Этот однорукий пугает. С ним наедине все время - как в клетке с диким зверем.
- Человек -- это очень неординарная тварь, - сказал Тиуториг. - Часто он желает совсем не того, к чему стремится. Мы порой делаем зло, причиняем боль... и сами не понимаем, почему. Я думаю: ярость всегда обитает где-то внутри нас, в самой глубине души.
- Поэтому ты ненавидишь римлян?
Тиуториг поднял брови.
- Ненавижу?
- Но...
- Я их просто убиваю. Без ненависти. Ты удивлен?
- Пожалуй.
Тиуториг усмехнулся.
- Ты не очень любишь людей, верно? - мягко спросил Арминий.
Однорукий пожал плечами.
- Это моя природа, - как если бы сказал: птицы летают. - Там, откуда я родом, нас учили видеть в людях хорошее. Учили быть смелыми, и честными, и верными слову. Учили, что есть на свете настоящая правда и настоящая справедливость. Забавно, правда? Если прошлое можно вывернуть наизнанку, как старый мешок, то в чем смысл самого понятия "прошлое"? Раньше я считал, что прошлое -- это то, что уже прошло. И не может быть изменено. Основное качество моего прошлого -- неизменность и постоянство. Но его больше нет. Неизменности -- нет. Постоянство -- вы смеетесь?!
Век вывихнул сустав...
И я рожден, чтобы исправить вывих этот.
Но вместо этого я вывихнул свои мозги. Прошлое исчезло. Совсем.
Чтобы управлять чьим-то будущим, нужно уничтожить его прошлое...
Какой-то Оруэлл просто.
- Оруэлл? - переспросил Арминий. Но знал, что пояснений не дождется. Странного все же помощника выбрал для него Пасселаим.
Тиуториг схватил чашу с вином и выпил, не отрываясь. Кадык дернулся вверх-вниз.
Пот выступил на шее. Тиуториг допил.
Перевернул чашу, встряхнул -- ни капли.
С грохотом стукнул ей по столу. Чаша отскочила. Упала со стола и со звоном откатилась куда-то под лавку.
Тиуториг выпрямился. Глаза горели.
Человек в серебряной маске словно услышал отчетливый щелчок. Миг - и лицо однорукого изменилось.
- Я все сделаю. Кстати... - он остановился на пороге, повернул голову. - Я не убил его. Как ты и просил.
Когда Тиуториг ушел, Арминий, он же человек в серебряной маске, покачал головой.
Какой интересный человек, этот однорукий. Необычный.
И... и...
И все-таки жаль, что в этот раз яда в вине не было.
Глава 16. Атака Быка
- Легат, вы должны это видеть.
- Что такое, Тит? - я замолкаю. Оглядываюсь. Мда.
Раннее утро, солнце еще не взошло. На валах и кривом частоколе лагеря сидят серо-коричневые нахохлившиеся птички.
Молча.
Неподвижно.
Их тысячи. Центурион присвистывает. Воробьи равнодушно смотрят на центуриона.
От болот, обтекая островки деревьев, тянется белесый туман. Наплывает волнами, клубится...
- Не нравится мне это, - голос Тита Волтумия хриплый и надсаженный. - Что они делают?
Вчера центурион орал команды так, что птицы на лету глохли и падали на землю. Сегодня он говорит чуть тише обычного. И чуть более хрипло.
- Ждут.
- Чего? Они же не вороны...
Я качаю головой. От усталости и недосыпа перед глазами - марево. А, может быть, от вчерашнего удара по голове.
Вороны? Было бы смешно, если бы у меня оказалась фигурка Ворона. Они известные любители трупов...
- Верно. Воробьи - не падальщики. Воробьи - проводники душ.
Тит Волтумий оглядывает птичье воинство и говорит:
- Много же их.
- Это точно.
От болот доносится запах застоявшейся воды и мха. И крови. Я слышу торопливые шаги.
- Легионер Виктор! - докладывает "мул".
Я мгновенно поворачиваюсь.
- Что Виктор? Где он?
- Гемы его утащили, легат.
-- Что-о?! Куда?!
...Сигнал единственной уцелевшей буцины разносится над лагерем. Общее построение.
Я оглядываю легионеров. Посеревшие, небритые, осунувшиеся лица.
- Приготовиться к вылазке, - говорю я. - Я возьму вторую когорту.
Вторая - это когорта Тита Волтумия. Вернее, то, что от нее осталось. Человек триста.
-- Разумно ли это... - начинает Эггин, но я обрываю:
-- Нет.
* * *
Два с половиной месяца назад. Рим, форум.
- Ваш брат... - говорит посланец.
Я поворачиваюсь.
- Что он опять натворил?
Раб молчит, лицо странное. Ну же, что ты молчишь?
В глазах раба я читаю ответ за миг до того, как его губы раскрываются и произносят:
- Он умер.
Вокруг меня кружится и танцует пыль. Со всех сторон нависает громада прокаленного солнцем города. Полдень. Рим. Июльские иды. От мраморных колонн идет легкий вежливый холодок.
Да уж... хуже он ничего придумать не мог.
- Как это случилось?
- Его убили.
Я молчу.
Вечно с братом какие-то неприятности. Похоже, предсказание старухи-сарматки все-таки сбылось.
- Квинт, как он... погиб?
- Это не Квинт.
Мгновение я не могу сообразить.
- Тогда кто? О, чрево Юноны! Луций?!
Никогда не думал, что со старшим братом может что-то случиться. Просто в голову не приходило.
- Да.
* * *
Секст Виктор, легионер Семнадцатого Морского, около 30 лет
- Виктор! - кричат откуда-то издалека "мулы". - ВИКТОР!
Он слышит их словно сквозь плотную завесу. Гемы, думает он. "Как же я так сплоховал?"
Он напрягает память. Боль в голове усиливается, а воспоминания ускользают. Нет, все смутно. Не ухватить.
Старуха, германская жрица, поднимает каменный нож. Виктор разглядывает его со спокойным, холодным интересом.
На грубо сколотом куске обсидиана запеклась кровь. Прилип темный волос.
- Хоть бы нож помыла, дура, - говорит Виктор хрипло. Веревка сдавила горло, она шершавая, жесткая и врезается под кадык. - Совсем, проклятая карга, обленилась.
Старуха оскаливает остатки зубов. Шипит и машет руками перед носом легионера.
- Всего... заплевала. - Виктор с трудом переводит дыхание. - Ну, у тебя... и характер. Муж-то, небось, сбежал? Бедненькая.
Нож поднимается. Виктор напрягает мышцы - так, что чуть не теряет сознание. Виски вот-вот лопнут. В голове красный туман, веревки натягиваются, скрипят, но не поддаются. Еще, еще. Давай, Секст!
Еще!
- Вперед! - орут "мулы", - Виктор! Виктор! За Виктора!
Спасение близко. Наверное.
А старуха улыбается.
Виктор поворачивает голову и видит "мулов", привязанных к соседним деревьям. У каждого вскрыт живот и перерезана глотка. И все это сделала одна старуха! Виктор хмыкает. Крепкая карга, однако. Что-то вроде его тещи.
В следующее мгновение каменное лезвие входит легионеру под ребра. Глубже, глубже. Старуха страшно сильна. Виктор задирает голову и хрипло кричит. Боль такая, что он бьет ногами по дереву, к которому привязан, и пытается разорвать веревки.
Бесполезно.
Легионеры вопят. Они все ближе. Шум боя теперь - совсем рядом. Старуха скалит уцелевшие зубы. Красотка, твою мать.
- Как вы меня достали, бабы. Никакого от вас покою, - говорит Виктор. И закрывает глаза. Как я устал...
Как я...
Мир вокруг кружится и плавится черным огнем.
- Виктор! - доносится издалека.
Страшным усилием он открывает глаза. Ведьма что-то шепчет, водит пальцами.
- Ну, ты и... страшная... - Виктор едва шепчет. Силы оставляют его. - Внучки у тебя... нет хотя бы?
Старуха взмахивает другим ножом - кривым, как ее судьба. Удар.
Брызжет кровь.
* * *
Мы наступаем. Вопя, как бешеные, мы крушим и ломаем германский строй. Не выдержав натиска озверевших "мулов", гемы отступают.
Мы торопимся. Даже отсюда мы видим за спинами гемов дерево с привязанным к нему Виктором. И старуху рядом.
Мы орем:
- Баррраааа! За Виктора! За Рим!
Мы не успеваем. Когда мы добираемся до цели, Виктор уже мертв. Горло перерезано. Он стоит, обвиснув на веревках, голова свесилась на грудь. Из-под ребра торчит нож, рукоять замотана тряпками.
Легионера Секста Виктора принесли в жертву диким варварским богам.
Будьте вы прокляты, гемы!
Где старуха? Старуха исчезла.
- Виктор, - говорю я негромко. - Проклятье, как же...
Тит стоит рядом со мной. И молчит. Забрызганная кровью лорика, шлем во вмятинах и царапинах, синяя туника разорвана на плече, гладий неровный от постоянной работы. Тит кажется воплощением римского солдата. Гребень на шлеме центуриона срублен ударом меча, осталась только бронзовая шишка.
Я вдруг вспоминаю, что я могу сделать.
Именно я.
И только я.
Подхожу к Виктору. Обвисший на веревках, так, что они врезаются до черноты в руки, он выглядит... странно. Словно легионеру жмут веревки, да и бук выбран не по размеру.
Все будет хорошо...
Даже если - не будет.
Для начала надо извлечь нож.
Я берусь за рукоять. Пальцы скользят. Шнур, которым перемотана рукоять, от грязи почти черный.
Я сжимаю пальцы. Раз, два, три. Давай! Нож выскакивает из раны. Остается у меня в руке.
Кровь темная. Она тонкой струйкой, лениво, стекает по голому торсу Виктора. Несколько мгновений я смотрю на нож, покрытый кровью, затем бросаю его на землю.
- Снимите его.
Веревки обрезают, Виктора кладут на землю. Какой он все-таки огромный.
- Отойдите все, - говорю я хрипло. Тит Волтумий медлит, внимательно глядя на меня, затем кивками велит "мулам" повиноваться. Мы остаемся наедине - я и мертвый легионер, спасший мне жизнь.
Пьяница и нарушитель дисциплины. Храбрец и громогласный смутьян.
- Что, Виктор, не пригодилась тебе пенсия?
В горле - комок. Я сглатываю. Надеюсь, хоть золотой аурей тебе пригодился, солдат...
Я кладу руку на плечо Виктора. Оно еще теплое. Отнимаю ладонь и нащупываю у себя на шее шнурок. Вытягиваю фигурку...
Я поклялся больше не возвращать мертвых.
Я солгал.
Взять ее с первого раза не удается - пальцы скользкие от крови. Наконец, я зажимаю Воробья в ладони.
Выдыхаю. Надо собраться. Держаться, легат! Держаться. Твой солдат ждет.
Как тихо вокруг. Я слышу шевеление вереска, шорох песка, сдуваемого ветром... потрескивание влажных иголок.
Вернись. Я - приказываю.
Ледяная молния пронзает меня с макушки до пяток и уходит в землю.
От внезапной слабости я едва не теряю сознание, перед глазами мелькают черные точки. Подступает тошнота. У меня внутри все выжжено ледяным огнем.
- Виктор, слышишь меня? - хриплю, словно от горла ничего не осталось.
Тело Виктора дергается... раз, другой. Ну же!
Я почти вижу, как душа возвращается обратно... Воробей взмахивает крыльями... Вспышка, разряд молнии - прямо сквозь мое тело. Волосы на затылке становятся дыбом.
Раньше такого не было. Проклятье! Я моргаю.
Словно с той стороны потянулась рука и в последний момент выдернула душу Виктора у меня из ладони.
На миг я увидел людей в белых одеждах, стоящих у металлических сооружений... в каком-то храме? Каменный свод, холодный свет. Что-то вроде египетского символа солнца, только на красной вексилле. Затем все исчезло.
Тишина. Какая здесь тишина.
Мертвый Виктор остается мертвым.
Ничего не вышло. Воробей впервые подвел меня.
Я поднимаюсь на ноги. Меня качает. Словно вокруг - штормовое море.
- Встать, - приказываю я. - Встать, солдат! Слышишь?!
- Легат! - кричит Тит Волтумий. - Надо уходить... Легат!
* * *
Два месяца назад. Рим, Палатинский холм, дом семьи Деметриев.
Вонь разложения смешивается с сильным ароматом роз.
Замотанное в саван тело белеет, плывет в утренней полутьме атриума. Я не хочу его видеть, но я должен... В атриуме слышен гул голосов -- это собираются клиенты и друзья дома. Рабы выносят каждому воду и вино. Посетители по очереди подходят и заглядывают в мертвое лицо того, кто был моим братом, что-то говорят. Прощаются.
Сейчас мне придется с каждым поздороваться, каждого поблагодарить за то, что пришел. За то, что выносит этот жуткий аромат разлагающихся роз.
Один из гостей подходит ко мне.
- Сенатор, - начинает он.
Высокого роста, крепкий. Небритый подбородок, обтрепанная, застиранная одежда.
Легионер из бывших. Я киваю. Тарквиний, мой старый раб и воспитатель, кряхтя и ворча, проводит его за толстую красную занавесь - в мой кабинет, таблиний.
У стены - отделанный бронзой ящик для деловых бумаг. И для денег. Сквозь квадратное окно, ведущее в перистиль, падает неяркий свет. В кабинете царит красноватая полутьма. Уютно.
Тарквиний выходит, шаркая. Мы остаемся наедине.
Я поворачиваюсь к бывшему легионеру.
- Кто вы?
- Тулий Сцева, - говорит он. Кулак ударяет в грудь и взлетает вверх и вправо. Салют легионера.
- Вольно, - говорю я. - Что привело вас сюда, гражданин?
Он моргает, опускает руку. Да, теперь он уже не воин, он гражданский. Надо бы побыстрее разобраться с ним, у меня еще куча дел. Похороны - это еще та проблема.
- Я служил с вашим братом в Паннонии, - он поднимает голову. - Пятый Македонский, первая центурия... я был оптионом.
- Спасибо, что пришли отдать дань уважения моему брату... - начинаю я.
- Сенатор, - говорит он. - Я не за этим пришел... вернее, за этим, конечно. Но не только.
Молчание.
- У меня семья, - говорит солдат.
- Очень рад, но...
- Сын, ему девять. Две дочери, двенадцать и четырнадцать. Их нужно кормить. Им нужно приданое.
Логично, ничего не скажешь. Аристотель бы не сказал лучше... о, Дит подземный! Вот он о чем.
- Ваш брат был хорошим командиром, - продолжает легионер. - Солдаты его любили. Он достоин того, чтобы ему... чтобы его память почтили -- по-настоящему. Понимаете, сенатор? По-настоящему.
Снова молчание. Я смотрю на бывшего легионера, стоящего посреди таблиния. Намек ясен, куда яснее.
Ветеран заканчивает жизнь самоубийством на погребальном костре, не в силах пережить разлуку с любимым военачальником. Что ж... так делали легионеры Цезаря, так делали даже солдаты Мамурры... И если в искренность солдат Цезаря я верю, то жертвы за Сапера вызывают определенное сомнение.
Интересно, сколько наследникам последнего пришлось заплатить вдовам самоубийц?
Но это было -- впечатляюще. Ничего не скажешь.
Разве мой брат не достоин подобного?
Мой умный старший брат.
Мой мертвый старший брат.
Я могу обеспечить семью Тулия. Вдова получит столько, что хватит вырастить сына и выдать дочерей замуж -- с неплохим приданым. Пусть даже это будет купленная жертва, не настоящая... Зато я увижу лица друзей и врагов брата, они будут впечатлены.
Разве мой брат не достоин?!
И тут я возвращаюсь на землю.
- Вы италик, Тулий Сцева?
Солдат смешался.
- Да, я родом из Самнии. Но... какое это имеет значение?
Кажется, я начинаю понимать.
- Мой брат служил в Паннонии, - говорю я. - Действительно. Но он командовал там двенадцатой когортой. Когортой... ауксилариев.
Ауксиларии -- вспомогательные войска. Обычно их набирают из союзников-федераторов. Командование когортой -- один из первых шагов, чтобы получить под свое командование легион.
Вся хитрость в том, что в ауксиларии не набирают римских граждан. Граждане служат в легионах, там плата выше, а служба почетней. А Самния -- это полноправная римская территория.
Легионер молчит. Я вижу, как в его лице сменяются выражения досады, злости... стыда.
Я негромко говорю:
- Вы никогда не служили с моим братом, верно, Тулий?
Его лицо искажается, отчаяние. Но он усилием воли берет себя в руки.
- Нет, сенатор, - он внезапно охрип.
- Я стал сенатором два месяца назад, Сцева. Так что я очень молодой сенатор... но кое-что я все-таки понимаю. Вам нужны деньги? Именно поэтому вы хотите продать свою смерть?
Бывший легионер делает шаг вперед, замирает. Стоит, шатаясь. Я слышу, как за стенами кабинета гудят голоса.
Луций.
Бывший легионер выпрямляется. Гордо.
- Простите, сенатор, что отнял у вас время. Мне пора.
Я смотрю, как он поворачивается и идет. Прямая спина. Бывший легионер из последних сил передвигает ноги. Как он дошел до такой жизни?
Впрочем, о чем я? В Риме богатые становятся богаче, а бедные -- беднее. Все просто.
- Так у вас есть семья, Тулий? - говорю я в спину бывшего легионера.
Он делает еще два шага, потом до него доходит.
Он поворачивается:
- Сенатор...
- Отвечайте на вопрос, солдат!
Эхо гудит в кабинете. Тулий Сцева моргает, затем вздергивает подбородок. В глазах у него блестят слезы.
- Да, сенатор.
Молчание.
- Мне нужны птицы, Тулий.
- Что? - он поводит головой, еще не веря.
- Птицы, - говорю я. - Или это чересчур сложно для бывшего солдата?
* * *
Птицы. Я с трудом разлепляю глаза. Проклятые птицы.
После смерти Виктора и нашего возвращения в лагерь я не видел ни одного воробья. Может, они сейчас заняты?
Твари.
Душ-то вон сколько надо перетащить в Эреб. Замахаешься крыльями работать.
Клапан палатки распахивается...
- Тревога! - кричит "мул". Повязка на его голове пропитана кровью. - Они прорвались! Гемы прорвались!
Я вскакиваю. Сердце колотится так, что временами замирает совсем. В коленях слабость, мир кружится и норовит упасть набок. Дыхания почти нет.
Встать, легат!
Хватаю перевязь с гладием и выбегаю из палатки.
Останавливаюсь.
Мимо меня бегут "мулы". Не туда, где шум боя. В противоположную сторону. Легионер с окровавленным лицом невидяще бредет, оступается, снова бредет. Меч волочится за ним на оборванной перевязи. Кажется, "мул" совсем забыл про оружие.
- Воин! - кричу я. - Ко мне!
Он поворачивает голову. Во взгляде - только мутный туман, никакой мысли. С этим солдатом все кончено.
"Мулы" бегут. Я кричу: стоять! Бесполезно.
Тит Волтумий оказывается рядом со мной. За собой он тянет аквилифера, орлоносца. В руке у того знакомое древко. Орел! Закрытый кожухом, орел Семнадцатого легиона почти незаметен на сером фоне неба.
- Снимай! - командует центурион. - Ну! Живее!
Аквилифер наконец понимает, чего от него хотят. Опускает древко на колено, быстро освобождает орла из кожуха. И снова поднимает его. Упирает древко в землю.
Золотой орел Семнадцатого Морского смотрит с высоты. На свой лагерь, на своих детей...
Гордо смотрит.
Реет над Германией.
"Мулы" вдруг начинают останавливаться... Некоторые с недоумением вертят головами, словно не понимая, где оказались и что с ними. Смотрят на орла, словно видят его впервые.
- Воины! - кричу я. - Ко мне!
- Стройся! - кричит Тит Волтумий хрипло и мощно, - Что встали, сукины дети?! Стройся!
Я выхватываю щит у растерявшегося легионера, встаю рядом с Титом Волтумием. Мы стоим плечом к плечу - двое. За нашей спиной - орел легиона. А мимо нас бегут "мулы".
Что ж... неплохой финал для моей карьеры легата.
Появляются гемы. Бегущий первым германец вскидывает руку с копьем. Я вижу длинный железный наконечник. Тусклый блеск. Фрамея, вспоминаю я название. Острие в чем-то буром...
Германец кричит и бьет. Бух! Я едва успеваю вскинуть щит.
- Делай, как я! - командует Тит и делает шаг. Бух! Ударом щита сбивает гема с ног. Коли! Коли! Коли! Тит делает еще шаг и точным движением втыкает в лежащего гладий. Заученным движением отступает на место, в строй.
Раз, два. Выпрямляется.
Мы снова стоим вдвоем - щит к щиту.
- Баррра!
- Ко мне! - призывает Тит Волтумий. - Ко мне! Стройся! Орел! Орел! Семнадцатый! Морской!
- Морской! - ору я. - Ко мне!
Долгое мгновение я думаю, что получиться. Но потом вижу - нет, ничего не вышло.
Тогда я делаю шаг вперед. Поднимаю гладий над головой.
- Легат, назад! Осторожно! - кричит Тит.
- Это мой меч, - говорю я. - Слышите! Тит, помоги мне!
Центурион медлит, затем кивает.
- ЭТО МОЙ МЕЧ, - гремят голоса единым, слитным потоком, словно некий великан пробует силу голоса. - ОН ТАКОЙ ЖЕ, КАК ДРУГИЕ МЕЧИ, НО ЭТОТ МЕЧ - МОЙ. Я БУДУ УБИВАТЬ ИМ СВОИХ ВРАГОВ.
Выстраивается ряд, другой. Вот уже центурия в полном составе. Семнадцатые, восемнадцатые, девятнадцатые... все вперемежку. "Мулы" очнулись. Теперь мы можем драться.
Мы деремся.
Мы наступаем.
Мы убиваем своих врагов.
Но положение наше незавидное. Гемы прорвались в лагерь, и их намного больше, чем нас.
- Мой меч - это мой брат, - говорю я устало.
- По центуриям, по манипулам - стройся! - командует Тит. - Подровнять ряды!
"Мулы" становятся. Ровняют ряды.
От вала с западной стороны, который гемы забросали связками хвороста, к нам приближается волна цветных щитов.
* * *
Палящая, невыносимая, душная жара легла на город, придавила его к земле всей своей тяжестью. Мраморные колонны скрипят по ночам, словно на них давит нечто громадное.
Капли стекают с края бронзового бокала. Вино со снегом - холодное. Снежное. Испарина выступила на округлом металлическом боку. Я стираю ее пальцем -- холод бронзы, сбегающая капля -- затем подношу бокал к губам.
Птицы, думаю я.
Слегка терпкий, отстраненно-ледяной вкус светлого вина - на языке.
Я один. Квинт отправился обратно, в Равенну, на флот -- гоняться за пиратами. Вместе с ним уехал Фессал, бывший гладиатор и учитель гладиаторов, ныне -- свободный человек. Он добровольно охраняет Квинта от всяческих бед...
И стоит это недорого.
А я собираюсь в Германию. Как хорошо вовремя выпущенные птицы влияют на настроение принцепса! Знамение. Воля богов. Август увидел сотню летящих над крышами голубей и сделал меня легатом.
Хотя, может быть, просто оценил мою предприимчивость и посмеялся. И все-таки сделал меня легатом.
Что ни говори, Август - чудовищно умный человек. Его мотивы сложно понять.
Зато теперь я смогу найти убийц брата. И - покарать.
Обязательно покарать.
У меня осталось слишком мало братьев, чтобы позволить убивать их безнаказанно.
* * *
Удар германцев страшен. Грохот. Грохот такой, словно обрушилась подземная кузница Вулкана.
- Там, там! - кричит "мул". Он не договаривает, но я уже вижу сам.
Великан германец взмахивает молотом. Это примитивное оружие, очень тяжелое, для него нужна огромная физическая сила...
У гема она есть.
БУМ.
Медленно летят ошметки плоти... осколки костей... Смятый железный шлем с оторванными ремнями падет в грязь и катится. Брызги грязи.
Кричат мулы.
От каждого удара великана падает легионер. И больше не встает. Стон и грохот, вопли покалеченных. Германец наступает. В нашем строю - брешь. И все это сделал один человек... Один!
Меня вдруг осеняет.
Это Стир.
Человеческое чудовище с фигуркой Быка. Разноцветные глаза, которые сильно косят. Я помню: оторванная рука в пыли арены... Когда я только приехал сюда, в Германию, Стир дрался на арене как доброволец.
И голыми руками убил гладиатора.
Да, это он.
Гигант-германец разносит наши ряды в кровавую пыль.
Каждый удар молота -- примитивного, варварского -- крушит доспех, ломает кости...
БУМ.
Удар. Брызги крови. Следующему "мулу" молотом сносит половину черепа. Я вижу, как почти безголовое тело медленно валится на землю, в грязь...
Легионеры кричат. Они подаются назад, в стороны... ломают строй. Фронт центурии прорван. Мы на грани паники.
Стир. Германский великан-безумец. Я сжимаю рукоять гладия. Вот где бы нам пригодились военные машины! Скорпион, потерянный вместе с обозом. Его гигантской стрелы хватило бы и на этого великана.
Но машин у нас больше нет.
Время застывает.
Один миг -- и все снова начинает двигаться. Молот взлетает - я вижу насечки на бронзе...
Наши ряды расколоты. В образовавшуюся брешь вливаются гемы... которые сами стараются держаться подальше от Стира. Отлично. Гемы смирились со своим прирученным чудовищем, своим выродком... И сами же его боятся.
Гигантомахия.
Когда дети Титанов и Людей, гиганты собрались штурмовать небо, против них встали боги.
И эта битва стала последней.
Эта легенда мне всегда нравилась. Боги, ростом с обычных людей, против гигантов ростом с пятиэтажный дом.
- Дайте мне пройти, - говорю я. - Ну же! Быстрее!
Вместо того чтобы расступиться, моя охрана смыкает передо мной ряды.
- Тит! Что за?!
Тит Волтумий качает головой. В висках - седина, от носа идут скорбные линии. Центурион усмехается, в уголках глаз собираются насмешливые морщины.
- Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы, легат. Но очень надеюсь: быстро.
- О чем ты говоришь, Тит?!
- Вам нельзя. Мне можно. - Он разворачивается и идет. Солдаты не дают мне протиснуться за ним. Что за ерунда?!
- Разойтись! Пропустите легата! - кричу я на них. Но "мулы" стоят как стена.
- Тестудо! - орет другой центурион, не Тит. Легионеры мгновенно смыкаются в черепаху.
Эта "черепаха" ползет к великану-германцу.
Стир замечает ее и рычит. В разноцветных глазах плещется безумие - пугающее, явное, сбивающее с ног.
Один из гемов поворачивается и пытается убежать.
Стир хватает его за шкирку левой рукой, поднимает в воздух и - швыряет в "черепаху". Я моргаю. Невероятная сила! Грохот. Люди разлетаются в стороны, как игорные камни. Стоны. Крики.
"Держать строй!" - орет центурион. Другой, не Тит. "Держать!"
Наши больше не рискуют нападать на Стира. Он медленно поворачивается, как огромный медведь в окружении собак. Вокруг него пустое пространство. И - мертвые тела.
- Легат, смотрите! Легат!
Я вижу: Тит Волтумий, склонив голову, идет на чудовищного германца. В руке старшего центуриона - простой солдатский гладий.
- Эй, помнишь меня? - говорит Тит негромко.
Тишина.
Кажется, все мы - и римляне, и германцы - смотрим сейчас только на этих двоих.
Стир поворачивает голову - и ищет взглядом, не понимая. Глаза разного цвета косят еще сильнее, чем раньше. Затем Бык видит центуриона и кричит - глухо и страшно. Безумец. Огромный молот в его руках взлетает и снова опускается. Глухой удар по трупу легионера у его ног. Брызги крови...
Центурион идет. Привычным солдатским шагом. Меч у правого бедра...
- Тит! - кричу я.
* * *
Я закрываю глаза и вижу: Тит Волтумий, наклонив лобастую голову, идет на чудовищного германца. В руке центуриона - короткий гладий из плохого железа.
Он идет.
Бык кричит - глухо и страшно. Безумец. Огромный молот в его руках взлетает и опускается в очередной раз. БУХ. Глухой удар. Брызги крови взлетают и...
Центурион идет. Клинок у правого бедра.
Я вижу.
Снова и снова.
* * *
- Осторожно!
Молот опускается рядом с центурионом. БУХ! Центурион чуть приседает, прищуривается...
Тит молниеносно колет гладием - в руку великана.
Еще раз и еще. Порезы быстро наливаются кровью. Молодец, Тит!
"Сложное сделать - простым".
Молот, наконец, выпадает у Стира из рук. Плюхается в грязь - огромный, помятый, убийственный.
Мулы кричат так, что слышно богам на Олимпе.
Стир обхватывает центуриона своими ручищами, сжимает. Отчетливый, страшный хруст костей. Проклятье! Я кричу. Тит Волтумий выгибается и тоже кричит, но продолжает вгонять в великана гладий. Раз за разом.
Еще и еще.
Наконец, они падают. Клубок разваливается. Вытянувшись, спокойный и величественный в смерти, лежит Стир - Бык, глаза его широко раскрыты и смотрят в небо.
Теперь они - одинаковые. Серо-голубые. В них больше нет безумия.
Окровавленный ком рядом с великаном германцем - Тит Волтумий.
Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы.
* * *
Снег падает на поле битвы. На трупы моих "мулов".
- Арминий! - кричу я. - Арминий!
Он выныривает из тумана. В опущенной руке - спата.
Царь херусков отстегивает маску, открывает лицо.
Некоторое время мы смотрим друг на друга.
- Сдавайся, брат, - говорит Арминий. - Я смогу сохранить тебе жизнь. И даже больше. Ты станешь первым моим советником. Ты будешь легатом.
Меня передергивает.
- Я уже легат, - говорю я. - Ты забыл, брат?
Я поднимаю меч. Но, прежде чем начать схватку, я должен задать вопрос.
- Зачем ты это делаешь?
Глаза Луция-Арминия - ярко-голубые. Лихорадочные.
Знакомые глаза на чужом, бледном лице, обрамленном светлой щетиной.
- Рим - это прошлое, Гай. Будущее за ними, - Луций-Арминий показывает на своих германцев. Каждый из них ростом с пятиэтажную инсулу. - Видишь? Ты стоишь двумя ногами в прошлом, Гай, а они - уже давно в будущем. Скоро Рим рухнет под напором свежей крови. Нашей крови. Почему ты усмехаешься?
- Риторика, - говорю я и поднимаю гладий. Он весит тысячу фунтов. - Как я устал от риторики, брат.
Я кричу и бегу на строй белоснежных великанов.
* * *
Возможно, через много лет один из выживших в этой мясорубке посадит на колени внука и расскажет, как было дело.
- И тогда Нумоний Вала развернул конницу и пришел на выручку легионам? - спросит внук.
Нет, покачает головой старый легионер. Нет.
Не развернул.
* * *
Конница ушла, оставив легионы на произвол судьбы. И ножницы сестер Парок заработали без отдыха, отсекая нити жизней.
Тысячи душ потоком хлынули за Ахерон. Там теперь сумятица, в загробном мире.
- Возвращаемся, - сказал Марк. - Я никого не держу. Но там умирают "мулы" Семнадцатого и Восемнадцатого легионов. А эти тупицы и неумехи без нас, всадников, даже задницу себе подтереть не в состоянии. Но они дерутся.
Так что я возвращаюсь. Все, кто желает, может пойти со мной.
- Ты болен, - сказал Галлий, словно это все объясняло.
Декурион кивнул. Верно.
- Да, я болен. Пирексея фебрис, болотная лихорадка. От меня не так уж много осталось. Но все, что от меня осталось, пойдет в бой. Я, Марк Скавр, декурион, вторая турма Восемнадцатого Галльского легиона, возвращаюсь к своему легиону. Что делаете вы - решайте сами. Но делайте это, ради всех богов, побыстрей!
Всадники переглянулись. Он видел сомнение и страх на их лицах.
- Командир, я... - начал Галлий и замолчал. Тишина повисла над поляной - невыносимая, мертвая тишина. Германская.
- Понятно, - сказал декурион.
Марк развернул Сомика и поехал шагом. Обратно - туда, откуда доносился грозный глухой гул сражения. Словно ревел огромный разбуженный медведь с железными когтями и зубами. Туда, где неумело умирали легионы.
Сомик против обыкновения, шел спокойно и не артачился. Молодец.
- Декурион! Марк... да подожди ты!
Сомик фыркнул, замотал головой. И тут же получил кулаком от Марка. Балуешь, сволочь.
- Держи равнение, сволочь.
- Марк! Командир!
Он оглянулся.
Всадники его турмы смотрели на него. Все одиннадцать человек, что от нее остались. Галлий был бледен, Фимен, наоборот, раскраснелся, как после бани.
- Ну и рожи у вас, - сказал Марк. - Что, решили идти со мной? Ну, вы и придурки, если честно. Никогда бы не подумал. Ну и рожи у вас... Спасибо.
* * *
Я моргаю. Брата нет. Весь разговор мне почудился. Правда? Ведь правда?!
Нарастающий вой. Низкий, чудовищный.
Германцы. Их все больше. Они затапливают мой лагерь.
- Смотрите! - кричат легионеры.
Скомканная окровавленная груда, некогда бывшая старшим центурионом Титом Волтумием, шевелится. И
