Глава 18. Римская слава

 

К восходу лошадь пала. Марк коленями почувствовал уходящую вниз пустоту - и успел соскочить с падающего жеребца.

Некоторое время он стоял, не в силах пошевелиться, глядя на тяжело поднимающиеся бока лошади. Встряхнулся и пошел дальше.

Ализон. Водяные ворота были распахнуты. Около створок, раскинув руки, лежал мертвый легионер. Похоже, его перед смертью пытали... Декурион поморщился....и кастрировали.

Марк пошел по улице.

В Ализоне - своя война. Разграбленная таверна "Счастливая рыба". Мертвые рабыни. Повешенный на вывеске толстяк. Легионеры шутили, что вывеску хозяин рисовал с себя - теперь можно сравнить. Воочию.

Гемы - практичные люди.

Германцы успели войти в город, понял Марк. Значит, помощи он здесь не найдет. Возможно, даже живых римлян он здесь больше не встретит. Что ж... бежать ему все равно не на чем. Больше у него нет лошади. Сомик мертв.

Над трупом легионера склонился гем. Блеск железа. Остальные расположились вокруг, болтали и смеялись.

"Ну и рожи у вас".

Марк ускоряет шаг...

Толчки крови в висках.

Германец вскакивает. Марк, не замедляя шага, бьет его спатой сверху вниз. Н-на! С оттяжкой. Брызжет кровь. Медленно разлетается черными брызгами. Марк моргает, когда кровь попадает ему в лицо. Полуразрубленный, германец падает и дергается, пачкая вокруг красным -- судороги.

Марк перешагивает его и идет. Спата приятно отягощает ладонь. Варвары жмутся к стене, один пытается выпрыгнуть за круг досягаемости спаты - но не успевает. Оседает, заливая кровью мостовую. Марк опускает клинок. В груди у него - словно рвется что-то.

- Ну, кто следующий? - говорит всадник хрипло.

 

* * *

Драка перегородила узкую улицу. Тиуториг выругался - сегодня его весь день задерживают. Какой-то римлянин, чудом уцелевший в мясорубке мятежа, рубился с германцами. Те были, судя по характерным узлам из волос на затылке - из свебов.

Черт!

Тиуториг повернул коня, сжал колени. Похоже, эта скачка его доконает. Культя уже горела огнем. Надо бы снять протез, чтобы рука наконец отдохнула. Чертовы ремни врезались в кожу.

А тут драка. Придется в объезд. Пока они прикончат этого упертого римлянина, пока разделят добычу. А скоро римляне возьмут Ализон под контроль - они это умеют.

- Черт!

Тиуториг повернул коня, сжал колени. Это не моя война. Тут вообще все - не моя война.

 

* * *

Это всего лишь окраина маленького военного города, здесь ничего толком не происходит. Скучно. Пора отсюда уезжать. Тиуториг кивнул сам себе.

"Я заберу тебя с собой, на теплое море".

"Выкупишь у хозяина?"

"Нет, просто заберу. Так будет..."

Он остановил коня.

"...забавнее".

На закопченной вывеске медленно раскачивался повешенный хозяин. Толстое синее лицо. Вывалившийся черный язык. Мухи вьются над телом - облаком. Тихий, едва слышный скрип веревки.

Тиуториг смотрел. Потом медленно слез с коня, пошел вперед. Конь с недоумением покосился на брошенный повод...

Разгромленная таверна. Черепки посуды. Разбитые, изрубленные столы.

Трупы. Толстуха лежала, раскинув крупные ноги. Ее изнасиловали и задушили. Еще одна служанка-рабыня, лежала лицом вниз. Ее убили ударом молота, вокруг раны на затылке запеклась кровь...

И - еще одна фигурка. Тонкая. Смертельная бледность проступила сквозь смуглую кожу. Темные волосы собраны в узел на затылке, открывая изгиб шеи.

Тиуториг стоял, опустив руки. Между пальцев пластиковой искусственной руки свистел ветер.

Посеяв ветер - пожнешь бурю. Так, кажется, говорится?

Тот, кого здесь называют Тиуториг, опустился на колени перед лежащей фигуркой. На голом бедре девушки темнел огромный синяк. Глаза широко раскрыты. В них застыл ужас. И боль. Много боли.

"У тебя много жен?"

"Хочешь быть одной из них?"

Тиуториг выпрямился.

Кажется, это и есть моя буря, подумал он. И я ее пожинаю.

Город вокруг, все эти улицы, мостовая, покрытая слоем грязи, все эти колонны и - все поплыло в хрупком слое хрусталя, с отчетливым хрустом пошло ломаться и опадать. Плиты хрусталя отламывались - одна за другой - и обрушивались на мостовую...

Разбивались.

Тысячи осколков. Тысячи тысяч.

За ломающимися стенами открывался другой слой. Нет, не слой.

Черная дыра.

Ничего не остается устойчивого. За соседним поворотом. Тиуториг знал, если повернуть за тем домом налево, он найдет тот маленький кишлак. Там лежит на земле убитый старик, ветер шевелит его растрепавшийся тюрбан. Алексей прямо видел эту картину. Шальная пуля, сказал сержант Голя. Алексей видел его ухмыляющуюся рожу, пулемет РПК, лежащий на сложенных руках.

Сволочь.

Из-за угла появился отряд германцев. Человек двадцать. Все - рослые и шумные блондины. Пара рыжих. И один - вылитый сержант Голя.

Тиуториг шагнул вперед, положив руку на рукоять меча. Он даже не удивился, откуда в Афганском кишлаке германцы-херуски.

- Эй! - позвал он. - Эй, Голя!

Германец, что шел впереди, остановился. Озадаченно посмотрел на Тиуторига. Сделал шаг в сторону... и оказался рядом с фигуркой девушки. Тиуториг вдруг заорал:

- Отошел, ур-род!

Мирца.

Огромный германец отступил, сбитый с толку этой вспышкой ярости.

Тиуториг выпрямился.

- Зачем девчонку трогал? - спросил он. - Я тебя, б..дь, русским языком спрашиваю?

Германцы попятились. Алексей покрутил шеей, услышал, как щелкнули позвонки.

И пошел на них.

Холодно и равнодушно, словно робот.

Шел и чувствовал, как глаза мертвыми телами лежат в пустых глазницах. Хорошо.

Германцы переглянулись, потянулись за оружием.

Тиуториг улыбнулся свебу со шрамом на щеке:

- Мне понравилось в Афгане. Рассказать, почему?

 

* * *

- Ааааа!

Германец раскрыл рот и закричал.

Тиуториг выдернул спату.

Он загривком почувствовал, что следующий германец заходит к нему со спины. Уже зашел. Алексей мгновенно упал на колени, перекатился в сторону, понимая, что все равно не успевает. Даже с его скоростью...

Свист. Короткое "хэк". Тиуториг мгновенно развернулся и вскочил на ноги.

Гем падал. На лице застыло недоумение.

Позади него стоял тот римлянин. Всадник... Марк, кажется. Кровь стекала у него по лицу и груди. В опущенной руке всадника была окровавленная спата.

Марк, точно.

Перекошенный от потери крови.

- Разведка, ты? - Тиуториг сначала даже не понял, откуда всадник взялся.

- В расчете, - хрипло сказал Марк Скавр.

Тиуториг помедлил. Кивнул. В расчете, так в расчете.

И вдруг расхохотался.

Он смеялся над телом хрупкой девушки с распластанными по мостовой волосами.

Тиуториг наклонился и коснулся шершавой ладонью ее волос. Кровь запеклась на лбу девушки, осыпалась ржавой трухой.

Странно, что он больше ничего не чувствовал. Пустота.

- Кто она? - спросил Марк.

Германцы окружили их толпой. Человек двенадцать. Тиуториг их словно не замечал.

- Женщина, - сказал он. - Просто женщина. У меня их много.

Он повернул голову, словно только сейчас заметил германцев вокруг.

- Ну что, разведка, пошли? - сказал Тиуториг.

Глаза однорукого горели лихорадочным огнем.

Марк выпрямился и кивнул. Спата привычно лежала в ладони.

Почему-то этот страшный гем, который не совсем гем, казался теперь родным.

Германцы смотрели на них с удивлением. Здоровенные и длинноволосые, в выделанных шкурах и с оружием в руках.

- Пошли, гем.

И они пошли. Веселая прогулка по забитому гемами городу.

- Двинулись! Веселей, веселей, братва! - кричал однорукий. - Лучше день потерять, потом за час долететь!

Раз, два. Раз, два. Мы идем...

Марк думал, что сейчас упадет. От потери крови все вокруг стало нереальным.

- Хмельная и влюбленная, зарей озарена... - заговорил нараспев Тиуториг. - В шелках полурасстегнутых и с чашею вина. Хмельной задор в глазах ее, тоска в изгибе губ...

Марк никогда не видел такой невероятной скорости. Гем двигался быстрее, чем смазанная жиром молния. Блеск клинка размазывался, так, что глазу не уследить. Гемы засуетились, задергались. Начали умирать.

- Зачищаем кишлачок. - Тиуториг орал на каком-то варварском наречии. - Ну, что, духи? Вешайтесь!

Белобрысый гем повернулся к всаднику, блеснул зубами в улыбке:

- Эй, разведка! Помнишь? Сначала входит граната, затем ты.

Марк не понял, но все равно кивнул. Какая разница, что именно говорит однорукий, если он говорит правильные вещи?

- Орлы шестого легиона! - орал однорукий Тиуториг. Он поднялся -- страшный, залитый кровью. Оскалился. В левой, здоровой руке у него блестел клинок. - Все так же реют! В небесах!

Германец выскочил из-за угла. Ударил.

Лезвие на мгновение выглянуло из спины однорукого, исчезло. Осталась только красная полоска.

- Вот сволочь, - сказал Тиуториг без всякого выражения. С усилием вырвал меч из тела германца.

Повернулся и прошел несколько шагов. Остановился.

- Ты идешь, разведка?

Марк покачнулся. Споткнулся раз, другой. Голова стала легкой-легкой...

- Бывай, гем. Я... все.

- Бывай, разведка. Похоже, я тоже, - однорукий гем пошел дальше, пятная кровью мостовую.

Марк закрыл глаза. Как я устал. Как устал...

Вдруг он почувствовал тепло.

...он скакал на Сомике вдоль моря, без седла. Ветер трепал тунику. Ветер пах солью и домом. Серо-зеленое штормовое море катило на берег волны, убегало в пене.

Где-то там, дальше по берегу, стоял его дом, его двенадцать югеров земли, и ждала его прихода жена. И дети. Конечно же, дети.

Марк улыбнулся жене. Ударился плечом о стену дома, постоял, словно утомленный путник, и сполз вниз. Тепло окутывало его, убаюкивало. Сомик, сволочь, ткнулся теплыми губами в шею, защекотал. Марк оттолкнул его и откинулся назад.

Застыл, глядя открытыми глазами на морской берег.

 

* * *

Арминий, думаю я. Или Луций? Кто из них?!

Все время он вел нас - туда, куда ему было нужно.

Незаурядный полководец.

Вот они, склоны, которых нам не одолеть.

Разве ради этого мы рождаемся -- чтобы умереть здесь, в сырых лесах Германии? Умереть здесь, проваливаясь по колено в топь? Умереть здесь, чувствуя, как мокрый песок останавливает натиск наступающей когорты?

Мы -- Рим.

Великая Германия. Провинция, залитая кровью легионов. Варвары везде, насколько хватает глаз.

Я иду в легион.

 

* * *

Гай Деметрий Целест, 28 лет, легат Семнадцатого Морского

 

Два дня лил дождь, а сегодня падает снег. Застилая трупы, застилая лица, застилая слезы.

Сегодня умирают лучшие легионы Рима. Мое правое ухо ничего не слышит. Мои пальцы почти не гнутся, я пытаюсь взять меч... Он выскальзывает из пальцев и падает на землю. Тит Волтумий наклоняется и поднимает его... но Тит мертв. Я моргаю и вижу: передо мной другой центурион. Совсем не похож. Рыжий как... Их осталось немного, моих центурионов. А сегодня остается последний легат.

- Старший центурион, прикажите легиону построиться.

Рыжий с удивлением вздергивает подбородок. Странно, он все еще способен удивляться -- после всего, что мы выдержали. Центурион моргает:

- Легат?

- Теперь вы - старший центурион.

- Но...

- Выполняйте приказ, - я думаю, подняться мне или нет. Потом все же поднимаюсь. С козырька солдатского шлема срываются капли, летят вниз... падают в грязь. Кап. Кап. Кап. Вот и заканчивается моя служба. Недолго я был легатом. Да и был ли?

- Чего вы ждете, старший центурион? - я смотрю на него, он моргает; смешной, рыжий. - Особого приглашения? Или мне повторить приказ?

Центурион выпрямляется, отдает честь.

Сто тысяч лет этого не видел. С основания Рима. С того момента, как некая волчица выкормила двух засранцев -- голых и крикливых, наглых и маленьких голоногих волчат. Которых она почему-то -- почему? -- пожалела.

По легенде, мы, римляне, вскормлены волчьим молоком. Только вот ощущение, что у меня внутри - огромная дыра, куда все это молоко вытекло. В голове звенит, и весь мир обрушивается на мой погнутый шлем...

-... - говорит центурион.

- Что?! - говорю я. - Громче, я ничего не слышу.

Глухой легат, что может быть лучше.

Когда-то я боялся оглохнуть. На мгновение мне представляется, что вокруг -- тишина. И цветут луга, и где-то вдали журчит ручей, и я снова в Италии. И еще живы отец и мать. И брат Луций. И где-то далеко отсюда жив центурион Тит Волтумий, задница-центурион, гроза легионной зелени. И громогласный хвастун Виктор еще не получил свое прозвище. И жив весь Семнадцатый легион.

И все три легиона живы.

- Громче! - говорю я.

...говорят, мы многое понимаем, когда теряем слух. Потому что нас больше ничто не отвлекает.

Почему только я слышу писк, этот чудовищный писк?

Не хочу умирать глухим.

- Семнадцатый Морской построен! - орет рыжий в ответ. Я смотрю в его лицо, усталое, с ввалившимися щеками, в рыжей щетине, и скорее угадываю, чем слышу его слова.

Ничего.

- Прекрасно, - говорю я. Поворачиваюсь.

Они стоят и смотрят на меня. Весь Семнадцатый Морской Победоносный в полном составе. Нас около двухсот человек. Мы охрененны.

Уроды, инвалиды, раненые и больные. Глухие, вроде меня и слепые, вроде вон того, в середине строя -- его поддерживают с двух сторон товарищи. Даже если он сейчас умрет, они будут его держать -- плечами.

В жизни наступает момент, когда все остальное становится неважным.

Кроме этого плеча слева и этого плеча справа. Которые будут держать тебя даже мертвого.

- Отличная работа, старший центурион, - говорю я.

Рыжий выпрямляется еще больше.

Я шагаю к ним в полной тишине, и только писк в правом ухе висит надо мной, отражается от серого свода неба. Снег пошел. Огромные мягкие хлопья кружатся и падают на землю. Я спокоен. Пальцы на правой руке, сведенные судорогой, изуродованные, больше не гнутся.

В общем, все при деле.

Пока я иду, ступая так, словно на главной площади лагеря, неторопливо и четко, они молча смотрят на меня -- две сотни лиц. Две сотни, оставшихся от двадцати тысяч. Вар, верни мои легионы! - вот что скажет принцепс.

Я говорю: Арминий, верни мой легион.

Я иду. Два шага. Пять. Когда до строя остается всего несколько шагов, они начинают кричать. Я не слышу, но чувствую раскаленную волну: мне обжигает лицо, снежинки тают на моих небритых скулах, как на раскаленном железе. Я вижу открытые рты, вижу, как они кричат. Я иду в легион. Как бы я хотел их слышать...

Боги, говорю я. Дайте мне еще немного сил.

Я подхожу; лицо пылает.

Звон не становится громче. Только ощущение грозного гула, накатывающего на меня, все сильнее и сильнее.

- Семнадцатый! - кричу я. - Победоносный! По манипулам, по центуриям стройся!

- Приготовиться, - говорю я. Я не слышу своего голоса, это так странно, что я даже повторяю: - Приготовиться.

Центурион повторяет мою команду; орет так, что я чувствую, как даже звон вокруг меня слегка колеблется, точно дым под порывом ветра.

Они выпрямляются: словно мои команды -- сорванным хриплым голосом, им хорошо понятны.

Правая сторона лица уже горит. Прикладываю руку и чувствую горячее и мокрое. Горячее течет из-под шлема. Вот теперь точно -- все. Слуха больше нет.

- Воины, - говорю я. - Братья! Мы последний легион в этой части Германии. И, думаю, ни скажу ничего нового... Мы погибнем.

Кажется, я не зря учился ораторскому искусству.

Я говорю только правду. Я делаю паузы. Я держу ритм.

Цицерон мог бы мной гордиться!

- Братья, я смотрю на вас и вижу перед собой лучший легион Рима...

Гипербола? Нет, правда.

Все-таки жаль, что я сейчас себя не слышу.

Потому что, судя по их лицам, я сегодня в ударе. Я убедителен. Я - красноречив.

Смешно.

Надо же. Я умудрился пропустить собственную триумфаторскую речь.

- Дайте мне меч.

- Легат, - говорит рыжий, - ваши руки... они...

И замолкает.

Пальцы не слушаются. Гладий выпадает из моей руки и втыкается в землю.

Руку свело судорогой. Врешь, сволочь. Врешь! Левой рукой я обхватываю кисть и пытаюсь разогнуть пальцы. Бесполезно. Их свело так, что завязался узел. Часть пальцев размозжена ударом. Вот теперь я точно калека. Однорукий.

Смешно.

- Легат, не получится.

- Что? - мне снова приходится угадывать. Впрочем, я всегда могу прочитать по губам. Что еще мне остается?

Надо что-то делать с изуродованной рукой. Как мне держать меч? Без пальцев?! Интересная задача. Я немного думаю, затем говорю:

- Привяжи его.

Центурион несколько мгновений смотрит на меня, моргает. Раз-другой... затем кивает. Понял. Приматывает несколькими слоями ремней.

- Крепче! Туже затягивай! Еще!

- Легат, - он пытается остановить меня. - Застой крови...

- Крепче, центурион! Крепче.

Все будет хорошо.

Даже если - не будет.

 

* * *

- Арминий! - кричу я, вызывая брата. - Арминий!

Вокруг ревет и шумит битва. Грохот железа, стук щитов. Выкрики, скрип кожи, крики ярости и боли. Стоны раненых. Последние вздохи умирающих...

Все здесь. Только я ничего не слышу.

Для меня вокруг - тишина.

- Арминий!

Мы пришли на север.

- Я здесь, Гай.

 

* * *

Мы встречаемся на ничейной земле.

Мы ведем переговоры.

Наедине.

- Думаешь, что знаешь римлян, варвар?! - говорю я. Арминия передергивает. - Ты видел нас только во время побед. Чтобы узнать римлян, нужно увидеть их во время поражения. Мы не самый умный, не самый храбрый народ... даже не самый отважный или воинственный. Но мы -- самые упрямые.

Мы будем вставать с земли каждый раз, как нас на нее уронят.

До последнего человека.

Чтобы выиграть сегодня, тебе придется убить всех нас.

И все равно мы вернемся.

Смешно.

- Гай...

- У нас не было ни единого шанса, верно?

- У вас не было ни единого шанса, - повторяет он, словно эхо.

- Ты сам привел нас сюда, к этим склонам. Ты - великий вождь и великий полководец, Луций. Тебя будут помнить... ах, да. - Я усмехаюсь. Странно, что до сих эта мысль не приходила мне в голову. - Нет, тебя не будут. Помнить будут варвара Арминия.

Лицо Луция на мгновение застывает.

- Кажется, ты хотел остаться в веках, брат?

Серая грязь проваливается под ногами. Холодно.

Мы молчим. Капли дождя текут у меня лицу.

Я плачу по брату.

Нет, не плачу. Дождь плачет за меня.

- Просто отдай мне предмет, Гай, - говорит тот, кто когда-то был моим братом. - Отдай Воробья. Все еще можно изменить.

Смешно.

- Что? - говорит он. - Ты мне возражаешь?

- Нет, брат. Я просто качаю головой.

- Гай, если ты сдашься... - увидев мое лицо, он замолкает.

- Ты сам меня учил, брат. Командир остается со своим легионом до конца.

Арминий морщится.

- Гай... подумай. Сейчас не время для красивых поз и героических жестов. Послушай, что я скажу... - и он начинает меня убеждать. Очень горячо, красноречиво, и, видимо, чертовски убедительно. Я не знаю.

Я говорю:

- Говори в другое ухо, пожалуйста. Я плохо слышу.

Арминий замолкает. Лицо его внезапно, на несколько мгновений, становится лицом Луция.

- Ох, Гай.

Это я слышу.

- Ничего, брат, - говорю я. - Прорвемся.

 

* * *

- Честь и слава! - говорю я хрипло. Поднимаю меч, привязанный к руке. У меня осталось не так много центурионов, поэтому я встаю на правый фланг, занимая место одного из них.

- Честь и слава! - орут легионеры. Мой Семнадцатый мать его так Морской Победоносный легион.

"Что должен делать легат?"

Командовать?

"Для этого у тебя есть центурионы".

Тит Волтумий и Эггин. Они стоят в призрачном строю - рядом, плечом к плечу - и кивают мне. Легат. Легат. А где-то за их спинами улыбается мне легионер Виктор.

Мои центурионы.

- Тогда что?

Луций - мой брат Луций - тот самый, что сгорел в пламени погребального костра, улыбается сквозь огонь.

- Твой легион идет в атаку - ты стоишь, отступает - ты стоишь. Бежит или разгромлен - ты все равно стоишь. Умирает - ты стоишь и умираешь. Это твоя работа.

Некоторое время я молчу.

- Так в чем же смысл?

- Ты должен стоять и улыбаться. Как положено легату.

Мой умный старший брат.

Мой мертвый старший брат.

Я на мгновение закрываю глаза. Солнечный свет проникает через окна и ложится на пол комнаты. Мальчишеская рука с обгрызенными ногтями. В ней зажат...

"Смотри, Гай. Кузнечик".

Открываю. Поворачиваюсь к легиону, смотрю на своих "мулов".

- По манипулам, по центуриям - стройся! - орет за моей спиной центурион. - Смирно! Тишина! Слушай мою команду...

Арминий опускает на лицо серебряную маску римского кавалериста. С гладкого красивого лица смотрят на меня две черных дыры. Глаза маски.

Нет, это не мой брат.

Мой брат умер в германском лесу полтора месяца назад. Он умер как воин и гражданин Рима.

Так - было.

Иначе, будь мой брат жив, он стоял бы сейчас рядом со мной под сверкающим орлом Семнадцатого легиона.

В это я верю.

Да, кое-что я все же знаю о своем брате.

- Легат, - кивает Арминий.

- Царь, - я киваю в ответ.

Мы расходимся. В разные стороны, как и положено смертельным врагам.

Я стою под орлом Семнадцатого мать его так Морского Победоносного легиона...

Я улыбаюсь.

"Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы", сказал Тит Волтумий.

Сложное сделать - простым.

Ревущая толпа варваров идет на нас, бежит в едином жутком потоке, выкрикивая на ходу ритмичную боевую песнь.

Я поднимаю гладий, привязанный к искалеченной руке. Эх, будет потеха!

Я не знаю, как должны умирать последние легаты...

Но очень надеюсь: быстро.