Ораторское описание казни римского гражданина

 

162. Так на самой площади Мессаны [Теперь Мессина в Сицилии.] секли розгами римского гражданина [Гражданина Гавия.] судьи; но среди страданий и свиста розог не было слышно ни единого стона, ни единого слова этого несчастного, кроме лишь слов: "Я римский гражданин!" [По римскому праву запрещалось наказывать гражданина без суда.] Этим заявлением о своем гражданстве он думал избавиться от всех ударов и от всех мучений; но он не только не добился того, чтобы умерилась сила розог, - нет, в то время как он умолял и все чаще и чаще указывал на свое гражданство, готовили крест, - да, крест для этого несчастного и замученного человека, который раньше и не видел никогда этого поганого орудия.

163. О сладкое имя свободы! О исключительное право, связанное с нашим гражданством!.. О трибунская власть, которую так сильно желал римский плебс и которую, наконец, ему возвратили! Неужели все это настолько отошло на задний план, что связанного римского гражданина в провинции римского народа, на площади союзного города подвергает бичеванию тот, кто своими фасцами и секирами [Атрибуты власти римского консула.] был обязан благодеянию римского народа?

 

 

Цицерон

Первая речь против Катилины.

Вступление 1-6

 

(1) Когда ж, наконец, перестанешь ты, Катилина, злоупотреблять нашим терпеньем?! Где предел необузданных дерзостей твоих выступлений?! Неужели на тебя не произвели никакого впечатления ни военная охрана Палатина [Один из холмов в Риме.], ни ночные патрули по всему городу, ни страх народа, ни многолюдное собрание благонамеренных граждан, ни это неприступное место заседания сената, ни, наконец, выражение лиц здесь присутствующих?! Разве не чувствуешь, что все твои планы раскрыты? Разве не видишь: заговор твой тем, что о нем знают, посажен уже на цепь, связанный по рукам и ногам?! Что ты делал прошлою ночью, что накануне, где ты был, кого созывал, какие решения принял, кому из нас, думаешь ты, все это неизвестно?

(2) О времена, о нравы! Сенат отлично все знает, консул видит, а он все еще жив! Жив? Мало того, он является в сенат, желает быть участником в обсуждении государственных дел; он взором своим намечает и предназначает к смерти из нас то одного, то другого. А мы - подумаешь, храбрые люди! - воображаем, что все делаем для спасения государства, если стараемся уклониться от безумных его выходок, от его покушений! На смерть тебя, Катилина, давно уже нужно отправить приказом консула, на твою голову обратить эту гибель, которую ты замышляешь против нас.

(3) Была, была некогда в нашем государстве такая славная доблесть, что люди решительные дерзали укрощать вредного гражданина более суровыми мерами, чем самого жестокого врага. И сейчас, Катилина, есть у нас против тебя сенатское постановление огромной силы и важности; государство имеет мудрое предуказание сената; мы, мы, говорю открыто, мы, консулы, медлим!

Вот уж двадцать дней мы терпим, что затупляется меч воли сената. Его решение, правда, еще в протоколах, подобно мечу, вложенному в ножны. В силу этого решения, Каталина, полагалось, чтобы ты немедленно был казнен. Но ты еще жив, и жив не для того, чтобы отказаться от своей дерзости, но чтобы ее еще увеличить. Хочу, отцы сенаторы, быть снисходительным; я хочу в такие опасные моменты для государства не терять и присутствия духа; но я уже сам обвиняю себя в бездействии и в непригодности. Лагерь врагов стоит уже в Италии против республики в ущельях Этрурии; со дня на день растет число неприятелей; а начальника этого лагеря, вождя этих врагов мы видим внутри наших стен и даже в самом сенате; он тут, внутри, каждый день измышляет какой-либо гибельный план против республики. Если бы я приказал, Каталина, тебя схватить, казнил бы тебя, то я мог бы бояться, что все хорошие граждане скажут, что сделал я это слишком поздно, а не того, чтоб кто-либо упрекнул меня в излишней жестокости. Но то, что нужно было давно уже сделать, я все еще не решаюсь сделать по вполне основательной причине. Я только тогда отправлю тебя на казнь, когда не будет ни одного столь негодного, столь низкого, столь похожего на тебя, который бы не согласился, что это сделано совершенно законно. Но пока найдется хоть один человек, который решится тебя защищать, ты будешь жить, будешь жить так, как живешь сейчас, весь под надзором многочисленной, крепкой охраны, так, чтобы ты даже пальцем не смог шевельнуть против государства. Сотни глаз и ушей будут следить за тобой, как они делали это и до сих пор, - а ты этого даже и не замечаешь!

 

Речь Отчизны

Ужас и отвращение к тебе питает наша общая мать - родина, давно уже свыклась она с мыслью, что ты только и мечтаешь о ее гибели; неужели же ты не устыдишься ее авторитета, не подчинишься ее суду, не убоишься ее силы? Отчизна обращается к тебе, Катилина, и, как бы молча, так говорит: "В течение нескольких уже лет ни одного преступления не было совершено без твоего участия; ни одного гнусного злодеяния не обошлось без тебя: одному тебе безнаказанно сходили с рук частые убийства граждан, притеснения и ограбления союзников; у тебя хватало смелости не только пренебрежительно относиться к законам и судам, но даже дерзко попирать их. Те давние твои поступки, хотя с ними и не следовало мириться, я все-таки, как могла, переносила; но теперь я более не намерена переносить, чтобы по вине тебя одного я вся пребывала в непрестанном трепете, чтобы при малейшем шорохе передо мной не вставал грозный призрак Каталины, чтобы, наконец, у всех создавалось впечатление, что никакой злой умысел против меня не может осуществиться без твоего преступного участия. Поэтому уходи и избавь меня от этого страха: если он основателен, чтобы он не давил меня своей тяжестью; если же ложен, чтобы я, наконец, когда-нибудь перестала испытывать чувство беспокойства.