Заметки о романе «Избранник»

В 1951 году в печати появляется статья Томаса Манна «Заметки о романе «Избранник». Здесь писатель детально описывает историю создания своего произведения. Впервые он заинтересовался данной темой, когда подыскивал материал для Адриана Леверкюна и прочитал повесть «О дивном примере милосердия господнего и о рождении святейшего папы Григория». И Томасу Манну она понравилась: «Повесть решительно понравилась мне, она открывала, на мой взгляд, такие просторы перед фантазией рассказчика, развёртывающей бесхитростную историю в эпическое полотно, что я сразу же решил отобрать её со временем у героя моего романа, чтобы заняться ею самому» [23.С. 365].

И Томас Манн исполнил свой замысел – появляется роман «Избранник», где речь идёт о грехе, искуплении и Божьем прощении. Томас Манн затрагивает здесь тему инцеста и Божьей милости. Изобилие словесной игры и других стилистических средств помогает читателю понять, что этот роман от начала и до конца – пародия на старину, но при этом сохраняется самая важная религиозная сердцевина. Вот что он говорит: «Мой стилизующий и играющий в стилизацию роман, эта последняя форма, в которую вылилась легенда о Григории, чист в своих помыслах и бережно сохраняет её религиозную сердцевину, её христианскую мораль, идею Греха и Милосердия» [23. С.370].

По мнению Томаса Манна, его основная творческая задача заключалась в том, «чтобы конкретизировать, уточнять, делать осязаемым нечто далёкое, скрытое под туманной оболочкой мифа» [5. С. 268].

Томас Манн многое изменил, подкорректировал. Например, место действия он перенёс из «Аквитании» в вымышленное герцогство Фландрия-Артуа. Он также создал особое время для своего произведения - «некое наднациональное, но, несомненно, западноевропейское средневековье с довольно неопределёнными хронологическими рамками и с особой языковой атмосферой» [23.С. 266]. Но все эти изменения не влияют на основную тему произведения – осознание своей вины и раскаяние. Грех можно и нужно искупать любой ценой, и тогда «милосердие поднимает грешника из бездны унижения, чтобы вернуть ему звание человека». Таким образом, статья «Заметки о романе «Избранник» помогает читателям глубоко проникнуть в суть самого произведения, указывает на наиболее важные моменты повествования.

                                  1.2 Т.Манн о писателях

    1.2.1 Т. Манн о Лессинге

Еще в своей знаменитой «Речи о Лессинге» Т. Манн заявил: «Искусство, чьим орудием является язык, всегда будет Критиче­ским творчеством, так как язык сам есть критика действитель­ности: он называет, указывает, обозначает и судит, одновременно делая ее [действительность] живой». Именно это и делает Т. Манн в статьях о своих предшественниках или современниках. Несомненно, что в зависимости от переживаемого им са­мим момента Т. Манн подчеркивает в их облике и творчестве
те черты, которые волнуют его самого. Например, в статье «Па­мяти Лессинга» Т. Манн в первую очередь обратился к тем ка­чествам Лессинга, которые могли иметь особо важное значение в самом конце 20-х годов (статья, как и речь, датируется 1929 годом).

В это время Т. Манн на­чинает разговор о Лессинге полемикой с воображаемым против­ником, выступающим против рационализма и просветительства. Ведь «мы», пародирует Т. Манн своего антагониста, не просто питаем недоверие к разуму, но испытываем, «презирая разум, усладу, чуть ли не величайшее внутреннее удовлетворение» (10, 7). А Лессинг «любил свет, и потому его по праву называют просветителем» (10, 13). Нетрудно увидеть в этой защите разума, рационализма и логики реакцию на выступления Клагеса, Баймлера и, других неоницшеанцев, пошедших дальше своего учи­теля в отрицании «рацио» и в прославлении инстинкта.

Им и адресована декларация Манна: «Я знаю лишь одно-единственное назначение поэта: чувство, воплотившееся в слово, страсть, ставшая словом...» (10,10). Т. Манн специально заост­ряет внимание на будто бы содержащемся в сочетании «поэт-рационалист» противоречии и потому делает упор на страст­ности, Лессинга, великого просветителя, который в Германии первым «олицетворяет собой европейский тип великого писате­ля, становящегося ваятелем и воспитателем своей нации» (10,12).

До сих пор идут споры, спровоцированные первыми биогра­фами Манна и им самим («Рассуждения аполитично­го»), относительно того, является ли он только «писателем», «литератором» или поэтом, художником. Отголоски этих споров слышны и в анализируемой статье о Лессинге: «...как нелеп этот спор, вечный спор о том, поэт ли Лессинг! Что за удивительный немецкий спор, немыслимый ни в одной другой стране! Разве че­ловеку, носящему имя „Лессинг", непременно нужно быть поэтом?» (10,9). Совершенно справедливо в книге Т. Сильман и В. Адмони «Томас Манн» применительно к этой речи и дру­гим работам Т. Манна конца 20-х годов говорится, что они на­сыщены «непосредственными откликами на современную дейст­вительность, характеризуются определенным, четким отношением к этой действительности, прямым стремлением воздействовать на нее».

Т. Манн о Т. Шторме

В 1930 году Т. Манн написал большую статью о Теодоре
Шторме, одном из самых нежно любимых своих писателей.
В письме к Карлу Фесслеру (от 4 мая 1935 г.) Т.Манн назвал
Шторма своей «юношеской любовью», он часто и в поздние годы
цитировал его стихи, любовно представлял себе дружеские от­
ношения между ним и И. Тургеневым, «не зная, кому отдать
предпочтение» (10,14).        

Понимая, что Шторм в силу камерности своего дарования не мог бы написать «такой шедевр европейской литературы, как социальный роман «Отцы и дети» (10, 16), Т; Манн настаивает на особой форме мужественности, присущей этому тихому поэту. Правда, позднее Т. Манн скажет, что с годами Шторм становился для него «слишком северно-немецким».  Вероятно поэтому в письмах самых последних лет мы не найдем ни одной цитаты из Шторма, ни одного упоминания его имени. Но эссе о Шторме автор долго причислял к своим «лучшим работам», почему и включил его в сборник 1947 года. За пять лет до этого, в 1942 году, он назвал статью о Шторме в числе тех своих работ, кото­рые еще не потеряли своей «презентабельности».

Т. Манн о Гете

Немецкая литература, почитать и знать которую Т. Манн на­чал не сразу, в зрелые его годы приносила ему не только импульсы к новому творчеству и опыт предшественников, но и со­общила известную.конкретность его не очень определенным меч­там о новом гуманизме. Правда, одновременно национально-бюргерская традиция ставила его мечтаниям пределы. С умиле­нием и восторгом рассказав в ранней статье «Щамиссо» (1911 г.) о прекрасной лирике француза Шамиссо, ставшего немецким поэтом, Т. Манн заканчивал разговор о нем необычайно по-бюр­герски: «Эта история не нова. Вертер застрелился, а Гёте остал­ся в живых. Лишенный тени, смешной и гордый, топает в своих сапогах по горам и долам Шлемиль, естествоиспытатель, живу­щий „только во имя своего я". А Шамиссо, создав из своих стра­даний книгу, спешит положить предел шаткому, марионеточ­ному существованию, кончает с кочевой жизнью, становится от­цом семейства, степенным ученым, мастером, пользующимся всеобщим признанием. Только неисправимая богема считает та­кую жизнь скучной. Но нельзя же все время оставаться интерес­ным. Человек либо погибает от своей интересной необыкновен­ности, либо становится мастером» (9, 477)

Мысли Т. Манна, об «интересности» неинтересных людей, о сложных связях между обыденностью бюргерского сущест­вования и гением, талантом художника, повторенные и его другом Германом Гессе, сопровождают писателя всю жизнь. Мы найдем их и в статьях о Гёте.

В 1938 году Т. Манн написал две статьи о произведениях
Гёте - «„Вертер" Гёте» и «О „Фаусте" Гёте». В этом не было ничего удивительного, так как то были в жизни Манна годы «Лотты в Веймаре». В первой статье Манн размышляет о ли­тературно - общественном значении «Вертера» и о роли романа в жизни самого Гёте. Опираясь на воспоминания старого Гёте, Манн утверждает, что «генеральная исповедь» поэта его самого
исцелила, «возродила к новой жизни» (10, 235). В то же время
внешний мир, целое поколение молодежи, увидев в «Вертере»
воплощение собственных чаяний и страданий, не могло быть
«Вертером» исцелено — наоборот, его влияние не всегда было
благотворным и действенно мужественным. У Т. Манна полу­чается, что Гёте как бы излечился, передав свои томления, свою тягу к смерти другим, т. е. излечился за счет других: «Но в то время как самого себя он исцелил и образумил, претворив действительность в вымысел, другие были сбиты с толку и решили, что надо претворить вымысел в действительность, пережить пе­рипетии романа и, не долго думая, застрелиться. И вот то, что
пошло на пользу ему, было объявлено в высшей степени „вредо­носным"» (10, 236).

Сам Т. Манн, причисляя «Вертера» к ве­личайшим произведениям мировой литературы, не скорбит о его «вредоносности» — он видит в романе только катализатор, а не первопричину самоубийственной меланхолии, охватившей европейскую молодежь в предреволюционные годы.

 Статья Т. Манна «О „Фаусте" Гёте» создавалась в то время, когда писатель еще не задумывался всерьез над своей интерпретацией фаустовской темы. Статья посвящена анализу образов Фауста и Мефистофеля; особую ее часть занимает ха­рактеристика народной книги Шписа и отдельно. — эпизода с Еленой. Т. Манн размышляет о гётевском понимании добра и зла и о роли слова в мировых событиях. Статья заканчивается выстраданной самим писателем XX века надеждой: «Пусть кажется сегодня „чистое слово", зовущее к добру, к луч­шему, беспощадным, пусть жестоко и независимо отбрасывает его в сторону мировая история — мы будем держаться за анти­дьявольские настроения в надежде, на то, что у человечества тонкий слух, и слова, рожденные его собственными потребно­стями, сослужат человечеству добрую службу и не позабудутся в глубине его сердца».

Среди, работ Т. Манна о Гёте необходимо обратить внимание на его «Фантазию о Гёте» (1948 г.), являю­щуюся предисловием к американскому изданию избранных со­чинений Гёте. В Америке Т. Манн добровольно взял на себя роль пропагандиста немецкого культурного наследия. Опыт жизни в этой стране подсказал ему, что специфически немецкая проб­лематика подчас с трудом воспринимается даже образованной читающей Америкой. Поэтому в разных предисловиях он на­стойчиво, обстоятельно и несколько упрощенно высказывает свои мысли по поводу тех или иных, немецких писателей, которых ему страстно хочется сделать доступными и желанными в стране, давшей ему приют.

Т. Манн не забывает, что он пишет для «иностранного читателя» (10, 395). Поэтому он подробно излагает широко известные факты биографии Гёте, объясняет американ­цам, кто такой Лютер, размышляет над сходством, которое ка­жется ему очевидным, политических позиций Гёте и Эразма Рот­тердамского. Однако, справедливо подчеркивает Манн, при всем своем «охранительстве» реакционного толка, Гёте не желал со­лидаризироваться до конца и с сильными мира сего.

Т. Манн с симпатией относился к постоянному стремлению Гёте вечно творить, сочувствовал его любви к знанию, к наукам, к природе. Манн называет это «пандилетантизмом» Гёте, отнюдь не вкладывая в это понятие уничижительного смысла, В таком свойстве Гёте, как «пандилетантизм», Манн усматривает отражение будущих требований к человеку культуры, нечто от особенностей культурного климата XX века. Поэтому и забота Гёте о создании эпохи мировой литературы встречает полное понимание Манна.

 1.2.4 Т.Манн о Шиллере

В работах Т. Манна по отдельным вопросам немецкой ли­тературы проблема «Шиллер» не может считаться самой важ­ной, но и вокруг нее идут споры. Так, относительно места Шил­лера в творческом развитии Т. Манна ученые придерживаются полярных взглядов. Г. Зандберг, например, написал солидную книгу, чтобы доказать высказанный в конце ее тезис: «Как по­казали документы, не следует придавать отношению Т. Манна к Шиллеру заметного значения».²¹ В то же время Ганс Майер полагал, что путь Т. Манна к Гёте начинается через «приближе­ние к Шиллеру». ²²

Американский ученый Ф. Кауфман видит в Шиллере первую любовь Т. Манна, которой Т. Манн оказался обязанным всю свою жизнь.²³ По Г. Эйхнеру, Т. Манн в своем первом произве­дении о Шиллере — в рассказе «Тяжелый час» сделал попытку с помощью моралиста Шиллера отказаться от своих учителей и вдохновителей Ницше и Шопенгауэра, от их противопоставле­ния жизни и духа.²⁴

Молодой Т. Манн видел в Шиллере, прежде всего, поэта дружбы, поэтому герой его новеллы «Тонио Крюгер» четыре раза вспоминает тот эпизод из шиллеровского «Дон Карлоса», в котором жестокий король Филипп плакал, потеряв друга. Эти слезы деспота не дают покоя бедному Тонио, да и Т. Манну кажутся очень значительными.

В новелле «Тяжелый час», написанной в 1905 году, который был «годом Шиллера», отразилась проблематика юношеских новелл Т. Манна и шиллеровский образ стоит под знаком поис­ков «нежного героя» — героя этического преодоления, хрупкость которого побеждается силой воли и творческими импульсами.

В последующие годы Т. Манн не раз проявлял интерес к шиллеровскому противопоставлению наивной и сентиментальной поэзии, пользуясь им, в частности, и в статье «Гёте и Толстой».²⁷ В 1929 году, отвечая на вопрос «1st Schiller noch lebendig?», Т. Манн четко устанавливает: Шиллер жив и участвует в созда­нии нового представления о человеке. Самому Т.. Манну образ Шиллера понадобился в романе «Лотта в Веймаре» для сопо­ставления с главным героем и противопоставления ему, но круп­ным планом, подробно и вместе, с тем объемно Манну удалось изобразить Шиллера только в своем предсмертном слове о Шил­лере.

Таким образом, рассмотрев статьи Т. Манна о писателях, мы приходим к выводу, что литературные портреты, созданные Т. Манном, всегда в пер­вую очередь свидетельствуют о том, что они написаны художни­ком, а не профессиональным критиком. Не только смущающее исследователей «отсутствие научного аппарата, известная воль­ность при передаче цитат, почти полное равнодушие к датам»,³³ но и постоянное стремление дать образ художника или писателя, а не анализ его творческого пути ощущается в разных по вре­мени написания статьях Т. Манна. Кроме того, Т. Манн считает обязательным найти особый, образный путь приближения к предмету исследования.