Национальная культура и национализм

Хотя нация по праву считается одним из важнейших политических и культурных феноменов XIX и XX вв., определение ее сущности и понимание природы нацио­нализма оказалось сложной теоретической задачей. По­сле того как в середине XIX — начале XX в. нацио­нализм во многом сформировал облик Западной Европы и структуру межгосударственных отношений, его волна “накрыла” в 50—70-х гг. “третий мир”, а в заключи­тельное десятилетие XX в. раздробила систему социа­лизма и ведущую страну этой системы — Советский Союз. Но и в развитых странах Запада по-прежнему активно проявляют себя движения за культурную и политическую автономию, хотя они и сдерживаются ме­рами государственной политики. Живучесть, влиятель­ность и широта распространения национализма в конце XX в. оказалась неожиданной для исследователей, что привело к выдвижению различных новых подходов в его анализе. Хотя особое внимание уделяется обычно изучению влияния национализма на политический облик нации, на межгосударственные отношения и на эконо­мическое развитие, широко признано, что во всех этих аспектах существенную роль играют и культурные фак­торы. В рассмотрении социокультурных аспектов нацио­нализма выделяется три основных подхода.

Формалистическая концепция естественности нацио­нальных общностей как выражения самоутверждения народа, обладающего специфическими общими характе­ристиками в языке, верованиях, представлениях, исто­рическом опыте, поведении и т.п. Культурное обосно­вание национализма обычно дополняется утверждением хозяйственной и территориальной общности.

Такого рода концепции зачастую создаются как опи­сание и перечисление тех или иных черт данного на­рода — неизменно положительных — в идеологических построениях, которые имманентно ему присущи и от­личают его от других народов.

При более внимательном рассмотрении выясняется, что каждая из характеристик, которая считается при­сущей данной нации в целом и отличающей ее от дру­гих, лишь очень условно выполняет такую роль. Так, существуют заметные диалектические различия даже в литературном арабском языке (иракский, египетский, йеменский и т.д.), не говоря уже о том, что разго­ворные языки значительно отличаются друг от друга. Далеко не все арабы являются мусульманами, и соот­ветственно многие мусульманские народы не имеют ни­какого отношения к арабам.

Историческое наследие разных арабских стран очень отличается друг от друга. Все это вместе взятое сви­детельствует об условности термина “арабская нациям, что дало основания говорить о “страновом” или “го­сударственном” национализме среди арабов, равно как и других народов (египетский, сирийский, иорданский, суданский, алжирский и т.д.).

Тем не менее на уровне общественного сознания, получающего выражение как в политической, так и в художественной культуре, довольно сильно звучат ут­верждения общеарабского единства. Это проявляется большей частью в тех ситуациях, когда возникает про­тивопоставление “арабского мира” остальному миру

или какой-либо его части. Так происходит, например, в отношениях арабских стран с Западом или Израилем, хотя и здесь возникают самые различные ситуации.

Не оправдывается и то положение, особенно попу­лярное в националистических идеологиях, что нация —;гго память народа о своем историческом прошлом. Как показывает анализ, память эта весьма избирательна. В ней сохраняются лишь значимые события, получающие должную оценку, отвечающую “духу народа”. Нети­пичные события или же свидетельства раскола и раз­лада предаются забвению или списываются на счет про­исков внутренних или внешних противников.

Релятивистские концепции предполагают, что иден­тичность этноса или нации формируется всегда по от­ношению к некоторому внешнему фактору: ощущение угрозы со стороны некой этнической группы в конку­ренции за доступ к ресурсам, за власть, территорию. Видные исследователи-социологи отвергают культуро­логическую концепцию этничности или нации как миф. Как они полагают, культурные характеристики — не столько объективные факторы, сколько конструкции, стимулирующие чувство идентичности, которое объеди­няет данную группу и легитимизирующие ее требова­ния. Таким образом, идентичность детерминирована ин­тересом данной общности, это средство или стратегия в борьбе за социально значимые ресурсы и привилегии. При помощи этой стратегии достигается консолидация ранее аморфной общности, производится ее мобилиза­ция на достижение общих целей — или же целей, вы­даваемых за общие. Естественно, что такие требования формируются в оппозиции по отношению к инонаци­ональной группе населения, либо занимающей господ­ствующее положение, либо оказывающейся в численном меньшинстве.

Согласно релятивистскому подходу, нация возникает и формируется прежде всего как продукт самосознания и воли к единству, а черты культурной общности и специфичности создаются в процессе налаживания на­ционального сотрудничества и взаимодействия. Поэтому культурные характеристики могут возникать или утра­чиваться, усиливаться или ослабляться в зависимости от степени налаживания внутренних связей и от ситуа­ции взаимодействия нации с внешним миром. Воля к утверждению национального единства направлена не только на изживание внутренних конфликтов и локаль­ных ограничений, но прежде всего на укрепление могу­щества нации перед лицом ее соседей и мировых со­перников. Поэтому естественным спутником национализ­ма является война.

Также и государство трактуется сторонниками ре­лятивистской концепции как прежде всего институт, ут­верждающий совокупную волю данной нации и пред­ставляющий ее интересы в отношениях с другими на­родами.

Однако релятивистский подход еще не дает возмож­ности объективного социологического выявления содер­жания процессов национальной консолидации. Что по­зитивного заключает в себе национализм, столь очевид­ным образом нарушающий интересы других националь­ных групп? Почему культурно-идеологические факторы играют столь большую роль в утверждении националь­ной консолидации? Более содержательные ответы на эти вопросы дает культурно-коммуникативный подход.

Культурно-коммуникативный подход к национализму основан на выявлении значения факторов коммуника­ционного единства, возникающего в обществе в ходе интенсивного хозяйственного развития, сопровождаемо­го ростом городов, развитием образования, ростом гра­мотности, распространения книгопечатания и периоди­ческих изданий. Именно усиление интенсивности ком­муникаций приводит к формированию общего нацио­нального языка, распространяемого как художественной литературой, так и периодикой, школами и академиями, словарями и энциклопедиями. Это способствует пре­одолению разнородности населения, преодолению внут­ренних границ, различий между хозяйственно специфи­ческими регионами, коренным и пришлым населением. Напротив, возникает общий рынок и общее государство, а значит — и постоянное общение, всеобщая заинтере­сованность в понимании друг друга. Для этого и нужно расширение образования и общий язык, достаточно раз­нообразный по словарю и средствам выражения, но вме­

сте с тем единый для всего народа. Язык и становится важнейшим средством как дифференциации культуры, так и ее национальной интеграции. Так, во Франции на протяжении нескольких веков центральное прави­тельство предпринимало энергичные меры для утверж­дения единого языка на основе парижского диалекта и подавления всех других диалектов. Еще кардинал Ришелье в середине XVII в. основал Французскую ака­демию, вменив ей как главную обязанность заботу о “здоровье французского языка, цемента единства на­ции”. Во время французской революции и при Напо­леоне были развернуты массовые гонения на местные наречия во имя торжества унифицированного языка. Но и в наше время — в 1994 г.— французское прави­тельство вводит законы, запрещающие чрезмерное ис­пользование иностранных терминов или выражений, их введение, если существует французское слово, имеющее тот же смысл. Аналогичные требования выдвигают мно­гие национальные движения в других странах, доби­вающиеся консолидации своей нации.

Конечно, чрезмерная настойчивость в борьбе за чи­стоту языка может привести к его обеднению или по­явлению искусственных терминов, создающих ограни­чения в межкультурном взаимопонимании. Националь­ная культура не может ограничиваться узкими рамками гомогенной этнической общности. Напротив, полноцен­ное развитие нации требует гораздо более высокого уровня дифференциации духовных ориентации и образа жизни, чем этническая. Она включает в себя различные варианты субкультур, обусловленные этническими, гео­графическими, социальными, хозяйственными и классо­выми факторами. Часто отмечается, что нация склады­вается не через утверждение единообразия. Она пред­ставляет собой чрезвычайно неоднородное образование, состоящее из компонентов различного рода, хотя каж­дый из них в отдельности содержит общие культурные признаки, отличающие данную нацию.

Еще на этническом уровне культура, как мы видели, способна вместить в себя различия по типу бинарности: высокий — низкий, мы — они, левый — правый и т.д. Эти различия предполагают друг друга, они могут лишь

подвергаться изменению в их соотношении, степени вли­яния на ситуацию, на власть и т.д. В национальной культуре возникает уже более сложная дифференциа­ция, доходящая до противоречий, соперничества и борь­бы за преобладание. Различные тенденции могут нахо­диться в напряженном противостоянии, что может при­вести не только к интенсивной полемике в идейной области, но и к прямым столкновениям, если культура переплетается с политикой и хозяйственными факто­рами.

В каждом развитом обществе существует несомненное противоречие между городом и деревней, что выража­ется в значительном различии их культур. Хорошо из­вестны классовые различия в культуре. Проблема раз­вития всегда представала как наличие альтернатив, в которых переплетались политические, социальные и куль­турные факторы. Существуют и различия между этни­ческими и субэтническими вариантами в рамках каждо­го общества, между коренным населением и пришлым и т.д.

Тем не менее в каждой зрелой нации существуют механизмы, сдерживающие чрезмерное разрастание меж­доусобиц и внутренних конфликтов. Такую роль вы­полняют как экономические механизмы (рынок), так и политические (государство). Одно хорошо известно,что и рынок, и государство могут оказаться оружием в руках части нации, ее господствующего класса или тер­риториального региона. В этих случаях остается дей­ственной сдерживающая и объединяющая роль культу­ры — духовной и светской.

В истории и современности хорошо известны состо­яния, когда именно культура оказывалась “слабым зве­ном” и размежевание по культурному признаку ста­новилось в условиях слабости других интеграционных факторов силой, приводящей к расколу общества. Тогда возникали гражданские войны в Англии, Германии и Франции в XVII в., происходил распад Османской им­перии и Австро-Венгрии в начале XX в., разгорелась гражданская война в распавшейся Российской империи, а в конце XX в.—распад Советского Союза, Югославии, Чехословакии.

И наоборот, культурное единство, ощущаемое различ­ными территориями Германии, оставшейся разъединенной по решениям Венского конгресса в 1815 г., способство­вало политике ее объединения, завершившегося в 1866 г., а объединение Италии завершилось в 1870 г. Результа­том второй мировой войны стало разделение Германии, но в конце нашего века страна вновь воссоединилась под воздействием культурных факторов в дополнение к эко­номическим.

Национальное единство Германии утверждалось через сложные процессы культурной и политической интегра­ции, проходя через этапы воинственного самоутвержде­ния, выразившегося в апологии превосходства “немецко­го духа” над культурой других народов, что способство­вало активному вовлечению Германии в первую мировую войну, а затем привело к утверждению крайней формы агрессивного национализма в расистской форме в период нацистского режима, закончившегося военным разгромом Германии.

Невозможность утвердить бесспорную детерминиро­ванность национальной идентичности тем или иным фак­тором заставила принять более диалектичную формулу:

национализм формируется в результате взаимодействия в ситуации борьбы против ощущаемого угнетения или за­висимости. Тем самым как этничность, так и националь­ная идентичность становились ситуационно релятивным началом. Индивид или группа могут принуждаться к на­циональности — границами, паспортом, официальным язы­ком, признанной религией,системой внедрения лояльно­сти, принятия “клятв”, “присяги” и т.п. Эта система мо­жет быть направлена на насильственную дискриминацию части своего населения, которое только после таких мер “вспоминает”, что оно относится к евреям, русским, осе­тинам, сербам или хорватам.

Вхождение этносов в нацию не означает усвоения ими всей национальной культуры. Они лишь частично воспринимают духовную культуру нации, образуя свою субкультуру. Только с помощью конкретного анализа можно узнать, какие черты национальной культуры вос­приняты субкультурой данного этноса и каким образом осуществляется интеграция нации в целом.

Тем не менее различия между социальными груп­пами внутри одной нации не распространяются на куль­турное достояние всей нации. Общность культуры при­сутствует в языке, а соответственно и в письменности, верованиях, символике, бытовой культуре, обычаях и т.д. Немалое значение имеет и межсоциальная диф­фузия культуры — как в классовых, так и в профес­сиональных или уклад ных аспектах, проникновение на­родной в аристократическую, городской в сельскую, оседлой в кочевую, столичной в провинциальную и на­оборот.

По мере социального созревания общества в рамках национальной культуры происходит формирование та­ких форм общественной регуляции сознания, как право и мораль (отличающиеся от принятого обычая), искус­ство и литература (как самостоятельные сферы инди­видуального творчества).

Национализм и история. Важным параметром из­мерения национальной культуры является история. На собственно этническом уровне время в основном сво­дится к постоянной повторяемости,связанной с чередо­ванием природных, хозяйственных или человеческих ци­клов, или же к постоянно фиксируемому первоначалу, связанному с мифическим первопорядком. В националь­ном бытии временные рамки культуры раздвигаются за счет включения накопленного опыта и расширения цик­лов жизнедеятельности. Национальнаякультура включа­ет в себя не только представления о возникновении данного народа и государства, но и память о расселе­нии народа, его столкновениях с соседями, расцвете или, напротив, крушениях и катастрофах, постигших на­цию.

Правда, эта память весьма избирательна. В обще­ственном сознании фиксируются совсем не все, даже не крупные события, а лишь те, которые воспринима­ются как образцы успеха или крушения. Политической культуре национального уровня присуще подчеркивание роли объединения как предпосылки прочности, силы и влиятельности нации, как залог ее расцвета. Единство связывается во многом с сильной властью, способной противостоять внутреннему расколу и внешним про­

тивникам. Это представление возникает даже в усло­виях, когда нация лишена своей государственности и оказывается в подчинении и зависимости. Обретение государственной независимости в ходе национально-ос­вободительного движения нередко находило идейное оформление в возрождении символики древних госу­дарств, даже если их этнический состав и территория не имели ничего общего или очень условно совпадали с современными образованиями.

В такого рода культуре власть во многом представ­ляется в патерналистских символах, предполагающих покровительство всему народу, а не только господствую­щим классам. “Справедливая” власть обеспечивает при­вычную (т.е. сложившуюся в прошлом) меру солида-ризма и эгалитаризма, не допуская полного разрыва патерналистских связей. При соблюдении таких условий носитель власти наделяется особыми способностями и полномочиями. Но столкновение с реальной властью по­рождало в массовом сознании иной стереотип — госу­дарство как силу враждебную и угнетающую, а сферу власти как источник зла. Такое двойственное отношение к государству нередко проявляется в движениях про­теста, руководствующихся идеей установления “хорошей власти”. Предполагается, что такая власть регулирует взаимодействие локальных культур различных регионов, местностей и субкультур различных социальных слоев. Хотя высокая культура, получающая выражение в праве, политической идеологии, литературе, искусстве, науке, в значительной мере создается в интересах господствую­щего класса, она становится выразителем общенацио­нального начала.

Не следует забывать и про классовые следствия “культурного национализма”. Под прикрытием нацио­налистических идеалов и программ происходит усиле­ние классовой дифференциации. Консервативный наци­онализм замалчивает, отрицает или обходит стороной свидетельства таких процессов. Проводя идею единства интересов, “взаимодополняемости” разных слоев и групп, националистические идеологи стараются замаскировать процессы социального отчуждения. Более того, сам на­ционализм превращается в средство создания новой иерархии, в которой привилегированные слои, выступаю­щие от имени национального единства, преследуют свои собственные интересы и навязывают свою волю слоям, оказавшимся “в стороне”. Эти принципы охотно защи­щает и внутренняя буржуазия, вытесняющая в ряде стран инородные элементы из сферы торговли и про­изводства, чтобы расширить свое влияние. В сфере уп­равления нередко вытеснение иностранных кадров мест­ными мало что меняет в характере отношений между бюрократически-управленческим аппаратом и народны­ми массами. Пользуясь национализмом как прикрытием, вырастая на его фоне, привилегированные классы со временем отходят от него, оставляя его для “наруж­ного” употребления, для формирования общественного мнения в случае осложнений для правящих классов внутри и вне страны.