Глава XI. Доиндустриальный тип социальности и культурная регуляция 1 страница

Основные темы. Солидарность и антагонизм в комму -налистских связях. Коммунитарные связи в традиционных структурах и присущие им принципы социокультурной регу­ляции. Соотношение локальной солидарности и антагонизма “мы — они”, уравнительности и иерархичности. Статусное по-гребление и ранги престижа.

Государство в традиционной системе отношений. Кон­цепция “азиатского способа производства” и “восточного де­спотизма”.

Духовное производство в доиндустриальном обществе. Особенности восприятия мира в традиционном сознании. Син­кретизм функций традиционных культур. Мифологизм как неразрывность нормативных, ценностных, познавательных и коммуникативных элементов. Культ предков, роль обряда, со­циальные функции магии и ведовства. Отношение к труду, богатству, времени и власти в первобытных обществах. Культ власти и правителя.

Мировые религии в социокультурной системе,

Типы мировых религий.

Духовный механизм мировых религий. Теистические и за-коннические варианты религиозной регуляции. Общие прин­ципы и специфика разных религий. Принципы перестройки повседневных ценностных ориентации, преодоление непосред­ственного чувственного отношения к миру, выделение субъек­та и объекта. Понятие “осевого времени” и поле напряжен­ности между обыденным и трансцендентным.

Социологический смысл религиозного спасения. Виды спа­сения: моральное совершенствование, ритуализм, вера, выпол­нение долга, любовное благочестие, институциональное спасе­ние. Секта как сепаратный путь спасения. Типы сектантства. Мистика. Типы мистицизма.

Религия и хозяйственная жизнь доиндустриального обще­ства. Мирская и внемирская ориентации. Потребность в диф­ференциации различных сфер духовной жизни и их связь с религией. Разнообразие и единство цивилизации. Принципы выделения и содержание права, художественной культуры, политической культуры, науки и философии в классических цивилизациях. Средневековое знание, публичное и тайное зна­ние.

Религия и социокультурная интеграция. Социальный ме­ханизм интеграции. Социальные функции церкви.

Светская духовность в классических цивилизациях Вос­тока.

Духовное значение европейской Реформации. Секуляриза­ция европейской культуры.

Этические принципы частной собственности и предприни­мательства.

Социокультурный плюрализм и формирование граждан­ского общества. Историческое своеобразие западной цивили­зации.

Солидарность и антагонизм в коммуналистских связях

Как мы видели в гл. III, в доиндустриальных струк­турах производство основано на преобладании живого труда над накопленным, естественных факторов над пре­образованным трудом, социальной кооперации труда над материальными предпосылками. На этой стадии обще­ство еще в сильной степени зависит от природы. И про­цесс труда, и сам образ жизни населения здесь во мно­гом зависят от географических и климатических усло­вий, от устоявшихся в прошлом социальных отношений. Поэтому в традиционном обществе тип социальности принципиально отличен от тех рыночных отношений, ко­торые утверждаются при капитализме. Доиндустриаль-ная социальность основана на отношениях, которые при­нято в социологической литературе называть коммуно-кратическими. или коммуноалистскими Каковы же ос­новные характеристики этого типа социальности и связанных с ним культурных регулятивных систем?

В коммуиалистских отношениях роль индивидуально­го начала ослаблена. Индивид так или иначе соотносит себя с коллективом разного типа и уровня —род, семья, племя, каста, сословие, секта, религиозная общность, клак,

этнос и т.д. В собственно капиталистических отношени­ях индивид освобожден от всех форм личной зависимо­сти. Он связан с другими людьми лишь в процессе де­ятельности, создающей меновую стоимость и утверждаю­щей товарно-денежные отношения, в которых место ин­дивида фиксируется его достижениями в частной собст­венности, имеющей финансовое измерение. Коммунокра-тические связи обеспечивают не только жизнеобеспече­ние своих членов, но и их разностороннюю социализа­цию. Однако это производится на условии конформизма в поведении, образе жизни и мышлении. Попытки выйти за установленные рамки ограничиваются или наказыва­ются.

Обратной стороной локальной солидарности является обособление членов данной группы, клана, семьи или об­щины от окружающих коллективов, которые восприни­маются как чужаки. Нередко различия между ними про­водятся по второстепенным культурным признакам — диалектам, деталям быта, именам и т.д., представляющим в условиях экономической разделенности трудно преодо­лимое расхождение. Этническая и религиозная обособ­ленность — следствие и условие такой солидарности.

И в настоящее время сфера распространения описан­ных выше солидаристских отношений весьма значи­тельна. Они поддерживаются не только в рамках нето­варного хозяйства,в которое в ряде стран вовлечено до трех четвертей населения, прежде всего деревенского;

Они сохраняются и в мелкотоварном производстве, хотя связь с рынком приводит к их деформации. Эти отно­шения доминируют в деревне, но во многом влияют и на значительные группы городского населения, сказыва­ются и на отношениях между городом и деревней.

Не подчиняется товарно-денежным факторам и зна­чительная часть наемного труда, который часто связан с докапиталистическими отношениями и предназначен не для производства прибавочной стоимости, а для удовлетворения непроизводственных потребностей — различных для разных классов. Именно с такого рода наймом, в частности, связана громадная сфера услуг, поглощающая больше рабочих рук, чем материальное производство. На обращении товара в традиционных обществах сильнейшим образом сказываются формы распределе­ния и нормы межличностных отношений, деформирую­щих трудовую и потребительную стоимость. Поэтому товар в его трудовой стоимости воспринимается как “непроницаемый” для общественного, “человеческого” интереса. Товар оценивается с точки зрения прежде всего удовлетворения конкретных потребностей или престижных соображений, рационально несоизмеримых с затратами. Так, если одежда служит для идентифи­кации или для удовлетворения своего статуса, то на нее не скупятся. Для сдерживания той или иной по­требности и сохранения статусной иерархии на пользо­вание вещью налагаются кастовые запреты или религи­озные ограничения.

Обмен продуктами в доиндустриальных социальных структурах нередко обставляется как обмен разного рода взаимными услугами, хотя бы и сугубо неравноцен­ными. Продукт не столько продается, сколько перерас­пределяется, в том числе меняется на отношение — рас­пределяется в форме подарка, пожалования, выкупа, при­даного, привилегии, награды и т.д. Положение не меня­ется принципиально, если продукт замещается деньгами, которые еще не превратились в капитал.

Торговля в этих условиях привязана к выполнению не только собственно экономических, но и социально-культурных функций. Так, восточный базар как средо­точие торговли служит также центром непосредственных личных контактов и взаимодействий, всеобщего сбора, на котором покупка представляется как услуга и сама сто­имость товара резко колеблется в зависимости от чисто субъективных факторов. Здесь же происходит интенсив­ный обмен информацией и культурными ценностями. Недаром базар, где развертываются важные события че­ловеческих судеб,— излюбленное место действия средне­вековых и современных новелл.

В социальном и хозяйственном планах доиндустри-альные общества отличаются разнородностью и взаим­ной изолированностью составляющих их ячеек и групп. Эта картина дополняется и высоким этническим, языко­вым, конфессиональным плюрализмом, хотя именно в

культурной сфере, как мы увидим, существуют и сильные интеграционные механизмы. Например, в Индии имеется около 200 крупных и 2 тысячи мелких кастовых групп, и это в дополнение к имеющемуся делению на 179 язы­ков и 544 диалектных общности.

Таким образом, исходные факторы формирования тра­диционных структур заключаются не только в соли­дарности (в значительной степени, как мы видели, при­нудительной) внутри групп, но и в конфликтности, при­сущей отношениям между группами. Это положение ил­люстрирует арабская поговорка: “Я против моего брата, я и мой брат против двоюродного брата, мы с братом и с двоюродным братом против чужаков”. Солидарность большей частью охватывает лишь “своих”, отстраняя чу­жих — другой клан, поселение, общину, касту, иноверцев и т.д. Но и среди “своих” существуют многочисленные градации “высших” и “низших”: старожилы и пришлые, мужчины и женщины, земельные и безземельные и т.д. Этнические, кастовые, религиозные и прочие барьеры от­ражают конкурентную борьбу за более выгодные усло­вия обладания или пользования землей, доступ к про-< дукту. Менее привилегированными группами эта борьба ведется за право пользования колодцем, храмом, креди­том и т.д.

Социальная иерархия и система эксплуатации. Общинные, племенные, кастовые, этнические отношения выступают одновременно и как форма внутренней со­лидарности, и как составные части иерархической сис­темы господства и подчинения. В системе социальной* иерархии индивид является либо членом господствую­щей группы, либо объектом господства и эксплуатации. Поэтому значительное, подчас преобладающее место в системе эксплуатации несут различные формы господ­ства и подчинения — от прямого порабощения до ус­тановления иерархии социального престижа — или же личностного доминирования над более слабыми. Атри­бутами такого престижа могут быть ранги власти, во­инские должности, положение в иерархии религиозных, этнических, кастовых и племенных отношений и т.д. Эксплуатация в традиционном обществе функциониру­ет в завуалированном виде. Она принимает облик си стемы “взаимных обязанностей”, в которой вождь, брах­ман, помещик, торговец, ростовщик, начальник проявля­ют “отеческую заботу” или оказывают нижестоящим “слабым” людям крайне необходимые или минимальные услуги(одалживают зерно, деньги, помогают в трудные минуты, молятся за них и т.д.). Эти услуги оплачива­ются не только трудом и натурой,но и моральной при­знательностью, которая накрепко связывает человека со своим благодетелем. По существу, труженик оказывает­ся в таком положении, что спастись от жизненных не­урядиц, выйти за узкие рамки повседневного существо­вания в более широкий мир он может только через по­средство “сильного” человека, располагающего властью, влиянием, богатством.

Вместе с тем система межличностных отношений на­кладывает ограничения и на привилегированные классы в том смысле, что она не поощряет полного отчуждения объективных факторов производства (главным образом земли) от работника,допуская только бесконечное ухуд­шение условий их соединения. Угроза их нарушения по­стоянно питала сильную эгалитаристскую (уравнитель­ную) тенденцию в культуре.

Государство в традиционной системе отношений

Сепаратность первичных групп становится прямой уг­розой их существования, она порождает мелкие изнуря­ющие конфликты и ослабляет сопротивляемость неболь­ших социальных образований вторжению извне. Эти группы остро нуждаются в социально-политическом единстве, которое бы регулировало их отношения между собой и с внешним миром. В таких структурах государ­ство выступает как орган координации производствен­ной деятельности и разделения труда в масштабах об­щества в целом.

На разных уровнях общественного сознания в доин-дустриальных обществах постоянно присутствует пред­ставление о государстве как защитнике и покровителе общества, гаранте его благосостояния и целостности. В

таком представлении отражается громадная потребность в государстве как воплощении единства первичных групп (племен, общин, деревень, кланов и т.д.) для более ус­пешной борьбы с природой, противостояния внешним вторжениям, для урегулирования конфликтов и создания более масштабных форм разделения труда. Возникнове­ние и развитие государства — процесс неоднозначный, полный противоречий. Сколь настоятельной ни была об­щественная потребность в государственном объединении, никакая действительная власть не могла оправдать свя­занных с ней ожиданий.

Именно выявление роли государства в социально-экономических отношениях в доиндустриальном обще­стве породило хорошо известную концепцию “азиатско­го способа производства” (АСП). Согласно ее наи­более принятой трактовке, во многих обществах древ­него и средневекового Востока, а в несколько иных ва­риантах также в Африке и доколумбовой Америке го­сударство выступало как верховный собственник и рас­порядитель земли, главного предмета труда, и населе­ния как основной производительной силы. Организуя и регулируя производство, государство было вместе с тем и главным “коллективным эксплуататором” трудо­вой части общества. Социальным воплощением государ­ства выступала бюрократия, прежде всего ее верхушка, совмещавшая функции управления обществом с его эксплуатацией. Изъятие продукта производилось на ос­нове государственной монополии и высокой централи­зации и обставлялось как “защита всеобщих интере­сов”.

Полемика по поводу АСП и “восточного деспотизма” многое прояснила относительно социально-экономиче­ского и политического устройства добуржуазных обще­ств. Однако обычный недостаток этой полемики состоял в том, что в ней не учитывались в достаточной мере характер и роль духовных факторов. Как мы увидим, ч и факторы отражали социально-экономические аспекты действительности, но вместе с тем они дополняли АСП в ряде отношений и на более высоком уровне регуля­ции существенно трансформировали характер общества и целом. Духовное производство в доиндустриальном обществе

Как же сказываются рассмотренные черты социально­сти доиндустриальных обществ на содержании их ду­ховного производства? Мы видели, что в добуржуазной среде человеческая деятельность и отношения не обле­каются в товарную или юридическую оболочку. Созна­ние в добуржуазных структурах основывается на иных формах социальности, вытекающих из приоритета меж­личностных связей. Носителями социальных отношений здесь выступают не товар, правовая норма или ролевая функция, которые в индустриальном обществе соединяют отдельных индивидов во взаимодействующее целое. Ос­новой поддержания общности и условием принадлежно­сти индивида к определенной группе, за пределами ко­торой его существование крайне ненадежно, становятся верования, язык, обычаи, нормы поведения, исторический опыт и т.д. Они приобретают для сознания особое зна­чение, становятся ядром духовной жизни, высшей ценно­стью и критерием идентичности общества и личности.

Структура и ценности традиционной культуры. Устойчивая мифологизация. На характер сознания в докапиталистической среде определяющим образом вли­яют тесная связь материальных и духовных сторон по­вседневной деятельности, слитность индивидуального и коллективного начал,нерасчлененность человека и при­роды. Эти обстоятельства приводят к устойчивой мифо­логизации восприятия внешнего мира. Социальные и природные процессы такое сознание уподобляют тому, что происходит в человеке или человеческом обществе. Внешний мир, например, представляется подверженным прямому воздействию привычных социальных отноше­ний. Считается, что раздоры между родичами могут при­вести к природным бедствиям. Власть же над природной средой зависит от морального усовершенствования и гармонии отношений в коллективе в целом. Мифологи­ческие представления переплетаются с магическим отно­шением к окружающему миру, предполагающим способ­ность воздействия на предметы и людей через символи­ческие поступки или словесные заговоры.

Нравственные добродетели традиционного общества, которыми восхищаются многие мыслители (благородство, смелость, справедливость, честь, щедрость, гордость, ува­жение к другим людям и т.п.), оказываются условными, гак как являются этическими ценностями только в рам­ках “своего” коллектива. Когда дело касается “чужих”, они выворачиваются наизнанку, превращаясь, в случае необходимости, во взаимное недоверие, ненависть и веро­ломство. Антагонизм — обратная сторона такого соли-даризма, его необходимый коррелят, создающий психи­ческий механизм отстранения от “чужаков” и их прини­жения. “Классовый враг” или “национальный враг” не может иметь пощады.

Стыд и вина. Солидаристские принципы, на основе которых оформляются отношения в традиционных струк-гурах, требуют психического подчинения индивида раз­ным вариантам целого и общего, что создает систему уни­фикации не только поведения индивидов,но и самого их сознания, когда их помыслы целеустремленно подчинены интересам данного социального целого. С невысокой сте­пенью развитости личностного начала на уровне массо­вого сознания в этих культурах многие исследователи связывают преобладание в них моральной ориентации на чувство стыда, а не на чувство вины. Вина связана с озабоченностью индивида своей внутренней правотой. Стыд — с озабоченностью личности тем, как будут оце­нены его достоинства другими, что рождает стремление избежать огласки неудачи, слабости, зависимости и т.д. “Культура стыда” несет на себе отпечаток локальности, гак как ориентирует сознание индивида исключительно на его собственную общину: стыд существует только в отношениях со “своими”. Достоинство и бесчестие соот­носятся с внешними фактами контроля, осуждением, на­казанием, насмешкой или же одобрением, похвалой, по­ощрением и т.п.

К “культуре стыда” обычно причисляют азиатские и африканские культуры. Но как в рамках каждой “вы­сокой” культуры, в них в той или иной степени утвер­ждалась и вина — ориентация на ответственность инди­вида за свои поступки и свое состояние. Такое значение приобрел, например, принцип кармы в индуизме. Он оз начал признание человеком не только груза прежних пе­рерождений, но и ответственности за содеянное в данном существовании. И все же вина уступала по своей значи­мости стыду как более очевидному и массовому типу воздействия на поведение индивида. Чувство стыда тща­тельно культивировалось в конфуцианстве.

Но и в более сложной социальной среде заметное ме­сто в практике идейно-политической борьбы занимает антитеза стыд — гордость. Однако в такой среде сте­реотипы стыда и гордости могут резко различаться в зависимости от идеологических установок и для их на­саждения или подавления могут пускаться в ход разные средства вплоть до репрессии. Место прежних стерео­типов занимают новые. “Белые” и “красные”, “комму­нисты” и “буржуа”, “интернационалисты” и “патриоты” могут меняться местами.

Дело, конечно, "вовсе не в изначально высоком уров­не агрессивности, как утверждают некоторые исследо­ватели, сравнивающие это состояние с описанной анг­лийским философом Т.Гоббсом “войной всех против всех”. Антагонизм — лишь крайняя, ситуационно обус­ловленная реакция против “чужого” через укрепление внутренней сплоченности. Развитие отношений между коллективами, несомненно, расширяет рамки солидариз-ма и устраняет крайности антагонизма, но не снимает его до конца.

Эгалитаризм и иерархизм. Для традиционного обще­ства характерен замедленный рост средств производства, что порождает представление об ограниченности жиз­ненных благ, доступных обществу (стереотип “постоян­ного пирога”), и возможностей природы как источника благ. Поэтому важной заботой для общества является соблюдение привычной меры распределения имеющихся средств существования. Ее нарушение вызывает острые конфликты и приводит в движение сильные мотиваци-онные установки за “восстановление справедливости”.

Эгалитаризм питается в немалой степени настроени­ями низших слоев общества, которые существуют в ос­новном за счет перераспределения. Эгалитаристские тре­бования — способ защиты интересов низов, ограничения запросов господствующих классов и меры эксплуатации,

предотвращения чрезмерного престижного и паразитиче­ского потребления имущих слоев.

Однако сами по себе эти требования не содержат ус­тановки на переход к новому, более прогрессивному спо­собу производства. Уравнительные отношения к совокуп­ному продукту ставят барьер на пути использования на­копленного труда с целью увеличения производства. В примитивных культурах и ситуациях накопленное досто­яние попросту уничтожается в дорогостоящих пиршест­вах (потлатч), войнах, набегах и погромах. Потребность в создании устойчивой системы разделения труда и диф­ференциации ролей диктует обращение к иерархическим принципам организации общества, регулирующим как производственную деятельность, так и образ жизни раз­личных слоев населения. Такое разделение труда неиз­бежно совпадает с отношениями господства и подчинения.

Эгалитаризм в традиционных обществах сосущество­вал в сложном переплетении с принципами иерархизма, четко фиксируемыми в сознании. Степень и характер иерархизма резко менялись в зависимости от уровня со­циальной дифференциации. Ранговые, кастовые, сослов­ные разделения, оформляемые внешними признаками и нормами поведения, становились и в сознании воплоще­нием внутренней ценности индивидов. Такая система вы­рабатывает не только повиновение,но и преклонение,ра­болепие, льстивость по отношению к вышестоящим и ус­тановки на доминирование и презрение по отношению к нижестоящим. Господство и подчинение воспринима­ются как составные части солидаризма “своих”, в рам­ках которого “большой” человек (“хороший” монарх, помещик, вождь, чиновник) оказывает обязательное по­кровительство, а “маленький” человек отплачивает ему повиновением.

Соотношение между указанными амбивалентными ценностными ориентациями (солидаризм — антагонизм, ягалитаризм — иерархизм) обнаруживает сложную дина­мику в зависимости от конкретного состояния коллек-гива и общества в целом. Солидаризм в рамках различ­ных групп и между ними может сменяться острыми сму­тами и открытыми столкновениями, чтобы утихнуть по исчерпании потенций конфликта. Жесткая система гос подства оживляет эгалитаристские тенденции, порождает активное движение протеста, которое вновь приводит к воссозданию иерархических структур.

В попытке избежать реального столкновения этих противоположных ориентации каждое общество выраба­тывает механизм самоконтроля, предотвращающий раз­рушительные вспышки. Огромную нагрузку в этом пла­не несет религия. Однако эти вспышки могут быть ин-ституционализованы в рамках “ритуального бунта” на­родных мистерий и карнавалов,когда временно наруша­ются все иерархические строгости, устанавливается все-дозволенность и разгул страстей.

Отношение к жизненным благам и трудовому процес­су в такого рода структурах связано с солидаристско-иерархическими установками. Традиционное массовое со­знание ориентировано прежде всего не на рост матери­альных предпосылок труда, а на удовлетворение непос­редственных жизненных потребностей. Но эти потребно­сти жестко определены положением данной группы или индивида в общей структуре отношений, т.е. потребление имеет ограниченный характер. Поэтому указанные выше ценности могут рассматриваться как базовые, которым подчинены присущие массовому сознанию потребитель­ские ценности, воплощающиеся в идеалах богатства, здо­ровья, долголетия, многодетности, силы, мудрости и т.п. Все это должно придавать мощь коллективу или инди­виду по сравнению с его соперниками или противниками.

В Китае популярные народные картинки и посуда ук­рашались иероглифическими формулами, среди которых наиболее часто встречались такие: “Долгой жизни, бо­гатства и знатного чина!”, “Тысячи амбаров да перепол­нятся рисом!”, “Десять тысяч лет счастья!”, “Единым клубком, в ладном духе!”. Для большей наглядности эти надписи часто заменялись или сопровождались картин­ками с устойчивой символикой, выражающей желанные атрибуты счастья*.

• См.: Алексеев А. Китайская народная картина: Духовная жизнь старого Китая в народных изображениях.— М., 1966. (Эта установка сра­батывает и в том, что традиционное сознание упорно сопротивляется идее ограничения рождаемости.)

Немалое значение придается также и качествам, свя­занным со способностью к продолжению рода и дето­рождению, т.е. с производством основного богатства тра­диционного общества — самого человека. Развитая на этом уровне эротическая народная символика (в изобра­зительной и словесной форме) тесно связана с общей ус­тановкой на максимализацию естественных способностей.

Вполне достоверное отражение ценностей массового сознания дает фольклор. Обычные методы фольклора — восхваление определенного персонажа, наделенного все­ми благами, достоинствами и авторитетами, хотя бы и за счет других. В фольклоре отражается неравноценность и неравенство людей: своих и чужих, знатных и незнат­ных, богатых и бедных, сильных и слабых и т.д. Фоль­клор в общем снисходителен к проявлениям жестокости и несправедливости, если они становятся источником чьей-то удачи и силы. Вместе с тем важное место в фольклоре занимают социальная критика поведения вы­сших слоев со стороны народных масс, низов, протест против порядка в патриархальной семье, жестокости ка­стовой системы, лицемерия духовенства, лихоимства чи­новников и т.п.

Указанные ориентации определяют и отношение мас­сового сознания к таким важнейшим факторам, как труд и богатство. В традиционных обществах имеет цен­ность конкретный труд, связанный с профессиональным мастерством и рассматриваемый как источник (хотя и не единственный) приобретения и потребления матери­альных благ. Труд ради накопления и сбережения с целью развития материальных факторов производства осуждается не только потому, что это ведет к росту экс­плуатации, но и потому, что усиливает тенденцию к изъ­ятию растущей части общего достояния и создает для такого рода имущих слоев новый источник социальной обеспеченности, недоступный другим. Излишние накоп­ления должны прямо или косвенно перераспределяться между всеми членами коллектива: пиры, подарки, по­мощь в экстремальных случаях, религиозные пожертво­вания и т.п.

Скованность производительных сил и ограниченность отношений в традиционных структурах приводят к тому, что положение человека лишь в малой степени зависит от его трудолюбия, определяясь прежде всего “судьбой”:

величиной доставшегося земельного участка, размером семьи, кастовой и религиозной принадлежностью, “бла­госклонностью” природы и прочими факторами, над ко­торыми человек почти не властен и которые составляют его карму. Но зато многое зависит от того, насколько отработаны хорошие отношения индивида с его группой или же лицом, от которого он зависит.

В традиционном обществе благосостояние индивида и коллектива в целом в немалой степени определяется межличностными отношениями, поддержание которых (праздники, ритуалы, совместное обсуждение дел и т.д.) с точки зрения собственно производства выглядит ско­рее как досуг, что зачастую служит предметом язвитель­ной критики (или же, напротив, зависти) со стороны бур­жуазных исследователей. Значительная часть накапли­ваемого богатства уходит на поддержание этих отноше­ний.

Такая система как раньше, так и теперь вовсе не за­крывает путь к росту потребностей и потребления мате­риальных ценностей. Напротив, потребление (индивиду­альное и общественное) рассматривается как источник развития индивида и коллектива в целом. В светской культуре, а во многом и в религиозной, богатство счи­тается фактором, способствующим упрочению солидарно­сти, если оно расходуется на богоугодные цели, празд­ники, благотворительность, содержание и угощение род­ни, соплеменников и соседей, на поддержание многочис­ленной челяди и прихлебателей, раздачи по “симпатии сердца” и т.п.

Богатство в традиционных общественных структу­рах — предпосылка выхода за узкие пределы существо­вания, определяемого низким уровнем производства, в бо­лее широкий круг потребления — источник престижа в этом мире и в мире ином. Основной традиционный канал расходования накопленного богатства — производитель­ные затраты состоятельных кругов, ритуалы и религиоз­ный культ, что санкционируется принятыми нормами и религией. То самое сознание, которое не одобряет излиш­них накоплений, легко принимает траты в долг на про­

ведение престижных мероприятий (свадьбы, похороны и 1 ||), что приводит подчас к закабалению индивида или неги семьи на многие годы или даже на будущие поко­ления.

С одной стороны, существовали огромные богатства, породившие представления о восточной роскоши. С дру-| ой — широкие массы населения страдали от крайней ограниченности в потреблении. Это находило санкцию в обычаях или религиозных установках на удовлетворе­ние имеющимся положением. Всякий продукт, превыша­ющий принятый прожиточный минимум, мог подверг­нуться изъятию. Да и для состоятельных элементов на­копление оказывалось часто рискованным мероприятием, гак как легко становилось объектом притязаний со сто­роны правящих слоев. Так что бедность широких масс вытекает не только из недостаточного развития произ­водства или щедрости природы, в силу этого якобы не располагающей к труду, но и из рутинности социальных связей, обеспечиваемых системой классового господства и подчинения.

Отношение к власти в традиционном массовом со­знании. В общественной жизни постоянно присутствует сильнейшее стремление к “обобществлению” государст­ва, требование легитимизации власти, которая должна от­ражать интересы общества в целом. Более основательное и непредвзятое изучение исторической реальности заста­вило отказаться от концепции “восточного деспотизма”, сыгравшей в свое время немалую роль в выяснении за­кономерностей формирования и функционирования со­циально-политических и духовных структур на Востоке. В соответствии с этой концепцией монарх обладал мо­нополией на власть, а аппарат власти был полностью оторван от других групп общества. Вопреки этому взгля­ду, восточные, а затем и африканская социально-полити­ческие структуры предстали как гораздо более сложные, сотканные из противоречий, подверженные напряженной внутренней динамике. Власть была необходимым сред­ством регуляции общих дел всего общества. Поэтому она часто изображалась в патерналистских, семейных символах, предполагающих ее покровительство всему на­роду, а не только услужение привилегированной элите и господствующей верхушке. Последняя нередко пред­ставлялась помехой в отношениях между народом и вер­ховным правителем, что отражалось в движениях про­теста против плохих советников и чиновников, “обма­нывающих” правителя. В крайних случаях возникали массовые восстания против монархии — за хорошего мо­нарха.