Господские крестьяне

Реферат II-III глав книги Н. Павлова-Сильванского

«Феодализм в Древней Руси»

ГЛАВА ВТОРАЯ. Сеньериальные основы удельного порядка.

I. Вступление.

<…>

Крупное землевладение, как основа феодализма.

Историки западно-европейского средневековья в последнее время выяснили вполне, что основу феодального порядка составляет крупное землевладение. «Экономический фундамент, на котором возникает феодальная система – говорит М. М. Ковалевский, – составляет крупная земельная собственность: где ее нет, где большинство народа продолжает владеть землею на правах частных или общинных обладателей ее, там нет необходимых условий для развития феодализма». Выдвигая эту экономическую основу феодального строя, Лампрехт в крупном землевладении видит существо средневекового строя и ленным отношениям придает очень мало значения. Он подчеркивает, что «социальное значение лена незначительно», что «влияние его не проникает до глубин национальной жизни», что не ленная связь является главным двигателем или ферментом социального развития эпохи, существо которого заключается в росте господствующего сословия, а крупное землевладение, которое было источником силы и значения этого господствующего сословия, независимо от ленных связей. «Выдающегося положения в ленном государстве – говорит Лампрехт – достигали только роды, сами по себе могущественные, одаренные собственною силою жизни». Эта их «собственная сила жизни» состояла в крупном землевладении типа Grund- herrschaft (сеньерии, боярщины), возникшей на основе натурального хозяйства. Все видные знатные роды – замечает Лампрехт – ранней эпохи императоров владеют крупной земельной собственностью, для всех них социальный фермент в это время в существе своем – более хозяйственный, чем политический».

Новые французские историки не отходят так далеко от старого взгляда на феодализм, как на «феодальную систему» в тесном смысле слова, существо которой составляет «феодальный» или ленный договор. Они также признают существенное значение за крупным землевладением, но не умаляют значения и «феодальной системы». Порядки, тесно связанные с крупным землевладением, Люшер называет сеньериальным режимом и изучает их с равным вниманием, как и режим феодальный.

Рассматривая обе эти стороны феодального строя, главным образом, на примере французского классического феодализма, Н. И. Кареев так же, как новые историки германской ленной системы, выдвигает «поместье-государство», как основное учреждение феодального строя, признавая «второстепенной» ту феодальную, в тесном смысле слова, систему, от которой этот строй получил свое название. «Феодализм, – говорит он, – есть особая форма политического и экономического строя, основанного на земле, на землевладении, на земледелии, и это – главное, от чего в той или другой мере зависит и все остальное, начиная с замены отношений подданнства отношениями вассальности с ее иерархической градацией»[1].

Соответственно этим воззрениям, прежде «феодального режима» в России я изучаю «режим сеньериальный», или «домениальный», изучаю устройство боярской вотчины или боярщины, как основной ячейки феодального строя. Где нет крупного землевладения, там не может быть и феодализма, существеннейшие черты которого состоят, с одной стороны, в раздроблении страны на множество самостоятельных владений, княжеств и привилегированных боярщин-сеньерий, и, с другой стороны, в объединении этих владений договорными, вассальными связями, заменяющими позднейшие государственные начала подданства <…>.

III. Боярщина.

Боярщина – сеньерия.

Крупное землевладение на западе в средние века было тесно связано с правами государственного порядка. В самом понятии земельной собственности того времени, по определению Гирке, тесно сливались элементы частного и публичного права: «германская собственность была одновременно земельным господством (Grundherrschaft) и земельным имуществом (Grundvermogen) и таила в одном зерне зародыши как территориального верховенства, так и собственности нашего времени». Крупный землевладелец в средние века был не только землевладельцем, не только собственником, но и судьей, и управителем, часто почти государем в пределах своих, нередко очень обширных владений.

Крестьяне, снимавшие участки его земли по тому или иному срочному или бессрочному договору, должны были подчиняться его суду и расправе, хотя бы и не были его рабами или крепостстными людьми. Эти права господ, в связи с крепостным правом, сохранялись в несколько ограниченном виде и после средних веков до освобождения крестьян. В средние же века господские права суда и расправы в своем полном расцвете, при слабости государственной власти, давали сильнейшим владельцам крупных имений независимость от чиновников короля или князя и составляли одно из главных оснований феодального строя.

То же соединение элементов частного и публичного права присуще было и русской боярщине удельного времени. Наши крупные боярские и монастырские имения пользовались такою же независимостью «государства в государстве», таким же иммунитетом, как и западные сеньерии; княжеские волостели и тиуны не имели права «в'езжать» в частные, боярские и монастырские имения для суда и сбора налогов, и бояре и игумены сами «ведали и судили своих людей», то-есть всех, живущих на их земле[2].

Привилегированное крупное имение, с этими правами государственного порядка, обозначается во Франции термином сеньерия, в Англии – манор, в Германии – Grundherrschaft, земельное господство; у нас в удельное время находим точно соответствующий этим словам термин боярщина, обозначающий именно боярское господство, соединенное с частным правом собственности на землю.

Эта боярщина-сеньерия средних веков представляет собою учреждение, параллельное общине: боярщина была единоличным управлением, как община была самоуправляющимся союзом. Самоуправление связано было в общине с известными правами на землю, территориального свойства; тот же территориальный характер имели и права боярина на землю, потому что большая часть его земли состояла в наследственном владении крестьян, и потому, что судебные права его на лиц проистекали из поселения их на его земле.

Так же, как в указанном политическом значении господства, властвования, наша боярщина одинакова с западной сеньерией и по главным основаниям хозяйственного своего устройства. Средневековое крупное имение у нас, как на западе, делится на две неравные части; одна, большая часть, обрабатывается крестьянами, как самостоятельными хозяевами, за известную плату в пользу землевладельца; другая состоит в непосредственном хозяйственном заведывании господина и составляет обыкновенно незначительную часть всего имения. Тесно связывая средневековое крупное землевладение с феодальной системой, новые исследователи вводят эту основу хозяйственного строя сеньерии, это «соединение крупного землевладения с мелким хозяйством» крестьян – в определение главных признаков феодализма. У нас в средние века наблюдается та же незначительность барской запашки, та же незначительность собственного хозяйства господина, которая является основною чертою крупного землевладения феодальной эпохи.

Центральным пунктом имения, средоточием всего вотчинного управления была господская усадьба. Эта усадьба и у нас и на западе называлась двором (Hof, curtis), одинаково с крестьянской усадьбой, с крестьянским двором (curtis villicana). Наш термин двор боярский представляет собою точный перевод латинского термина curtis dominicalis и немецкого Fronhof.

Принадлежавшая к боярскому двору, состоявшая в непосредственном хозяйственном ведении господина, земля называлась на западе землей салической (terra salica, Salland)[3], у нас – землей боярской. Часть этой боярской земли обрабатывалась людьми господина, плугом господского двора, другая часть барщинным трудом крестьян. Источником образования этой земли была или роспашь новин, или же припуск к боярскому двору пустошей, т.е. запустевших крестьянских участков. Известия русские и германские совпадают в этом пункте, как и во многих других: германские грамоты говорят о переходе запустевших крестьянских гуф в салическую землю (in terram salicam); русские писцовые книги – о «припуске» к боярскому двору запустевших крестьянских дворов[4].

Управление и хозяйство господского имения обыкновенно было в руках уполномоченного господином приказчика. По-немецки его называли мейером, по-латински villicus; наш термин посельский дает как бы буквальный перевод латинского villicus, от слова villa – имение, село. Посельский заведывал собственным хозяйством господина на боярской земле; в отношении же участков, занятых крестьянами, как самостоятельными хозяевами, он был только сборщиком оброков и податей, а также судьей и управителем. Вознаграждением ему служило пользование пожалованным ему участком земли, и в особенности особые пошлины, которые он сбирал с крестьян в свою пользу.

Господские крестьяне.

Юридические отношения владельческих крестьян к господам на западе и у нас в средние века были столь же сходны, как и все остальные вотчинные порядки. На первый взгляд, с точки зрения ходячих воззрений, между владельческими крестьянами феодальных стран и удельной Руси нет ничего общего. В феодальной Франции, говорят, господствовал полурабский серваж; в Германии владельческие крестьяне были поземельно-зависимыми грундгольдами. У нас же, говорят, крестьяне в удельное время были свободными; они были прикреплены к земле только в начале XVII века. В этом В. О. Ключевский видит одно из коренных отличий между русским и западным средневековым строем; на западе, говорит он, вся «военно-землевладельческая иерархия держалась на неподвижной почве сельского населения вилланов, крепких земле или наследственно на ней обсидевшихся»; у нас же была иная «социальная почва, подвижное сельское население». В своей статье о феодальных отношениях я сделал ту же ошибку, указав, что крепостное право на западе «давало прочную опору феодальному землевладению», и что отсутствие крепостного права у нас в удельное время «обессиливало бояр, в качестве сельских хозяев».

Я писал так в 1900 году, еще не изучив внимательно этого вопроса, а теперь должен взять назад это противоположение. В отношениях крестьян к господам у нас и на западе не было коренной разницы: вилланы не были «крепки земле», так как они сохраняли право отказа (droit de desaveu), то же право, какое имели и наши господские крестьяне до их закрепощения в исходе средневековья.

Наших господских крестьян удельного времени называют свободными, резко противополагая их позднейшим крепостным, и основываясь на том, что они пользовались правом перехода. Но если принять во внимание те формальности, те тяжелые для крестьян условия, которыми было обставлено это право перехода, то свобода их окажется очень ограниченной. Право перехода было, в сущности, особым правом отказа или отрока, то есть отречения от господина. Уйти с господской земли крестьянин мог не иначе, как только тогда, когда он открыто, формально «отрекся» или «отказался» от господина. При этом он должен был рассчитаться с господином, уплатить недоимки, а также особые выходные пошлины: пожилое, повоз, поворотное. При неисполнении этих условий, господин не давал своего согласия на выход крестьянина, не «отказывал» его с своей стороны; крестьянин, ушедший «без отказа и беспошлинно», считался беглым, и, в случае поимки, его силою возвращали к господину. Нетрудно представить себе, как сильно стесняли свободу крестьян эти условия отказа, особенно если принять во внимание распространенную в то время, как и позднее, задолженность крестьян господам.

Таким же точно правом отказа пользовались владельческие крестьяне и на западе во время расцвета феодализма, во второй половине средних веков, и это право обеспечивало им, так же как у нас, только условную свободу. Приниженное бесправное положение владельческих крестьян, в виде рабского крепостничества сервов, прикрепленных к земле, господствовало во Франции только в начале средних веков. Серваж смягчается уже в XII веке, в эпоху расцвета феодализма; сервы приобретают право перехода, сначала под условием отречения от своего имущества («серв оставлял сеньерию голым»), затем под условием уплаты высоких выгодных пошлин. В эту же эпоху, когда рабские черты серважа исчезают мало-помалу, приобретает широкое распространение другая, более легкая форма крестьянской зависимости. Сервов вытесняют вилланы, не только пользующиеся свободой перехода, но и менее отягченные оброками и повинностями.

В Германии поземельная зависимость крестьян всегда была мягче французского серважа с его первоначальными рабскими чертами; с XIII же века здесь, как и во Франции, распространяется право перехода. И в Англии вилланы, как называет Д. М. Петрушевский, никоим образом не были glebae adscripti и пользовались свободой перехода. И в Испанской марке или в Каталонии – как доказывает М. М. Ковалевский – «крепость к Земле не составляла первоначального удела крестьянства, и члены его имели свободу передвижения».

Это право перехода на западе выражалось в той же форме отказа, как и у нас. «Отказ» крестьянина во Франции назывался desaveu, от desavouer – отречься, отказаться. В этом случае, как и во многих других, наши средневековые порядки совпадают с западно-европейскими не только по существу, но и в самой терминологии. Чтобы уйти законно и не стать в положение беглого, серв должен был открыто отказаться от господина (se desavouer), формально заявив ему о своем уходе. В Германии требовалось во многих местах, чтобы этот уход возвещен был заранее, – в одних местах за 3 недели, в других за 6, перед церковным алтарем. В связи с отказом, в Германии взыскивалась особая выходная пошлина – курмед; эта пошлина совершенно соответствует тем выходным пошлинам при отказе крестьян: пожилому и повозу, о которых говорят наши судебники.

Так же как переход – отказ крестьянина дворохозяина, особыми условиями затруднен был и переход крестьянина или крестьянки, подчиненных членов крестьянской семьи, связанный с их женитьбой. Условия ухода из именья новобрачных были одинаковы на западе и у нас, так же как условия отказа; они заключались в уплате особой пошлины; во Франции эта пошлина называлась формарьярж (formariage, forismaritagium, буквально: вне-брачное), в Германии – бумед (Bumede). Такая же брачная пошлина, но в меньшем размере, уплачивалась и в тех случаях, когда брак не связан был с уходом из имения, когда жених и невеста оба жили в одном господском имении. Эта пошлина называлась марьяжем (manage, maritagkim).

Такие же точно пошлины, называвшиеся свадебными, существовали и у нас. За выход из именья с новожена взимали выводную куницу; когда оба новобрачных жили в одном имении, с них брали новоженый убрус. Первоначально эти пошлины взимались вещами, куницей и убрусом (полотенце); в Германии также бумед первоначально состоял из вещей: рубашки и козьего меха. Впоследствии же у нас, как и на западе, эти вещи заменены были деньгами: «за новоженый убрус» платили 4 деньги и «за выходную куницу два алтына». В удельное время размер этих пошлин был невысок, хотя за выход взимали иногда не два алтына, а целую гривну. В позднейшее же время, в эпоху расцвета крепостного права, господа значительно увеличили эти пошлины; в XVIII веке выводные или «куничные» деньги взимались в размере выкупа или калыма,/по 30 и 100 рублей с уходящей из именья крестьянки.

<…> Основные черты положения владельческих крестьян на западе и у нас в средние века состоят в том, что они пользовались правом перехода, под условием формального отказа, что они наследственно владели участками господской земли, пользовались ею как самостоятельные хозяева, под условием уплаты разнообразных, большею частью очень тяжелых оброков и пошлин, а частью и барщинных работ, наконец, в том, что они, доколе жили на господской земле, должны были подчиняться суду и управе господина.

Эта власть господина, однако, у нас, так же как и в Германии и в Англии, ограничивалась крестьянским миром, крестьянской общиной на господской земле. Господский приказчик (мейер и посельский) не был полновластным управителем; его власть была ограничена выборным старостой и мирскою сходкою общины. У нас, как и на западе, общинные порядки долгое время живут под покровом власти господина, у нас, как и в Англии, говоря словами П. Г. Виноградова, «манориальный элемент оказывается наложенным сверху на общинный».

Марковые общины в господских имениях, как подробно выясняют немецкие историки, пользовались весьма различными правами. Во многих имениях господское влияние на марковое самоуправление было едва заметно; в других власть господского приказчика заметно стесняла власть мирского старосты и мира; в третьих, наконец, господская власть совершенно подавляла или вовсе уничтожала общину. Такие же разнообразные комбинации взаимоотношений между господином и миром наблюдаются и в нашей древности. В большей части имений, а в крупных имениях едва ли не повсюду, мы находим, что община обладает значительной самостоятельностью, существенно ограничивая власть господского приказчика. «Община в боярщине» сохраняет самостоятельное значение даже при крепостном праве в XVII – XIX столетиях; приказчики в это время должны были судить крестьян не иначе, как по старине с старостою и с выборными целовальниками. В удельное время власть господских приказчиков, посельских и ключников, также ограничивалась властью мирских властей: выборных сотников и старост. В дворцовых селах, которые управлялись на одинаковых основаниях с другими частновладельческими имениями, уставные грамоты предписывают посельскому судить не иначе, как с мирскими властями: «а без старосты ему и без лучших людей суда не судити». <…>