Секуляризация, идеология, «постмодерн»

Нельзя сказать, что совсем духовность исчезает. XVIII в., конечно, продолжает тенденцию секуляризации. Но эта секуляризации диктуется уходом в идеологию. Т.е. вера становится скорее идеологией, вера становится государственной необходимостью.

Мы знаем, что XVIII в. – это век императриц, век правления женщин, это тоже накладывает на культуру особый характер, имеет для культуры особое значение. И все императрицы-немки – Екатерина I, Екатерина II – сознательно принимают православие, но это православие далеко от того, что понимали под православием святые отцы или преподобный Сергий Радонежский. Это, конечно, государственная идеология, это не форма веры. И, собственно говоря, искусство именно такое. Оно помпезное, оно бравурное, оно прославляет скорее земную империю, а не небесную.

Вот яркий пример: дворцовая церковь в Зимнем дворце. Вот ее иконостас. Она расписана по-своему прекрасным художником Боровиковским. Это человек незаурядного таланта. Мы знаем его портреты той же Екатерины и многих вельмож екатерининского времени. Вот так вот он представляет себе святых. Это, конечно, подражание европейской картине. Но европейская картина имеет огромную традицию, это постепенный был переход через открытие перспективы, открытие человека, открытие анатомии, это был огромный путь, который был не просто художественным, это было движение и богословское в том числе. И это многовековое европейское движение русские совершили буквально за один век, прыгнули на ту вершину, на которую трудно восходили европейские художники, но не почерпнув глубины европейских исканий.

И поэтому когда мы рассматриваем царские врата, написанные Боровиковским, мы видим, что это такая сладкая сентиментальная живопись, очень добротная в смысле ремесла, потому что тут и ткани, и цветы, и волосы, все прямо так расписано. Но это трудно назвать моленным образом. Хотя, наверное, в XVIII в. люди на это молились. Это даже трудно назвать католической картиной, потому что в католической картине, повторяю, есть свое богословие. Здесь при православной литургии, при православном богословии (а в православном богословии образы, безусловно, другие, чем при европейском понимании образа) сам образ подается европейскими средствами.

Это то, что сегодня бы мы назвали постмодерном, когда явления модернизации, то, что сделал, собственно, Петр, перевариваются и соединяются с явлениями более ранней традиции, может быть, даже архаическими. А церковь, безусловно, архаизируется в это время. Она как раз не двигается сильно вперед, это видно даже по святым, по богословию этого времени и т.д. И вот наложение, как ни странно, вот этих модернизирующих тенденций и консервативных дает вот этот странный, несколько гибридный вариант.

Вот, например, Спас Нерукотворный того же Боровиковского. Мы помним многочисленные варианты Спаса Нерукотворного Симона Ушакова. Так Симон Ушаков просто идеально иконописен по сравнению с тем, что делает, скажем, Боровиковский. Я привела только один пример. Ну, был там немножко Венецианов. Можно привести церковные работы Брюллова, можно привести церковные работы Бруни и т.д. И мы везде увидим вот это соединение французского с нижегородским. Это производит очень странное впечатление, потому что это и не картины, и не иконы. Появляется такой странный гибридный жанр. Ну, тем не менее как-то это вписывается в культуру, скажем, XVIII в. и отвечает не столько богословскому требованию, сколько именно вкусам эпохи барокко.