Глава 5. Вода и символика вод

60. Вода и зародыши жизни. — В виде краткой формулы можно сказать, что вода символизирует полноту, совокупность всех потенций; вода — это fons et origo, лоно всякого возможного существования. «Вода, ты источник всех вещей и всякого бытия!» — сказано в одном индуистском тексте (Бхавишисттарапурана, 31, 14), обобщающем древнюю ведийскую традицию. Вода — первооснова и фундамент мира (Шатапатха-брахмана, VI, 8, 2, 2; XII, 5, 2, 14); принцип всякого произрастания (ibid., Ill, 6, 1, 7), эликсир бессмертия (ib., IV, 4, 3, 15), подобный амрите (ib., I, 9, 3, 7; XI, 5, 4, 5); она обеспечивает долголетие и порождающую способность, является принципом всякого исцеления (Ригведа, I, 23, 19 sq.; X, 19, 1 sq.). «Да принесут нам воды благо!» — молился ведийский жрец (Атхарваведа, II, 3, 6). «Воистину, вода — это целительница; она изгоняет и лечит все болезни!» (ibid., VI, 91, 3).

Принцип неразличимого и возможного, основа всякого космического явления, вместилище всех ростков и зародышей, — вода символизирует исконную субстанцию, первовещество, из которого рождаются все формы и в которое они возвращаются вследствие катастрофы или постепенного регресса. Вода была «в начале», она возвращается в конце каждого исторического или космического цикла, она будет существовать всегда — но никогда сама по себе, в одиночестве, ибо вода — сущность непременно порождающая, таящая в своем нерасчлененном единстве возможность всех форм. В космогонии, мифе, ритуале, иконографии вода выполняет одну и ту же функцию, какою бы ни была общая структура тех культурных комплексов, в состав которых она входит: вода предшествует любой форме и лежит в основе всякого творения, поддерживает его. Погружение в воду служит символом возвращения к предшествовавшему формам состоянию, символом полного обновления, очищения, второго рождения, ибо подобное погружение равнозначно разложению форм, возврату к недифференцированному, неразличимому способу прабытия, — тогда как выход из воды воспроизводит космогонический акт образования и внешнего обнаружения форм. Контакт с водой всегда предполагает очищение и восстановление — во-первых, потому что за распадом непременно следует «второе рождение»; во-вторых, по той причине, что погружение в воду повышает и активизирует потенции жизни и творящую силу. Через ритуал инициации вода дарует «второе Рождение», через ритуал магический — исцеляет, через ритуал заупокойный — обеспечивает возрождение post mortem. Вода заключает в себе возможности всякого бытия, а потому становится символом жизни («живая вода»). Изобилующая зародышами, она оплодотворяет землю, животных, женщин. Лоно всякого потенциального существования, высшее воплощение текучести, опора и носитель всеобщего становления. Вода сопоставляется или прямо отождествляется с Луной. Лунарные и водные ритмы подчинены одной и той же судьбе; они управляют периодическим возникновением и исчезновением всех форм и придают процессу всеобщего становления циклическую структуру.

А потому уже в доисторические времена комплекс Вода — Луна — Женщина воспринимался как антропокосмический круговорот плодородия. На неолитических сосудах (так называемая Вальтернинбург-Бернбургская культура) вода изображалась знаком \/\/\/, который является также самым древним египетским иероглифом, обозначавшим текущую воду (Kuhn, Nachwort к кн. Hentze, 244). В эпоху палеолита спираль символизировала водное и лунарное плодородие; изображаемая на женских фигурках, она тем самым сближала между собой все эти источники жизни и плодовитости. В мифологиях американских индейцев знак воды (наполненный водой сосуд, в который падает капля из облака) всегда сочетается с лунарными эмблемами (ср. репродукции из Codex Nuttal в Leo Wiener, Mayan and Mexican Origins, Cambridge, 1926, p. 49 sq., 84 sq.). Спираль, улитка (лунарная эмблема), женщина, вода, рыба принадлежат по своей структуре к одной и той же символике плодовитости, действующей на всех уровнях Космоса.

В ходе любого анализа мы рискуем раздробить, расколоть на отдельные элементы то, что в сознании, подобные элементы некогда воспринимавшем, представляло собой единое и единственное целое, Космос. Один и тот же символ обозначал или воскрешал в памяти целый ряд взаимосвязанных объектов, отделимых друг от друга и вполне автономных лишь в профанном, «цивилизованном», логически организованном опыте. Символическая многозначность эмблем или же принадлежащих к архаическим языкам слов постоянно указывает нам на то, что создавшему их сознанию мир открывался как единство, как органичное целое. В шумерском языке а означало «воду» и в то же время — «мужское семя, зачатие, рождение». А, например, в месопотамской глиптике вода и символическая рыба служили эмблемами плодородия и плодовитости. И в наши дни у «первобытных» народов вода ассоциируется с semen virile (если не всегда в повседневной жизни, то в мифах — регулярно). В одном из мифов, существующих на о. Вакута, фигурирует девушка, которая, позволив каплям дождя прикоснуться к своему телу, утратила невинность, а важнейший миф о-ва Тробрианд рассказывает о том, как Болутуква, мать героя Тудава, стала женщиной, когда на нее упали несколько капель со сталактита (В. Malinowski, The sexual life of savages in North Western Melanesia, London, 1935, p. 155). Сходный миф есть и у индейцев пима (Нью-Мексико): упавшая с облака капля воды оплодотворила прекрасную женщину, т. е. Землю-мать (Russel, The Pima Indians, «Annual Report of the Bureau of Ethnology», vol. 26, Washington, 1908, p. 236 sq.).

61. Водные космогонии. — Разделенные временем и пространством, явления эти, однако, образуют единое целое, имеющее космологическую структуру. Вода — источник жизни, принцип порождения и прорастания на всех уровнях бытия. В индийской мифологии существуют многочисленные варианты темы первобытных вод; по ним плавал Нараяна, из пупка которого выросло Мировое Древо. В традиции пуран древо сменил лотос, в середине которого рождается Брахма («лотосорожденный», ср. ссылки у Coomaraswamy, Yaksas, II, 24). Появляются один за другим новые боги, иллюстрирующие все тот же космогонический миф, — Варуна, Праджапати, Пуруша, Брахман, Нараяна, Вишну, — однако исконные воды продолжают фигурировать во всех вариантах мифа. Впоследствии эта водная космогония превращается в популярный мотив иконографии и декоративного искусства: растение или дерево поднимается изо рта или из пупка Яксы (воплощение плодовитости), из горла морского чудовища (макара), из улитки или из «полного до краев сосуда», — но никогда непосредственно из такого символа, который бы обозначал землю (Coomaraswamy, 13). Ибо, как мы уже видели, именно воды предшествуют и служат основой, «опорой» всякому творческому акту, всякому «прочному устроению», всякому космическому феномену.

Те воды, по которым плавал в блаженной невозмутимости Нараяна, символизируют состояние покоя и неразличенности, неоформленности, космическую ночь. Нараяна даже спал, а в это время из его пупа, т. е. из «центра», «средоточия» (ср. § 145) рождалась первая космическая форма — лотос, символ всеобщего мерного колыхания, творящей, но еще не пробудившейся силы, дремлющей жизни, из которой еще не выделилось ясное сознание. Все творение происходит из одного водного центра и основывается на нем. Согласно другим вариантам мифа, Вишну в третьем своем воплощении (огромный вепрь) спускается в глубину первоначальных вод и извлекает из пучины землю (Тайттирия-брахмана, I, 1, 3, 5; Шатапатха-брахмана, XIV, 1, 2, 11; ср. Рамаяна, Айсдхья-Канда, СХ, 4; Махабхара-та, Вана-Прана, III, CXLII, 28—62, CCLXXII, 49—55; Бхагавата-пурана, III, 13 и др.). Этот миф, происхождение и структура которого связаны с темой мирового океана, сохранился и в европейском фольклоре (см. библиографию).

Вавилонская космогония также знает водный хаос, первозданный океан, апсу и тиамат. Апсу персонифицировал спокойные пресные воды, по которым впоследствии будет плавать земля; тиамат — суровое соленое море, кишащее чудовищами. Энума Элиш, поэма о творении, начинается так:

«Когда вверху не были еще названы небеса,
Когда внизу не получила еще имени земля,
Когда породивший их исконный Апсу, Мумму и их всеобщая мать Тиамат
Смешали воедино воды свои...»

(Энума Элиш, I, 1—5, пер. Labat, Le роете babylonien de la creation, Paris, 1935, p. 77).

Миф о первичных водах, от которых произошли небо и земля, встречается в «первобытных» и архаических космогониях в значительном числе вариантов. Отсылаем читателя в Dahnhardt, Natursagen, I, 1—89; дополнительную библиографию можно найти у Stith Thompson, Motif-Index of Folk-Literature, I, 121 sq.

62. Гилогения. — Вода — всеобщее лоно; в нем находятся все потенции бытия и созревают все зародыши жизни, а потому легко понять те мифы и предания, согласно которым весь человеческий род или отдельные племена происходят из воды. На южном побережье Явы мы встречает миф о «Море, дарующем детей» (сегара анаккан). Индейцы караджа (Бразилия) до сих пор вспоминают о тех мифических временах, «когда они еще жили в воде». Хуан де Торквемада, описывая очистительные омовения новорожденных в Мексике, сохранил для нас несколько ритуальных формул, посредством которых ребенка посвящали богине вод Чальчиутликуэ Чальчиутлатонак, считавшейся его истинной матерью.

Перед тем, как опустить его в воду, говорили: «Прими эту воду, ведь богиня Чальчиутликуэ Чальчиутлатонак — твоя мать. Пусть же это купание смоет с тебя грехи твоих родителей...» Затем, смачивая ему водой рот, грудь и голову, добавляли: «Прими, младенец, твою мать, богиню воды Чальчиутликуэ» (Nyberg, Kind und Erde, 113 sq.). Древние карелы, мордва, эстонцы, черемисы и другие финно-угорские народы знали «Воду-Мать»; к ней обращались за помощью женщины, желавшие иметь детей (Holmberg, Die Wassergottheiten der finnish-ugrischen Volker, 120, 126, 138, etc.). Бесплодные татарки молились, став на колени у пруда (Nyberg, 59). Ил, limus, — преимущественное место гилогений. Внебрачных детей уподобляли растительности прудов и озер и бросали в прибрежный ил (неистощимое лоно); таким образом в ритуальном смысле они возвращались к тому нечистому бытию, из которого вышли, подобные сорным травам и болотным камышам. Тацит говорит о германцах: «ignavos et imbelles et corpore infames caeno ac palude iniecta insuper crate, mergunt» (Germania, 12). Вода способствует прорастанию, дождь, подобно semen virile, оплодотворяет. В эротико-космогонической символике Небо заключает Землю в свои объятья и оплодотворяет ее дождем. Та же символика сохраняется во всех гилогениях. Так, в Германии существует множество «Kinderbrunnen», «Kinder-teichen», «Bubenquellen» (Dietrich, Mutter Erde, 3-е изд., с. 19, 126). Знаменитый источник Child's Well в Оксфорде делает плодовитыми прежде бесплодных женщин (McKenzie, Infancy of Medicine, 240). Многие поверья подобного типа испытали воздействие представлений о «Матери-Земле», а также эротической символики ключа, источника, колодца. Но в основе этих верований, как и всех мифов о происхождении от Земли, Растительности, Камней и т. д., лежит одна центральная идея: Жизнь, т. е. реальность, концентрируется в одном космическом первовеществе, из которого — прямо или же опосредованно, через символическую причастность, — происходят все живые формы. Водные животные, особенно рыбы (совмещающие в себе наряду с указанными также и эротические значения) и морские чудовища становятся символами сакрального, поскольку представляют сосредоточенную в водах абсолютную реальность.

63. «Вода Жизни». — Космогонический символ, вместилище всех зародышей жизни, вода стала магическим и целебным веществом по преимуществу: она лечит, возвращает молодость, обеспечивает вечную жизнь. Прообраз воды — «живая вода», которую позднейшее умозрение переносило порой в небесные области; так, существует небесная сома, белая хаема на небесах и т. д. Живая вода, источники молодости, Вода жизни и т. д. — все это разные мифологические выражения одного и того же религиозно-метафизического факта: в воде пребывают жизнь, сила, энергия и вечность. Получить ее, разумеется, может не всякий и не каким угодно способом. Ее стерегут страшные чудовища; она находится в труднодоступных местах, во владении демонов или божеств. Чтобы достигнуть источника «живой воды» и добыть ее, нужно пройти через целый ряд особых «посвящений» и «испытаний», точно так же, как и в поисках «древа жизни» (§ 108, 145). «Река без возраста» находится рядом с чудесным деревом Коситаки-упанишады, I, 3. Оба эти символа соседствуют и в Апокалипсисе (22, 1—2): «И показал мне чистую реку воды жизни, исходящую от престола Бога и Агнца... и по ту и по другую сторону реки, древо жизни...» (ср. Иезекиилъ, 47).

«Живая вода» возвращает молодость и дарует вечную жизнь, но благодаря феномену (убывающей) причастности первоводе (с которым мы ближе познакомимся в дальнейшем) любая влага в той или иной мере обладает творческой, оплодотворяющей или целебной силой. В Корнуолле больных детей до сих пор принято трижды опускать в источник Сент-Мандрон (McKenzie, Infancy of Medicine, 238 sq.). Довольно много целебных потоков, источников и ключей во Франции (Sebillot, Folklore, II, 256—291; 327—387). Существуют также источники, оказывающие благотворное действие на сферу любви (II, 230). Помимо перечисленных, народной медицине известны и иного рода полезные воды (Sebillot, II, 460— 466). В Индии болезни «выбрасывают» в воду (Ronnow, Trita Aptya, 36—37). А финно-угорские народы причину некоторых болезней видят в загрязнении или осквернении проточных вод (Manninen, Die damonistischen Krankheiten, 81 sq.). А в завершение этого краткого обзора чудесных свойств воды вспомним, какую роль в колдовстве и в народной медицине играет так называемая «непочатая вода». «Непочатая вода», т. е. вода из нового, не оскверненного ежедневным использованием сосуда, концентрирует в себе творческие и порождающие силы Изначальной Воды. Она исцеляет, ибо в определенном смысле воспроизводит процесс Творения. Далее мы увидим, что магические акты «повторяют» космогонию; они соотносятся с мифическим временем создания Неба и Земли, представляя собой воспроизведение действий, совершавшихся в ту эпоху, ab origine. В случае же с народной терапией посредством «непочатой воды» магического возрождения пытаются достичь через контакт с исконным, первоначальным веществом: вода впитывает, поглощает недуг благодаря присущей ей способности усваивать и разлагать любые формы.

64. Символика погружения в воду. — Очищение водой обладает теми же характеристиками: в воде все «растворяется», разлагается всякая «форма», упраздняется любая «история»; ничто из прежде существовавшего — ни один облик, ни один «знак», ни одно «событие» — не устоит после погружения в воду. На человеческом уровне погружение равнозначно смерти, в общекосмическом же плане — грандиозной катастрофе (потоп), периодически растворяющей мир в первобытном океане. Разлагая всякую форму и отменяя всякую историю, вода обладает способностью очищать, обновлять и возрождать, ибо все погруженное в воду «умирает», а выйдя из воды, уподобляется безгрешному и не имеющему «истории» младенцу, который может теперь обрести новое откровение и начать вторую жизнь. Как говорил Иезекииль (36, 25), «и окроплю вас чистою водой, и вы очиститесь от скверн ваших». А пророк Захария видит в духе, как «в тот день откроется источник дому Давидову и жителям Иерусалима для смытия греха и нечистоты».

Воды очищают и возрождают потому, что они способны упразднять историю, восстанавливая — пусть даже на мгновение — изначальную целостность и чистоту. Иранское божество воды Ардвисура Анахита именуется «святой, которая умножает стада... блага... богатства... очищает семя всех мужей и утробу всех жен... дарует потребное им молоко» и т. д. (Ясна, 65). Омовения очищают от преступлений (Энеида. II, 717—720), избавляют от пагубного влияния мертвых (Еврипид, Алкеета, 96—104), от безумия (аркадский источник Клитор; Vitruvius, de Architect., 8; Saintyves, Corpus, 115), уничтожая грехи и приостанавливая процесс физического или духовного распада. Они предшествовали важнейшим религиозным актам, подготавливая таким образом человека к соприкосновению с миром сакрального. Омовения происходили перед вступлением в храмы (Юстин, I, Аполог., 57, 1) и перед жертвоприношениями (Энеида, IV, 634—640; Макробий, Cam., Ill, 1).

Тот же ритуальный механизм возрождения посредством воды лежит в основе обряда окунания статуй богов, весьма распространенного в древнем мире. Ритуал священного купания практиковался обычно в рамках культа Великих Богинь плодородия и земледелия. Таким образом восстанавливались истощившиеся силы божества, обеспечивая тем самым хороший урожай (магия погружения в воду вызывала дождь) и обилие всевозможных благ. 27 марта (hilaria) происходило купание фригийской Великой Матери Ки-белы. Статуя погружалась в реку (в Пессинунте Кибелу омывали в Галлосе) или в пруд (как в Анкире, Магнесии и т. д.; ср. Graillot, Le culte de Cybele, 288, 251, прим. 4). «Купание» Афродиты было известно в Пафосе (Одиссея, 8, 363— 366); лютофории этой богини описаны у Павсания (II, 10, 4). В III в. н. э. Каллимах воспевает купание богини Афины (Гимн., V, 1—17, 43— 54). Подобный обряд часто встречался в культах критских и финикийских женских божеств (Picard, Ephese et Claros, 318), а также у многих германских племен (Герта; ср. Тацит, Germania, 40). Окунание в воду распятия или статуи Девы Марии и святых с целью предотвратить засуху и вызвать дождь практиковалось в католическом мире с XIII в.; несмотря на сопротивление церкви, оно сохранилось вплоть до XIX и даже XX вв. (ср. Saintyves, Corpus, 212 sq., 215 sq.).

65. Крещение. — Христианство усвоило эту чрезвычайно древнюю и повсеместно распространенную символику погружения в воду ради обновления и очищения, но обогатило ее новым религиозным смыслом. Целью крещения святого Иоанна было не исцеление от телесных недугов, но искупление души и прощение грехов. Иоанн Креститель проповедовал «крещение покаяния для прощения грехов» (Лк., 3, 3), добавляя при этом: «Я крещу вас водою, но... Сильнейший меня... будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Лк:., 3, 16). Крещение становится в христианстве главным средством духовного возрождения, ибо погружение в крестильную воду равнозначно погребению Христа. Апостол Павел пишет (Рим., VI, 3): «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть его крестились?» Человек, погружаясь в воду, символически умирает, а затем рождается снова, чистый и обновленный, — подобно Христу, воскресшему из могилы: «Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения...» (Рим., VI, 4-5).

Из громадного числа патристических текстов, истолковывающих символику крещения, мы приведем только два: первый посвящен сотериологическому значению воды, второй — крестильной символике «смерти — воскресения». Тертуллиан пространно восхваляет выдающиеся свойства воды, этой космогонической стихии, от века освященной божественным присутствием (De bapt., Ill—V). Ибо вода стала первым «вместилищем Божьего Духа, который предпочел ее всем прочим стихиям... Именно ей первой повелел он породить живые существа... Она первая произвела то, что живет, дабы не изумлялись мы в тот день, когда суждено ей будет породить жизнь в крещении. И даже при создании человека Бог, чтобы завершить свой труд, использовал воду. Правда, вещество дала ему земля, но ведь земля, не будь она влажной и размягченной, оказалась бы непригодной для этого творения... Почему же то, что производит жизнь земную, не сможет породить жизнь небесную?.. А значит, ввиду древней почетной привилегии, дарованной ей при ее создании, всякая естественная вода обладает освящающей силой в таинстве, при условии, что ради этого взывают к помощи Господа. Как только произносятся соответствующие слова, Святой Дух, сойдя с небес, останавливается над водами и освящает их своей плодовитостью. Освященные таким образом воды, в свою очередь, проникаются освящающей силой... То, что некогда исцеляло тело, ныне исцеляет душу; то, что доставляло здоровье во времени, дарует спасение в вечности...»

Погружаясь в воду, ветхий человек умирает, порождая новое, чистое существо. Эту символику прекрасно описал Иоанн Хризостом (Homil. in Joh., XXV, 2; Saintyves, Corpus, 149). Рассуждая о многообразной символике крещения, он пишет: «Оно означает смерть и погребение, жизнь и воскресение... Когда мы опускаем голову в воду, словно в гроб, ветхий человек целиком погружается и погребается; как только мы выходим из воды, появляется новый человек». Вся «предыстория» крещения преследовала ту же самую цель — смерть и воскресение — хотя и на иных уровнях религиозного сознания по сравнению с христианством. Здесь не может быть речи о «влияниях» или «заимствованиях», ибо подобные символы представляют собой универсальные архетипы; они открывают нам положение человека в мире, осмысляя и оценивая его место в истории и одновременно — перед лицом божества (т. е. абсолютной реальности). Символика воды — это результат интуиции космоса как единства, а человеческой жизни — как особого способа существования, который реализуется исключительно через «историю».

66. Жажда, которую испытывает умерший. — Использование воды в погребальных и заупокойных обрядах объясняется тем же смысловым комплексом, с помощью которого обосновываются ее космогонические, магические и терапевтические функции; вода «утоляет жажду умершего», разлагает его, воссоединяя с семенами; вода «убивает мертвого», окончательно и бесповоротно упраздняя его человеческий удел¹, тот удел, который ад, хотя и в сокращенном виде, на зачаточном уровне, но все же оставляет за покойником, сохраняя таким образом в целости его прежнюю способность испытывать страдания. Согласно некоторым представлениям о смерти, покойник не умирает окончательно, но лишь переходит на элементарный уровень существования; это упадок, попятное движение, но отнюдь не полное угасание. Ожидая возвращения к космическому круговороту (переселение душ) или окончательного освобождения, душа умершего страждет тем видом страдания, который обычно передается через образ жажды.

Богач, горящий в адовом огне, просит Авраама: «Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем» (Лк., 16, 24). На одной орфической таблице читаем такую надпись: «горю и мучаюсь от жажды...» По случаю церемонии гидрофорий совершали возлияния покойникам через трещины в земле (chasmata), а во время анфестерий, накануне весенних дождей, мертвые, по мнению греков, испытывали жажду (см. материалы у Gernet, Genie grec, 262; Schuhl, La formation de la pensee grecque, 119, прим. 2; 210, прим. 2). Мысль о том, что души мертвых страдают от жажды, в особенности терроризировала те народы, которым часто грозила засуха и жара (Месопотамия, Анатолия, Сирия, Палестина, Египет); именно в этих странах практиковались возлияния умершим, а блаженство потустороннего мира представляли в виде прохлады (ср. Parrot, Le refrigerium, passim; Eliade, Zalmoxis, I, 1938, 203 sq.). Муки post mortem выражались вполне конкретно — подобно тому, как формулируется любой человеческий опыт и любая архаическая теория; не случайно в северной мифологии вместо азиатского «пекла» и «жажды умерших» мы находим описание «низких температур» (холод, мороз, ледяные болота и т. п.; ср. Eliade, Insula lui Euthanasius, 95; Zalmoxis, I, 205).

Но жажда, как и холод, выражает страдание, драму, волнение, беспокойство. Усопший не может вечно пребывать в одном и том же состоянии, представляющем собой лишь ужасную порчу, деградацию его прежнего, человеческого удела. Цель возлияний — «успокоить» страдания, возродить мертвого через полное «растворение» в воде. В Египте усопшего иногда уподобляли Осирису; в этом качестве он может надеяться на «растительный удел», когда его тело «прорастет», подобно семенам. На надгробной плите из Британского музея усопший просит Ра «позволить его телу пустить ростки» (Parrot, 103, прим. 3; Zalmoxis, I, 206 с дополнительными ссылками). Однако подобные возлияния не всегда следует толковать в «земледельческом» смысле; их целью не обязательно является «прорастание мертвеца», его превращение в «семя» и в неофита (neophutos, «новое растение», «свежая трава»): главнейшая их цель — «упокоение», освобождение от последних остатков человеческого удела, полное погружение в воду — для того, чтобы обрести возможность второго рождения. «Растительная судьба», которую влекут иногда за собой заупокойные возлияния, есть лишь следствие окончательного распада человеческого существования; это новый образ бытия, ставший возможным благодаря особым свойствам воды — разлагающим и одновременно способствующим произрастанию.

67. Чудодейственные и прорицающие источники. — Этому разнообразию религиозных значений воды исторически соответствуют многочисленные культы, связанные с источниками, реками и потоками. Подобные культы объясняются в первую очередь сакральным достоинством воды самой по себе, воды как космогонической стихии, но также и эпифаниями местного масштаба, явлением сакрального в определенной реке или в определенном источнике. Эти локальные эпифании независимы от собственно религиозной «надстройки». Вода течет, «живет», бурлит, волнуется; она вдохновляет, лечит, пророчествует. Самим своим бытием реки и источники выражают силу, мощь и постоянство; они существуют и

существуют как нечто живое. Поэтому они приобретают известную автономию и их культ сохраняется, несмотря на воздействие прочих эпифаний и религиозных революций. Они беспрерывно обнаруживают собственную сакральную силу, будучи в то же время причастными престижу нептунической стихии в целом.

Поклонение водам — ив частности культ целебных источников, термальных вод и т. д. — отличается поразительной устойчивостью. Этот культ, опиравшийся на чувства и привычки простого народа, так и не смогла уничтожить ни одна религиозная революция, и даже христианство после безуспешных гонений эпохи средневековья вынуждено было в конце концов с ним смириться (Противодействие ему начал уже в IV веке святой Кирилл Александрийский, Катех., XIX, 8). Церковные запреты следуют один за другим от 2-го Арльского собора (443 или 452 гг. н. э.) вплоть до Трирского собора (1227 г.). Кроме того, вехами борьбы, которую вела церковь с культом вод, служат многочисленные апологии, епископские послания и прочие тексты; ср. Saintyves, Corpus, 163 sq.). Иногда преемственность культа сохраняется от эпохи неолита вплоть до наших дней. Так, в термальном источнике Гризи (коммуна Сен-Симфорьен-де-Мармань) находили предметы, представлявшие собой совершенные по обету приношения неолитической и римской эпох (Vaillat, Le culte des sources dans la Gaule antique, 97—98). Сходные следы неолитического культа (кремни, расколотые на части в знак благодарственного приношения) обнаружены и в так называемом источнике Святого Спасителя (Компьеньский лес; ibid., 99). Зародившийся еще в доисторические времена, культ этот перешел к галлам, затем — к галло-римлянам, у которых его заимствовали и усвоили христиане. В Сент-Морице вплоть до последнего времени сохранялись древние культовые постройки, восходящие к бронзовому веку (Pettazzoni, La religione primitiva in Sardegna, 102). Следы культа той же эпохи обнаружены и в коммуне Бертиноро (провинция Форли), неподалеку от современного источника хлористых вод (Pettazzoni, 102—103). В Англии рядом с доисторическими могильными холмами и мегалитами мы встречаем источники, которые местные жители считают чудодейственными и целебными (ibid.). Наконец, стоит упомянуть ритуал, практиковавшийся на озере Сент-Андеоль (горный массив Обрак) и описанный святым Григорием Турским (544—595). Отправлялись туда на телегах и три дня пировали вокруг озера, принося ему в дар белье, одежду, шерстяные нитки, сыр, пироги и т. п. На четвертый день поднималась сильная буря, за которой следовал дождь (очевидно, это был варварский обряд, призванный предотвратить дождь). Священник по имени Пар-фений, после тщетных попыток убедить крестьян отказаться от языческого ритуала, построил церковь, куда местные жители и стали в конце концов приносить дары, прежде предназначавшиеся озеру. Тем не менее обычай бросать в волны озера пироги и старые ненужные вещи сохранился до XIX века; паломники, уже не понимая смысл обряда, все еще бросали в озеро рубахи и штаны (ср. Saintyves, Corpus, 189—195).

В уже цитировавшейся монографии Петтац-цони о первобытных верованиях жителей острова Сардиния мы находим превосходный пример устойчивости и преемственности культа вод в рамках различных религиозных систем, в которые он последовательно включался. Протосарды поклонялись источникам, принося им жертвы и устраивая рядом с ними святилища в честь Sarder Pater (Op. cit., 29 sq., 58). Поблизости от храмов и вод происходили ордалии (суды божий); этот религиозный феномен характерен для всего средиземноморского региона². Следы этой водной ордалии по-прежнему сохраняются в поверьях и фольклоре Сардинии. Культ вод мы обнаруживаем и в доисторической Сицилии (с. 101 sq.). В Лилибео (Марсала) греческий культ Сибиллы наложился на местный первобытный культ, центром которого являлась залитая водой пещера; именно туда отправлялись протосицилийцы для ордалий и пророчеств. В эпоху греческой колонизации там уже преобладала прорицательница Сибилла, а с приходом христианства — поклонение Иоанну Крестителю, которому в XVI веке возвели алтарь в старой пещере, вплоть до наших дней остающейся целью паломничеств к чудодейственным водам (ibid., 101).

Рядом с водами часто располагались оракулы. Неподалеку от храма Амфиарая в Оропе люди, исцелившиеся благодаря оракулу, бросали в воду монетки (Павсаний, I, 34, 4). Пифия перед прорицаниями пила из источника Кассотис. Воду из находившегося в гроте источника пил и предсказатель в Колофоне (Ямблих, De Myst., Ill, 11). В Кларосе жрец спускался в пещеру, пил воду из таинственного источника (hausta fontis arcani aqua) и отвечал в стихах на поставленные ему мыслью вопросы (super rebus quas quis mente concepit; См.: Тацит, Анналы, II, 54; о кларосском оракуле см. также Picard, Ephese et Claros, Paris, 1922, p. 112 sq.)- Воды даруют пророческую способность — эту архаическую интуицию мы находим в чрезвычайно обширном регионе. Вавилоняне, например, именовали океан «домом мудрости». Герой вавилонской мифологии Оаннес, полурыба-получеловек, выходит из моря и открывает людям основы земледелия, письма и астрологии (см. тексты у A. Jeremias, Hanbuch, 39—40).

68. Водные эпифании и божества вод. — Культ вод — рек, источников и озер — существовал в Греции до прихода индоевропейцев и до всякого мифологического осмысления и оформления религиозного опыта. Следы этого архаического культа сохранялись вплоть до эпохи заката эллинской культуры. Павсаний (VIII, 38, 3—4) еще успел изучить и описать церемонии, происходившие у источника Хагно на склонах аркадской горы Ликеон; в период жестоких засух туда являлся жрец бога Ликеона; он приносил жертвы и бросал в источник дубовую ветвь. Этот древний ритуал — один из элементов «дождевой магии». Как рассказывает Павсаний, после совершения обряда над водой поднималось легкое дуновение, подобное облачку, и вскоре начинался дождь. Мы не встречаем здесь какой-либо религиозной персонификации; действующая сила заключена в самом источнике, и сила эта, освобожденная с помощью особого ритуала, вызывает дождь.

Культ рек был известен Гомеру. Так, троянцы приносили в жертву Скамандру животных и бросали в его волны живых лошадей; Пелей жертвует истокам Сперхия пятьдесят овец. Скамандр имел особых жрецов; Сперхию были посвящены алтарь и ограда. Посейдону и морским божествам приносили в жертву быков (материалы и библиографию см. у Nilsson, Geschichte, 220, прим. 3). Жертвоприношения рекам совершали и другие индоевропейские народы: кимвры (приносившие жертвы Рейну), франки, германцы, славяне и др. (ср. Saintyves, Corpus, 160). Гесиод (Op. cit., ст. 737 ел.) упоминает жертвы, приносившиеся при переходе через реку (данный обряд имеет немало этнографических параллелей: западно-африканские массаи при переходе реки всякий раз бросают в нее пучок травы; центрально-африканские баганда в подобных случаях приносят в жертву зерна кофе и т. д.; ср. Frazer, Folklore of Ancient Testament, II, 417). Иногда эллинские речные боги имели антропоморфные черты; например, Скамандр сражается с Ахиллом (Илиада, XXI, 124). Но чаще всего их представляли в виде быков (Nilsson, 221). Самым известным из всех речных богов был Ахелой. А Гомер видит в нем даже великого бога, главное божество всех рек, морей и источников. Известен поединок Ахелоя с Гераклом; культ Ахелоя существовал в Афинах, Оропе, Мегаре и многих других городах. Имя его истолковывали по-разному, вероятнее всего оно означало попросту «воду» (Nilsson, 222).

Описывать всю водную мифологию греков нет смысла: она чрезвычайно обширна и имеет довольно смутные очертания. В постоянном процессе мифотворчества возникают новые образы, повторяющие один и тот же мотив: из вод рождаются водные божества. Некоторые из этих персонажей заняли важное место в мифологии — например, морская нимфа Тефида, Протей, Главк, Нерей, Тритон. Образы этих нептунических божеств не вполне отделились от водной стихии (туловище морских чудовищ, хвост рыбы и т. п.). Они обитают в морских глубинах, являясь их владыками. Подобно стихии, от которой они никогда окончательно не отделяются, божества эти переменчивы и своенравны; добро совершают они с такой же легкостью, как и зло, но чаще всего, подобно самому морю, приносят беду. В большей степени, чем прочие боги, они существуют вне времени и вне истории. Возникшие во времена, близкие к эпохе создания мира, они, однако, лишь в исключительных случаях участвуют в его судьбах. Может быть, их жизнь менее божественна, чем жизнь других богов, зато они ближе к той исконной стихии, которую представляют.

69. Нимфы. — Кто из греков мог похвалиться тем, что знает имена всех нимф без исключения? Каждая река, каждый источник, каждый ключ имел свое божество. Их породило отнюдь не воображение греков: они жили в водах с начала мира, а от греков получили, вероятно, имена и человеческий облик. Живое течение воды, ее журчание, ее волшебство, исходящая от воды сила, — вот откуда произошли нимфы. Греки, самое большее, отделили их от той стихии, с которой нимфы прежде были слиты. Самостоятельные, персонифицированные, наделенные всем очарованием и престижем водной стихии, они получили собственную мифологическую историю, вошли в эпос; к ним стали обращаться за чудотворной поддержкой. Как правило, они являлись матерями местных героев (Nilsson, 227). Низшие божества определенных мест, они хорошо известны людям; им поклоняются и приносят жертвы. Самые знаменитые среди них — это сестры Фетиды, нереиды, или, как называл их еще Гесиод, океаниды (Теог., ст. 364), водные нимфы в полном смысле слова. Прочие же нимфы — это по большей части божества отдельных источников. Но они живут также в пещерах, где присутствует влага. «Пещера нимф» становится общим местом эллинистической литературы, самым «ученым», а значит, самым «профанным», самым далеким от исконного религиозного смысла выражением первоначального комплекса Вода — космическая Пещера — блаженство — плодородие — мудрость. Воплотившись в конкретных образах, нимфы начинают влиять на человеческую жизнь. Они становятся божествами-покровительницами родов и Kourotrophoi, воспитывают детей, учат их быть героями (ср., например, Еврипид, Елена, ст. 624 sq.). Почти всех греческих героев воспитали нимфы или кентавры — иначе говоря, сверхчеловеческие существа, причастные силам природы и господствующие над ними. Героическая инициация никогда не имеет «семейного» характера и даже, как правило, не является «гражданской»; она происходит не в городе, но в лесу, в зарослях, чащах и т. п.

Поэтому наряду с почитанием существовал и страх перед нимфами (как и перед другими духами природы). Нимфы часто похищают детей, а иногда убивают их из ревности. На могиле пятилетней девочки мы читаем следующую надпись: «Не смерть похитила меня — милое и послушное дитя, — но унесли наяды» (CIG 6291, цит. у Jeanmaire, Couroi et Couretes, 295). Нимфы опасны еще в одном отношении: они могут помутить рассудок у тех, кто нечаянно встретит их в знойный полдень. Середина дня — время эпифании нимф. Тот, кто их видит, становится жертвой нимфолептического безумия или восторга, — например, Тиресий, случайно увидевший Палладу и Харикло, или Актеон, встретивший Артемиду с ее нимфами. Поэтому в середине дня не следует приближаться к источникам, ключам и потокам, а также к тени некоторых деревьев. Более позднее поверье говорит о пророческом исступлении, овладевающем теми, кто видит появляющийся из воды образ: speciem quamdam e fonte, id est effigiem Nymphae (Festus цит. у R. Caillois, Les demons du midi, «Rev. Hist. Rel.», t. 116, № 1, 1937, p. 77). Во всех этих верованиях по-прежнему присутствует мотив пророческих свойств воды, хотя и осложненный неизбежными мифологическими наслоениями, а главное — сохраняется двойственное чувство страха и неодолимого влечения к воде, которая и вызывает распад («чары» нимф приводят к безумию, к разрушению личности) и способствует произрастанию, которая губит и в то же время помогает рождению.

70. Посейдон, Эгир и пр. — Однако над Ахелоем, Фетидой и другими второстепенными водными божествами возвышался Посейдон. Море, когда оно становится бурным, утрачивает свои «женские» качества (дремлющее, безмятежное блаженство; мягкие, «волнообразные» чары искушения) и приобретает отчетливо мужские черты. При разделе мира между сыновьями Кроноса Посейдону досталась власть над океаном. Гомер знает Посейдона как бога моря; дворец его находится на дне морском, символ Посейдона — трезубец (первоначально — зубы морских чудовищ). Если Нильссон правильно читает микенскую надпись из Asime Poseidafonos, то имя этого бога восходит к микенской эпохе (Nilsson, 416). Посейдон также — бог землетрясений, которые греки объясняли разрушительным действием воды. Грозные валы, с шумом разбивающиеся о прибрежные скалы, напоминают подземные толчки. Подобно морской стихии, Посейдон дик, суров и коварен. Его мифологический образ не содержит каких-либо моральных характеристик: Посейдон слишком близок нептуническому лону, чтобы признавать иной закон, кроме того, который задан его собственным способом существования. Посейдон открывает нам один из принципов космического устройства: воды предшествуют творению и периодически поглощают сотворенное. В Посейдоне воплощена абсолютная независимость нептунической стихии, равнодушной к богам, людям, истории, самоудовлетворенно замкнутой в собственной текучести, не ведающей ни о заключенных в ней зародышах жизни, ни о тех потенциальных «формах», которые носит она в самой себе и время от времени растворяет.

Эгир (eagor, «море») скандинавской мифологии воплощал беспредельный океан. Его супруга, коварная Ран (raena, «грабить») раскидывает по всему морскому простору свои сети; все, что в них попадает, увлекается на дно, в ее подводное жилище. К Ран попадают утопленники; в жертву ей приносят брошенных в море людей. От Эгира и Ран родились девять дочерей, каждая из которых представляет определенный аспект морской стихии или момент морской эпифании: Кольга (бурное море), Бильга (зыбь), Дуфа (ныряльщица), Графн (грабительница), Драфн (грозные валы, все сметающие на своем пути) и т. д. На дне океана стоит великолепный дворец Эгира, где иногда собираются все боги. Именно там происходил, например, знаменитый пир богов вокруг огромного котла, похищенного Тором у великана Гюмира (еще одно морское существо); в этом волшебном котле пиво варилось само собою. Туда является Локи, чтобы нарушить доброе согласие между богами, оклеветав их всех вместе с их божественными супругами (ср. Локасенна); в конце концов его подвергают жестокому наказанию, привязав к скале на дне моря.

Чудесный котел Гюмира имеет аналогии в мифах других индоевропейских народов (ср. Dumezil, Le festin d'immortalite). Он служит для приготовления божественного напитка амброзии. В данной главе нас интересует одна характерная деталь: большинство волшебных котлов кельтских преданий были найдены на дне моря или озера (А. С. Brown, цит. у Krappe, La genese des mythes, 209). Название чудесного котла ирландских легенд Муриас происходит от слова muir, «море». В воде заключена магическая сила; котлы, горшки, чаши суть вместилища этой силы, которую нередко символизируют божественный напиток, амброзия или «живая вода»; они даруют бессмертие или вечную молодость, превращают их обладателей в бога, героя и т. д.

71. Водные символы и животные. — Драконы, змеи, улитки, дельфины, рыбы и т. д. — все это символы воды; они скрываются в глубине океана, исполненные сакральной силы морских пучин; они дремлют в озерах или пересекают реки, управляя дождями, влагой, наводнениями, контролируя таким образом вселенское плодородие. Драконы обитают на облаках или в озерах; они повелевают молниями; разверзнув небесные воды, драконы оплодотворяют поля и женщин. В дальнейшем мы еще вернемся к многозначной символике драконов, змей, раковин и т. д., в настоящем же параграфе мы можем лишь коснуться той роли, которую играет дракон в культурах Китая и Юго-Восточной Азии. Дракон и змея³, согласно «Чжуан-цзы», это символ жизненных ритмов (Granet, La pensee chinoise, 135), поскольку дракон воплощает дух вод, гармоничное колебание которых питает жизнь и делает возможной цивилизацию. Дракон Ин соединяет воды и правит дождями, ибо сам он есть воплощение влажного начала (Granet, Danses, I, 353— 356, прим.). «Когда свирепствует страшная засуха, делают образ дракона Ин, после чего начинается дождь» (ibid., 361; ср. Frazer, The Magic art and the evolution of Kings, I, 297 о китайских ритуалах призывания дождя с помощью фигуры дракона).

Комплекс «дракон — гром — плодородие» часто встречается в древнекитайских текстах (ср. Granet, Danses, I, 344—350; II, 555; Karlgren, Some fecundity symbols, 37, etc.). «У громового зверя туловище дракона и голова человека» (Granet, II, 510). От слюны дракона забеременела девушка (Karlgren, 37). Фу-си, культурный герой, один из творцов китайской цивилизации, родился в озере, знаменитом своими драконами (Chavannes, Memoires de Sse-Ma-Tsien, I, 3 sq.). «Отца (Као-цзу) звали Тяй-Кон, а его мать — почтенной Лиу. Однажды, когда почтенная Лиу спала на берегу большого пруда, ей приснилось, что она встретилась с богом. В то же мгновение ударил гром, засверкали молнии и наступила великая тьма. Тяй-Кон вышел узнать, что случилось и увидел над своей супругой покрытого чешуей дракона; после чего Лиу забеременела, а затем родила Као-Цзу» (Сыма Цянь, Исторические записки, II, 325).

В Китае дракон — символ небесный и водный — всегда связывался с императором, который служил представителем космических ритмов, обеспечивая плодородие земли. Когда же эти ритмы нарушались, а космическая и социальная жизнь приходили в расстройство, император знал, каким образом следует обновить ее творческую силу и восстановить порядок. Чтобы обеспечить процветание своей державы, государь из династии Хья ел драконов (Granet, Civilisation chinoise, 206). Таким образом, драконы — хранители космических ритмов — выходили на сцену всякий раз, когда сила, на которой основывалась власть династии Хья, убывала или, напротив, возрождалась (ibid.). После смерти, а иногда и при жизни, император возвращался на небо; например, Хуан-ди, Желтый Государь, был взят на небо бородатым драконом вместе со своими женами и советниками, в числе семидесяти человек (Сыма Цянь, Исторические записки, III, 2-я часть, 488—489).

В китайской, континентальной по своей структуре, мифологии дракон, водный символ, со временем все сильнее наделялся небесными свойствами. Оплодотворяющая сила воды концентрируется в облаках, т. е. в верхней области. Комплекс «плодородие — вода — царская власть» (или святость) лучше сохранился в мифологиях Юго-Восточной Азии, где Океан представлял собой основу всякого бытия и владыку всех сил. J. Przyluski проанализировал большое число южноазиатских и индонезийских легенд и поверий, имеющих одну общую черту: своим исключительным статусом («царя» или «святого») герой обязан тому, что произошел на свет от водного животного. В Аннаме первый мифический владыка именуется лонг кван, «царь-дракон». В Индонезии, по свидетельству Чао-Жу-Ква, цари Сан-фо-цзи носили титул лонг цзин, «дух, семя нага» (ср. Przyluski, La princesse a Vodeur de poisson, 276). Наги — это женский водный дух, который играет в Южной Азии примерно ту же роль, что дракон в Китае. В своем морском облике или же в виде «пахнущей рыбой принцессы» наги соединяется с брамином и основывает царскую династию (индонезийские версии мифа, Чампа, Пегу, Сиам и т. д.). Согласно одной палангской легенде, наги Тхусанди влюбилась в государя Тхурия, сына Солнца⁴; от их союза родились три сына: первый стал китайским императором, второй — царем палангов, третий — владыкой Пагана. Согласно Седжарат Малайу, царь Суран спустился в ящике из стекла на дно Океана, был хорошо принят его обитателями и женился на дочери владыки. От этого брака родилось трое сыновей, первый из которых стал царем Палембанга.

В Южной Индии верят, что один из предков династии Палава взял в жены наги и получил от нее знаки царской власти. Связанные с наги мотивы присутствуют и в буддийских преданиях; они обнаруживаются даже в северных областях Индии, в Уддьяне и Кашмире. Цари Чота-Нагпура также происходят от нага (дух змеи) по имени Пундарика; у него было «зловонное дыхание» (эта деталь напоминает «пахнущую рыбой владычицу»). Согласно преданию, сохранившемуся в Южной Индии, мудрец Агастья родился вместе с Васиштхой от союза Митры и Варуны с апсарой Урваши. Поэтому его называют Кумбхасамбхава (рожденный от Кумбхамата, «богини-кувшина») и питабдхи («проглотивший океан»). Агастья взял в жены дочь Океана (Oppert, Original inhabitants, 24, 67—68). А в Девупанишадах рассказывается о том, как боги спросили у Великой Богини (деви), кто она и откуда происходит, и получили следующий ответ: «Место моего рождения — в воде, в глубинах океана; тот, кому оно известно, попадет в обиталища Деви». Эта богиня была лоном всех вещей: «Я создала в начале отца этого мира» (тексты у Oppert, 425—426; ср. мою книгу Yoga, 292 sq.).

Всем эти предания ясно указывают на сакральное значение и освящающую функцию воды. Морские духи даруют верховную власть и святость; магико-религиозная сила пребывает в глубинах Океана, она переходит к героям⁵ через посредство женских мифологических существ (наги, «владычица, пахнущая рыбой» и т. д.). Духи-змеи обитают не только в морях и океанах, но также в озерах, прудах, источниках и родниках. В Индии и других странах культ змей и духов змей, частью какого бы религиозного комплекса он ни являлся, сохраняет эту магико-религиозную связь с водами (ср., например, Vogel, Serpent worship, passim). Змеи или духи-змеи всегда живут рядом с водой или являются ее владыками; эти духи — хранители и покровители источников жизни и бессмертия, равно как и всех символов и атрибутов, связанных с жизнью, плодородием, героизмом, бессмертием и «сокровищами».

72. Символика потопа. — Почти все мифы о потопе связаны с идеей «поглощения» человечества водой, создания нового человечества и начала новой эпохи. В основе их лежит циклическая концепция Космоса и истории: вселенская катастрофа упраздняет одну эпоху и открывает новую, в которой будут действовать «новые люди». Эту циклическую теорию подтверждает и усиливает аналогия с лунарными мифами, с их мотивами наводнения и потопа, поскольку Луна является по преимуществу символом ритмического становления, смерти и последующего воскресения. Лунным фазам подчинены обряды инициации (когда неофит «умирает», чтобы «ожить»); они тесно связаны с наводнениями и потопами, которые уничтожают старый человеческий род и создают условия для появления нового человечества. В мифологии народов, живущих на побережье Тихого океана, племя или род происходят, как правило, от мифологического животного, уцелевшего после водной катастрофы (Hentze, 14, 24). Предок рода спасается при кораблекрушении или представляет собой потомка лунного животного, вызвавшего наводнение.

В настоящей главе мы можем не останавливаться специально на циклической концепции поглощения водами и периодического возрождения — концепции, лежащей в основе всех «географических» мифов и мифов об апокалипсисе (Атлантида и т. д.). Здесь нам важно подчеркнуть универсальный характер нептуническои мифологии и внутреннюю связь ее главных мотивов. Воды предшествуют всякому творению и периодически возвращают сотворенное к истокам — с тем, чтобы «растворить» его в себе и очистить, и в то же время возродить, обогатив новыми, прежде скрытыми возможностями. Человечество периодически уничтожается потопом или наводнением из-за своих «грехов» (в большинстве мифов тихоокеанского региона причина катастрофы — некая ритуальная вина). Но человеческий род никогда не погибает окончательно; он возникает в новом облике и, покорный прежней судьбе, ждет повторения той же катастрофы.

Едва ли здесь можно говорить о каком-то «пессимистическом» понимании жизни. Перед нами, скорее, спокойный, умиротворенный взгляд на мир, обусловленный самой интуицией Воды — Луны — Вселенского становления. Миф о потопе и все, что с ним так или иначе связано, показывает нам, что жизнь может быть осмыслена не только со стороны человеческого сознания; воспринятая с нептуническои точки зрения,

она кажется чем-то хрупким и непрочным, нуждающимся в периодическом поглощении водой. Чтобы обрести возможность нового рождения, все формы должны пройти через разложение, распад — такова их общая судьба. И если бы «формы» подобным образом периодически не обновлялись, они бы обветшали, «износились», утратили свои творческие потенции, угасли окончательно и бесповоротно. «Злые дела» и «грехи» могли бы безнадежно испортить человечество; лишенное зародышей и ростков созидания, одряхлевшее и бесплодное, оно бы зачахло. Вместо медленного регресса к «дочеловеческим» или «недочеловеческим» формам жизни потоп приводит к резкому, мгновенному поглощению водами, в которых «смываются» грехи и из которых возникает человечество возродившееся и обновленное.

73. Краткие выводы. — Итак, все метафизические и религиозные значения воды образуют в своей совокупности вполне связную и стройную систему. Водной космогонии соответствуют — на антропологическом уровне — гилогении, представление о том, что человеческий род происходит из воды. Потопу или погружению в пучину целых континентов (Атлантида) — космический феномен, повторяющийся с циклической регулярностью — соответствует на человеческом уровне «вторая смерть» души (заупокойные возлияния, «влага», leimon подземного царства и т. д.). Но как на космологическом, так и на антропологическом уровне погружение в воду означает не окончательную, «последнюю» гибель, но лишь временное возвращение в сферу неясного и неоформленного, за которым следует новое творение, новая жизнь или новый человек (смотря по тому, с каким феноменом — космическим, биологическим или сотериологическим — имеем мы дело в данном конкретном случае). С точки зрения структуры «потоп» сопоставим с «крещением», а заупокойные возлияния или нимфолептический восторг — с лустрацией новорожденных или ритуальными весенними купаниями, обеспечивающими здоровье и плодородие.

В какую бы религиозную систему ни входили воды, функция их всюду одна и та же: они разлагают, растворяют, упраздняют существующие формы, «смывают грехи» и в то же время очищают и возрождают. Их удел — предшествовать Творению и поглощать его в себе; им не дано выйти за границы собственного способа бытия, иначе говоря — обнаружиться, явиться в определенных формах. Воды не могут вырваться из сферы потенциального, скрытого, непроявившегося, из области ростков и зародышей. Все, что есть форма, реализуется «над» водами и через отделение от них. Зато любая «форма», отделившаяся от воды и переставшая быть потенциальной, подчиняется закону времени и жизни: она ограничивается, получает собственную историю, оказывается причастной всеобщему становлению, испытывает порчу и, в конце концов, дряхлеет и внутренне совершенно истощается — и помешать этому может лишь возрождение через периодическое погружение в водную стихию, «потоп», за которым всякий раз следует новая «космогония». Ритуальные лустрации и очищения посредством воды имеют своей целью мгновенную, «разовую» актуализацию «времени оного», in illo tempore, времени творения; это символическое повторение, воспроизведение рождения мира или «нового человека». Всякий контакт с водой, осуществляемый с религиозной целью, заключает в себе два ключевых момента космического цикла — возвращение в стихию вод и новое творение.

^ ^ ^

 

Примечания:

Глава 1:

1 Впрочем, мана не является панмеланезийским представлением: она неизвестна на Снтонг-Яве (к сев.-вост. от Соломоновых о-вов), на Вогео (Новая Гвинея, Hogbin, Mana, р. 268 sq.), на Вагаваге, Тубетубе и т. д. (Capell, The word «mana», p. 92). текст

2 Можно было бы попытаться оправдать и спасти — в перспективе христианства — те иерофании, которые предшествовали чуду Воплощения, представив их в качестве последовательного ряда прообразов этого воплощения. Вместо того, чтобы в «языческих» модальностях сакрального (фетиши, идолы и т. п.) видеть лишь бессмысленные и извращенные фазы религиозного чувства, через которые прошло человечество, падшее в результате первородного греха, можно было бы попытаться интерпретировать их как отчаянные попытки предвосхитить тайну Воплощения. И тогда вся религиозная жизнь человечества — религиозная жизнь, выраженная в диалектике иерофании, — предстала бы с этой точки зрения лишь как вечное чаяние Христа. текст

Глава 2:

1 Тем не менее, их нельзя сводить к простому олицетворению небесного свода, как это делает, например, Петтаццони. Первоначальным, исконным элементом является именно антропокосмическая структура их личности. Вотйобалуки, к примеру, говорят о Бунджиле как о «Великом Муже», который жил некогда на земле, а ныне обретается на небесах (Howitt, 489). Натуралистические черты почти полностью отсутствуют в образе Мунгангауа («Наш Отец»), который, тем не менее, является одним из самых древних верховных существ у австралийских аборигенов (ср. Howitt, 616 sq.; Schmidt, III, 591 sq.). текст

2 Pettazzoni, Dio, 365 дает список «первобытных» небесных божеств, не имеющих собственного культа, или с культом, слабо разработанным. Список этот, однако, нуждается в исправлении с учетом материалов, упорядоченных и прокомментированных Шмидтом в шести первых томах его Ursprung der Gottesidee (исследования Schebesta, Gusinde, Koppers, Vanoverbergh). См. критическую библиографию в конце настоящей главы. текст

3 Первым европейцем, наблюдавшим эту церемонию, стал Чебеста. Во время бури семанги расцарапывают икры ног бамбуковыми ножами, проливают на землю несколько капель крови — приношение богине Мануад, — а остальное разбрызгивают в разные стороны, восклицая: «Уйди прочь! Уйди прочь!», и призывают Бога Грома: «Та Педн! Я не упорствую, я плачу за свой грех!» Или: «Ох! Ох! посмотри на меня, выслушай, приклони ко мне слух твой! Та Педн, я не обманываю, я расплачиваюсь за свой проступок. Я боюсь твоего грома!» (Schebesta, 149; Schmidt, III. 178 sq., 190 sq.). Эта искупительная кровавая жертва — с помощью которой семанги «платят» (небесному) Богу Грома за свои прегрешения — и есть их единственный культовый акт; никаких других молитв у них нет. текст

4 Многие племена Западной Африки поклоняются определенным камням именно по причине их связи с культом богов Неба. Так, кассуна-бура называют подобные камни Уэ (по имени своего небесного бога); их почитают приносят им жертвы племена кассуна-фра; габе совершают жертвоприношения менгирам, заключающим в себе, по их представлениям, небесное божество Амма; в других районах Африки поклоняются «камням грома» (ср. Frazer, 91 sq.). текст

5 Не следует, впрочем, забывать, что двуполость — это исконная характеристика божества. Приблизительная, как и большинство мифологических «формул», она представляет собой одну из первых попыток выразить понятие «тотальности», «совпадения противоположностей», coincidentia opposttorum (§ 159). текст

6 Подобным образом, например, юрак-самоеды приносят на вершине своих гор в жертву небесному богу Нуму белого оленя (Op. cit., 238). Точно также совершают жертвоприношения духу Неба, Бугу, тунгусы (Op. cit., 243). У коряков, чукчей и эскимосов древний культ бога Неба включил в себя тотемические, анимистические и матриархальные элементы, которые Гас считает второстепенными (p. 261). Ср. также J. Haeckel, Idolkult und Dualsystem bei den Viguren, S. 142 sq. текст

7 Кай Доннер попытался истолковать Нум через согдийское ном, «закон» (ср. греч. nomos), термин, который центрально-азиатские народы в эпоху господства уйгуров распространили, как он полагал, вплоть до Крайнего Севера. Даже если допустить, что подобная этимология подтверждается фактами (а это не так, см. библиографию), она может свидетельствовать лишь о лексическом заимствовании, поскольку само представление о верховном небесном божестве во всех арктических и северо-азиатских регионах является вполне автохтонным. текст

8 Фр. Хоммельс связывал шумерский термин дингир («Бог», «блестящий», «сияющий») с тюрко-монгольским тенгри («Небо», «Бог»). Со своей стороны, П. А. Бартон полагает, что представление о небесном боге Ану пришло в Месопотамию из Центральной Азии уже к концу доисторической эпохи (Semitic and Hamitic Origins, Philadelphia, 1934, p. 246, 369). Действительно, начиная с IV тысячелетия до н. э., можно обнаружить определенные контакты между палео-восточными культурами (Элам) и культурами «каспийской» и алтайской (т. е. прототюркскими; см. библиографию, исследования М. Ebert, G. Hermes, W. Amschler, W. Koppers, E. Erzfeld). Однако, конкретный вклад каждой из этих доисторических культур до сих пор остается неясным. С другой стороны, восточные влияния, достигавшие северных окраин нынешней России, прослеживаются уже в III тысячелетии (ср. работы Tallgren'a). Как бы то ни было, не подлежит сомнению следующее: 1) бог Неба относится к самым древним прототюркским культурным слоям; 2) между ним и индоевропейским богом Неба существует поразительное сходство; 3) в целом структура религиозного сознания индоевропейцев ближе к религиозности прототюрков, нежели к религии какого-либо иного палео-восточного или средиземноморского народа. текст

9 В Гесиодовом мифе Урана рождает Земля (Гея) — отзвук теллурической религии, принадлежащей к доэллинскому субстрату. текст

10 Ту же пару мы находим и в вавилонской мифологии. Эйя, божество вод и мудрости, вместо того, чтобы «героически» сражаться с древними чудовищами, Алсу и Мумму, «связывает» их заклинаниями, а затем убивает (Энума Элиш, I, 60—74). Мардук, получив от собрания богов прерогативы абсолютной власти (принадлежавшей прежде небесному божеству Ану), а также трон, скипетр и palu, начинает поединок с морским чудовищем Тиамат. Перед нами действительно «героическая» борьба, и тем не менее главным оружием Мардука остаются «сети», «дар его отца, Ану» (IV, 49; в главе I, 83 Мардук назван сыном Эй но каким бы ни было его происхождение, сущность неотделима от понятия магической верховной власти). у «связывает» Тиамат (IV, 95), «заковывает» ее и убивает (IV, 104). Точно так же «заковывает» он всех Демонов и богов, помогавших Тиамат, и бросает их в темницы и пещеры (IV, 111—114, 117, 120). Верховную власть Мардук завоевывает героической борьбой; тем не менее он сохраняет и определенные прерогативы магической верховной власти. текст

11 Роль Индры в индусской религии отнюдь не исчерпывается представленным у нас кратким обзором его иерофании (основанной главным образом на материале ми-Ф°в). Любой божественный образ связан с бесчисленными Ритуалами и обрядами, о которых мы не имеем возможности много говорить в данных параграфах. (Стоит, к примеру, вспомнить о том, что Индра и его «свита» из марутов представляют собой архетип индоарийских «мужских союзов», составленных из молодых людей, которые в ходе своей инициации прошли определенные «испытания»; ср. Stieg Wikander, Der arische Mannerbund, Lund, 1938, p. 75 Sq,). Данное уточнение следует отнести ко всем упоминаемым у нас божествам. текст

12 Существует и обратный феномен: местный бог становится благодаря «истории» богом верховным и присваивает себе авторитет и атрибуты небесного бога. Ашшур, бог-покровитель одноименного города, заимствует характерные признаки Творца и Верховного Владыки и таким образом переходит в ранг бога Неба (ср. Knut Tallquist, Der Assyrische Gott, Helsinki, 1932, 40 sq.). Энума Элиш, читавшаяся в Вавилоне в 4-й день нового года в присутствии Мардука, в Ассирии читалась перед статуей Ашшура (Labat, Le роеmе de la Creation, Paris, 1935, p. 59). текст

Глава 3:

1 Подобную соляризацию нередко испытывает структура верховного существа как такового, а не просто как бога Неба. Но поскольку к анализу божественных «форм» мы еще не приступили, то пока мы занимаемся преимущественно процессом соляризации уранических фигур. "То, конечно, не означает, что лишь подобные образы представляют собой первые личные божественные «формы» в истории или что в других случаях был возможен Прямой переход от высшего существа к солярному богу з посредства верховного существа уранической природы. текст

2 Это влияние, каким бы невероятным оно ни казалось, не следует исключать априори. Ведь пытались же некоторые истолковать определенные аспекты индийской религиозности (хтоническо-погребальные культы, культ змеи, символы детородных органов и т. д.) влиянием туземного, неарийского населения, а значит, аналогичное воздействие первобытных людей на цивилизованные народы считалось возможным. И все же с недавних пор многие этнологи склонны полагать, что самые примитивные коренные племена Индии и, в частности, мунда. никогда не знали оргиастических культов, и следовательно, индоевропейцы никак не могли их заимствовать у туземцев. текст

3 Разумеется, мы здесь имеем в виду не «историческую» связь, но типологическое соответствие. Прежде всякой истории, эволюции, распространения и изменения Данной иерофании существует ее внутренняя структура. По причине недостатка материала чрезвычайно трудно (а для наших конкретных целей даже излишне) с точностью определить, воспринималась ли с самого начала структура данной иерофании в целостности всех своих элементов всеми членами данного общества, и если да, то до какой степени. Для нас достаточно установить, что Могла и чего не могла означать для них эта иерофания. текст

4 Точно так же, как ритуальная «барка усопших» была прообразом профанной лодки, — немаловажная деталь, позволяющая лучше понять истоки некоторых видов человеческой деятельности. То, что называют «покорением природы человеком», представляло собой, по меньшей степени, непосредственное следствие эмпирических открытий, нежели следствие различных «положений» человека в общей системе Космоса, «положений», обусловленных диалектикой соответствующих иерофаний. Металлургия, земледелие, календарь и т. п. — все это зародилось через осмысление человеком одной из этих космических «ситуаций». К данной проблеме мы еще вернемся. текст

Глава 5:

1 Данная концепция сохранилась и в позднейшем философском умозрении. «Сухая душа — мудрейшая и наилучшая», — говорит Гераклит (фр. 74). В греческой сотериологии нередко встречалась боязнь того, что вода «растворит» лишенные телесной оболочки души, заставит их дать ростки и таким образом вновь повергнет в круговорот низших форм жизни. В одном орфическом Фрагменте (Климент, Стром., VI, 2, 17, 1; Kern, 226) говорится: что «вода есть смерть для души», а Порфирий (Пещера нимф, 10—11) объясняет стремление умерших душ к влаге свойственной им жаждой перевоплощения. В позднейшем умозрении связанные с произрастанием функции души утратили свое прежнее значение, поскольку лучший удел видели теперь в сфере post mortem, т. е. не в возвращении к космическому круговороту, но, напротив, в бегстве от мира органических форм к горнему миру, к небесным пределам. Отсюда особое значение, которое придавалось солнечным путям, «сухости» и т. п. текст

2 В Лузитании еще в римские времена почитали автохтонного бога Тонгоэнабиага, — по всей видимости, божество «источника, рядом с которым приносили клятвы» (Vasconcellos, Religioes, II, 239 sq.). текст

3 Китайцы никогда не отличали вполне змею от мифологического животного (ср. Granet, Danses et legendes, II, 554). текст

4 Стоит обратить внимание на следующую оппозицию: змей (рыба, морское чудовище, символ вод