2020-01-14
456
47. Луна и Время. — Солнце всегда остается равным и тождественным самому себе, не ведая какого-либо «становления». Луна же, напротив, это светило, которое растет, убывает и исчезает; светило, чья жизнь подчинена всеобщему закону рождения, изменения и смерти. Подобно человеку, Луна имеет свою собственную и весьма драматическую «историю», ибо ее ущерб, как и дряхление человека, завершается «смертью». В течение трех ночей звездное небо остается безлунным, но за этой «смертью» всегда следует «возрождение: «молодой месяц», новолуние. Исчезновение Луны во мраке, ее «гибель» никогда не бывают окончательными. В одном вавилонском гимне, обращенном к Сину, сказано, что Луна — это «плод, который растет сам из себя» (Furlani, La religione babilonese — assira, vol. I. Bologna, 1929, p. 155). Луна возрождается из своей собственной субстанции, в силу предначертания своей собственной судьбы.
Это вечное возвращение к первоначальным формам, это бесконечное чередование превращают Луну во светило жизненных ритмов по npeимуществу. А потому не удивительно, что Луна управляет всеми космическими сферами, подчиненными закону циклического становления: водами, дождем, растительностью, плодородием. Фазы Луны явили человеку конкретное время, отличное от астрономического времени, открытого лишь впоследствии. Смысл и магическая сила фаз Луны были вполне известны уже в ледниковый период. Символику спирали, змеи, молнии — а она происходит из интуиции Луны как нормы ритмических изменений и закона плодородия — мы встречаем в культурах ледниковой зоны Сибири (Иркутск, ср. Hentze, Mythes et symboles lunalres, 84 sq., рис. 59, 60). Несомненно, реальное время всюду измерялось посредством лунных фаз. А некоторые кочевые племена охотников и земледельцев (Jager- und Sammler-volker) и в наши дни используют только лунный календарь. Самый древний индоевропейский корень, относящийся к небесным светилам, обозначает Луну — те, (ср. О. Schrader, Sprach-vergl und Urgeschichte, 2-е изд., S. 443 sq.; W. Schultz, Zeitrechnung, S. 12 sq.); в санскритском он дает слово mami, «измеряю». Луна — Универсальная мера. Вся терминология индоевропейских языков, связанная с Луной, происходит от этого корня: mas (санскрит), так (авестийский), mah (старопрусский), menu (литовский), mena (готский), mene (греческий), mensis (латынь). Германцы измеряли время ночами (Тацит, Германия, II). Следы этого архаического способа измерения сохранились в народных традициях европейских народов; некоторые религиозные праздники отмечаются в ночное время, например, Рождество, Пасха, Пятидесятница, Крещение (Kuhn, см. у Hentze, Op. cit., 248).
Время, измеряемое и управляемое фазами Луны, это, если можно так выразиться, время «живое». Оно всегда относится к какой-то биокосмической реальности — дождю или приливу, севу или менструальному циклу. Целый ряд самых различных «сфер космоса» образует связное единство под влиянием или в согласии с лунными ритмами. Первобытное же мышление, постигнув «свойства» Луны, усматривает между этими группами феноменов отношения симпатии, соответствия или тождества. Так, например, с незапамятных времен, по крайней мере, уже в эпоху неолита, одна и та же символика объединяла Луну, Воды, Дождь, плодовитость женщин и животных; урожай, загробную судьбу человека и ритуал инициации. Мысленные обобщения, синтез, ставший возможным через открытие лунного ритма, объединяет разнородные сферы действительности; их структурные соответствия и функциональные аналогии никогда бы не обнаружились, если бы «примитивный», «первобытный» человек не воспринял интуитивно закон периодических изменений этого светила, что он сделал в довольно раннюю эпоху.
Луна служит не только для счета, измерения — она объединяет. Ее «силы» или ее ритмы «сводят к единому знаменателю» бесконечное множество феноменов и смыслов. Весь Космос подчиняется «законам», обретает «прозрачность» и становится постижимым. Теперь мир уже не является безграничным пространством, заполненным разнородными, независимыми друг от друга сущностями: внутри этого пространства мы начинаем различать связи, аналогии и соответствия. Все это, разумеется, происходит отнюдь не с помощью логического анализа действительности, но благодаря все более полной и достоверной интуиции целого. Существуют, правда, особые группы лунарных обрядовых и мифологических элементов, отделившихся от какой-то вполне определенной функции Луны и некоторым образом специализированных (например, однорукие или одноногие мифологические «лунные существа», чьи магические способности могут вызвать дождь), — однако не существует такого лунарного символа, ритуала или мифа, который не был бы так или иначе связан со всей совокупностью лунных «смыслов», свойств и значений, доступных для человека в данную эпоху. В любом отдельном фрагменте присутствует целое. Например, спираль, лунная символика которой была известна уже в ледниковый период, связывается с фазами Луны; но кроме того, она относится к эротической сфере (аналогия вульва = раковина), а также к сферам воды (Луна = раковина) и плодородия (двойной завиток, рога). Жемчуг, который носят в качестве амулета, объединяет женщину с самыми различными силами и реальностями: водными (раковина), лунными (раковина символизирует Луну; она создается из лучей Луны), сексуальными, порождающими и эмбриологическими. Лекарственное растение концентрирует в себе троякую действенность (Луна, воды, растительный мир), пусть даже в сознании того, кто им пользуется, с ясностью присутствует только один тип целебной силы. Каждое из этих свойств или сил, в свою очередь, действует сразу на нескольких «уровнях». Растительность, например, связана с представлениями о смерти и возрождении, о свете и мраке (интерпретированными как отдельные сферы космоса), о плодородии и богатстве. Совершенно изолированных или однозначных символов попросту не существует. «Все пребывает в согласии», в связи, образуя единое целое — космос.
48. Единство лунарных эпифаний. — Совершенно ясно, что подобное единство не может быть постигнуто рассудком, привыкшим действовать аналитически. И даже доступная современному человеку интуиция не способна ухватить во всей полноте то богатство оттенков, связей и переходов, которое предполагает в сознании человека архаической культуры любая космическая реальность (т. е. сакральность). Для этого последнего лунарный символ (амулет, изображение) не только фиксирует и концентрирует все лунные силы, действующие на всех уровнях космоса, но кроме того, благодаря эффективности соответствующего ритуала, утверждает человека в самом средоточии этих сил, увеличивая таким образом его жизненную энергию, делая его существование более насыщенным и «реальным» и, наконец, обеспечивая лучшую судьбу после смерти. А значит, нам нужно всегда помнить о том, что любой архаический религиозный акт (другими словами, любой акт, обладающий каким-либо смыслом) сохраняет синтетический характер, — только так сможем мы избежать опасности рассматривать аналитически, как простое механическое нагромождение все те функции, атрибуты и качества, о которых пойдет у нас речь в дальнейшем. Мы вынуждены разделять на части то, что есть и всегда остается единым. Мы истолковываем через каузальные связи то, что интуитивно воспринималось как целое. Мы используем слова «потому что» и «для того, чтобы», тогда как в архаическом сознании им соответствовал бы оборот «тем же самым образом» (например, мы говорим: «поскольку Луна господствует над водами, ей подчинены растения», а в сущности следовало сказать: «воды и растения подчинены ей тем же самым образом»).
«Свойства» Луны обнаруживаются не через Ряд отдельных усилий аналитического рассудка, но посредством интуитивного постижения; Луна постепенно открывается человеку в полноте, Целостности и нераздельности своих качеств. Возникающие в архаическом сознании аналогии упорядочиваются и систематизируются с помощью символов. Например, Луна появляется и исчезает; улитка показывает и прячет свои рожки; медведь впадает в спячку, а затем выходит из нее, — а потому улитка становится «местом» лунарной иерофании, как в религии древних мексиканцев, где бог Луны Тецшицтекатль изображается запертым в раковине улитки (ср. Wilke, Die religion der Indogermanen, 149, рис. 163); улитка превращается также в амулет и т. д.; медведь становится первопредком человеческого рода, ибо человек, чья жизнь сходна с жизнью Луны, мог быть создан лишь из самой субстанции или посредством магии этого «светила живых существ». Символы, получающие смысл через связь с Луной, суть в то же самое время Луна. Спираль есть и лунная иерофания (т. е. цикл «свет—темнота»), и знак, с помощью которого человек может «перенести на себя» свойства этого светила. Молния также является лунной кратофанией, поскольку ее блеск схож со светом Луны и предвещает дождь, которым ведает Луна. Все эти символы, иерофании, мифы, ритуалы, амулеты и пр., которые мы для удобства квалифицируем как лунарные, в сознании архаического человека составляют единое целое: они связаны аналогиями, соответствиями, переходами, образуя своего рода космическую «сеть» или громадную ткань, где все согласовано и взаимосвязано, где нет ничего отдельного и изолированного. Если же попытаться описать множество лунарных иерофании одной краткой формулой, то, пожалуй, можно сказать, что они открывают нам жизнь, которая периодически повторяет, ритмически воспроизводит самое себя. Все космологические, магические и религиозные значения и смыслы, связанные с Луной, объясняются способом ее существования, иначе говоря, тем, что Луна является «живой» и неисчерпаемой в своем вечном обновлении и возрождении. Интуитивное восприятие космических судеб Луны стало для архаического сознания началом своеобразной антропологии. В «жизни» Луны человек узнал самого себя — не только потому, что его собственная жизнь, подобно жизни всех организмов, имела конец, но прежде всего потому, что «новолуние» придавало смысл его собственной жажде обновления, его надеждам на «возрождение».
Меньшую важность для нас представляет точное определение того, с чем конкретно имеем мы дело в каждом из бесчисленных верований, так или иначе связанных с Луной, — с почитанием самого светила, с обитающим на Луне божеством или, наконец, с мифологической персонификацией Луны. История религии никогда не знала поклонения космическому или теллурическому объекту как таковому, ради самого этого объекта. Сакральный объект, какими бы ни были его форма и субстанция, является священным потому, что открывает человеку высшую реальность или же сказывается ей каким-то образом причастным. Любой сакральный объект всегда нечто воплощает; это нечто — сакральное (§3). Он может воплощать сакральное самим способом своего существования (как, например, небо, Солнце, Луна, Земля) или же своей формой (т. е. символически: например, улитка — спираль), наконец, посредством иерофании (определенное место, определенный камень становятся сакральными; определенный объект освящается через контакт с другим сакральным объектом или с сакральной личностью и т. д.).
А значит, и Луну никогда не почитали ради самой Луны; ей поклонялись во имя того сакрального содержания, которое через нее открывалось, иначе говоря, люди поклонялись сосредоточенной в Луне силе, неисчерпаемой жизни и неиссякаемой действительности, явленным через Луну. Лунарная сакральность познавалась либо непосредственно в иерофании Луны, либо в особых формах, созданных этой иерофанией в продолжение многих тысячелетий, т. е. в порожденных ею образах — олицетворениях, символах и мифах. Анализ различий между этими образами не входит в задачу настоящей главы. Главная наша цель — постижение лунной иерофании как таковой и всего с нею связанного. Точно также мы вправе не ограничиваться лишь явным образом «сакральными» материалами, т. е. лунными божествами и соответствующими мифами и ритуалами. Ведь для архаического сознания все, что обладало значением и относилось к абсолютной реальности, имело сакральный смысл и сакральное достоинство. Символика жемчужины или молнии открывает нам религиозные свойства Луны с такой же точностью, как и анализ лунных божеств вроде вавилонского Сина или греческой Гекаты.
49. Луна и Воды. — Воды подчинены ритмам (дождь, приливы и отливы), кроме того они связаны с прорастанием; по этим причинам они находятся в ведении Луны. «Луна пребывает в водах» (Ригведа, I, 105, 1), «от Луны нисходит дождь» (Айтарейя-брахмана, VIII, 28, 15), — таковы лейтмотивы индуистского умозрения. Имя Апамнапат, «сын воды», первоначально означавшее духа растительности, впоследствии стало применяться и по отношению к Луне и к лунному напитку соме. Ардвисура Анахита, иранская богиня воды, в небесной своей ипостаси была лунным божеством. Син, вавилонский бог Луны, также владычествовал над водами. В одном из гимнов упоминается его животворная эпифания: «Когда ты, словно лодка, плывешь по волнам... чистая река Евфрат насыщается сполна водами...» (Cuneiform Texts, 15—17; 16d). В тексте из «Langdom Epic» говорится, что «воды истекают из своего лона, из лунного источника» (цит. по Albright, Some cruces of the Langdom Epic, p. 68).
Все лунные божества сохраняют в более или менее ясном виде функции и атрибуты, связанные с водой. У некоторых племен американских индейцев Луна или лунное божество является одновременно божеством воды (например, в Мексике, у ирокезов и т. д.). Одно племя центральной Бразилии называет дочь бога Луны «Матерью Вод» (Briffault, The Mothers, II, 632). Хиеронимо де Чавес писал (1576), что, согласно верованиям Мексиканцев, «благодаря Луне все растет и размножается», а кроме того «ей подчинена всякая влага» (Seler, Gesammelte Abhandlungen, IV, 129). Связь между Луной и приливами, отмеченная греками и кельтами, известна также новозеландским маори (Krappe, Geriese des Mythes, 110) и I эскимосам (лунные божества управляют прили-1 вами и отливами; W. Schmidt, Ursprung, III, 496).
Уже в чрезвычайно давние времена была замечена связь дождя с началом лунного месяца. Для целого ряда мифологических персонажей, принадлежащих к весьма несходным культурам (бушмены, мексиканцы, австралийцы, самоеды, китайцы), характерны, с одной стороны, способность вызывать дождь, а с другой — отсутствие руки или ноги (Hentze, Mythes et Symboles, 152 sq.). Их лунарную структуру более чем убедительно доказал Гентце. Кроме того, лунные символы обильно представлены в иконографии этих народов, а их мифы, точно так же, как и соответствующие обряды, носят ярко выраженный лунарный характер. Если воды и дожди подчинены Луне и распределяются чаще всего в согласии с нормой и законом (т. е. в соответствии с лунным ритмом), то водные катастрофы обнаруживают совершенно иной аспект Луны, — Луну как фактор периодически повторяющегося разрушения исчерпанных «форм» и, можно добавить, их восстановления в универсальном, общепланетарном масштабе.
Трехдневному затмению, «смерти» Луны соответствует потоп. Эта грандиозная катастрофа, однако, никогда не бывает окончательной, ибо происходит она «под знаком» Луны и Воды, — реальностей, связанных по преимуществу с возрождением и произрастанием. Потоп несет гибель всему существующему только потому, что прежние «формы» оскудевают и истощаются, но после потопа всякий раз возникает новое человечество и начинается новая история (§ 72). В подавляющем большинстве связанных с потопом мифов рассказывается о том, каким образом удалось спастись единственному индивидууму, от которого ведет свое начало новый род людской. Иногда этот уцелевший человек (это может быть как мужчина, так и женщина) вступает в брак с «лунным животным» и таким образом становится мифологическим предком племени. Так, например, даякская легенда повествует о том, как некая женщина (единственный человек, спасшийся после потопа, вызванного умерщвлением громадного удава, т. е. «лунного животного») порождает новое человечество через совокупление с собакой (а точнее, с палкой для высекания огня, найденной рядом с собакой; Hentze, 24).
Из множества вариантов мифа о потопе мы упомянем лишь одну австралийскую версию (племя курнаи). Однажды громадная лягушка по имени Дак выпила всю воду в мире. Тщетно измученные жаждой животные старались заставить ее рассмеяться, и только когда угорь (или змей) начал перед ней извиваться, Дак не выдержала и расхохоталась; выплеснувшаяся из нее вода стала причиной потопа (Van Gennep, Mythes et legendes d'Australie, p. 84—85). Лягушка — лунное животное: во многих преданиях речь идет о лягушке, которую видят на Луне (Briffault, The Mothers, II, 634—635), лягушка фигурирует в бесчисленных обрядах, имеющих целью вызвать дождь (ibid., Krappe, Geriese, 321, прим. 2). Пастор В. Шмидт объясняет этот австралийский миф тем, что новолуние останавливает течение вод (раздувшаяся лягушка Дак; Ursprung, II, 394— 395). Наконец, Винтуис (Winthuis, Das Zweige-schlechterwesen, Leipzig, 1928, S. 179—181), полемизируя с интерпретацией Шмидта, усматривает в мифе о Дак эротический смысл, — это, впрочем, ничуть не опровергает ни его лунарный характер, ни антропогоническую функцию потопа (который «создает» новое, возрожденное человечество).
Там же, в Австралии, мы находим еще одну версию водной катастрофы, вызванной действием Луны. Однажды Луна, желая укрыться ночью от холода, попросила у человека шкуру опоссума; ей отказали, и чтобы отомстить, она обрушила на землю проливной дождь, затопивший все вокруг (Van Gennep, Op. cit., 46). О том, как Луна, в образе молодой прекрасной женщины, вызвала страшную катастрофу, рассказывают и мексиканцы (Briffault, II, 573). Но во всех этих связанных с Луной катаклизмах (обусловленных, как правило, оскорблением светила или незнанием ритуального запрета, т. е. «грехом», свидетельствующем о духовном падении человечества, об отказе соблюдать нормы, разрыве с космическими ритмами и т. д.), стоит обратить особое внимание на одну общую черту, а именно миф о возрождении, о появлении «нового человека». Вскоре мы убедимся, что этот миф превосходно вписывается в общий контекст сотериологических функций Луны и вод.
50. Луна и растительность. — Связь между Луной, дождем и растительностью была отмечена еще до открытия земледелия. Из единого источника вселенского плодородия происходит и растительный мир, подчиненный той самой периодичности, которой управляют лунные ритмы. Благодаря теплу Луны появляются растения, — сказано в одном иранском тексте (Яшт, VII, 4). Некоторые бразильские племена называют Луну «Матерью Трав» (Briffault, II, 629); во многих регионах (Полинезия, Молуккские о-ва, Меланезия, Китай, Швеция и др.) считается, что на Луне растут травы (ibid., 628—630). Французские крестьяне до сих пор сеют в новолуние, но подрезкой деревьев и сбором овощей они занимаются тогда, когда Луна убывает (Krappe, 100), — явно для того, чтобы не вступать в противоречие с космическим ритмом, разрушая живой организм в период подъема природных сил.
Внутренняя, органическая связь между Луной и растительностью столь сильна, что многие боги плодородия являются в то же время лунными божествами (например, Иштар, египетская Хатор, иранская Анаит и др.). Почти у всех богов растительности и плодородия сохраняются лунарные функции и атрибуты, — даже если их божественная «форма» стала вполне автономной. Син представляет собой кроме всего прочего создателя трав; Дионис — это одновременно и бог Луны, и бог растительности; Осирис совмещает все эти атрибуты — лунные, водные, растительные и земледельческие. С особенной ясностью комплекс «Луна — вода — растительность» обнаруживается в сакральном характере некоторых божественных по своему происхождению напитков, например, индийской сомы или иранской хаомы; последние к тому же персонифицировались в самостоятельных, хотя и бесконечно менее важных, по сравнению с главными богами индоиранского пантеона божествах. Как бы то ни было, в божественном напитке, дарующем бессмертие тому, кто его употребляет, концентрируется сакральная сила Луны, воды и растительности. Это воистину «божественная сущность», ибо она превращает «жизнь» в «абсолютную реальность», т. е-, в бессмертие. Амрита, амброзия, сома, хаома и др. имеют свой небесный прообраз, предназначенный для богов и героев, но они присутствуют и в земных напитках — в соме индийцев ведической эпохи, в вине дионисийских оргий и т. д. Особым своим действием эти «конкретные», земные напитки обязаны соответствующим небесным прототипам. Священное опьянение позволяет причаститься, пусть несовершенным и преходящим образом, к божественному способу бытия, иначе говоря, оно реализует следующий парадокс: человек обретает возможность воистину, по-настоящему быть — и в то же время жить; обладать всей полнотой существования — и одновременно становиться, изменяться. Метафизический удел Луны в том, чтобы жить, оставаясь в то же время бессмертной, познавать смерть как отдых и возрождение, но не как абсолютный конец. Именно с этой судьбой и пытается «солидаризироваться» человек посредством всевозможных мифов, ритуалов и символов, в которых, как мы убедились, сосуществуют сакральные значения Луны, воды и растительности, — и тогда, когда сакральность этих последних обусловлена сакральностью Луны, и в тех случаях, когда воды и растительность представляют собой самостоятельные иерофании. Как бы то ни было, мы всюду находим высшую, последнюю реальность, источник жизни и силы, из которого — прямо или через специальный ритуал освящения — и происходит все живое.
Представление о связях и соответствиях между различными сферами космоса, подчиненными ритмам Луны (дождем, растительностью, плодовитостью животных, духами умерших), обнаруживается даже в такой предельно «чистой» и архаической религии, как религия пигмеев. Празднество новолуния происходит у африканских пигмеев незадолго до начала сезона дождей. Луна, которую они называют Пе, считается «принципом порождения, матерью плодородия и плодовитости» (Trilles, Les Pygmees de la foret equatoriale, Paris, 1933, p. 112). Праздник Луны предназначен исключительно для женщин, подобно тому как в празднестве Солнца участвуют одни лишь мужчины (ibid., 113). Поскольку Луна является в то же время «матерью и обителью привидений», женщины, чтобы ее прославить, натираются глиной и растительными соками и становятся таким образом белыми, словно лунный свет или призраки. Праздничный ритуал состоит в приготовлении алкогольного напитка на основе забродивших бананов; его пьют женщины, обессиленные обрядовыми плясками и долгими молитвами, обращенными к Луне. Мужчины не танцуют и даже не сопровождают ритуал ударами в там-там. Луну, «матерь всего живого», просят удалить духов мертвых и привести с собой плодородие, даровав племени изобилие рыбы, дичи, фруктов и множество детей (Trilles, 115).
51. Луна и плодородие. — Плодовитость живых существ подчинена Луне точно так же, как и плодоносность растений. Иногда связь между плодородием и Луной несколько усложняется ввиду появления новых религиозных «форм», таких, например, как Мать-Земля, аграрные божества и т. п. Но сколько бы религиозных феноменов ни входило в состав этих новых «форм», в них по-прежнему заметен лунный атрибут — высший престиж плодородия, периодического рождения, неисчерпаемости жизни. Например, рога, характерный признак великих божеств плодородия, являются символом божественной Magna Mater. Где бы ни встречались нам рога в неолитических культурах (иконография, быкоподобные идолы и т. п.), они всякий раз указывают на присутствие Великой Богини плодородия (О. Menghin, Weltgeschichte der Sternzeit, 148, 448). Между тем рог есть не что иное, как образ молодого месяца: «Не подлежит сомнению, что рог стал лунным символом ввиду своего сходства с полумесяцем; вполне очевидно, что двойной рог должен означать два полумесяца, т. е. полное обращение светила» (Hentze, Mythes et symboles, 96). С другой стороны, сочетание лунарных символов с символами плодородия часто встречается в иконографии доисторических культур Китая (Каньсу, Ян-чао), где стилизованные рога образуют единый комплекс с «молниями» (дождь — Луна) и ромбами (женский символ; ср. Hentze, рис. 74—82).
Некоторые животные становятся символами или «воплощениями» Луны потому, что их форма или способ существования вызывают ассоциации с судьбой Луны. Это относится к улитке, которая выползает из своей раковины, а затем прячется в нее; к медведю, который исчезает в разгар зимы и снова появляется весной; в лягушке, потому что она надувается, исчезает под водой и снова появляется на поверхности; к собаке, поскольку ее видят на Луне (либо потому, что она выступает в роли мифического предка племени); к змею, так как он появляется и снова исчезает, а кроме того имеет столько же колец, сколько дней у Луны (это предание сохранилось и в греческой традиции: Аристотель, Hist, animal., II, 12; Плиний, Hist. Nat., XI, 82), либо потому, что он — «супруг всех женщин», сбрасывает кожу (т. е. «бессмертен», периодически возрождается) и т. д. Символика змея довольно сложна и многозначна, однако все символы совпадают в одной Ключевой идее: змей обновляется, рождается заново и потому бессмертен, а следовательно, он представляет собой лунную «силу» и в этом своем качестве дарует плодовитость, мудрость (способность к пророчеству) и даже бессмертие. Во множестве мифов упоминается имевший роковые последствия «эпизод» — похищение змеем бессмертия, данного человеку богом (Frazer, The Folklore in the Old Testament, vol. I, 66 sq.). Но все это лишь более поздние варианты архаического мифа, в котором змей (или морское чудовище) выступает в роли охранителя священного источника или источника бессмертия (Древо Жизни, Источник Молодости, Золотые Яблоки).
Мы можем упомянуть здесь лишь несколько символов и мифов, относящихся к змею, — главным образом те, в которых ясно проявляются присущие ему свойства лунного животного. Во-первых, он связан с женщинами и с плодовитостью: Луна является источником всякого плодородия и в то же время именно ей подчинены женские циклы. Будучи персонифицирована, она становится «владыкой женщин». Многие народы верили — а некоторые верят до сих пор — что Луна, в облике мужчины или в виде змеи, совокупляется с их женщинами. Поэтому, например, у эскимосов девушки, опасаясь забеременеть, не смотрят на Луну (Briffault, II, 585). Австралиицы считают, что Луна, спустившись на землю в с. разе некоего «Дон Жуана», делает женщин беременными, после чего бросает их (Van Gennep, Mythes, 101—102). Точно такой же миф до сих пор популярен в Индии (Krappe, Genese, 106).
Змей, будучи эпифанией Луны, играет ту же роль. В Абруццах и в наши дни рассказывают, что змей совокупляется со всеми женщинами (Finamore, Tradizioni popolari abruzzesi, 237). Подобные предания существовали также у греков и римлян. Олимпия, мать Александра Великого, играла со змеями (Плутарх, Vita Alex., 1). Знаменитый Арат из Сикиона не был сыном Эскулапа, ибо, как говорит Павсаний (II, 10, 3), мать зачала его от змея. Светоний (Divus Augustus, 94) и Дион Кассий (55, 1) рассказывают, что мать Августа зачала от объятий со змеем в храме Аполлона. Аналогичная легенда существует о Сципионе Старшем. В Германии, Франции, Португалии и других местах женщины (особенно в период менструаций) опасаются того, что во время сна в рот им может заползти змей и они забеременеют (Briffault, II, 664). В Индии женщина, которая хочет иметь ребенка, поклоняется кобре. На всем Востоке считают, что с наступлением половой зрелости первый сексуальный контакт происходит у женщин со змеем (ibid., 665). Индийское племя комати (провинция Мисор) молит каменных змеев о плодовитости женщин (Frazer, Adonis, 81—82). Элиан (Nat. Animal., VI, 17) утверждает, что, согласно верованиям евреев, змеи совокупляются с молодыми девушками; это поверье мы находим и в Японии (Briffault, 665). Согласно персидскому преданию, менструации начались у первой женщины тотчас же после того, как ее соблазнил змей (Dahnhardt, Natursagen, I, 211, 261). В раввинских кругах причину менструаций видят в связи, которую Ева имела в Раю со змием (J. A. Eisenmenger, Entdecktes Judentum, I, 832 sq.; Briffault, II, 666). В Абиссинии верят, что девушке перед свадьбой грозит опасность быть похищенной змеями. В Алжире рассказывают о том, как ускользнувший из-под присмотра змей лишил невинности всех девушек в одной семье. Сходные поверья существуют у готтентотов Восточной Африки, в Сьерра-Леоне и др. местах (ibid.).
Широкому распространению веры в то, что первым супругом женщин является Луна, способствовал, безусловно, менструальный цикл. Папуасы видят в менструации доказательство связей между Луной и женщинами (и молодыми девушками), но в то же самое время в своей иконографии (резьба по дереву) они изображают пресмыкающихся, выползающих из женских гениталий, что подтверждает общность природы Луны и змеи. У чиригано по окончании обряда очищения, следующего за первыми менструациями, женщины всюду гоняются за змеями, которых считают виновниками этого зла (Briffault, II, 668). Множество племен видит причину менструального цикла в змее. Его фаллические свойства (одним из первых этнографов, ясно на них указавшим, был Кроули; Crawley, The mystic rose, ed. Besterman, I, 23 sq.; II, 17, 133) не исключают «консубстанциальности» Луны и змеи, но, напротив, служат для нее подтверждением. В большом числе иконографических памятников, принадлежащих как к неолитическим цивилизациям Азии (например, идол культуры Паныпан в Каньсу; Hentze, Objets rituels, рис. 4—7; или резьба по золоту из Нгань-яна, ibid., рис. 8), так и к цивилизациям американских индейцев (например, бронзовые пластинки из Кальчакуи, Hentze, Mythes, рис. 136) присутствует двоякая символика змеи, украшенной «ромбами» (символ вульвы; ср. Hentze, Mythes, 140 sq.; Objets rituels, 27 sq.). Этот комплекс имеет, безусловно, эротический смысл; тем не менее сочетание змеи (фаллос) и ромбов выражает одновременно идею дуализма и идею возрождения — идею по преимуществу лунарную, ибо тот же самый мотив мы находим в лунарной иконографии «дождя», «света и тьмы» и пр. (Hentze, Objets rituels, 29 sq.).
52. Луна, Женщина и Змей. — Луна может иметь также и мужские воплощения, но подобные образы (которые нередко отрываются от первоначального смыслового единства и следуют своим собственным путем в сфере мифов и преданий) обусловлены в конечном счете представлением о Луне как об источнике живых реальностей, как о принципе плодородия и периодического обновления. Считается, что змея приносит людям детей — например, в Гватемале (Nathan Miller, The child in primitive society, London, 1926, p. 16), в племени урабунна (Центральная Австралия; предки племени — два змея, которые странствуют по земле, и на месте каждой своей остановки оставляют маи-орли, «духов детей»), у африканских того (гигантский змей, живущий в озере неподалеку от города Клеве, принимает детей из рук верховного бога Наму и приносит их в город, где они и «рождаются»; Ploss, I, 586). В Индии, начиная с эпохи буддизма, в змеях видели источник всеобщего плодородия и изобилия (воды, сокровища; ср. § 71). В некоторых изображениях из Нагпура представлено совокупление женщин с кобрами (J. H. Rivett-Carnac, Rough Notes on the Snake-symbol in India). Во множестве преданий и легенд современной Индии подчеркиваются благодетельные, способствующие плодовитости свойства змей: они спасают женщин от бесплодия, обеспечивают им многочисленное потомство (Abbe Dubois, Hindu Manners, 2-е изд., 1899, p. 648; W. Crooke, Religion and Folklore, II, 133; Vogel, Indian Serpent-Lore, 19).
Отношения между женщиной и змеей весьма разнообразны, и в целом их невозможно объяснить поверхностными ссылками на эротическую символику. Образ змеи имеет много значений; среди самых важных следует отметить мотив «возрождения», «обновления». Змея — животное «преображающееся», «изменяющееся». Грессман (Gressman, Mythische Reste in der Paradieser-zahlung, «Archiv f. Relig.», X, S. 345—367), хотел видеть в образе Евы архаическую финикийскую богиню подземного мира, персонифицированную в змее (особ. S. 359 sq.). Хорошо известны средиземноморские божества, изображаемые со змеей в руке (Артемида аркадская, Геката, Персефона и др.) или со змеями вместо волос (Горгона, Эриннии и др.). Согласно некоторым поверьям народов Центральной Европы, если зарыть в землю волосы женщины, находящейся «под влиянием Луны» (период менструаций), то они превратятся в змей (Ploss, I, 447 sq.).
По одной бретонской легенде, в змей превращаются волосы колдуний (Briffault, II, 662). А значит, это доступно не всякой женщине, но лишь той, которая находится под влиянием Луны, — светила, причастного магии «преображения». То, что колдовские чары исходят именно от Луны (прямо или через посредство змей), подтверждается множеством этнографических памятников. Например, по мнению китайцев, змея стоит у истоков любой волшебной силы, а относящиеся к магическому искусству еврейские и арабские термины происходят от слов, обозначающих змей (Noldeke, Die Schlange nach Arabischen Volksglanben, «Zeit. f. Volkerpsycho-logie und Sprachwissenschaft; Briffault, II, 663). Змея — лунное, иначе говоря, «вечное» существо; она обитает под землей, воплощая — помимо всего прочего — духи мертвых, — именно поэтому ей известны все тайны, она провидит будущее и является источником мудрости (ibid., 663— 664). Всякий, кто попробует мяса змеи, обретет знание языка животных, а главное — птиц (этот символ может иметь и метафизический смысл: доступ к высшим, потусторонним реальностям); подобное поверье встречается у множества народов (Penzer, Ocean of Story, London, 1923, vol. II, 108-ое примечание; Frazer, Spirits of the corn, I, 146; Stith Thompson, Motif-index of Folk-Literature, I, 315), оно сохранилось и в ученой традиции (Philostratos, Vita Apol. Tyana, I, 20; ср. L. Thorndike, A History of Magic, I, 261).
Та же основополагающая символика плодовитости и обновления (подчиненных Луне и даруемых самим этим светилом или же консубстанциальными ему формами — Magna Mater, Terra Mater) объясняет присутствие змеи в иконографии и в обрядах, связанных с Великими Богинями вселенского плодородия. В качестве атрибута Великой Богини змея по-прежнему сохраняет свои лунные признаки (циклическое возрождение) в сочетании с признаками теллурическими. На определенном этапе змея отождествляется с Землей, в которой видят лоно всех живых существ (§ 86). Некоторые племена считают даже, что Земля и Луна созданы из одного и того же вещества (Briffault, III, 60 sq.; Krappe, Geriese, 101 sq.). Великие Богини в равной мере причастны сакральности земли (почвы) и Луны. А поскольку эти же богини являются помимо всего прочего и божествами заупокойного культа (умершие уходят под землю или удаляются на Луну, чтобы заново родиться и обрести новый облик), то змея становится животным по преимуществу погребальным, олицетворяющим души мертвых, предков и т. д. Той же символикой возрождения объясняется и присутствие змеи в ритуалах инициации.
53. Лунарная символика. — Среди всей этой сложной и многообразной символики змеи на первый план с достаточной очевидностью выступает ее лунная судьба, иначе говоря, мотивы плодовитости, возрождения, бессмертия (достигаемого посредством метаморфоз). Рассматривая один за другим эти атрибуты и функции, мы, конечно, можем прийти к заключению, будто подобные связи, соответствия и смыслы возникают последовательно, выводятся друг из друга «аналитическим путем». Методическое исследование любого религиозного комплекса, расчлененного на свои морфологические элементы, рискует закончиться полным его распылением. Между тем в действительности все значения данного символа существуют одновременно, пусть даже нам кажется, что реально функционируют лишь некоторые из них. Религиозное осмысление мира «космизирует» его, превращает в единое целое. Интуиция Луны как нормы и закона космических ритмов, как источника жизни, энергии и обновления ткет самую настоящую «паутину», создает подлинную связь между всеми уровнями космоса, порождая соответствия, аналогии, сходства между разнообразнейшими феноменами. Найти центр подобной «паутины», «сети» или «системы» не всегда просто: порой от нее отделяются второстепенные ядра, которые мы можем счесть самыми важными и даже самыми древними. Так, например, эротическая символика змеи в свою очередь «соткала» множество особых значений, связей и аналогий, оттесняющих на задний план (по крайней мере, в известных случаях) ее лунарные характеристики. В сущности перед нами ряд пересекающихся, взаимодействующих значений — иногда соотносящихся с общим «центром», из которого все они проистекают, а иногда образующих смежные, относительно самостоятельные системы.
Так, нам хорошо известен комплекс «Луна — дождь — плодородие — женщина — змея — смерть — периодическое возрождение», однако в некоторых случаях мы имеем дело лишь с неполными его фрагментами: «Змея — женщина — плодородие», «Змея — дождь — плодородие» или «женщина — змея — магия» и т. д. Вокруг этих вторичных «центров» постепенно возникает целая мифология, оттесняющая на задний план в глазах несведущего человека исходное единство, которое, однако, по-прежнему присутствует в мельчайшем из осколков. Например, в двучлене «змея — вода» (или «дождь») подчиненность обоих элементов Луне не всегда очевидна. В бесчисленных мифах фигурируют змеи или драконы, которые распоряжаются облаками, живут в водоемах и питают мир влагой. Связь между змеями и источниками вод (или их течением) сохранилась даже в народных поверьях Европы (ср. например, Sebillot, Le folklore de France, II, 206, 339 sq.). Пара «змея — вода» очень часто встречается в иконографии американских индейцев: например, символом Тлалока, мексиканского бога дождя, являются две свернувшиеся кольцом змеи (Seler, Codex Borgia, I, p. 109, рис. 209); в том же Codex Borgia, p. 9 раненая стрелой змея означает дождь (L. Wiener, Mayan and Mexican origins, Cambridge, 1926, pi. XIV, рис. 35); в Codex Dresden есть изображение воды в «офидоформном» сосуде (Wiener, рис. 112с), в Codex Tro-Cortesianus, p. 63 — воды, льющейся из змеевидной вазы (ibid., рис. 123) и т. д.
То, что в основе подобной символики лежит роль Луны как подателя дождей, доказывают исследования Гентце (Objets, 32). Иногда комплекс «Луна — змея — дождь» сохраняется даже в ритуальной сфере; например, в Индии ежегодный обряд поклонения змею, сарпабали (как он представлен в Грихьясутра), длится четыре месяца: он начинается в полнолуние Шравана (первая Луна сезона дождей) и завершается в полнолуние Маргачирша (первая зимняя Луна; ср. Vogel, Indian Serpent Lore, II). Таким образом, в сарпабали сосуществуют все три элемента исконного единства. Впрочем, «сосуществование» — не самый удачный термин: в действительности мы имеем дело с тройным повторением, воспроизведением, с «концентрацией» сил Луны, поскольку воды, точно так же, как и змеи, не только причастны лунным ритмам, но и «консубстанциальны» с Луной. Подобно всякому сакральному объекту, подобно любому символу, воды и змеи являются парадоксальным образом и самими собой, и чем-то иным, в данном случае — Луной.
54. Луна и Смерть. — Луна — первый умерший (об этом уже давно писал американист Э. Зелер: «der Mond ist der erste Gestorbene»). В течение трех ночей небо остается темным, но, подобно Луне, воскресающей на четвертый вечер, и умершие обретут новый способ бытия. Смерть, как мы увидим ниже, есть не полное угасание, но лишь изменение жизненного ритма. Смерть причастна «жизни» иного типа. А поскольку эта «жизнь в смерти» обосновывается, интерпретируется и оценивается через «историю» Луны и Земли (вспомним аналогию Земля — Луна, популяризированную открытием земледелия), то умершие отправляются на Луну или нисходят под землю, чтобы возродиться и обрести силы, необходимые для нового существования. По этой причине многие лунные божества являются в то же время божествами хтоническими и погребальными (Персефона, вероятно, Гермес и др.; Krappe, Genese, 116). Кроме того, Луна, согласно многим поверьям, есть страна мертвых. В некоторых случаях исключительным правом на отдохновение post mortem на Луне пользуются религиозные и политические вожди; так, например, считают гуаюкуру, полинезийцы с Токелау и др. (Tylor, Primitive Culture, II, 70; Krappe, 117). Перед нами — аристократическая, героическая концепция, согласно которой бессмертие даруется лишь привилегированным (цари) или посвященным («маги»); подобные представления мы находим и в других культурах.
Мотив посмертного путешествия на Луну сохранился и в развитых культурах (Индия, Греция, Иран); там, однако, он приобрел новый смысл. Для индийцев подобное путешествие есть «дорога ман» (питрияна), а души отдыхают на Луне в ожидании нового воплощения; этому противопоставляется дорога Солнца, или «путь богов» (деваяна), по которому следуют посвященные — те, кто освободился от иллюзий, обусловленных неведением (ср. Брихадараньяка-упанишада, VI, 2, 16; Чхандогъя-упанишада, V, 10, 1 и т. д.)- Согласно иранским преданиям, души умерших, перейдя через мост Чинвата, направляются к звездам и, если они вели праведную жизнь, попадают на Луну, а затем — на Солнце; самые же добродетельные достигают гаронмана, «беспредельного света» Ахурамазды (Дадистан-и-Диник, 34: West, Pahlavi Texts, II, 76). Это же верование сохранилось в манихейской доктрине (ср. тексты у F. Cumont, Le symbolisme funeraire, 179, прим. 3), оно было известно на Востоке. Новому подъему астральной теологии способствовал пифагореизм, популяризировавший понятие небесного эмпирея: именно на Луне находятся Елисейские Поля, обитель героев и цезарей (ссылки у Cumont, 184, прим. 4). «Острова блаженных» и вся мифологическая география смерти получали небесные координаты (Луна, Солнце, Млечный путь). Разумеется, здесь мы имеем дело с образами, формулировками и культами, насыщенными астрономическими спекуляциями и эсхатологическими теориями. Но и в этих, поздних формах легко обнаружить вполне традиционные мотивы (Луна — страна мертвых, Луна — обитель возрождающихся душ).
Лунное пространство представляло собой лишь один из этапов восхождения, предполагавшего и другие стадии (Солнце, Млечный путь, «высший круг»). Душа отдыхала на Луне, ожидая там нового воплощения, возвращения в биокосмический круговорот (это вполне соответствует традиции Упанишад). А следовательно, Луна ведает как образованием организмов, так и их распадом; omnia animantium corpora et concepta procreat et generata dissolvit (Firmicus Maternus, De Errore, IV, I, 1). Ее удел — «поглощать» формы и воссоздавать их. Только то, что находится над Луной, «возвышается» над миром становления: supra lunam sunt aeterna omnia (Цицерон, De Republ., VI, 17, 17). А потому, по мнению Плутарха (De facie in orbe lunae, 942f; здесь я следую изданию и интерпретации P. Raingeard, Paris, 1935, p. 43 sq., 143 sq.), который полагал, что человек состоит из трех частей: тела (s&ma), души (psyche) и ума (nous), души праведников очищаются на Луне, в то время как их тело восстанавливается на земле, а ум возрождается на Солнце.
Оппозиции «душа — ум» соответствует двойственность посмертного странствия «Луна — Солнце», что отчасти напоминает традиционное учение Упанишад о «дороге душ» и «пути богов». Питрияна — это лунный путь, ибо душа не была просвещена «умом», т. е. не познала Брахман, высшую метафизическую реальность. Человек знает две смерти, пишет Плутарх: первая происходит на земле, у Деметры, когда тело, отделившись от комплекса psyche—nous, вновь превращается в прах (поэтому афиняне называли умерших «demetreioi»); вторая — на Луне, у Персефоны, когда psyche отделяется от nous и поглощается субстанцией Луны. Душа (psyche) остается на Луне, сохраняя в течение некоторого времени грезы и воспоминания земной жизни (994). Души праведников довольно быстро становятся «сухими»; души честолюбцев, людей своевольных, эгоистичных, влюбленных в собственное тело постоянно влечет к себе земля, а потому их поглощение Луной происходит медленнее. Nous притягивается Солнцем, которое и принимает его, поскольку сущность ума родственна солнечной субстанции. Процесс рождения проходит в обратном порядке (945): Луна получает от Солнца nous, который «созревая» и «прорастая» в ней, дает начало новой душе (psyche). Телом же ее обеспечивает земля. Отметим символику «оплодотворения» Луны Солнцем с целью восстановления пары nous—psyche (первая стадия формирования целостной человеческой личности).
М. Ф. Кюмон считает бестелесное единство psyche—nous восточным, а конкретно — семитским по своему происхождению, напоминая в этой связи о том, что евреи признавали «растительную душу» (nephesh), которая оставалась в течение некоторого времени на земле, и «духовную, бесплотную душу» (rouah), отделявшуюся от тела сразу же после смерти человека (М. F. Cumont, Le symbolisme funeraire, 200 sq.). Доказательство этого экзотического происхождения М. Кюмон усматривает в ставшей весьма Популярной в эпоху Римской Империи восточной теологии, где обнаруживается мотив влияния Солнца и Луны на нисходящую от Эмпирея к Земле душу («Халдейские оракулы», Op. cit., 201). Против подобной гипотезы можно возразить, что представление о двойственности душ и об их двоякой посмертной судьбе встречается в зачаточном виде уже в самых древних греческих преданиях. Платон знает и о двойственности души (Федон), и о ее последующем разделении на три части (Госуд., IV, 434е—441с; X, 611Ь—612а; Тимей, 69с—72). Что же касается астральной эсхатологии, то последовательный переход образующего душу комплекса от Луны к Солнцу и vice versa в Тимее не прослеживается; по всей видимости, это результат семитского влияния (см. также Guy Soury, La demonologie de Plutarque, Paris, 1942, p. 185). В данном месте, однако, нас интересует представление о Луне как обиталище душ умерших; представление, зафиксированное в ассиро-вавилонской, финикийской, хеттской и анатолийской иконографии, а впоследствии распространившееся на памятники и надгробия по всей Римской Империи (ср. Cumont, 203). Полумесяц как погребальный символ часто встречается в самых различных районах Европы (ibid., 213 sq.). Это не значит, что он пришел вместе с модными в эпоху Империи римско-восточными культами, поскольку, например, в Галлии Луна была автохтонным символом, использовавшимся задолго до соприкосновения с римлянами (ibid., 217). «Мода» лишь возвратила актуальность архаическим концепциям, переформулировав доисторическую традицию в терминах новой эпохи.
55. Луна и инициация. — Смерть, как мы помним, не является окончательной — ведь Луна не знает смерти. «Подобно тому, как умирает и воскресает Луна, оживем после смерти и мы», — провозглашают индейцы калифорнийского племени мутсунов во время церемоний, которые приурочены к новолунию (Frazer, The belief in immortality, vol. I, 69). Во множестве мифов идет речь о «послании», которое передает людям Луна через некое животное (заяц, собака, ящерица); Луна обещает человеку: «как я умираю и воскресаю, так и ты умрешь, а затем возвратишься к жизни». По ошибке или по злому умыслу «посланник» сообщает прямо противоположное, уверяя человека, что ему, в отличие от Луны, уже никогда не воскреснуть после смерти. Миф этот широко распространен в Африке (ср. Frazer, Belief, I, 65 sq,; Folklore in the Old Testament, I, 52—65); мы встречаем его также на островах Фиджи, в Австралии, у айнов и т. д. (Belief, I, 66). Он объясняет как реальный факт смерти человека, так и церемонии инициации. Фазы Луны — характерный пример веры в воскресение, использовавшийся даже в рамках христианской апологетики. «Luna per omnes menses nascitur, crescit, perficitur, minuitur, consumitur, inno-vatur, — пишет святой Августин. — Quod in luna per menses, hocin resurrectione semel in toto tempore» (Sermo, 361, De resurr.; P. L., 39, col. 1605: cp. Cumont, 211, прим. 6). А значит, мы можем легко понять роль Луны в обрядах инициации, состоящих именно в том, что человек проходит через ритуальную смерть, за которой следует «возрождение»; таким образом посвященный восстанавливает свою подлинную личность в качестве «нового человека».
В австралийских ритуалах инициации «умерший» (неофит) появляется на свет из «могилы» подобно тому, как Луна выходит из темноты (W. Schmidt, Ursprung der Gottesidee, vol. Ill, p. 757 sq.). У коряков северо-восточной Сибири, у гиляков, тлинкитов, тонга и хайда в инициационных обрядах фигурирует медведь («лунное животное»: он исчезает и вновь появляется); медведь играл существенную роль в ритуалах эпохи неолита (ср. Hentze, Mythes, 165). А у индейцев помо (северная Калифорния) медведь гризли сам совершает обряд инициации: он «убивает» кандидатов и выцарапывает им когтями отверстие в спине. Раздетые, а затем облаченные в новые костюмы, кандидаты четыре дня остаются в лесу; в это время им открывают ритуальные тайны (Schmidt, Ursprung, II, 235). Кроме того, как показал Ал. Гас (Gahs) в еще не опубликованной монографии (см. ее резюме — Koppers, Pferde-opfer- und Pferdekult, 314—317), там, где «лунные животные» не фигурируют, и даже в тех случаях, когда никаких прямых ссылок на исчезновение и возвращение Луны не обнаруживается, приходится признать связь различных церемоний инициации с лунарным мифом (это относится ко всему южно-азиатскому региону и к областям, прилегающим к Тихому океану).
В некоторых церемониях шаманской инициации тело кандидата «расчленяется» подобно тому, как дробится и раскалывается Луна (во множестве мифов представлен драматический сюжет разрывания на части или измельчения Луны Солнцем, Богом и т. д.; ср. Krappe, 111 sq.). Ту же архетипическую модель мы находим в инициациях, связанных с культом Осириса. Согласно преданию, зафиксированному у Плутарха (De Iside), Осирис царствовал 28 лет и был умерщвлен в тот момент, когда Луна убывала. Гроб, в который положила его Исида, обнаружил Сет, охотившийся в лунную ночь. Он разделил тело Осириса на 14 частей и разбросал их по всему Египту (De Iside, 18). Ритуальная эмблема мертвого бога имеет форму молодого месяца. Между смертью и инициацией существует явное сходство. «Вот почему, — говорит Плутарх (De facie, 943b), — мы видим столь близкую аналогию между греческими словами, обозначающими умирание и посвящение». Если посвящение в таинства осуществляется через ритуальную смерть, то смерть может быть уподоблена посвящению. Души, достигающие верхней части Луны, именуются у Плутарха «победителями» и носят венок, как триумфаторы и посвященные в таинства (-De facie, 943d).
56. Символика лунного «становления». — «Становление» — это принцип, закон лунного бытия. Наблюдается ли оно в своих драматических моментах (рождение, полнота, исчезновение светила), подчеркиваются ли в нем в первую очередь мотивы «дробления», «разделения», «счета» или оно воспринимается интуитивно, как «волокно», из которого прядутся нити судьбы, — все это, безусловно, зависит от мифотворческих и рациональных способностей конкретных племен, от достигнутого ими культурного уровня. Однако формулы, выражающие подобное «становление», лишь на первый взгляд кажутся гетерогенными. Луна «распределяет», «прядет», «измеряет»; она питает, оплодотворяет, освящает; она же принимает у себя души умерших, очищает и посвящает, — и все это потому, что Луна существо живое, а следовательно, подчиненное ритму вечного становления. Ритм этот непременно присутствует во всех лунарных ритуалах. Иногда обряд полностью воспроизводит фазы Луны, например, индийская церемония пуджа, установленная в тантризме. Согласно одному тантрическому тексту (Лалитасахасранама, стих 255), богиню Трипурасундари следует представлять во время медитации как находящуюся на самой Луне. Баскара Раджа, тантрический автор, уточняет, что пуджа богини должна начинаться в первый день новолуния и продолжаться две светлые недели; в церемония надлежит участвовать 17 брахманам, каждый из которых символизирует отдельную сторону божества (т. е. особую фазу Луны, mumxu). Туччи (Tucci, Tracce di culto lunare in India, 424) вполне справедливо указывает на то, что участие брахманов может быть лишь позднейшим нововведением, в архаической же пудже «становление» лунной богини представляли другие лица. И действительно, в трактате Рудраямала (историк, безусловно, авторитетный) описывается традиционный обряд кумари-пуджа, т. е. «поклонения девушке». Данная пуджа также начинается в новолуние и длится 15 вечеров, но вместо 16 брахманов в ней должны участвовать 16 кумари, символизирующих 16 mumxu Луны. Обряд совершается врдхибхедена, т. е. по порядку возрастов: для него нужны 16 девочек и девушек от одного до шестнадцати лет. Каждый вечер одна пуджа представляет соответствующую титхи Луны (Tucci, 425). Тантрические ритуалы вообще придают решающее значение женщине и женским божествам (ср. Eliade, Yoga, 231 sq.), в данном же случае имеет место полное соответствие между лунарной и женской структурами.
О том, что Луна «измеряет» и «разделяет», свидетельствует не только происхождение отдельных слов, но и архаические классификации. Не выходя за пределы индийского материала, отметим в данной связи, что в Брихадараньяка-упанишаде, I, 5, 14 сказано: «Праджапати — это год. В нем шестнадцать частей, пятнадцать из них — ночи, шестнадцатая неизменна. Именно по ночам он растет и. убывает. В Чхандогья-упанишаде, VI, 7, 1 говорится о том, что человек состоит из 16 частей и растет вместе с пищей. В Индии сохраняется множество следов восьмеричной системы: 8 мата, 8 мурти и т. д.; 16 кала, 16 шакти, 16 матрка и т. д.; 32 вида дикша и т. д.; 64 йогини, 64 упакара и т. д. Число четыре преобладает в ведах и брахманах. Вак («логос») состоит из четырех частей (Ригведа, I, 164, 45), то же самое относится и к пуруше («человеку», «макроантропосу»).
В более позднем умозрении фазы Луны порождают чрезвычайно сложные аналогии и соответствия. Стухен посвятил специальную работу анализу связей между буквами алфавита и различными положениями Луны, как их себе представляли арабы (Stuchen, Der Ursprung des Alphabets und die Mondstationen, Leipzig, 1913). Хоммель доказал, что десять или одиннадцать древнееврейских букв означают фазы Луны (например, алеф, «бык» — это символ Луны в первой четверти и одновременно название зодиакального знака, в котором начинается ряд лунных домов; см. Hommel, Grundriss der Geographie und Geschichte des alten Orients, Bd. I, Munich, 1904, S. 99 sq.). Аналогичное соответствие между графическими знаками и фазами Луны обнаруживается у вавилонян (Н. Winkler, Die babylonische Geisteskultur, 2-е изд., 1919, S. 117), греков (Wolfgang Schultz, Zeitrechnung und Weltord-nung, 89), скандинавов (24 руны делятся на три рода, или аэттир, каждый из которых включает в себя 8 рун и т. д., Schultz, ibid.; ср. Helmut Arntz, Handbuch der Runenkunde, Halle, 1935, 232 sq.). Одно из самых ясных и полных уподоблений алфавита (как совокупности звуков, но не как системы письма) мы находим в схолии Дионисия Фракийского, с. 491, где гласные соответствуют полнолунию, звонкие согласные — полумесяцу, а глухие согласные — новолунию (F. Dornseif, Das Alphabet in Mystik und Magie, S. 34).
57. Космобиология и мистическая физиология. — Эти сближения и аналогии служат не только для упорядочения и классификации. Их источник — стремление к полной интеграции космоса и человека в единый божественный ритм, а их смысл в первую очередь магический и сотериологический: завладевая скрытыми в «буквах» и «звуках» силами, человек проникает в центры космической энергии и таким образом приходит к абсолютной гармонии со Вселенной. «Буквы» и «звуки» играют роль образов, которые — через опосредование или магическое искусство — делают возможным контакт, взаимное влияние, связь между человеком и различными уровнями космоса. Приведем лишь один пример. Опосредующая операция, предваряющая иконографическое создание образа одного из индийских богов, включает в себя специальное упражнение, в котором Луна, мистическая физиология, графический символ и звук составляют весьма сложное и тонкое единство: «Представляя в собственном сердце образ Луны, какой она вышла из исконного звука (пратхама-свара-паринатам, т. е. «возникнув, появившись из буквы А»), надлежит сделать видимым (в сердце) прекрасный голубой лотос, между волокнами которого находится чистый и непорочный диск Луны, в центре этого диска — желтый слог-росток Там, и т. д.» (Кимшит-Вистара-Тара-садхана, № 98 из Садханамала; ср. Eliade, Cosmical homology and Yoga, 199).
Ясно, что слияние человека с космическим всебытием может осуществиться лишь тогда, когда человек приведет себя самого в соответствие с обоими астральными ритмами, «объединив» Солнце и Луну в своем собственном «душевном» теле. «Воссоединение» Солнца и Луны, двух средоточий сакральной энергии космоса, имеет своей целью — в данной технике мистической физиологии — реинтегрировать их в первоначальное единство, еще не дифференцированное и не расколотое актом творения космоса, иначе говоря — вернуть их к трансцендентному, сверхкосмическому состоянию. В одном тантрическом тексте (Карья II, Еришнапада) описывается мистико-физиологическое упражнение, призванное превратить «гласные и согласные в браслеты, а Солнце и Луну — в кольца» (Eliade, Op. cit., p. 200). Школы тантры и хатха-йоги заходили чрезвычайно далеко в подобного рода уподоблениях между Солнцем и Луной, с одной стороны, и различными «мистическими» центрами и артериями; божествами, кровью, semen virile и т. д. — с другой (ср. Yoga, 236; Cosmical homology, 201). Смысл этих аналогий в том, чтобы сначала соотнести, связать, «солидаризировать» человека с космическими ритмами и энергиями, а затем осуществить объединение этих ритмов, слияние центров, и следовательно — совершить скачок в трансцендентное, ставший возможным благодаря исчезновению отдельных «форм» и восстановлению исконного единства. Разумеется, подобная техника есть утонченный продукт долгой мистической традиции, однако рудиментарные ее формы встречаются как у народов, находящихся на этнографической стадии развития (ср. Cosmical homology, 194), так и на синкретических стадиях истории средиземноморских религий (Луна влияет на левый глаз, а Солнце — на правый, F. Cumont, L'Egypte des astrologues, Bruxelles, 173; изображения Луны и Солнца на памятниках и надгробиях; символ вечности, Cumont, Le symbolisme funeraire, 94, 208 etc.).
С помощью своих законов Луна «связывает» множество различных реальностей и судеб. Всевозможные соразмерности, симметрии, уподобления, аналогии, соответствия, координированные лунными ритмами, образуют бесконечную «ткань», незримую «сеть» или «паутину», «связывающую» одновременно людей, дожди, растительность, плодородие, здоровье, животных, смерть, возрождение, жизнь post mortem и т. д. Вот почему во многих преданиях Луна, персонифицированная в образе богини или представленная через посредство лунного животного, «ткет» космическое покрывало или «прядет» нить человеческих судеб. Именно лунные богини изобрели тканье (например, египетская Нейт) или славились этим искусством (Афина наказывает Арах-ну, осмелившуюся с ней состязаться, и превращает ее в паука: Овидий, Метаморфозы, VI, 1 sq.), или же ткали одежду космических размеров (как, например, Прозерпина и Гармония, ср. Нонн, XLI, 294; Клавдиан, De raptu Proserpinae, I, 246 sq.; A. H. Krappe, Etudes de mythologie germanique, 74). В средневековых верованиях Европы покровительницей ткачих является Хольда; в основе этого образа мы обнаруживаем лунарно-хтоническую структуру божеств плодородия и смерти (ср. Krappe, Le deesse Holda в кн. Etudes, 101 sq.; Liungman, Euphrat—Rhein, II, 656 sq.). Разумеется, здесь мы имеем дело со сложными формами, объединившими в себе мифы, ритуалы и символы, принадлежащие к различным религиозным структурам, и далеко не всегда прямым источником этих форм является интуиция Луны как закона космических ритмов и основы жизни и смерти. Напротив, мы обнаруживаем, что комплекс Луна — Земля — Мать объединяется со всем тем, что означают отдельные его элементы (амбивалентность добра и зла; смерть и плодородие; судьба). Точно также нельзя сводить к образу Луны любую мифологическую интуицию космической «сети» или «ткани». Например, согласно индуистской традиции, Вселенную «соткал» воздух (Брихадаранъяка-упанишада, III, 7, 2), подобно тому, как из дыхания (прана) была «соткана» человеческая жизнь («Кто соткал в нем дыхание?» Атхарваведа, X, 2, 13). Пяти ветрам, разделяющим космос и в то же время поддерживающим его единство, соответствуют пять дыханий (прана), которые «сплетают» в единое целое человеческую жизнь; аналогия «дыхание — ветер» встречается уже в ведийских текстах (ср. Атхарваведа, XI, 2, 13). Во всех этих преданиях мы имеем дело с архаической концепцией живого целого (космос или микрокосм), согласно которой различные элементы интегрируются посредством «пневматической» силы (ветер, дыхание), «сплетающей» их между собой.
58. Луна и судьба. — И все же в конечном счете именно Луна «соткала» все судьбы — просто потому, что она является владычицей всего живого и надежной водительницей умерших. Не случайно ее представляют в мифах в виде огромного паука; образ этот мы обнаруживаем у множества народов (ср. Briffault, II, 624). Ибо ткать означает не только предопределять судьбу (в антропологическом плане) или связывать воедино различные реальности (на космологическом уровне), но также и творить, производить нечто из собственной субстанции подобно пауку, который плетет свою паутину из самого себя. Разве не является Луна неистощимой создательницей живых форм? Но, как и все «сотканное», отдельные жизни входят в состав целого и, следовательно, подчиняются судьбе. Мойры, прядущие нить судьбы, — божества лунные. Гомер (Одиссея, VI, 197) называет их «пряхами», а одна из них носит имя Клото, т. е. «Прядущая». Первоначально это были, по всей видимости, богини рождения, однако позднейшая спекуляция возвысила их и превратила в персонификации судьбы. И все же их лунарная структура никогда полностью не исчезала. Порфирий говорит, что Мойры зависят от лунных сил, а в одном орфическом тексте они рассматриваются как входящие в состав, являющиеся частью (ta mere) Луны (Krappe, Genese, 122). В старых германских языках одно из слов, обозначающих «судьбу» (древнегерм. wurt, старонорв. urdhr, англосакс, wyrd) происходит от индоевропейского глагола uert, «вращать», «оборачивать»; отсюда древнегерманские слова wirt, wirte, «веретено», «прялка», голландское worwe-len, «вращать» (ср. Krappe, ibid., 103).
В тех культурах, где Великие Богини совмещали в себе силы и свойства Луны, Земли и растительности, прялка и веретено, с помощью которых они прядут человеческие судьбы, превратились, разумеется, в один из их многочисленных атрибутов. Так, изображение сидящей за веретеном богини обнаружено в Трое; оно относится к эпохе 2000—1500 гг. до Р. X. (Eliade, Mitul reintegrarii, 33). Это весьма распространенный на Востоке иконографический тип: мы видим веретено в руках Иштар, хеттской Великой Богини, сирийской богини Атаргатис, древнего кипрского божества, эфесской богини (ср. Picard, Ephese et Claros, 497). Судьба, нить времени, представляет собой более или менее долгий промежуток времени, а потому Великие Богини становятся владычицами времени, повелительницами судеб, которые они создают по своей воле. В Индии время называется кала, что очень похоже на имя Великой Богини Кали. (Некоторые даже усматривали прямую связь между этими словами: ср. J. Przyluski, From the great Goddess to Kula, «Indian Historical Quarterly», 1928, p.67 sq.) Кала означает также «черный», «мрачный», «грязный». Живущий под властью времени подвержен всевозможным страданиям, освобождение же состоит прежде всего в упразднении времени, в бегстве из сферы всеобщих перемен (ср. Eliade, La concezione delta liberta nel pensiero indiano, «Asiatica», 1938, p. 345—354). Согласно индуистской традиции, человечество переживает ныне эпоху Кали-юга, т. е. «темный, мрачный век», эпоху всякого рода неурядиц, смешений, полного духовного упадка, — последний этап космического цикла, приближающегося к своему концу.
59. Лунарная метафизика. — А теперь попытаемся бросить общий взгляд на все эти лунарные иерофании, составить о них цельное представление. Что они нам открывают? Насколько они между собой связаны и дополняют друг друга, в какой мере образуют «теорию», иначе говоря, выражают ряд «истин», совокупность которых могла бы составить некую упорядоченную систему? Рассмотренные нами выше лунные иерофании можно распределить по четырем категориям вокруг следующих центральных тем: а) плодородие (воды, растительность, женщина; мифический «предок»); б) периодическое возрождение (символика змеи и всех лунных животных; «новый человек», уцелевший после водной катастрофы, вызванной Луной; смерть и воскресение в обрядах инициации и т. д.); в) «время» и «судьба» (Луна «измеряет», «плетет нить судьбы», «связывает» между собой отдельные уровни космоса и разнородные реальности); г) изменение, выраженное оппозицией свет — тьма (полнолуние — новолуние; «высший мир» и «низший мир»; «братья — враги», добро и зло), или полярностью бытия и небытия, возможного и действительного (символика «скрытого», «невыявленного»: темная ночь, мрак, смерть, семена и личинки). Во всех этих темах господствует идея ритма, образуемого сменой противоположностей, идея «становления», обусловленного чередованием полярных форм (бытие — небытие; зримое — скрытое, жизнь — смерть и т. д.)- Разумеется, подобное «становление» не лишено в
