Регулирование сделок международного финансового лизинга. Международная унификация

 

В сфере международных коммерческих контрактов возможности выбора участников договора воплощаются, как известно, в трех основных элементах: во-первых, это основанные на собственном волеизъявлении решения каждой из сторон по выбору контрагента, заключении сделки и самостоятельное конструирование сторонами ее материальных условий (свобода договора), что по форме совпадает с договорной свободой во «внутреннем» гражданском обороте (а по содержанию гораздо шире последней); во-вторых, выбор сторонами применимого национального права (автономия воли); в-третьих, выбор порядка (органа и способа) рассмотрения споров.

Именно совокупность этих элементов (а конкретный набор вариантов их проявления может быть весьма разнообразен) обуславливает особенности регулирования и содержание соответствующей внешнеэкономической сделки, в том числе лизинговой. Здесь наблюдается существенное отличие от практики «внутреннего» оборота, где изменение подведомственности или подсудности не может повлиять на неприменение национального права, а «свобода договора» находится в рамках одной заранее известной правовой системы.

Итак, обратимся к таким тесно переплетающимся в международной практике категориям как свобода договора и автономия воли. При анализе этих категорий в правовых исследованиях их соотношение четко не фиксируется, а определяется весьма разнообразно, например автономия воли считается составной частью свободы договора либо свобода договора синонимом автономии воли.

Итак, во-первых, свобода договора является исходным принципом многих национальных частно-правовых систем, в том числе одним из основных начал российского гражданского права, более того, она признается как «фундамент рыночно ориентированного и конкурентного международного экономического порядка».

Одним из основных проявлений свободы договора, близких к автономии воли, является конструирование сторонами материальных условий договора, т.е. формулирование или иное вовлечение в договор тех норм, которые привлекаются сторонами для регулирования договора. Среди этих положений можно условно выделить несколько блоков: во-первых, самостоятельно сформулированные сторонами положения (нормы, выработанные собственными усилиями либо позаимствованные, но в виде текста полностью воспроизведенные в договоре). Эти положения могут, как конкретизировать и дополнять нормы права, регулирующего соответствующий договор, а могут вытеснять какие-либо его диспозитивные (либо императивные) нормы. Во-вторых, это акты негосударственного регулирования, инкорпорированные в договор путем ссылок на них. Среди подобных актов, на которые иногда сторонами делается ссылка, следует отдельно выделить транснациональную кодификацию. Вместе с тем, ряд актов подобного т.н. «квазиправового регулирования» имеет особый статус, что будет показано далее.

Третья группа договорных условий, имеющая статус материальных, наличие которых во внешнеэкономическом договоре нередко связывают с актом проявления автономии воли это непосредственное обращение сторон к отдельным, имеющим правовой характер и исходящим от государства (государств) правовым регуляторам. Мы убеждены, что подобное вовлечение в регулирование этих документов является проявлением свободы договора, которое в международной практике может проявляться, например, в полном или частичном отказе от применения международной Конвенции, в избрании в качестве применимого права не правовой системы определенного государства, а непосредственно международной Конвенции либо одного или нескольких законодательных актов определенного государства.

Очевидно, что полный или частичный отказ от применения Конвенции, содержащей унифицированное материально-правовое регулирование и допускаемый самой Конвенцией, лежит в другой плоскости, нежели автономия воли и представляет собой реализацию принципа свободы договора, закрепление которого в тексте самой Конвенции является продолжением и в данном случае необходимым и превалирующим дополнением положений о свободе договора, имеющимся в национальных нормах применимого права. Следует принимать во внимание, что такой отказ может быть ограничен императивными нормами соответствующей Конвенции, либо акта ее национальной ратификации.

Так, ст. 5 Конвенции о международном финансовом лизинге допускает отказ сторон от применения Конвенции (что должно быть ясно выражено тремя участниками лизинговой сделки и закреплено ими в обоих договорах ее составляющих). Кроме того, если стороны не исключают применение Конвенции, в силу п. 2 ст. 5, они вправе отступать от ее положений, либо вносить изменения в возможные их последствия с учетом особенностей конкретной сделки международного финансового лизинга. Вместе с тем, предусматриваются изъятия из принципа договорной свободы в сфере ответственности сторон (положения п. 3 ст. 8, абз. б п. 3 и п. 4 ст. 13).

Рассмотрим вариант выбора в качестве применимого права международной Конвенции либо одного или группы нормативных актов одного или более государств.

Следует отметить, что на практике указанные формулировки могут быть весьма разнообразны, некоторые из них могут (при определенных условиях) являться одним из оснований для вывода о подразумеваемом (гипотетическом) выборе сторонами применимого права, т.е. реализованном ими акте автономии воли (это зависит от позиции органа и особенностей законодательства государства, где будет рассматриваться спор). Пункт 2 ст. 1210 ГК РФ содержит положение, в соответствии с которым «соглашение сторон о выборе подлежащего применению права должно быть прямо выражено или должно определенно вытекать из условий договора или совокупности обстоятельств дела».

Нередки варианты, при которых правоотношения из сделки международного лизинга не подпадают под действие международной конвенции, но в одном или обоих договорах, формирующих лизинговую сделку, говорится о применении тех или иных положений Конвенции или Конвенции в целом. Появляется распространенная проблема о допустимости факультативного использования международных конвенций по желанию сторон как надлежащего права, регулирующего сделку. В Конвенции «О международном финансовом лизинге» правовые последствия такого обстоятельства не определены. Иные международные договоры решают подобные вопросы по-разному. Так, Венская конвенция 1980 года, имеющая в общей части сходные положения, также не регулирует подобный вопрос. Вместе с тем, Единообразный закон о международной купле-продаже товаров 1964 года в ст. 4 допускает собственное применение, если отношения сторон по иным критериям не подпадают под его действие, но стороны избрали его как закон договора..., «в той мере, в какой означенный Закон не наносит ущерба императивным положениям, которые бы подлежали применению, если бы стороны не избрали Единообразный закон».

Что касается ссылки участников внешнеэкономической сделки на применение определенного внутригосударственного акта, то здесь, с одной стороны, меньше сомнений в аналогичной квалификации этого действия как проявления свободы договора, с другой стороны, выбор конкретного акта определенной страны, может свидетельствовать о неявно выраженной воле контрагентов на подчинение сделки праву этой страны.

Итак, мы указали три группы положений (которые в свою очередь, можно подразделить на конкретные разновидности), имеющих статус материальных условий договора; возможность их включения в договор возможна в рамках принципа свободы договора.

Свобода договора наполняется определенным содержанием в соответствии с правилами применимого национального права (к тому же при применении Конвенции, она может допускаться и ограничиваться определенными правилами, закрепленными в самой Конвенции). Таким образом, ее содержание, во многом предопределяется выбором сторонами применимого права (т.е. актом реализации автономии воли).

У рассматриваемых актов выбора во многом общие цели призвать к регулированию договорного правоотношения соответствующие нормы (массивы норм), однако разные последствия у первой вовлечение в регулирование положений, имеющих статус материальных условий договора, у второй подчинение договора определенной правовой системе.

Представляется обоснованными утверждения относительно цивилистической природы автономии воли и о наибольшей объективности позиций М.М. Богуславского и Л.А. Лунца, объясняющих ее сущность. М.М. Богуславский рассматривает автономию воли как проявление свободы договора; Л.А. Лунц видел ее в качестве одного из коллизионных начал, принципов.

Полагаем, что основная функция законодательного закрепления автономии воли предоставление именно возможности выбора сторонам внешнеэкономического договора (и ряда других обязательств с иностранным элементом) определенного ими права. Заключение соглашения о применении определенного права не обязанность сторон выбором какого-либо права устранить или разрешить коллизионную проблему, а плод компромисса, т.е. особое условие во внешнеэкономическом договоре, результатом реализации которого стороны наверняка хотели бы видеть дополнение и развитие установленных ими материальных условий договора. Это особое условие договора, которое может быть предметом обсуждения (переговоров между сторонами), ведь идя навстречу пожеланию одной из сторон о закреплении определенного применимого права, другая сторона может добиться изменения порядка рассмотрения споров или пересмотра какого-либо материального условия договора.

Представляются справедливыми суждения о том, что «принцип автономии воли представляет собой органичное сочетание двух начал коллизионного (по назначению) и принципа свободы договора (по способу реализации)» и вывод о том, что подобное «сочетание двух уже известных праву начал не дает оснований считать автономию воли институтом, имеющим собственное основание».

В этой связи (возвращаясь к анализу статуса договорных условий) напомним, что постоянно получает новые импульсы дискуссия, связанная с lex mercatoria и оценки его избрания сторонами сделки в качестве применимого права. Последние изменения в регулировании международных коммерческих отношений, связанные, с одной стороны, с изменением законодательства об арбитраже в ряде стран и новой практикой самих арбитражей, а с другой стороны, с появлением документов международного характера, которые предлагается рассматривать как нормативное воплощение lex mercatoria, сделали грань между рассматриваемыми актами волеизъявления весьма зыбкой. Значительное число исследователей придерживаются мнения, что некоторые международные унифицированные «квазиправовые» документы не могут рассматриваться в качестве составной части контрактных условий, а должны рассматриваться как избранные сторонами контракта специальные международные правила, которые они сами для себя признали обязательными.

Такая точка зрения находит все больше сторонников на европейском континенте. В России практика применения принципов УНИДРУА пока невелика. Однако имел место случай, когда в одном из дел, рассмотренных Международным коммерческим арбитражным судом при ТПП РФ, Принципы применялись как право, регулирующее договор, поскольку в контракте применимое право определено не было, а в ходе арбитражного разбирательства стороны договорились о том, что спор между ними будет разрешен в соответствии с Принципами УНИДРУА (Дело № 116/1996. Решение от 20 января 1997 г.).

Таким образом, нормативной основой «автономии воли» и «свободы договора» являются разные положения как внутреннего законодательства, так и международных договоров; их реализация основана на разных актах свободного волеизъявления участников международно-частноправого отношения. Будучи сформулированными в контракте, эти положения (условия о применимом праве и материальные условия договора) обладают известной автономией по отношению друг к другу, а вовлекаемые на их основе различные регуляторы обычно взаимно дополняют друг друга, создавая целостное регулирование, что, впрочем, не исключает их частичное противоречие между собой. Что касается ограничений относительно допустимости привлекаемых сторонами для регулирования правоотношение нормативных массивов, то в позитивном плане это, как правило, ограничено пределами обязательственного статута; в негативном у них общий «родовой ограничитель» публичные интересы (различных правопорядков) в широком смысле слова. Эта группа ограничений на практике применяется государственными судами.

Вторая группа ограничений связана с соблюдением правил, входящих в публичный порядок. Оговорка о публичном порядке касается как избранного сторонами, так и иным образом определенного иностранного (с точки зрения соответствующего правоприменителя) права, в случае, если оно (либо его применение) в существенной степени несовместимо с основополагающими принципами общественного порядка. Результатом обращения к рассматриваемому ограничителю является также стопроцентное недопущение применения иностранного права, либо непризнание основанного на его нормах судебного (арбитражного) решения в определенной национальной правовой системе.

Третья группа ограничений «автономии воли» связана с концепцией применения «императивных норм». Данная концепция направлена, по сути, против любого иностранного права, ибо предполагает в каждом случае проверять правоотношение на его связанность с «заинтересованными» правопорядками, выявляя в них соответствующие «сверхимперативные» положения для последующего их применения, причем независимо от «добросовестности» выбора применимого права.

В результате происходит не полное отвержение избранного права, а выборочная замена либо дополнение отдельных его положений (институтов) на основе привлечения и применения определенных императивных (сверхимперативных) норм (включая публично-правовые) из правопорядков, интересы которых будут признаны обоснованными в конкретном деле.

Последний механизм может выступать и в роли ограничителя в применении материальных условий договора, если таковые противоречат «защитительным» нормам упоминаемых правопорядков.

Что касается ограничителей «свободы договора», то, например, в гражданском праве России (подобный общий запрет, впрочем, известен всем развитым правопорядкам) содержится универсальный принцип запрета злоупотребления правом.

Во многом из указанного принципа, а частично непосредственно из отмеченного выше родового ограничителя, вытекает имеющаяся в ГК РФ группа ограничений договорной свободы, несоблюдение которых влечет частичную либо полную недействительность сделок.

В рамках отмечаемой исследователями тенденции «публицизации» наблюдается перераспределение значимости отдельных ограничителей (снижение значения оговорок о публичном порядке и обходе закона при повышении значения учета различных императивных норм). Как уже подчеркивалось, общее родовое основание всех подобных ограничений публичные интересы. Ориентир правового воздействия нахождение оптимального соотношения между различными частными и некоторыми публичными интересами (включая интересы различных национальных правопорядков, которые в той или иной мере затрагиваются реализацией установлений, регулирующих правоотношение, в том числе применением тех регуляторов, которые были вовлечены в этот процесс сторонами правоотношения). Тенденции «публицизации» можно в целом оценивать как попытку корректировки баланса указанных интересов.

Подводя некоторые итоги сравнительного анализа «свободы договора» и «автономии воли» следует отметить, что эти категории при их близости определяют правоотношения сторон из внешнеэкономической сделки в различных плоскостях (системах координат). «Свобода договора» предполагает включение в текст договора любых условий. При «автономии воли» речь идет о выборе системы норм, которые не являются и не становятся частью самого договора, но регулируют взаимоотношения сторон этого договора.

Третий существенный блок вопросов, определяемый участниками любой сделки международного финансового лизинга (как и любой внешнеэкономической сделки), который может иметь решающее значение для ее судьбы это выбор органа и способа разрешения споров, ведь, как указывалось ранее, свободный выбор права может быть ограничен, а в случае отсутствия выбора права сторонами сделки или признания его недействительным, применимое право определяется органом, рассматривающим спор. Важно отметить, что последние международные тенденции в этой области проявляются в том, что арбитраж вправе не прибегать к коллизионным нормам какой-либо правовой системы, а непосредственно применить материально-правовые нормы, которые представляются арбитрам наиболее подходящими в конкретных обстоятельствах. Подобное изменение подходов к определению применимого права, минуя определение применимых коллизионных норм, вызывает неоднозначную реакцию как в практике, так и в доктрине, тем не менее, постепенно находит все более широкое воплощение.

Таким образом, в общем виде, неразрывная связь (взаимодействие) трех рассматриваемых элементов внешнеэкономической сделки при их практической реализации заключается в следующем:

«Выбор органа и способа разрешения споров» ведет к тому, что этот орган, руководствуясь собственными процессуальными правилами, может «скорректировать» выбор применимого права (а если он не сделан определить применимое материальное право на основе соответствующих коллизионных норм или непосредственно). Затем путем сопоставления различных положений, имеющих статус материальных условий контракта и норм применимого права (в виде основной части которых так или иначе может выступать международная конвенция), определяется допустимость и иерархия регуляторов, отвергается либо ограничивается их применение в той степени, в которой они нарушают публичные правила (в широком смысле слова) тех национальных правопорядков, интересы которых, по мнению суда (арбитража), затрагиваются.

Предваряя обзор национальных норм, полагаю (отчасти, в продолжение темы правовых новаций), уместным сказать несколько слов о единообразном коллизионном регулировании, введенном в национальное законодательство стран ЕС Римской конвенцией 1980 г. «О праве, применимом к договорным обязательствам».

Римская конвенция определяет применимое право практически для всех внешнеэкономических договоров в отношении в т.ч. толкования и исполнения договора, ненадлежащего исполнения и причиненных убытков, прекращения договора и последствий признания его недействительным.

В свою очередь, страной, с которой договор наиболее тесно связан в отношении большинства обязательств (в том числе лизинговых), считается страна, в которой находится контрагент, обязанный исполнить характерные для данного контракта условия (общая презумпция). Что касается сделок с недвижимостью (в том числе лизинга недвижимости), то они согласно п. 3 ст. 4 Римской конвенции 1980 года, считаются наиболее тесно связанными со страной, где эта недвижимость находится (специальная презумпция).

Известно, что законодательство практически всех стран СНГ и ряда европейских стран в отсутствие соглашения сторон о подлежащем применению праве для большинства внешнеэкономических сделок (в том числе, купли-продажи и найма имущества) устанавливает применение права страны, где учреждена, имеет место жительства или основное место деятельности сторона, которое осуществляет исполнение, имеющее решающее значение для содержания договора.

Основным недостатком закона места совершения сделки, который являлся одним из основных китов классического международного частного права стало то, что с развитием современных технических средств связи и доступа к информации, включая Интернет, все большее число договоров заключается между сторонами без их личных встреч в определенном месте.

Применительно к лизингу следует учитывать то, что в значительном ряде стран договор лизинга рассматривается как разновидность обязательств по передаче имущества во временное пользование. Поэтому представляет интерес наличие различных субсидиарных коллизионных подходов, используемых при определении применимого права для обязательств купли-продажи и найма имущества в законодательстве Литвы, Мексики, Польши, Чехии. Подобные презумпции «тесной связи» имеются в Римской конвенции 1980 года, Законе о новом регулировании международного частного права ФРГ 1986 года, швейцарском Законе о международном частном праве 1987 года, Законе применительно к регулированию отношений международного частного права Румынии 1992 года, грузинском Законе о международном частном праве 1998 года, Модельном ПС для стран СНГ и в разделе VI «Международное частное право» части третьей Гражданского кодекса РФ. Так, ПС РФ помимо общего провозглашения субсидиарного применения принципа «наиболее тесной связи», используемого ко всем правоотношениям с иностранным элементом при невозможности определить применимое право (п. 2 ст. 1186), специально устанавливает его применение к договорным обязательствам при отсутствии выбора права сторонами (п. 1 ст. 1211). При этом, как и в иных перечисленных новых континентальных кодификациях, «наиболее тесной связью» преимущественно считается связь с правом стороны, исполнение которой имеет решающее значение для исполнения договора.

Как видим, несмотря на снижение роли традиционных коллизионных привязок, те юридические связи, которые лежат в их основе, включая места нахождения субъектов правоотношения, расположения объекта (объектов), заключения или исполнения акта и т.п. в той или иной степени и форме будут использоваться правоприменительным органом при отыскании права, наиболее тесно связанного с правоотношением или наиболее подходящего (благоприятного) права.

Это позволяет сделать вывод о том, что к лизинговым отношениям, выходящим за пределы одного государства, определение применимого права для тех договоров и в той части, в которой они не регулируются Оттавской конвенцией 1988 года, на основе традиционных подходов, в силу показанных особенностей этих отношений, способно вылиться в сложную и противоречивую процедуру, итогом которой может стать неадекватный и неоднозначный результат. Поэтому, в подобной ситуации выбор судом или арбитражем материального права, наиболее тесно связанного с правоотношением, или наиболее благоприятного права представляется предпочтительным.

Теперь обратимся к вопросу применения унифицированного материально-правового регулирования международного финансового лизинга. Следует отметить, что сфера действия Оттавской конвенции 1988 г. по кругу лиц определяется в статье 3, исходя из места нахождения субъектов сделки международного финансового лизинга и их отношений с государством-участником Конвенции.

Известно, что для применения большинства международных конвенций, регулирующих частно-правовые отношения, во-первых, необходимо наличие в этих отношениях определенным образом выраженного иностранного элемента, т.е. требуется, чтобы сделка имела соответствующим образом проявляющийся международный характер. Во-вторых, на субъекта сделки так или иначе должны распространяться нормы данной конвенции.

При определении международного характера лизинговой сделки в качестве критерия Конвенция закрепила факт нахождения двух ключевых (из трех) ее участников лизингодателя и лизингополучателя в разных государствах. В противном случае сделка не признается международной с точки зрения Конвенции. Место нахождения поставщика при этом не имеет значения.

Такое разграничение субъектно-территориальной сферы применения Конвенции к сделке финансового лизинга, которая может считаться «международной» близко к Венской конвенции 1980 года (статьи 1 и 10 (а)) и Конвенции УНИДРУА о представительстве в международной купле-продаже товаров 1983 г. (далее Женевской конвенции 1983 г.) ст. (2(1) и 8(а)).

Значительное число зачастую противоречивых интерпретаций имеет употребляемый в текстах многих международных документов, унифицирующих правила в сфере международной торговли, термин, обозначающий место нахождения (деятельности) контрагентов (участников сделки). Эта проблема усугубляется адекватностью его перевода и толкования с официальных языков конвенций на национальные языки стран-участниц, языки страны судебного или арбитражного рассмотрения спора, возникающего из отношений, к которым возможно применение соответствующих конвенций.

В официальном тексте Конвенции на русском языке английский термин «place of business» (дословно место осуществления бизнеса) переводится как «коммерческое предприятие». Подобный перевод указанного термина, встречающийся в русских текстах многих международных документов, на наш взгляд, не совсем удачен.

Это связано с тем, что в российском законодательстве термин «предприятие» используется для обозначения как субъектов, так и объектов права. Так, ГК РФ признает одним из видов юридических лиц государственные, муниципальные, а также казенные предприятия (ст.ст. 113, 115). Статья 132 ГК РФ среди объектов гражданских прав выделяет предприятие как имущественный комплекс, используемый для осуществления предпринимательской деятельности. В состав указанного комплекса включаются все виды имущества, предназначенного для деятельности предприятия: земельные участки, сооружения, оборудование, инвентарь, сырье, продукция, иные материальные и нематериальные активы, долги предприятия и т.д.

Если говорить о понимании словосочетания «коммерческое предприятие» в смысле «коммерческая организация», то думается, что оно также не отражает смысла, который вкладывали разработчики. Ведь коммерческая организация, зарегистрированная в одной стране, может, например, иметь филиалы и представительства во многих других странах, либо осуществлять деятельность за рубежом в иных формах. Во многом близкой к последнему варианту является квалификация лизинговой сделки как «международной» в Законе РФ о лизинге, который в качестве критерия «международности» сделки использует понятие «резидентность», исходя прежде всего из государственной (национальной) принадлежности лизингодателя и лизингополучателя. Подобное понимание не отвечает смыслу Конвенции.

Ряд комментаторов Венской конвенции 1980 года, содержащей идентичную норму, полагает, что ее авторы имели ввиду «постоянное деловое учреждение и что ни склад, ни офис агента продавца не подпадают под понятие коммерческое предприятие».

Итак, вторым необходимым условием применения Конвенции является определенная связь всех субъектов «лизинговой сделки», либо входящих в нее договоров поставки и собственно лизинга с государством-участником Конвенции. Эта связь может проявляться в двух основных вариантах, из которых для применения Конвенции достаточно одного:

Коммерческие предприятия, имеющие решающую связь с соответствующим договором, каждой из трех сторон сделки (арендодателя, арендатора, продавца) находятся в государствах участниках Конвенции;

Оба договора, входящие в лизинговую сделку (поставки и непосредственно лизинга), регулируются правом государства, являющегося участником Конвенции.

При первом варианте правоприменительные органы государств участников Конвенции применяют Конвенцию непосредственно, независимо от действующих в них коллизионных норм.

Второй вариант, при котором, как договор поставки, так и договор лизинга регулируются правом одного из государств участников Конвенции, не означает, что оба договора обязательно должны регулироваться правом одного и того же государства участника Конвенции, ибо применение к договорам права любого ее участника, приводит к применению Конвенции.

Важным требованием при применении Конвенции в разных правовых системах является правильное понимание ее положений; этой проблеме посвящена ст. 6. Положения данной статьи практически полностью повторяют положения ст. 7 Венской конвенции 1980 года. Выделено четыре аспекта, которые необходимо принять во внимание при толковании положений Конвенции: во-первых, предмет и цели Конвенции; во-вторых, ее международный характер; в-третьих, необходимость содействия достижению единообразия в ее применении; в-четвертых, необходимость соблюдения добросовестности в международной торговле. Первый аспект как предпосылка следующих подчеркивает то, что прежде всего хотели видеть государства-участники в создаваемой Конвенции. Эта как бы первоначальная воля участников закреплена в преамбуле в виде наиболее общих начал, раскрывающих идею Конвенции. Эти начала важны тем, что могут сопоставляться в каждом конкретном случае применения Конвенции (а особенно, при субсидиарном применении национальных материальных норм) с целью выявить либо сделать более очевидными возможные отступления при толковании и применении Конвенции. Второй и третий аспекты взаимосвязаны, ибо из международного характера документа объективно вытекает необходимость его единообразного применения. Обращение к этим аспектам при толковании понятий Конвенции предполагает отказ от применения несочетаемых указанным аспектам подходов, выработанных и практикуемых в тех или иных национальных системах права. Четвертый аспект, указывающий на соблюдение добросовестности при толковании Конвенции, вытекает из известной национальному праву многих стран доктрины «добросовестности».

В Российской Федерации, согласно п. 4 ст. 15 Конституции РФ и ст. 7 Гражданского кодекса РФ, общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры РФ являются составной частью правовой системы. Если международным договором установлены иные правила, чем те, которые предусмотрены законодательством применяются правила международного договора. В отечественной науке международного частного права сложилась концепция автономности международного договора в рамках национальной правовой системы, в которую он входит. Из автономности международного договора в рамках правовой системы государства следует недопустимость использования тех норм внутригосударственного права, которые противоречат общим принципам международного договора, на которых он основан. Это же относится и к разъяснениям Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ о порядке применения в судебной практике норм российского гражданского законодательства, когда такие нормы используются субсидиарно к отношениям, регулируемым международным договором. Целью таких разъяснений не является и не может являться корректировка обязательств России, принятых по международному договору.

Подводя итог, проведенному в данном параграфе исследованию можно сделать вывод о том, что такие категории как «свобода договора» и «автономия воли» при их близости определяют правоотношения сторон из внешнеэкономической сделки в различных плоскостях (системах координат). «Свобода договора» предполагает включение в текст договора любых условий. При «автономии воли» речь идет о выборе системы норм, которые не являются и не становятся частью самого договора, но регулируют взаимоотношения сторон этого договора.

Поэтому к лизинговым отношениям, выходящим за пределы одного государства, определение применимого права для тех договоров и в той части, в которой они не регулируются Оттавской конвенцией 1988 года, на основе традиционных подходов, в силу показанных особенностей этих отношений, способно вылиться в сложную и противоречивую процедуру, итогом которой может стать неадекватный и неоднозначный результат. В подобной ситуации выбор судом или арбитражем материального права, наиболее тесно связанного с правоотношением, или наиболее благоприятного права представляется предпочтительным.